Текст книги "Замерзший (ЛП)"

Автор книги: Эрин Боуман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 14 страниц)

Запах жизни является волнующим: коры еловых деревьев, растущих где-то неподалеку, даже замерзшей грязи на которой я стою. Да и снег, кажется, богат на сенсации. Такое впечатление, что я проснулся от дурного сна и заново живу. Я не знаю, как Титус довольствуется тем, что держит своих людей запертыми под городом, которые живут как кроты, когда они могли бы жить здесь.

Я делаю глубокий вдох и холод обжигает мои легкие. Как быстро я забыл о нем.

Луна светит намного ярче, чем в тот день, когда мы проникли в Бург, и без снегопада, мешающего видимости, мне становится все видно. Что означает, что камеры тоже могут меня засечь. Я наглухо застегиваю куртку и насколько возможно низко натягиваю шапку, а затем крадусь по переулку.

Впереди две фигуры шныряют между домами. Мусорщики. Я жду, когда большое облако закроет луну, и несусь к виселице. Мне требуется некоторое время, чтобы найти непрочно закрепленную доску. Я пинаю ее и убеждаюсь, что сумка Клиппера здесь, холодная на ощупь.

Долю секунды я размышляю, а не рвануть ли мне до Стены. Я мог бы слетать быстро туда и обратно и рассказать команде о нашей ситуации лично. Но моя идея может быть воспринята Титусом по другому, и я не могу рисковать жизнью Бри.

Облако смещается, и лунный свет прорывается на землю, я хватаю сумку и ныряю в близлежащее здание школы. Опасаясь, что камеры расположены внутри комнаты, я втискиваюсь между двумя опрокинутыми столами так, чтобы я, в основном, был скрыт от глаз, и начинаю рыться в сумке.

Я отложил все, что, как мне кажется, Титус может конфисковать: небольшой ножик, который компактно складывается, фонарик, которым можно кого-то ударить, посатижи, которые только грозные на вид, но в остальном безвредные. Навигатор. Еду и воду. Провода и компьютерные чипы, аккумуляторы и все виды технологического оборудования, которые, как я думаю, должны помочь Клипперу вскрыть «Комнату Свистов и Жужжаний», я перекладываю из сумки Клиппера в мешок, который дал мне Бруно. Потом я стягиваю ботинок и ножом отрезаю кусок стельки. Я складываю нож и засовываю его в ботинок и опять их надеваю. Когда я встаю, я чувствую его под своей пяткой. Довольно неудобно так передвигаться, но я собираюсь сегодня освободиться из плена, и он мне понадобится.

Я выглядываю в окно и гляжу в сторону Стены. Я представляю, как Эмма накручивает прядь волос вокруг пальца – она всегда так делает, когда волнуется. На долю секунды мне становится интересно, а Сэмми тоже сейчас думает о ней, и эта мысль заставляет мой желудок скрутиться.

– Что ты де’аешь здесь?

В дверях стоит фигура. Я прищуриваюсь и узнаю в ней парня, который до этого задел Бруно, жалуясь на две работы. Его руки по локоть в крови.

– Я мог бы спросить у тебя то же самое. Разве ты не должен охотиться?

Он фыркает.

– Мы с Паком завалили оленя. Я ‘аспотрошил его. Он пошел за мелкой дичью.

– Но не ты?

Парень пожимает плечами и молча проходит мимо меня, попутно беря небольшую книгу из щели между подоконником и стеной.

– Немного темновато для чтения, ты так не думаешь?

– Я читаю, когда мне п’едоставляется возможность и сейчас именно тот момент, когда я могу это сделать. Ниже читать не позволяется.

– Титус не...

– Нет. Моя ма меня научила, потому что ее ма научила ее, и так далее и так далее, потому что кто-то когда-то умел, только этого человека уже давно нет. – Он проводит ладонью по обложке. – Мне действительно не нужно читать больше – я уже получил все эти знания – но мне н’авится п’иходить сюда по ночам и из-за чего я ‘ано п’ек’ащаю охотится, только чтобы п’ийти сюда. Так я не забываю.

– Не забываешь, как читать? – спрашиваю я, потому что я не думаю, что это то знание, которое можно забыть, когда не в состоянии тренировать его.

