Текст книги "Белый ниндзя"

Автор книги: Эрик ван Ластбадер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 37 страниц)

Брэндинг допил свое пиво и спросил:

– У тебя что, даже аппетит пропал?

Она улыбнулась, пододвинула ему блюдо:

– Тебе больше достанется.

Ее глаза следили, как проворно работали его руки, разделывая омара. Шизей оперлась подбородком на сжатые кулачки.

– Люблю наблюдать, как ты ешь, – сказала она.

– Правда? – в его голосе прозвучало искреннее удивление. – А почему?

– Каков человек за столом, таков и в постели, – ответила она. – А тебе самому разве не приходило в голову, как много можно сказать о человеке по тому, как он ест? Каким было его детство? Воспитание?

– Разве? – он был настроен явно скептически. – Ну и как же меня воспитывали?

– Ты любил свою маму, – ответила Шизей. – Я полагаю, она ела точно так же, как и ты: аккуратно, получая удовольствие от пищи. Твой отец был обычно безразличен к тому, что ел, а может, любил выпивку больше.

Брэндинг почувствовал, как у него похолодело в нижней части живота. Он перестал жевать. Шизей рассмеялась:

– У тебя вид, будто ты на приеме у психоаналитика.

– А еще что скажешь? – с трудом выговорил он.

– Можно и еще, – Шизей словно не замечала его напряженного состояния. – У тебя было по крайней мере два брата или сестры. Об этом легко догадаться по тому, что ты привык делиться за столом. Наверно, ты был старшим сыном.

– Был, – признался он, не сводя с нее глаз. – Да и остальные догадки более или менее верны.

Она улыбнулась.

– В этом я никогда не ошибаюсь.

– Уж не ясновидящая ли ты?

За иронической интонацией Шизей уловила и вопросительную.

– Нет, – серьезно ответила она. – Только наблюдатель человеческой природы.

– Только? – он медленно вытер губы бумажной салфеткой, давая себе возможность оправиться от шока. – Ты знаешь обо мне куда больше, чем я о тебе.

Она покачала головой.

– Это не так. Я не знаю ни одного твоего секрета, а ты знаешь мой единственный. – Он понял, что она имела в виду гигантского паука, притаившегося у нее на спине. Глядя на одетую Шизей, невозможно было поверить, что татуировка находится по-прежнему на месте, сияя всеми цветами радуги.

– Но я не знаю главного: каким образом ты заполучила этот секрет!

– Нам пора идти, – сказала она, отводя глаза.

– Шизей, – пробормотал он, прикрывая ее маленькую ручку своей рукой. – Извини, если расстроил тебя.

– Кок, – откликнулась она, и ее ручка моментально повернулась ладонью вверх, отвечая на ласку. – Что бы ты ни сделал, ты никогда не можешь расстроить меня. – Она посмотрела ему в глаза, будто увидав там что-то такое, чего никто, кроме нее, не мог заметить. – Я расскажу тебе об этом, если хочешь. Когда вернусь из Вашингтона.

Брэндингу не хотелось ждать неопределенное количество времени. Ему вообще не хотелось ждать.

– Когда ты вернешься?

Ее молчание он воспринял как ответ, которого опасался.

– У меня есть идея, – сказал он. – Почему бы мне не закончить свой отпуск прямо сейчас? Хорошенького понемножку. Кроме того, у меня в Вашингтоне куча незавершенных дел. Мои ребята из Джонсоновского института давно требуют новых авансов на проект «Пчелка». Несколько законопроектов ждут не дождутся, когда я ими займусь. А в конце месяца должен состояться обед в честь канцлера Западной Германии. Это одно из важных политических мероприятий, и было бы жаль его пропустить.

– А как насчет сенатора Хау? Ты как-то обмолвился, что он может использовать наши с тобой отношения против тебя.

Брэндинг заговорщически прижал палец к губам:

– Тсс. Предоставь сенатора Хау мне. Я с ним сам разберусь.

Шизей, у которой на душе немного полегчало, улыбнулась.

* * *

Тандзан Нанги столько раз прослушивал секретную запись своего разговора с Кузундой Икузой в бане, что знал каждое слово, интонацию каждого предложения. Стоя под дождем в назначенном месте в парке Узно, он опять прокручивал ее в памяти, поджидая Икузу.

