Текст книги "Юг! История последней экспедиции Шеклтона 1914-1917 годов (ЛП)"
Автор книги: Эрнест Генри Шеклтон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 28 страниц)
Утром 23 апреля выдалась ясная погода, и с подготовкой пришлось поторопиться. В этот день я окончательно решил, что экипаж Джеймс Кэрд должен состоять из Уорсли, Крина, Макниша, Маккарти, Винсента и меня. Около полудня началась сильная метель. Иногда на несколько минут прояснялось, и в разрывах непогоды мы могли видеть полоску пакового льда в пяти милях отсюда, двигающуюся с запада на восток. Это зрелище усиливало моё беспокойство по поводу грядущего путешествия. Приближалась зима и вскоре пак мог сомкнуться вокруг острова и задержать наше отплытие на дни или даже недели, хотя я не думал, что лёд будет оставаться вокруг острова Элефант в течение всей зимы, сильные ветра и быстрые течения будут держать его в постоянном движении. Мы заметили льды и айсберги, проходящие мимо со скоростью четыре или пять узлов. Некоторое количество льда образовалось у конца нашей косы, но там, откуда должна была отчалить лодка, море оставалось чистым.
Уорсли, Уайлд и я залезли на вершину выступающей в море скалы и осмотрели льды с более лучшей точки обзора, нежели пляж. Пояс пакового льда, окружавший остров, казался достаточно разорванным для выполнения нашей задачи, и я решил, что пока условия позволяют, мы отправимся на Джеймсе Кэрд следующим утром. Было очевидно, что пак может закрыться в любой момент. Приняв это решение, я провёл остаток дня осматривая лодку, вещи, снаряжение, и обсуждая планы с Уорсли и Уайлдом.
Наша последняя ночёвка на острове Элефант была холодной и неуютной. Мы проснулись на рассвете и позавтракали. Затем спустили Стэнкомб Уиллс и загрузили его припасами, вещами и балластом, который нужно будет перенести на Джеймс Кэрд, после того, как его спустят на воду. Балласт состоял из мешков, сделанных из одеял и заполненных песком, делая общий вес около 1000 фунтов. Кроме того, мы собрали несколько круглых валунов и около 250 фунтов льда, который будет дополнением к нашим двум бочкам воды.
Снаряжение, взятое на Джеймс Кэрд, и рассчитанное на шесть человек и месяц плавания, было следующим:
30 коробков спичек.
6 1/2 галлонов парафина.
1 банка метилового спирта.
10 коробок растопки.
1 коробка синего света.
2 примуса с запчастями и шилом
1 нансеновская алюминиевая плита.
6 спальных мешков.
Несколько запасных носков.
Несколько свечей и немного масла в канистре.
Еда:
3 упаковки сухпайков = 300 порций
2 упаковки орехов = 200 порций
2 упаковки сухарей = 600 сухарей.
1 упаковка рафинада.
30 пакетов сухого молока.
1 банка бовриловских кубиков
1 банка соли.
36 галлонов воды
250 фунтов льда.
Инструменты:
Секстант.
Плавучий якорь.
Бинокль.
Карты.
Призматический компас.
Анероид.
Когда спускали на воду Стэнкомб Уиллс волны были небольшими и это не вызвало каких-либо затруднений, но полчаса спустя, когда стаскивали вниз Джеймс Кэрд, волнение внезапно усилилось. По всей видимости, зона пакового льда стала более разорванной и позволила волнам проникать дальше не встречая сопротивления. Волнение усиливалось. Пока спускали лодку, многие вымокли по пояс, что было очень некстати в таком климате. Когда Джеймс Кэрд оказался на плаву посреди прибоя, то едва не опрокинулся среди скал прежде, чем мы смогли вывести его на чистую воду, Винсента и плотника, которые стояли на палубе, сбросило в воду. Это было действительно плохо, так как эти двое имели небольшие шансы высушить одежду после того, как мы отправимся в путь. Хёрли, который имел профессиональный нюх на всяческие «инциденты» запечатлел момент опрокидывания, и я бьюсь об заклад, что он хотел, чтобы оба несчастных оставались в воде до тех пор, пока он не сделает свой «щёлк» вблизи, но мы вытащили их оттуда немедленно, независимо от его желания.