– Нет, – говорит он, косясь на меня. – Я не хочу забывать то, что в них написано. Это дневник. Какой-то девушки. Она пишет о том, что она видит каждую ночь, во сне: ми’, больше Бу’га, с го’ами и океанами, и землями. Там, где нет никаких войн. Где ме’твых хоронят на кладбищах и где люди гуляют д’уг с д’угом, а их дети к’утятся под ногами. Она видит это все, когда взби’ается на Стену. Ей снится это каждую ночь. – Он смотрит на дневник в своих руках. – Я хотел бы поблагода’ить ее. Она де’жит меня в зд’авом уме. Каждый день мне п‘иходится возв’ащаться назад и я знаю, что это дневник находится здесь, и я смогу ве’нуться и заново пе’ежить ее сны.

– Почему ты говоришь мне все это?

Он на мгновение кривится.

– Жнец ты или нет, но ты оттуда. Ее сны были ‘еальностью, не так ли? Ты видел все это.

– Да, – отвечаю я, хотя мир за Стеной Бурга далеко не такой мирный, как в дневнике сновидений. – Ты тоже можешь его увидеть. Если перелезешь.

– Я пытался однажды сделать лестницу, – говорит он, качая головой, – но Титус п’ознал п’о это, унюхал и до без чувств избил мою ма. Так что я сделал кое-что поменьше, что легче сп’ятать. Отпилил ‘учку сломанных вил – их зубцы сгибались так сильно, что они могли бы быть более полезны для стягивания чего-либо, чем для ‘аз’ыхления сена – и я п’ивязал к ней ве’евку. С хо'ошим б’оском я мог бы, наве’ное, зацепиться за ве’хнюю часть Стены и подняться, но мне... Мне ст’емно.

– Мы, может быть, скоро уйдем, – говорю я ему. – Ты бы мог пойти с нами.

– Да. Возможно. – Но его голос не звучит убежденным.

– Мы также можем остаться, в зависимости от того, что мы найдем в «Комнате Свистов и Жужжаний». В любом случае я предлагаю тебе остаться с нами. Ты ничем не обязан Титусу.

Он рассеянно проводит рукой по корешку дневника. Вздохнув, я хватаю мешок, лежащий у меня в ногах, и направляюсь к двери. Я потратил впустую слишком много времени.

– Как тебя звать? – окликает он меня.

– Грей.

– Я Блейк, но все зовут меня Блик*.

– Почему так?

– Потому что я все в’емя недовольный. Потому что я ненавижу Бу’г и эти тоннели, и свою ‘аботу, и свою жизнь. – Я начинаю размышлять, что имя действительно подходит ему, когда он добавляет: – Но я не понимаю п’ичем тут уныние и без’адостность, когда желаешь чего-то лучшего. Надеешься на что-то хо’ошее.

Я быстро ему улыбаюсь и выныриваю наружу, избегая идти по переулку. Прежде чем толкнуть дверь в подвал, я делаю глубокий вдох. Ветер гуляет по земле, поднимая снег, закручивая его и бросая. Снежинки танцуют, пока ветер не стихает, а затем город становится неподвижным, как памятник. Только лунный свет и облака, и каркасы зданий.

Я думаю о Блике и дневнике, о том, что эти маленькие слова, написанные там, совершенно незнакомым человеком содержат в себе то, что внушило ему надежду, когда остальные не видят ничего, кроме своего негатива. Столько силы в этих словах. Столько сил в этих снах.

И я спускаюсь по лестнице, выключая за собой мир.

*Прим. переводчика: Bleak (анг.) – унылый, безрадостный, суровый, мрачный, печальный, тусклый

ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ

БРУНО С КАЗОМ ВЫВОРАЧИВАЮТ мой вещевой мешок на стол Титуса, чтобы покопаться в его содержимом. Они ворчат, тыкают пальцами и бормочут, задавая вопросы друг другу. Титус, в конце концов, кивает своим людям, и они запихивают содержимое обратно в мешок. Бруно поворачивается ко мне и начинает досматривать меня, похлопывая мою рубашку и штаны. Он проверяет каждый карман, но не догадывается снять с меня ботинки.

– Мальчик завт’а пе’вым делом займется две’ью, – говорит Титус. – Сейчас же, Б’уно убе’и этого Жнеца с моих глаз.

– Подожди. Я сначала хочу увидеть Бри.

– Ты здесь, и ты не медлил. Ее не т’огали.