Он пришел в парк несколькими минутами раньше, чтобы освоиться с изогнутыми дорожками, склонившимися ветками вишни, ровными рядами азалии и рододендрона и почувствовать себя как на знакомой территории. В родном доме, как говорится, и стены помогают.

Нанги старался не думать о том, что Кузунда Икуза не похож на всех других врагов, с которыми ему приходилось сталкиваться. Он пытался сконцентрироваться на том, что ему сейчас предстоит делать. За дни, что прошли со времени их первой встречи, Нанги казалось, что он нашел выход из создавшегося положения. Теперь все зависело от того, насколько умно он поведет себя сейчас.

На одной из боковой дорожек он заметил громадную фигуру Икузы, двигающуюся тем не менее с легкостью поджарого атлета. Нанги потребовалось тридцать секунд, чтобы выровнять дыхание и привести в норму ритм сердца. Это главные условия для четкой работы мысли.

Они поклонились друг другу, обменялись ритуальными приветствиями, отчего у Нанги немного свело скулы, как от оскомины. Тот факт, что Икуза вновь воспользовался ими, не мог не насторожить Нанги.

Зонты согласно покачивались у них над головами, когда собеседники прогуливались по аллеям парка.

– Мы могли бы пойти куда-нибудь еще, – дружелюбно предложил Икуза, – если хотите.

Нанги не мог не уловить прозрачного намека на его хромоту. – Я люблю дождь. Он вливает новые силы в пожухлую под летним солнцем зелень.

Икуза слегка наклонил голову, как бы отдавая должное хорошему удару партнера на теннисном корте.

– Я бы хотел обсудить ситуацию, сложившуюся со времени нашей предыдущей встречи, – предложил Нанги.

– Она касается Вашего доктора «итеки», Николаса Линнера?

Ступая ногой на опасную дорожку, Нанги почувствовал, что сердце его все-таки трепыхнулось, несмотря на все предосторожности.

– Косвенным образом, – ответил он. – Поскольку я прервал отношения с «Томкин Индастриз», мне нужна помощь в управлении предприятием по производству микропроцессоров «Сфинкс».

– Если Вы спрашиваете моего совета, – сказал Икуза, – то вот он: закройте его.

– О, я бы закрыл, – откликнулся Нанги, двигаясь с осторожностью, словно по минному полю. – Я и собирался это сделать, поскольку Вы мне не оставили права выбора.

– Вы правильно поняли мое отношение к этому делу.

– Выполняя Ваши пожелания, – продолжал Нанги, – я подвел годовой баланс и обнаружил, что доходы выражаются астрономическими цифрами.

Дойдя до этой критической точки, Нанги замолчал. Двое бизнесменов, неразличимые в своих сюртучках, как две вороны, пронеслись мимо них в сторону выхода из парка.

– О каких суммах идет речь? – спросил Икуза: гладкая спина акулы, собирающейся схватить наживку, появилась на поверхности моря. – Было бы противно всем законам предпринимательства закрывать столь прибыльное предприятие.

– Вот и я тоже так подумал, – заискивающим голосом сказал Нанги. – Но что делать? Николас Линнер и его люди – эксперты в этих вопросах. А Вы мне советовали избавиться от них. – Он пожал плечами. – Я думаю так: надо дело делать, что бы мы там ни думали про них и как бы к ним ни относились.

Рот Икузы покривился в усмешке.

– Ваши смятенные чувства меня мало волнуют. Но доходы – дело серьезное. Пожалуй, будет глупо закрывать «Сфинкс» на данном этапе.

– А что прикажете делать? – спросил Нанги. Человек-гора немного подумал. Нанги с замиранием сердца ждал, что тот скажет. Как лисица, он прижался к земле, чтобы не спугнуть добычу.

– Я предлагаю следующее, – сказал наконец Икуза. – Переводите потихоньку людей Линнера на свой контракт, а потом рубите концы. Таким образом, вы сможете самостоятельно производить свои замечательные процессоры.

Нанги изобразил на лице, что он серьезно обдумывает эту идиотскую идею. Как прямое, так и косвенное предательство друга не входило в его планы.