Вскоре Джеймс Кэрд был на чистой воде. Мы использовали все имеющиеся верёвки, чтобы удержать его на месте. Затем к Джеймсу Кэрд причалил Стэнкомб Уиллс, с которого на него перегрузили вещи, и он отправился назад к берегу за следующей партией груза. В момент причаливания к берегу его наполовину залило перехлестнувшей корму волной. И теперь, прежде чем он мог отправиться в обратный путь, его нужно было перевернуть и вылить воду. Каждый член экипажа Стэнкомб Уиллс промок насквозь. Во второй заход Стэнкомб Уиллс буксировал бочки с водой, волнением, которое внезапно резко усилилось, лодку бросило на камни, и одну из бочек слегка придавило. Это малозначительное, на первый взгляд, происшествие по своим последствиям оказалось очень серьёзным, поскольку в бочку попала морская вода и её содержимое стало солоноватым.
К полудню Джеймс Кэрд был готов к путешествию. Винсент и плотник нашли сухую одежду, поменявшись своей с членами береговой партии (впоследствии я узнал, что прошло полных две недели, прежде чем промокшая одежда окончательно высохла), экипаж лодки стоял в ожидании команды к отплытию. Дул умеренный западный бриз. Я вместе с Уайлдом, который оставался за старшего, прошёлся вдоль берега и сказал ему, как действовать в случае нашей неудачи, хотя в реальности предоставил ему полную свободу действий и принятия решений по собственному усмотрению, зная, что он будет действовать мудро. Я сказал, что вверяю ему партию, а затем со всеми попрощался. Потом мы в последний раз оттолкнулись от берега и через несколько минут были на борту Джеймс Кэрд. Экипаж Стэнкомб Уиллс пожал нам руки и, когда лодки сошлись вместе, ещё раз пожелал нам удачи. После этого, поставив кливер, мы обрезали фалинь и пошли на северо-восток. Оставшиеся на пляже выглядели как то особенно сиротливо на фоне мрачных утёсов острова и бурлящего моря, они помахали нам и прокричали сердечное троекратное ура. Они верили в нас, в их сердцах жила надежда, что мы приведём помощь, в которой так остро нуждались.
Я поднял все паруса и Джеймс Кэрд быстро удалялся от пляжа и линии тёмных фигурок на нём. Западный ветер резво относил нас к поясу пакового льда, и, как только мы вошли в него, я встал, обняв рукой мачту, и направлял рулевого, чтобы избежать столкновения с большими глыбами льда, что были повсюду вокруг в волнующемся море. Когда пак стал более плотным, мы были вынуждены повернуть почти прямо на восток, двигаясь под ветер к проливу, который я увидел рано утром с высоты утёса. Я не видел его сейчас, но мы должны были выйти к нему по азимуту, и я готов был поспорить, что он образовался под влиянием восточного течения. В четыре часа пополудни мы нашли этот канал, гораздо более узкий, нежели чем он казался утром, но ещё вполне проходимый. Приспустив паруса, мы прошли сквозь него и в 5.30 вечера вышли из зоны пакового льда. Мы прошли мимо ещё одного обломка льда в темноте часом позже, но пак остался позади, и с попутным ветром в парусах мы повели наше судёнышко сквозь ночь, наши надежды сосредоточились на далёкой цели. Волны были очень высокими и теперь, когда пришло время для нашего первого ужина мы ощутили большие трудности в удержании горящего примуса и предотвращения расплёскивания хуша в котелке. Чтобы приготовить еду были нужны трое человек, один держал горелку, а ещё двое алюминиевый котелок, который приподнимали всякий раз над примусом, когда движение лодки приобретало угрожающий характер. Помимо этого примус нужно было защищать от воды, брызги которой летели над лодкой с бака, а наша хлипкая палуба не была водонепроницаемой. Все эти операции проводились в замкнутом пространстве под палубой, где люди, лёжа или стоя на коленях, располагались как можно удобнее посреди вещей и балласта. Всё это было крайне неудобно, но мы утешались тем, что без палубы не смогли бы воспользоваться горелкой вовсе.