– Я бы все таки хотел убедиться в этом.

– Ах, – сказал Титус, лукаво улыбаясь. – Может ты таким об’азом хочешь ее сам пот'огать?

Моя челюсть сжимается.

– Пусти меня к ней или Клиппер не откроет дверь.

– Возможно, я также должен дать тебе несколько одеял, – глумится Титус. – Чтобы ты смог пожить в ‘оскоши.

– Сейчас же!

Он взрывается смехом.

– Тебя так легко разозлить, Жнец.

Я ненавижу, когда он меня так называет, будучи ассоциированным с Франком и его Орденом, с людьми, которые разрушили всю мою жизнь. Я задаюсь вопросом: то же ли ощущает Джексон, когда мы называем его Копией.

– Дай ему еще пять минут с девкой, – говорит Титус Бруно. Пальцы сжимаются на моем локте и меня тащат из комнаты. Когда мы приходим к двери Бри, Бруно улыбается.

– Развлекайся. Я поста’аюсь не подслушивать.

Я прохожу мимо него. Бри сидит в дальнем углу комнаты, но когда дверь захлопываются за мной, она немедленно поглощается тьмой. С тем же успехом я мог бы быть слепым – настолько мне ничего не видно.

– Бри?

– Здесь, – говорит она. – Я здесь. И она повторяет эти слова, взывая ко мне, в то время как я ползу сквозь тьму навстречу ее голосу. Мои руки находят ее колени, и я сажусь рядом с ней, спиной к стене. Она справа от меня, но я все еще ее не вижу. Мы потеряны в море мрака, блуждающие во тьме.

– Почему у тебя не горит свеча? – спрашиваю я.

– Она сгорела. Они не принесли другую.

– Они кормили тебя?

– Да.

– А ванная комната. Они позволяли тебе ее посещать?

– Дважды в день, после еды.

Пауза. Тишина, за исключением моего пульса, стучащего в моих ушах.

– И однажды приходили несколько медсестер, – добавляет она. – Сняли с меня мою одежду и осмотрели меня.

– Они причиняли тебе боль?

Очередная пауза.

– Бри они причиняли тебе боль?

– Нет, – она огрызается. – Они только потыкали меня как скот и ушли.

– А сейчас?

– А сейчас ничего, Грей. Это все. Я и эти стены. Тьма. Мои глаза жжет каждый раз, когда они открывают ту дверь. Как это случилось? Как мы застряли здесь?

– Я работаю над этим.

Я рассказываю ей про «Комнату Свистов и Жужжаний», и веру Титуса в то, что его люди смогут сбежать с Бурга через неё. Про сделку, которую я заключил, и про то, что Титус согласился освободить нас, как только Клиппер откроет дверь.

– Это звучит слишком легко, – говорит она. Я не вижу ее лица, но уверен, что на нем выражено сомнение с упрямейшим, сердитым взглядом, обрамленным нахмуренными бровями.

– Почему они держат тебя отдельно от нас?

Она фыркает.

– Если бы я знала, я бы что-нибудь с этим сделала.

Тьма настолько непроглядная, что у меня начинается головокружение. Если бы не пол подо мной, я бы не знал в какой стороне верх.

– Грей? – говорит она, и в ее голосе слышится дрожь, которую я никогда до этого не слышал. – А что, если мы на самом деле не выкарабкаемся из этого? Что если Титус не держит слова, что если это будет так, и мы застряли здесь? Мне не хочется думать в таком ракурсе. Я продолжаю повторять себе, что так не будет. Но у меня ужасное ощущение, что... – я чувствую, как ее плечи начинают трястись рядом со мной. Она делает глубокий вдох. Другой. – Я боюсь, что на этот раз, это выше наших сил. Я никогда не чувствовала такого рода сомнения. Ни разу. Но потом, ребята, они закрывают меня без вас, и я остаюсь одна, окруженная этими стенами и мраком, с этими безнадежными мыслями, которые не перестают кружиться в моей голове. Неважно, насколько сильно я стараюсь заставить их замолчать, они просто становятся все громче и громче, и...

Я нахожу ее. Ее руки огрубели, также как и у меня. Они покрыты мозолями от работы ножом и от метания копья, но все такие же нежные. Тонкие. Небольшие. Я сжимаю ее ладонь, и из нее прорываются рыдания.