– В том, что вы предлагаете, есть свой смысл, – сказал Нанги. – Но, с Вашего разрешения, у меня есть альтернативное предложение. Давайте пока не трогать Николаса Линнера и его людей, чтобы не давать ему повода обратиться в суд и потребовать возмещения убытков. – Он сделал паузу, чтобы дать Икузе возможность переварить сказанное. – А тем временем я буду работать над слиянием «Сфинкса» с каким-нибудь другим предприятием, имеющим и оборудование, и опыт в производстве процессоров. Наши люди быстро освоят новую технологию, не вызывая подозрения.

– А как насчет Линнера? Он, наверно, этого дела так не оставит.

– Если он будет выражать недовольство по поводу нового объединения, я ему просто скажу, что в связи с растущими доходами предприятию необходимо расширяться.

Если его дивиденды не пострадают, он не будет противиться.

– Не нравится мне, что Линнер остается в руководстве, – тон Икузы был настолько агрессивен, что Нанги подумал: нет, его план все-таки не сработал. – Ваше предложение может быть признано приемлемым, если «Нами» сама подберет фирму, с которой мы сольем «Сфинкс». В таком случае можно будет гарантировать лояльность тех, кто получит доступ к новой технологии.

– Я предвидел Ваше предложение, – сказал Нанги, вынимая из внутреннего кармана пиджака свернутый лист бумаги. – Я взял на себя смелость подготовить список фирм, которые могут подойти для наших целей.

– "Нами" не нравится, когда ей навязывают что-то, – недовольно буркнул Икуза.

Нанги пожал плечами.

– Но Вы можете просто взглянуть на список и высказать Ваше мнение по поводу предложенных кандидатур.

Это понравилось Икузе. Он опустил взгляд на список и скоро с довольным видом кивнул:

– Пожалуй, в Вашем списке есть фирма, которая может удовлетворить требованиям «Нами». Это «Накано Индастриз», которую мы считаем вполне приличной. Если Вы сможете убедить президента фирмы в пользе такого союза, «Нами» не будет возражать против проведения Вашей идеи в жизнь.

Чувствуя, что удача сопутствует ему, Нанги предложил: – Может, Вы возьмете на себя труд переговорить с президентом «Накано» обо всем этом, Икуза-сан?

– Ну что ж, Кен Ороши мой хороший знакомый, – ответил Икуза. – Время от времени мы с ним встречаемся на площадке для гольфа. – Он задумчиво кивнул. – Постараюсь сделать для Вас что смогу.

Они приближались к выходу из парка. Сквозь прутья забора блестел лощеный бок черного «Мерседеса». Человек-гора повернулся к Нанги: – Я недооценил Вас при первой встречи, Нанги-сан. Ваше предложение было очень здравым. Я думаю, оно встретит поддержку у «Нами». Она ценит Вашу лояльность.

Икуза быстрыми шагами направился к выходу. Но только когда черный «Мерседес» влился в поток машин и исчез из виду, Нанги позволил себе вздохнуть с облегчением. Он одержал трудную победу и мог по праву гордиться этим.

* * *

Жюстина лежала на спине, уставившись на игру теней на сводчатом потолке, создаваемую деревьями, обступившими дом со всех сторон. В этот ранний час, когда утро отвоевывает у ночи плацдарм за плацдармом, эти тени, казалось, жили своей собственной жизнью. Во времена сегуната Токугавы, как ей рассказывал Николас, даже сам правитель страны, бывало, нанимал ниндзя, чтобы заставить непокорных вассалов подчиниться его воле – даже если эта воля шла вразрез с кодексом самурайской чести. И вот нанятый ниндзя висел между балками, как паук, дожидаясь, когда его жертва уснет. А потом бесшумно спрыгивал на татами и обвивал его шею шелковым шнуром или, предварительно оглушив, взваливал на плечи и исчезал среди теней.

Так было в Японии в XVII веке. Но некоторые вещи здесь так и не изменились. Вот в этом и состоит главное отличие между Японией и Америкой. В Америке все постоянно изменяется.

А здесь до сих пор существуют ниндзя. Жюстине это хорошо известно. Сама замужем за одним из них.

Николас.

Одной мысли о нем было достаточно, чтобы слезы полились у нее из глаз. Вытирая глаза, она села в кровати и, закрывшись одеялом до подбородка, выругала себя за такую слабость. Ее отец хотел иметь сына. Вместо этого жена родила ему двух дочек. Если бы я родилась мальчиком, подумала Жюстина, я бы не была такой слабой. Но даже думать так было проявлением слабости. Нанги тоже говорил ей об этом.