Повествование о следующих шестнадцати днях является рассказом об одной сплошной невероятной борьбе за жизнь посреди бушующего субантарктического океана, который полностью оправдал свою зловещую репутацию. Пока ветер держался, я решил идти на север, по крайней мере, два дня, чтобы дойти до области тёплой погоды, прежде чем повернуть на восток и взять курс на Южную Джорджию. Мы положили румпель на два часа. Мужчины, которые были не на вахте, залезали в мокрые спальники и пытались на время забыться, но сделать это в лодке было сложно. Вещи и снаряжение, казалось, жили своей жизнью, обладая при этом неизменной способностью оказываться под самыми неудобными углами для наших жаждущих отдыха тел. На мгновенье представьте себе, что вы вот-вот нашли удобное положение, как тут же быстро обнаружили какие-то закорюки, давящие на мышцы или кости. Первая ночь на борту лодки была одной из особо дискомфортных для нас всех, и мы были от души рады, когда наконец наступил рассвет и мы смогли начать готовить горячий завтрак.
Описание путешествия к Южной Джорджии основывается на сделанных тогда изо дня в день скудных записях. И хотя они преимущественно отражают лишь голые факты о пройденных расстояниях, нашем положении и погоде, то наша память сохранила детали прошедших дней, времени, которого не забыть никогда. Направляясь на север первые два дня, я надеялся выйти в зону более тёплой погоды, а также избежать встречи с паком, который может иногда выходить за обычные границы. Нам было нужно преимущество высоких широт для плавания по Великому кругу (широты пролива Дрейка) и быть осторожными в отношении возможной встречи со льдом. Зажатые в тесноте нашей узкой каюты и постоянно мокрые от летящих брызг мы невероятно сильно страдали от холода в течение всего путешествия. Мы сражались с морем и ветром, и в то же время, ежедневно боролись за то, чтобы остаться в живых. Временами мы находились в страшной опасности. Единственное, что нас поддерживало, это осознание того, что мы идём к земле, куда страстно хотели попасть, но были дни и ночи, когда ничего не оставалось, кроме как ложиться в дрейф в выбеленном штормом океане, и смотреть, больше с интересом, чем с опаской, на вздымающиеся колоссальные массы воды, бросаемые туда и сюда природой, восхищённой своим величием. Иногда казалось, что мы находились в глубоких ущельях, когда оказывались внизу между волн, и на вершинах гор, когда на мгновенье оказывались на пике гигантских гребней. Шторма были почти всегда. Насколько мала была наша лодка, и насколько величественно было море, что часто меж гребней волн наши паруса полностью обвисали. Но затем мы вновь поднимались на новый хребет и ощущали всю ярость шторма и окружающей белизны вспененной воды. Мы иногда смеялись, и это правда, и достаточно искренне. Даже когда потрескались губы и распухли рты, мы отыскивали любые поводы для веселья, хотя они и выглядели довольно натянутыми. Чувство юмора у человека всегда легко пробуждается небольшими неудачами своих друзей, поэтому я никогда не забуду усилий Уорсли, который хотел как-то раз поставить горячую алюминивую подставку на примус во время очень сильной качки. Своими обмороженными пальцами он поднял её, бросил её, поднял снова и поиграл с ней осторожно, словно с тонким кружевом женского туалета. Мы не то что смеялись, мы захлебнулись смехом.
На третий день после отплытия ветер усилился и перерос в северо-западный шторм. Мы шли на восток. Усилившееся волнение моря вскоре обнажило слабости нашей палубы. Непрекращающиеся порывы ветра и воды сместили крышки ящиков и лыжи саней, из которых была сделана палуба так, что брезент провисал вниз и накапливал воду. Ледяные струйки, в отличие от летящих брызг, просачивались в лодку с бака до кормы. Гвозди, которые плотник вытащил из упаковочных ящиков на острове Элефант и использовал для того, чтобы скрепить рейки были слишком коротки, чтобы сделать палубу жёсткой. Мы делали всё, что могли, дабы исправить это, но наши возможности были очень ограничены и вода продолжала проникать в лодку в дюжине мест. Было необходимо постоянно вычерпывать воду, но мы совершенно ничего не могли поделать, чтобы предотвратить намокание наших вещей. Ощутить на себе струйку ледяной воды с брезента было значительно более неприятным, чем принять внезапный контрастный душ из брызг. Лёжа часами внизу под банками (местами для гребцов), мы тщетно пытались их избежать. В лодке не было сухих мест, и поэтому мы просто накрывали головы комбинезонами и терпели всепроникающую воду. Откачка воды была работой вахтенных. Настоящего отдыха у нас не было. Постоянная качка не позволяла расслабиться, мы мезли и страдали физически и эмоционально. В дневной полутьме под палубой мы как могли шевелили руками и ногами. Полная тьма наступала к 6 вечера и только к 7 утра следующего дня мы могли под банками разглядеть друг друга. У нас было несколько огарков свечей, которые очень берегли, чтобы во время ночного перекуса у нас была подсветка. В лодке было единственное сравнительно сухое место под родной палубой на баке, и нам удалось защитить некоторую часть сухарей от попадания солёной воды, но я не думаю, что это имело огромное значение, мы все опплевались солью за время путешествия.