– Бри?

Но ее голова уже уперлась мою грудь. Она плачет, выливая на меня ручей безудержных, беззастенчивых слез. Я ничего не говорю, потому что знаю, что ей не нужны слова. Она не ищет успокоения или не ждет обещания от меня, что все будет хорошо. Ей просто нужно, чтобы я был здесь. Рядом с ней. Сидел. Что бы одна рука держала ее за руку, а вторая обнимала. Это все, что ей нужно и все, что она хочет.

И это все, что я делаю.

Мгновением позже она отстраняется от меня.

– Если ты расскажешь кому-нибудь об этом, я клянусь, я выбью из тебя все дерьмо.

– Ты-то можешь.

– Я серьезно, Грей. Не говори им, что я сломлена. Я не вынесу это.

– Кто сломлен? Я не знаю, о чем ты говоришь.

Я бы отдал все, чтобы увидеть сейчас её лицо. В моем воображении, я рисую её улыбающейся.

Но она не улыбается, потому что в этот момент дверь рывком открывается и свет заливает камеру, так что я могу ее увидеть. Синяки разукрасили ее кожу зловещими оттенками фиолетового и желтого. Большинство ее мелких царапин практически зажили, кто-то достаточно любезный зашил ее рваные раны и серьезную рану над бровью. Ее глаза припухли от слез и их голубизна, как у ирисов, сверкает ярче, чем я помню. Она выглядит испуганной. Я никогда не видел страха на ее лице, и мое сердце замирает.

Бри крепче вцепляется в мою руку. Ее глаза блестят. Бруно растаскивает нас в разные стороны и слез становится еще больше.

***

Нас запирают так же, как и прошлой ночью, с одинокой свечей, чей фитиль перегорит задолго до утра. Вещи, которые я забрал находятся недалеко от меня, но вне досягаемости.

Как только в коридоре раздались удаляющиеся шаги Бруно и Каза, я скидываю ботинок. Я действую в темноте: отклеиваю стельку, нахожу нож, вытряхиваю его, раскрываю. На разрезание моих веревок уходит вечность, но я справляюсь. Я хватаю свечу, мешок с вещами и развязываю Клиппера. Он роется в вещах пока не находит резервную рацию. Клипперу была дана возможность держать вторые экземпляры оборудования у себя, несмотря даже на то, что во время нашего путешествия это доставляло ему неудобства, делая его сумку тяжелее.

Он несколько минут вертит в руках рацию, а затем протягивает ее мне.

– Это должен быть верный канал. Прием может быть плохим – я не знаю, насколько глубоко под землей мы находимся.

– Ксавье? Бо? – неуверенно спрашиваю я.

Рация трещит, а затем раздается слегка порывистый голос Ксавье.

– Грей? Слава Богу. Бо как раз собрался идти за вами – он молчит слишком долго. – Что случилось? – Слышится приглушенный шум на заднем плане. – Да, Эмма, все хорошо.

Я обрисовываю Ксавье нашу ситуацию, объясняя, что Клиппер должен открыть «Комнату Свистов и Жужжаний», чтобы обеспечить нашу свободу.

– Если это не комната управления, как мы подозреваем, то, вероятно, нам не удастся убедить Титуса присоединиться к нам, – объясняю я. – Но мы сможем уйти сразу же, как откроем дверь. И вот почему я хотел поговорить с тобой. Если вы не услышите вестей от нас завтра до вечера, то значит, что что-то пошло не так.

– Что значит – не так? – спрашивает он. – Как если бы вас удерживали против вашей воли?

– Возможно.

Рация трещит, и я не могу расслышать все, что он говорит.

– ... нашли еще топлива, в задней части автомобиля, хранящееся под сиденьями. Должно быть, вот почему те две машины так легко взорвались, когда ты стрелял по ним с «Кэтрин». Короче, у нас будет транспорт на некоторое время, если уж на то пошло. – Опять треск, невнятные голоса. – Эмма, он в порядке. Мы сейчас общаемся... Нет, ты не можешь с ним поговорить... Хорошо.

– Грей? – Голос Эммы такой мягкий и деликатный как будто она стоит рядом со мной. – Что случилось?

– Это долгая история.

– Я должна была быть там.

– Нет я рад, что тебя здесь нет. Поверь мне.