Жюстина всегда с нетерпением ждала их регулярных – два раза в неделю – уроков японского образа жизни. Нанги рассказывал ей о роли женщины в японском обществе: как она ведет семейный бюджет, выдавая мужу деньги на карманные расходы, как свекровь организует жизнь семьи, командуя невестками и сыновьями, как гейши утешают могущественных японских политиков и промышленников, когда те, напившись в стельку, плачут у них на груди, как малые дети. И как те же гейши дают дельные советы этим же мужчинам по вопросам управления государством и экономикой.

Постепенно Жюстина начинала понимать Японию и людей, населяющих эту страну. Она была очень благодарна Нанги и удивлялась его участливому отношению. Объяснения, что он выступал в роли Пигмалиона потому, что она была женой его друга Николаса, было недостаточно. Видя, как он молится в церкви, она поняла, что Нанги полон христианского участия к ближнему, которое и в Америке-то редкость. А здесь, на чужой земле, это просто чудо.

Жюстина понимала, что Нанги и общение с ним были единственным, что скрашивало ее жизнь здесь. Николас куда-то исчез – один Бог знает, где его носит. Он пытался ей что-то объяснить, уходя, но она ничего не поняла, будто потеряла способность понимать по-английски. Она знала только одно: на него было совершено нападение, и, надо полагать, оно не будет последним. Но кто это был?

Тандзян.

Слово вызвало у нее дрожь. Николас и Нанги говорили, что и Акико была своего рода тандзяном, но что этот наиболее опасная разновидность.

– О, Ники, – прошептала она, – как я молю Бога, чтобы он защитил тебя.

Она стала ходить в церковь, потому что чувствовала, что нуждается в духовной поддержке, а даже общение с Нанги не дает ей душевного покоя. Что-то с ней случилось.

Она ходила в церковь Св. Терезы, хотя другие христианские храмы были и поближе к ее дому. Там она часто видела Нанги. Месса была своего рода возвращением к дням детства, когда мать водила ее в церковь. Правда, Жюстина никогда в те дни не испытывала ни тепла, ни чувства защищенности в храме Божьем, и позднее она поняла почему. Мать водила их с Гелдой – старшей сестрой – из чувства долга, потому что в свое время и ее мать делала то же самое. Сама она ничего не чувствовала во время мессы, и поэтому две ее дочери тоже выросли без Бога.

И вот теперь, в момент кризиса, Жюстина стала ходить в церковь, ища утешение в ритуалах, которые Господь велел своим детям блюсти. Но никакого утешения она там не получала. Храм Божий как был для нее пустым местом, так им и остался.

Часто во время службы она была невнимательна. Ей очень хотелось в такие моменты подойти к Нанги и шепнуть ему что-нибудь на ухо. У нее была невероятная потребность поговорить хоть с кем-нибудь.

Здесь, в Японии, в этот неуютный час, когда тьма все еще не сдает позиции, когда Николас в смертельной опасности, она просто не знала, куда себя деть.

Одна со своими страхами. С воспоминаниями. Вот одни из них – о том, что было после того, как Николас что-то говорил о сэнсэе, обучавшем Акико магии, и который, по-видимому, был тандзяном. После того, как Нанги ушел, они остались вдвоем в этом старом просторном доме.

Николас и Жюстина. И напряженность, висящая в воздухе, как фантом в сгущающихся сумерках.

Они взглянули друг на друга.

– Есть хочешь? – спросила Жюстина. Он покачал головой. – Как я выгляжу?

– Сказать правду? – Когда он кивнул, она села на край кровати. – Ты страшный, как черт, но такой же красивый.

Он закрыл глаза, как будто слова ее были зримыми, а он не хотел на них смотреть. – Между нами была размолвка, верно?

– Это неважно. То, что ты сейчас...

– Нет, важно, – сказал он, беря ее за руку. – Жюстина, с тех пор, как я начал подозревать, что со мной что-то неладно – ну, вся эта история с «широ ниндзя» – я не нахожу себе места от страха, что ты, находясь рядом со мной, можешь заразиться от меня. И вот я не придумал ничего лучшего, как начать отталкивать тебя, отгонять от опасной зоны...