Сложности перемещения по лодке выглядели бы довольно комично, если бы не причиняли нам так много боли и страданий. Для того, чтобы пролезть вдоль неё приходилось подлезать под банками и колени невероятно страдали. Когда поднималась вахта мне было необходимо каждому по имени сказать когда и куда ему двигаться, ибо если бы все стали ползать одновременно, то в результате была бы ужасная путаница и многочисленные синяки. К тому же следовало считаться с дифферентом лодки. На вахте находились по трое по четыре часа, затем четыре часа отдыхали. Один на румпеле, второй на парусах, третий на откачке воды. Когда воду в лодке требовалось уменьшить до минимума, использовали насос. Этот насос, который Хёрли сделал из стойки Флиндерса нашего основного корабельного компаса, был достаточно эффективным, хотя его производительность была невысокой. Вахтенный на парусах мог одновременно качать им в большую ёмкость от плиты, которая поднималась и выливалась за борт по мере заполнения. У нас было приспособление, с помощью которого воду можно было напрямую откачивать в море через отверстие в планшире, но это отверстие пришлось заткнуть ещё на ранней стадии путешествия, так как мы обнаружили, что через него во время качки в лодку попадает вода.
Пока вновь заступившая вахта дрожала от ветра и брызг, сменившиеся поспешно нащупывали промокшие насквозь спальные мешки и пытались воспользоваться теплом, оставшимся от предыдущих хозяев, но и это не всегда получалось во время пересменки. Булыжники, которые мы взяли на борт для балласта, нужно было постоянно перемещать с места на место для того, чтобы выкачивать воду и очищать насос, который забивался шерстью спальных мешков. Четыре меховых спальных мешка теряли шерсть из-за постоянной влажности и вскоре стали совершенно лысыми на вид. Перемещение булыжников было очень утомительной и болезненной работой. Мы знали каждый камень по виду и на ощупь, у меня до сих остались яркие воспоминания о всех их шероховатостях. Возможно они и представляли какой-то интерес в качестве геологических образцов для учёных и были незаменимы в качестве балласта, но вот в качестве тяжестей для перемещения в тесноте лодки они были просто ужасны. И не щадили наши бедные тела. Ещё одной нашей проблемой, о которой стоит упомянуть, было раздражение на ногах от мокрой одежды, которая не менялась вот уже семь месяцев. Внутренние стороны бёдер были стёрты в кровь, а тюбик крема Hazeline из нашей аптечки не сильно помогал в облегчении боли, которая только усиливалась от воздействия солёной воды. Мы тогда думали, что вообще никогда не спали. Дело в том, что как только задремешь, то тут же быстро пробуждаешься от какой-то новой боли или чего-то ещё, требующего реакции. На мою долю в общем круговороте страданий выпали всё обостяющиеся приступы радикулита. Я стал их обладателем ещё на льдине несколько месяцев назад.
Наше питание, несмотря на шторма, было регулярным. Пристальное внимание к этому вопросу было крайне необходимо, так как условия плавания предъявляли повышенные требования к нашей жизнеспособности. Завтрак в 8 утра состоял из миски горячего хуша, сделанного из бовриловского санного сухпайка, двух сухарей и нескольких кусочков сахара. Обед был в час дня и включал бовриловский сухой паёк, съедавшийся холодным, и миску горячего молока каждому. В 5 вечера чай и снова санный рацион. Затем ночью у нас был обязательный горячий напиток, обычно молоко. Еда была единственным ярким маяком в те холодные и грозные дни. Тепло и комфорт, которые давала телу пища и питьё, вселяло в нас всех оптимизм. У нас было две банки Virol (сгущённого молока?), которые держали про запас на всякий «пожарный случай», но, в связи с необходимостью в масляной лампе, которая дополнила бы наш запас свечей, мы опустошили одну из банок наиболее привлекательным для нас способом, и приладили к ней фитиль, сделанный из полоски брезента. Когда эту лампу наполнили маслом, то она давала определённое количество света, хотя и легко задувалась, но всё равно была для нас ночью большим подспорьем. Мы были довольно хорошо обеспечены топливом, поскольку у нас было 6 1/2 галлонов масла.