Пауза.

– С тобой все будет в порядке?

– Да, – говорю я твердо. – Мы будем завтра на связи и все будет хорошо. Я клянусь.

Она прыскает от смеха.

– Не надо давать таких громких обещаний, Грей. Ты можешь быть не в состоянии сдержать их. – Наступает тишина, и затем ее голос доходит до меня как шепот. – Грей, я люблю тебя.

Вот они, эти слова. Я отдал бы все на свете, чтобы услышать их от нее прошлым летом, чтобы у меня была возможность ответить, но теперь, более чем когда-либо, я знаю их истинную силу. Как они могут растоптать вас так же, как и вознести. Как не должны они быть произнесены в ответ, если сила чувств не так глубока, как у признающегося. И это не то, чего вы можете не знать. Не по-настоящему. Слишком много слепой веры заключено в этих словах и это всегда, всегда риск. Будет больно вам. Или другому человеку. Вы можете растоптать чье-то сердце, даже не подразумевая об этом. Любить глупо и рискованно, как и пытаться построить дом на болоте. Эмоции не являются прочным фундаментом.

Поэтому, когда Эмма зовет меня, повторяя эти слова, спрашивает меня, здесь ли я еще, я говорю ей только, что она пропадает, что она должна передать рацию Ксавье, пока связь не прервалась.

В конечном итоге я слышу Бо.

– Есть еще кое-что, – говорит он. – Я вчера переключал каналы на рации, надеясь, вдруг вы пытаетесь связаться с нами не по нашей линии, и услыхал повторяющееся сообщение: «Друзья Сопротивления, пожалуйста, повторите: Феникс думает, что вы должны вступить в бой с врагом». А сегодня я наткнулся на это сообщение снова. Другой голос, другой канал, но то же сообщение. Звучало чище, как будто источник был ближе.

– Феникс, – говорю я, озадаченный, и чувствую, как мое лицо становится сосредоточенным.

– Ну же, Грей. Разве ты не понимаешь? Я думаю, что это Райдер... возможно... Оуэн же говорил, когда мы были на лодке, что он собирался связаться с Сентябрем.

И внезапно все становится по своим местам.

– Она дозвонилась до него! Сентябрь как-то связалась с Райдером из Бон Харбора, рассказала ему все наши подозрения о ЭмВесте, и это его ответ, переданный сторонниками Повстанцев, которые случайно наткнулись на него. Райдер Феникс считает, что мы должны выйти на Экспатов! Разве что... Не означает же это, что нам следует вступить с ними в бой, разве только пообщаться?

– Мы всегда видели в них врага, – отвечает Бо. – И я знаю, Райдера. Он не пошел бы на все эти трудности, с отправкой нам сообщения, если только оно не означает, что нам следует осмотреться в ЭмВесте.

– То есть ты думаешь, это значит...?

– Я думаю, да. Мы вправе поинтересоваться, а что если Экспаты были другой группой Повстанцев, отличной от нас.

Я смотрю на Клиппера и Сэмми. Они оба выглядят неуверенными, как будто не знают, что делать с этими новостями.

– Это нам мало сейчас поможет, – говорю я Бо.

– Вы завтра войдете в комнату управления, не так ли? – отзывается он. – Перетяните Титуса на нашу сторону, а после Клиппер сможет заняться своей работой... Мы могли бы как на основе Бурга, так и нескольких Экспатов скомпоновать новейшую базу Повстанцев.

Я обещаю Бо как можно скорее, позже, принести новости, после чего Клиппер прячет рацию. Потом я опять привязываю его к столбу, беру вещи и свечку и возвращаю их к двери, также как и маленький нож прячу в тайник в моем ботинке. Мне удается связать свои руки за спиной и отпихнуть излишки веревки, которые я отрезал, когда отвязал себя, надеясь, что Бруно не заметит утром разницы. Свеча шипит спустя некоторое время, и я понимаю, что, несмотря на все, у меня появилась надежда.

Я прислушиваюсь к другим, их дыхание медленное, они спят. Наконец, мои веки тяжелеют, когда Джексон шепчет в темноте.

– Я полагаю, Франк не переоценил тебя, в конце концов.

– О чем ты говоришь?

– ЭмВест. Он с самого начала боялся, что вы собираетесь объединиться с ними. Естественно, они станут вашими лучшими союзниками.