На четвёртый день сильный юго-западный шторм вынудил нас лечь в дрейф. Я намеревался идти под ветер, но море было настолько бурным, что Джеймс Кэрд был в опасности опрокидывания. Эта задержка была досадной, поскольку до этого мы делали по шестьдесят или семьдесят миль в день, хорошо продвигаясь с нашими ограниченными по площади парусами. Мы дрейфовали под взятым на два рифа гротом и небольшим кливером, и ждали, пока шторм не выдохнется. Днём мы увидели обломки какого-то несчастного судна, вероятно ставшего жертвой непогоды и сильных штормов к югу от мыса Горн. Погода не улучшалась, а на пятый день ураган свирепствовал так, что мы были вынуждены ещё на два рифа взять грот и поставить вместо него кливер. Мы бросили плавучий якорь, чтобы удерживать бак Джеймс Кэрд по ветру. Этот якорь представлял собой треугольный брезентовый мешок, с привязанным к его концам фалинем, который крепился на баке. Лодка была достаточно высокой, чтобы поймать ветер, и таким образом дрейфовала под ветер, а сопротивление якоря удерживало её носом к волне. Таким манером нашей лодке удалось пройти более или менее приличную часть пути. Но всё равно даже так гребни волн часто обрушивались на нас и мы набирали много воды, которую требовалось собирать и откачивать. Глядя с траверза, мы видели туннелеобразные полости, образованные гребнями огромных волн, опрокидывавшихся на бушующую поверхность океана. Они появлялись тысячи раз и должны были поглотить Джеймс Кэрд, но шлюпка каким-то образом жила. Ледяное дыхание зародившегося над Антарктикой юго-западного шторма понизило температуру воздуха почти до нуля (-17 °C). Замерзавшие брызги волн покрывали бак, борта и палубу лодки тяжёлым ледяным одеялом. Такое скопление льда значительно снижало плавучесть лодки и в этом плане добавляло хлопот, хотя давало преимущество с другой точки зрения. Вода переставала капать и течь с брезента и брызги попадали исключительно с кормовой части лодки. Мы не могли позволить льду нарастать на лодке более некоторого уровня, поэтому приходилось ползать по палубе, счищая и скалывая лёд всеми имевшимися у нас подходящими инструментами.
Когда утром на шестой день плавания рассвело, мы почувствовали, что Джеймс Кэрд потерял свою устойчивость. Он не поднимался к набегающим волнам. Масса льда, которая образовалась на нём за ночь, сделала своё дело, и он стал больше похож на бревно, нежели на лодку. Ситуация требовала немедленных действий. Первым делом мы отделили запасные вёсла, которые были закованы в лёд и примёрзли к бортам лодки, и выбросили их за борт. Мы оставили два весла для использования у берега. Следом за вёслами за борт отправились два меховых спальных мешка, они были настолько промокшими, что весили, наверное, по 40 фунтов каждый, да и к тому же намертво смёрзлись ночью. Внизу всегда были трое человек, и когда очередной вахтенный спускался вниз, то ему лучше было залезть в мокрый мешок, который только что освободил кто-то другой, чем лезть в свой замороженный спальник и оттаивать его теплом своего несчастного тела. Теперь у нас оставалось четыре мешка, три для использования по назначению и один на всякий случай, если кто-либо надолго выйдет из строя. Быстрое уменьшение веса принесло лодке некоторое облегчение, а энергичное откалывание и срубание льда облегчило её ещё больше. Мы должны были быть очень осторожны, чтобы не повредить ледорубом или ножом замёрзший брезент палубы, но постепенно избавились от большей части льда. Джеймс Кэрд вновь поднялся на нескончаемых волнах, словно заново родился.
Около 11 часов утра лодка вдруг неожиданно нырнула во впадину. Фалиль отделился и плавучий якорь ушёл. Это было очень серьёзно. Джеймс Кэрд шёл под ветер и у нас не было ни единого шанса восстановить якорь и верёвку, которые были единственным средством удержать лодку баком к ветру без установки паруса. Теперь же было нужно поставить парус и держать его. Пока Джеймс Кэрд качало между сильных волн, мы долбили смёрзшуюся парусину до тех пор, пока лёд на ней не растрескался и мы не смогли её расправить. Заледеневший такелаж также работал плохо, но после его очистки ото льда наш маленький корабль пошёл по ветру и мы вздохнули более свободно. Нас сильно беспокоили обморожения, у всех были большие волдыри на пальцах и руках. У меня на всю жизнь остался шрам на левой руке от одного из этих волдырей, который сильно воспалился после того, как кожа лопнула и холод проник вглубь тканей.
Весь день мы шли сквозь шторм, терпя на пределе возможностей неудобства, причинявшие боль. Под серым угрожающим небом лодку несчётное число раз бросало в больших волнах. Мы не думали ни о чём, кроме как о насущных потребностях. Каждый всплеск моря был врагом, коварным и хитрым. Мы ели нашу скудную пищу, рассматривали обморожения и надеялись на улучшение погоды, которое мог принести день грядущий. Ночь наступила рано, и незадолго до рассвета мы с удовлетворением отметили изменение погоды к лучшему. Ветер стих, снежные шквалы стали менее частыми, море успокоилось. На рассвете седьмого дня ветра почти не было. Мы убрали риф и положили курс на Южную Джорджию. Выглянуло яркое солнце и Уорсли смог определить нашу долготу. Мы надеялись, что небо останется чистым до полудня и мы сможем определить широту. Прошло уже шесть дней без точного определения нашего положения и примерные вычисления, которые мы делали, естественно, были неточны. Тем утром лодка имела довольно странный вид. Все грелись на солнце. Мы развесили на грот мачте наши спальные мешки и раскидали по палубе носки и прочие вещи. Часть льда на Джеймсе Кэрд стаяла ещё рано утром, когда шторм только начал утихать, и на палубе появились сухие места. Вокруг лодки фыркали морские свиньи, в нескольких футах от нас кружили капские голуби. Эти маленькие чёрно-белые птицы очень дружелюбны, чего не скажешь о больших странствующих альбатросах. Их серые тени на фоне волнующегося моря иногда стремглав проносились над нашими головами, оглушая воздух своими жалобными криками. Альбатросы, что чёрные, что сажевые (тристанские), смотрели на нас своими стеклянными блестящими глазами и, казалось, были совершенно безучастны к нашей борьбе посреди бушующего моря. Помимо капских голубей встречались случайные буревестники. А ещё была неизвестная мне маленькая птичка, которая всегда пребывала в излишне суетливом, суматошном состоянии, совершенно не соответствующем обстановке. Она меня раздражала. У неё практически не было хвоста, и она двигалась так хаотично, будто в поисках своего недостающего органа. Я испытывал горячее желание самому найти её хвост и покончить с этим её бестолковым порханьем.
Целый день мы наслаждались теплом солнца. После всего происшедшего жизнь была не так уж плоха. Мы чувствовали, что находились на верном пути. Наше снаряжение подсыхало, мы смогли комфортно пообедать горячей пищей. Волнение хоть и было ещё довольно сильным, но было не разрушительным, и лодка легко двигалась вперёд. В полдень Уорсли встал на планширь и, вцепившись одной рукой за грот-мачту, определил положение солнца. Результат оказался более чем обнадёживающим. Мы прошли более 380 миль и находились на полпути к Южной Джорджии. Это звучало так, как будто полдела уже было сделано.