Конечно, теперь он может признаться в этом, когда мы наконец-то разобрались сами. Не раньше, когда мы могли бы более эффективно использовать данную информацию. Не когда мы спрашивали его об этом и он утверждал, что он хочет нам помочь.

– Ты все еще планируешь оставить меня здесь, когда вы освободитесь? – спрашивает он.

– А ты все еще собираешься пытать нас, чтобы узнать месторасположения нашей штаб-квартиры?

– Я знаю, что мне следовало бы. И это не было бы так сложно. Ты, Грей, сказал бы мне то, что я хочу знать в одно мгновение.

Я думаю о тех людях, что находятся в Долине Расселин. О Райдере, капитанах, семьях и детях. О Блейне.

– Я раньше умру.

Джексон смеется.

– О, я бы не стал тебя трогать. Я бы начал резать одну из девушек, и ты бы дал мне координаты месторасположения прежде, чем я мог бы даже придумать где пройти лезвием.

– И ты еще имеешь наглость спрашивать, избавлюсь ли я от тебя?

– Забота о людях – это слабость, Грей, – говорит он. – Позволяя своему врагу знать, что так близко твоему сердцу, ты будешь уже повержен, перед началом боя. Но дело в том, что я не... – он кашляет, и когда он снова говорит, его слова звучат так, как если он произносит их через силу. – Я не думаю, что я хочу быть твоим врагом. – Несколько интенсивных глубоких вздохов. – И я также не хочу ранить Эмму или Бри.

– Тогда и не нужно.

– Это не так просто.

– Да Джексон. Так и есть. Если ты не хочешь что-то делать, то и не надо.

Я так устал от его игр, ото лжи.

– Я когда-нибудь рассказывал тебе о Кае? – спрашивает он. – Он мой младший брат, он был примерно в возрасте Эйдена, когда меня забрали из Декстерна. Эйден напомнил мне его. Он не боялся улыбаться, как он и не позволял всем трудностям жизни ожесточить его. Я тоже с Каем играл в эти игры с руками. Они всегда заставляли его смеяться, и этот звук мог скрасить любой день. – Он хихикает над своими собственными воспоминаниями. – Я так его любил.

Эти слова неправильные. Они невозможны. Харви много спрашивал меня, когда я прибыл в Долину Расселин. В ходе тестов Харви, я рассказывал об Эмме и том, как сильно я люблю ее, и он сразу сказал, что я не могу быть Копией, потому что они не способны на чувства. Но если Джексон по-прежнему любит своего брата в его состоянии Копии, на что еще он способен? Раскаяние? Жалость? Он может чувствовать эмоции так же сильно, как и я? Может быть Стена, в конце концов, действительно что-то сломала в его программировании. Может быть, он действительно является Копией с сердцем.

Я, должно быть, сошел с ума, размышляя об этом. Джексон – это машина. У него нет совести, и хотя он и размышляет сейчас о правильном и неправильном, просто мысли об этом причиняют ему боль. Я сомневаюсь, что он способен даже пошевелить пальцем против отданной ему команды.

– Я не удивился бы, если Кай скучает по мне, – говорит он.

– Кай не знает о твоем существовании. Он знает только, что его настоящий брат был Похищен в день своего восемнадцатилетия. Я уверен, что он скучает по реальному Джексону.

– Что делает меня менее реальным?

– Если ты решишь действовать так, как Джексон, то скорей всего ничего.

– Настоящий Джексон помог бы тебе. Я... – Он кашлянул во второй раз. А потом стал задыхаться от боли. – Я помогу вам.

– Потом, когда придет время, сделай это.

– Со... – он прерывается, бранясь. Я слышу его стон. – Союзники, – произносит Копия, задыхаясь, как будто он только что пробежал длинную дистанцию.

– Союзники.

Я с удивлением понимаю, что я хочу ему доверять, что надеюсь всеми фибрами души, что боль в его голосе реальна. Если Копия может стать союзником Повстанцев...

– Я знаю, ты мне не поверишь, – говорит он, – но я сожалею о твоем отце. Это было ужасно.

Капля человечности. Заявление раскаяния. Я должен быть счастлив, но возможность того, что Джексон теперь на нашей стороне такая многообещающая, такая огромная и такая беспрецедентная, что все это также заставляет меня сомневаться. Мои мышцы напрягаются так, как если я уже готов к разочарованию.

ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ

МЫ С МОИМ БРАТОМ В Клейсуте выслеживаем оленя при свете полной луны. Блейн нарочно пугает его и он бежит подальше от него, вдоль Стены, прямо на меня, как мы и планировали. Когда он появляется, белый с поднятым хвостом, с широко раскрытыми глазами, я валю его одной стрелой.

– Нам следует сделать рагу, – говорит Блейн, догоняя меня. – Также как его делала Ма.

– Я пойду на рынок утром. Выторгую овощей. – Я наклоняюсь, чтобы разделать тушу.

– Позволь мне помочь. – Но, несмотря на долгий путь к городу, я хочу сделать это сам. Он хватает меня за плечо, когда я игнорирую его. – Я хочу помочь тебе, Грей.

Череда облаков поглощает луну, в то время как я свирепо смотрю на Блейна, раздраженный его настойчивостью, я замечаю что-то неестественное в его глазах. Они безжизненные, его зрачки едва расширяются с наступающей темнотой. Я осознаю, что это знак. Ужасный знак, который я до этого момента не был способен распознать. Девушка предупреждала меня об этом однажды. Я не могу вспомнить кто она или что даже это значит, только то, что я не могу доверять Блейну – не после того как я увидел это. Я отхожу от него со стучащим сердцем.

– Куда ты идешь, маленький братец? Мы союзники, команда, близнецы. – Он вытаскивает нож из-за пояса. – Я хочу помочь тебе. – Он направляет на меня лезвие. – Позволь мне помочь тебе.

Я бегу. Ветер завывает, и его шаги гулко стучат за мной. Я спотыкаюсь о корень дерева и кувыркаюсь вперед. Когда я перекатываюсь, он оказывается надо мной, падая нам меня, пришпиливая меня к земле. Я едва успеваю вовремя поднять руки. Нож сверкает, удержанный в считанных дюймах от моей шеи.

Я ударяю локтем ему по лицу, и он отклоняется достаточно, чтобы я смог высвободиться. Он размахивает ножом, пока мы вскакиваем на ноги. Моя рубашка разрезана, но до кожи он не достал. Хватая Блейна за плечи, я ударяю его своим коленом – раз, два и снова – пока он не роняет нож. Я хватаю его и затем пячусь назад, задыхаясь, выставив оружие перед собой.

Блейн некоторое время смотрит на меня с усмешкой, наклонив голову. И затем он атакует. Он бежит во весь опор, мчится без каких-либо признаков промедления. Он собирается сокрушить меня, броситься на меня, задушить меня голыми руками. Я отскакиваю в последний момент, ударяя его в обороне.

Блейн пошатываясь, останавливается, прижимая руки к животу. Когда он убирает их, его ладони оказываются влажными от крови.

– Грей?

Его голос как-то изменился, стал мягче. Он падает на колени и смотрит на меня. Появляется луна, освещая Клейсут, как солнце днем. Мир становится все ярче и ярче, словно он вот-вот взорвется, и зрачки Блейна сужаются так резко, что это невозможно не заметить. Я делаю к нему шаг. Моя тень падает на его лицо и его зрачки расширяются. Его глаза снова становятся нормальными. Они нормальные, но я клянусь, я и не думал о них до этого. Он просто до этого был сам не свой.

Блейн кашляет – кровь забрызгивает глинистую землю – и он падает замертво.

Я бегу к нему, переворачиваю его, но он уже мертв. У него стрела во лбу и вокруг нас глина становится снегом. Окровавленный снег, берущий свое начало из-под черепа Блейна, распространяется дальше: стремящийся, раздувающийся, покрывающий мир красным. И потом кровь повсюду. На моей одежде, моих руках, моем лице.

Блейн, садясь, выпрямляется и сжимает мой локоть. Каждый дюйм его глаз – черный, кровь струится из них подобно слезам.

– Ты убил меня.

Я вскакиваю – весь вспотевший, трясусь и кусаю костяшки пальцев, сдерживая рыдания. В темноте, все, что вижу, это Блейн. Мой брат был в той Копии, которую я убил около с Стоунуолла. Как и Джексон, настоящий Блейн тоже находился внутри под программой, и я убил его. Я убил его, прежде чем он смог высвободиться.