Во второй половине дня ветер посвежел до хорошего бриза и Джеймс Кэрд неплохо продвигался вперёд. До тех пор, пока не вышло солнце, я не понимал, насколько в действительности была мала наша лодка. Под влиянием света и тепла в нашей памяти оживились воспоминания о более счастливых днях, о других путешествиях, когда у нас была крепкая палуба под ногами, сколь угодно много еды и уютные каюты. А сейчас мы вцепились в нашу потрёпанную крохотную лодку, «одну, одну, совсем одну, одну в бескрайнем море». Мы так низко были в воде, что каждая последующая волна отрезала нам вид границы неба. Мы являлись лишь крошечным пятнышком в огромном безбрежном океане, открытым для всех и немилосердным тоже для всех, грозном, даже когда казалось, что он сдаётся, и всегда беспощадным к слабости. На мгновенье осознание силы, противостоящей нам, почти вызвало оцепенение. Но затем надежда и уверенность вновь воскресли, когда наш корабль подняло волной и бросило с гребня в сверкающий всеми цветами радуги ливень брызг, словно к подножию водопада. Моя двустволка и несколько патронов к ней были погружены на борт лодки в качестве чрезвычайной меры на случай недостатка продовольствия, но мы были не склонны нарушать покой наших маленьких соседей, капских голубей, даже ради свежего мяса. Мы могли застрелить альбатроса, но странствующий король океана пробуждал в нас какое-то чувство вдохновения, как у Старого морехода. Так что оружие оставалось среди припасов и спальных мешков в тесной каюте под текущей палубой, а птицы незаметно следовали за нами.
Восьмой, девятый и десятый дни плавания имели несколько особенностей, достойных особого упоминания. В течение этих дней дул сильный ветер и напряжение от плавания было нескончаемым, но мы потихоньку продвигались к нашей цели. Айсбергов на горизонте не было, море было свободно от ледовых полей. Каждый день приносил свои маленькие сложности, но также и компенсацию в виде еды и всё возрастающей надежды. Мы чувствовали, что можем добиться успеха. Шансы против нас были велики, но мы пока побеждали. Мы всё так же сильно страдали от холода, и хотя температура воздуха повышалась, наши жизненные силы уменьшались вследствие ограничения в пище, внешних воздействий, а также необходимости постоянно находиться в скованном состоянии и днём и ночью. Чтобы продержаться до рассвета, теперь было необходимо готовить горячее молоко в течение всей ночи. Это означало необходимость постоянного ночного освещения и увеличение расхода нашего небольшого запаса спичек. Существовало правило, по которому примус должен был быть зажжён с одной спички. У нас не было лампы для компаса и первые дни путешествия, когда рулевой хотел посмотреть ночью курс, мы пользовались спичками, но позже, в связи с необходимостью жёсткой экономии, практика использования спичек ночью была остановлена. У нас была всего одна герметичная банка спичек. Я положил в карман, рассчитывая на солнечные дни, линзы от одного из телескопов, но они так и не пригодились. Солнце редко баловало нас. Стекло компаса мы сломали в одну из ночей, но смогли починить его с помощью пластыря из аптечки. Одним из воспоминаний, что приходят ко мне о тех днях, является пение Крина у румпеля. Он пел всегда, когда сидел на руле, и никто никогда так и не догадался, что же это была за песня. Она была лишена мелодии и более походила на монотонное пение буддистскими монахами своих молитв, но почему-то было весело. В моменты вдохновения Крин пытался исполнить «The Wearing of the Green.»
На десятую ночь после вахты на румпеле Уорсли не смог разогнуться. Его тело свело судорогой, и нам пришлось втащить его под палубу и делать массаж, прежде чем он смог выпрямиться и залезть в спальный мешок. На одиннадцатый день (5 Мая) начался сильный северо-западный шторм, который в конце дня сменился юго-западным. Небо затянуло тучами, а редкие снежные шквалы добавлялись к неудобству, доставляемому сильнейшим перекрёстным волнением (cross-sea, эффект, когда волны в одну сторону, а ветер в противоположную), пожалуй худшим из тех, как я думал, что мы пережили. В полночь я был на румпеле, когда вдруг заметил полоску чистого неба между югом и юго-западом. Я сказал остальным, что небо очищается, а затем, мгновение спустя, понял, что то, что я видел, было не просветом в облаках, а белым гребнем огромной волны. За двадцать шесть лет плавания по океанам я никогда не сталкивался с такими гигантскими волнами. Это было могучее поднятие океана, вещь довольно обособленная от больших белоголовых волн, которые были нашими неустанными врагами много дней. Я закричал: «Ради всего Святого, держитесь! Боже!» Потом наступил момент неизвестности, который, казалось, тянулся часы. Нас окружила белая нахлынувшая пена. Мы почувствовали, что нашу шлюпку подняло и бросило вперёд, словно пробку в бушующий прибой. Мы находились в кипящем хаосе воды, но почему-то, несмотря на это, лодка жила, наполовину полная воды, со смертельной осадкой, содрогаясь под малейшими порывами ветра. Мы откачивали воду с энергией людей, сражающихся за жизнь, вычерпывая воду во все стороны всем, что только попадалось под руки, и через десять минут неопределённости почувствовали, что лодка снова живёт. Она вновь плыла и перестала пьяно крениться, словно оглушённая нападением моря. Мы искренне надеялись, что больше никогда не столкнёмся с такой волной.