«Ты не знал», – говорю я сам себе. – «А если бы и знал, то это не тоже самое. Это был не он на самом деле».

Я закрываю глаза.

Я могу жить с этим. Я буду с этим жить.

Мне придется.

Титус и Бруно пришли забрать нас утром, но развязали только Клиппера и меня и вывели из комнаты. У меня было неприятное ощущение, что я присутствую исключительно на тот случай, если Титусу потребуется пересмотреть нашу сделку. Я надеюсь, что до этого не дойдет.

Мы проходим мимо большой группы жителей Бурга, когда направляемся в «Комнату Свистов и Жужжаний». Они разделены на пары и заполняют отдельный коридор. Замыкает колонну Блик. Я должным образом вижу его впервые, и он выглядит иначе, чем смотрелся при лунном свете. Он наверняка моего возраста. В отличие от большинства жителей Бурга, его волосы не свалялись в колтуны, он стрижет их невероятно коротко, как будто он довольно часто проходит по ним лезвием. Он прогуливается с распрямленными плечами, с почти скучающим лицом, но девушка рядом с ним, кажется, не замечает этого. Она ему игриво улыбается.

Глаза Блика находят мои, и прежде чем завернуть за угол, он легко и равнодушно пожимает плечами. Я точно знаю, что он чувствует. Я испытывал то же самое все время после близости в Клейсуте. Трудно ненавидеть то, что предстоит, потому что это далеко от пыток, но формальность всего дела одновременно и истощает и гнетет. Я не виню Блика из-за его эмоций. Если есть что-то, чему я удивлен, так это то, что так мало людей в Бурге разделяют его чувства.

– Приступай, парень, – говорит Титус, пихая Клиппера вперед.

Мы достигли «Комнаты Свистов и Жужжаний». Дверь выглядит тяжелой, толстой и прочной, без петель и ручек. Ее очертания распознаются только благодаря тому, что она находится в углублении от остальной части коридора, примерно на ширину ладони.

Клиппер открывает маленький, серебристый ящик, расположенный рядом с дверью, который внутри выглядит как ряд кнопок. Он вытаскивает их, обнажив месиво из проводов и небольших панелей, которые блестят при свете факелов. Они, кажется, имеют больше смысла для Клиппера, чем кнопки, потому что он наклоняется, чтобы достать что-то из сумки. Спустя какое-то время, он приделывает свои провода к ящику на стене, а затем прикрепляет их, к какой-то тонкой, портативной панели.

Мальчик сползает на пол, устройство находится на его коленях, и ждет. На экране что-то нерегулярно мигает, но это происходит до тех пор, пока постоянный синий свет не освещает его лицо, что заинтересовывает Клиппера. Он судорожно что-то выстукивает на устройстве, высунув язык из уголка рта, прищурив в концентрации глаза.

– Нож, – говорит он, вскакивая на ноги. – Мне нужен нож.

Титус колеблется.

– Ты хочешь открыть дверь или нет?

Титус щелкает пальцами и Бруно исполняет просьбу. Клиппер берет нож и собирает провода, вывалившиеся из серебристой коробки, сжимая их вместе у стены в некое подобие порядка. Он считает, пересчитывает, проводит между ними лезвием. Закусив губу, он прижимает нож к двум проводам и режет. Провода разделяются. Он лезвием снимает кожух с этих проводов и скручивает их вместе. Бруно забирает обратно свой нож.

Клиппер возвращается к судорожному постукиванию на сине-горящем устройстве. Я задаюсь вопросом, почему он потрудился разрезать провода, если он только хотел соединить их, когда низкий, механический щелчок эхом отзывается за дверью. Титус кидается вперед.

– Ты сделал это, – шепчет он.

И Клиппер сделал.

Дверь двигается. Мы стоим, затаив дыхание, в то время как «Комната Свистов и Жужжаний» открывается.

ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ

СТРАННО ПАХНЕТ.

Но не ужасно.

Просто пахнет. Как затхлый воздух. Как в забытом помещении. Как в месте, в которое давно не заходили.

И оттуда идет шум. Постоянный гул, который и дал название комнате. С открытием двери он стал громче.

Клиппер входит первым, освещая путь экраном своего устройства. Спустя некоторое время слышится глухой, протяжный звук, как если бы он открыл окно, которое не хотело открываться, и слабый свет заполняет комнату.