Условия в лодке, ужасные и так, стали ещё хуже. Всё наше снаряжение было мокрым насквозь. Плита плавала на дне лодки, а остатки последнего хуша, казалось, разметало повсюду. Ещё до 3 часов ночи, когда мы все были переохлаждены почти до абсолютного предела, нам удалось разжечь плиту и приготовить горячие напитки. Плотник страдал особенно, но показывал твёрдость и дух. Винсент ещё на прошлой неделе перестал быть активным членом экипажа, и я не могу точно сказать, что стало причиной этого. Физически он был одним из самых сильных людей в лодке. Он был молод, служил на траулерах в Северном море и, по идее, должен был способен выносить тяготы и лишения лучше, чем Маккарти, который был не настолько силён, но всегда счастлив.
На следующий день (6 Мая) погода улучшилась, и мы увидели проблески солнца. Наблюдения Уорсли показали, что мы находились не более чем в ста милях от северо-западной оконечности Южной Джорджии. Ещё два дня с попутным ветром и мы бы увидели вожделенную землю. Я очень надеялся, что задержек не будет, так как наши запасы воды были очень малы. Горячий напиток ночью был крайне необходим, но я решил, что ежедневный рацион воды теперь должен быть сокращён до половины пинты на человека. Куски льда, которые мы взяли с собой, давно закончились. Мы зависели от воды, которую взяли с острова Элефант, и наша жажда усиливалась из-за того, что теперь приходилось пить солоноватую воду из бочки, повреждённой в полосе прибоя во время погрузки. Тогда в неё попала морская вода. Жажда завладела нами. Я не мог позволить увеличить потребление воды, так как неблагоприятным ветром нас могло отнести от острова и продлить наше путешествие ещё на много дней. Недостаток воды является всегда самым тяжёлым лишением, на которое только могут быть обречены люди, и мы знали из опыта нашего предыдущего путешествия, что солёная вода на одежде и солёные брызги, хлещущие по лицам, невероятно быстро усиливают жажду до нестерпимой боли. Мне приходилось быть очень твёрдым, отказывая в разрешении каждому в завтрашней норме, которую иногда меня умоляли выдать. Мы тупо делали необходимую работу и надеялись на землю. Я изменил курс к востоку, чтобы быть уверенным, что не пройдём мимо острова, к которому будет невозможно вернуться, если мы проскочим его северную оконечность. Курс был проложен на клочке карты с описанием тридцати мильной береговой линии. Этот день и день следующий мы провели словно в одном сплошном кошмарном сне. Рты пересохли, языки распухли. Ветер был всё ещё силён и приличное волнение вынуждало идти с осторожностью, но любая мысль об опасности со стороны волн хоронилась ощущением неистовой жажды. Единственными яркими моментами были те, когда каждый получал одну кружку горячего молока за долгие мучительные часы вахты. Всё было плохо для нас в те дни, но постепенно приближалась развязка. Утро 8 мая выдалось тусклым и штормовым, с порывами северо-западного ветра. Мы обшаривали глазами водную гладь в поисках признаков земли и, хотя видели не более того, с чем встречались наши глаза в течение многих предыдущих дней, мы радовались ощущению, что цель близка. В десять часов утра мы прошли мимо небольшого пятна водорослей, хорошего признака приближающейся земли. Час спустя мы увидели двух бакланов, сидящих на большом скоплении водорослей, и поняли, что были в пределах десяти пятнадцати миль от берега. Эти птицы словно индикатор близости земли, словно маяк, они никогда не улетают далеко в море. Мы пристально смотрели вперёд со всё возрастающим остервенением и в 12.30 сквозь разрыв в облаках Маккарти увидел проблеск чёрных скал Южной Джорджии, ровно через четырнадцать дней после нашего отплытия с острова Элефант. Это был радостный момент. Нас, слабых, обмороженных, мучимых жаждой, ослепило счастье. Дело было почти сделано.