– Ох, Ники, – сказала она, а сердце ее прямо-таки разрывалось, – вот как раз то, что ты отдаляешься от меня, и страшнее всего на свете. Вся эта чепуха – магия, тандзян, «широ ниндзя» – ничего не стоит по сравнению с этим. – Она говорила стремительно, не думая о том, всю или не всю правду она говорит, не давая себе времени что-то откорректировать в своей речи. – Во всем мире есть только ты и я. Что бы ни случилось, мы должны быть вместе. Мне только ты нужен, милый, только ты, и ничего мне больше не надо.

И тогда он ее поцеловал, а она была так благодарна ему, так счастлива вновь чувствовать на себе его руки, что зарыдала в голос. Они не прервали поцелуя, даже когда руки Николаса расстегивали пуговицы на блузке и стаскивали с нее джинсы.

Они занимались любовью долго, медленно, самозабвенно. Жюстина все пыталась задержать оргазм, не желая, чтобы это невероятное, жуткое наслаждение кончилось. Когда Николас разрядился, она тоже кончила, задыхаясь от счастья, чувствуя только его плоть в себе, рядом с собой, вокруг себя. Он, только он.

И вот теперь его нет, и она одна в холодной постели, обняв саму себя за колени, раскачивается взад-вперед в это неуютное время ночи, когда особенно мучительно чувствуется одиночество.

Но она была не одна, и это тоже пугало ее. Ей стало страшно своего страха и того, чем он был чреват.

Жюстина почувствовала, как что-то шевельнулось в ней. Встав с постели, она сделала сама себе тест на беременность, как ее научил доктор. Через пять минут она получила тот же результат, что и несколько дней назад в кабинете доктора.

Тогда она вытаращила глаза от удивления, смотря на бумажку с положительным результатом анализа. Беременна. Господи, когда это могло случиться? Со времени операции они с Николасом так редко занимались любовью. Можно на пальцах сосчитать. Доктор – наполовину американец – засмеялся.

– И одного раза может быть достаточно, – сказал он. – Я думал, вы это давно знаете, Жюстина.

«Если бы только Николас был здесь! Я бы с ним поговорила, рассказала о своих страхах». Она вздрогнула, будто от холода, потому что знала, что к ее тоске по нему примешивается страх, что она его никогда не увидит. И что эта крошечная жизнь, что находится в ней, может оказаться всем, что останется от него. И снова нахлынул страх, почти сокрушив ее.

Это нечестно с его стороны – бросать ее вот так и исчезать в ночи. Разве она не сидела с ним ночи напролет, когда ему было плохо? Но мужчины принимают это от своих женщин как должное. Но разве это не значит, что и женщины имеют право на такое же внимание?

Она ничего не могла с собой поделать: слезы текли и текли из глаз по щекам. Мне не выдержать этого в одиночку, думала она. Мой мир рушится на части, проваливается в тартарары.

В ее памяти всплыли погребальные венки, душный аромат цветов, запах дождя и свежевырытой земли, блестящая крышка гроба, опускающаяся в могилу, приглушенные рыдания пришедших проститься. Смерть повисла в воздухе удушающим саваном.

Жюстина изо всех сил старалась отогнать от себя мысли о смерти, но не могла. И молитва сама собой сорвалась с ее губ.

– Великий Боже, – прошептала она, – спаси меня от самой себя.

* * *

Резиденция Дугласа Хау находилась на Семнадцатой авеню в самом сердце северо-западного района Вашингтона. Это было четырехэтажное здание федералистского стиля. На первом этаже – офисы, на втором – комнаты для гостей, а третий и четвертый этажи занимал он сам.

Дом, стоящий теперь целое состояние, находился по соседству с Галереей Искусств, чей фасад украшали каменные спящие львы. Об этом здании великий архитектор Фрэнк Лойд Райт однажды отозвался как о «лучшем в архитектурном отношении здании в Вашингтоне». Вот и решил Хау обосноваться рядом с этим зданием: здесь и шикарно, и можно не беспокоиться о капризах переменчивой вашингтонской моды. Жизнь коротка, искусство вечно.

Шизей приближалась к этому зданию с трепетом в душе. Время, проведенное с Коттоном Брэндингом, начисто вышибло из нее легкомысленный оптимизм, с которым она взялась за это поручение. Только один раз в жизни мужчина так подействовал на ее душу, как Брэндинг, – но тот случай не в счет.

Шизей была приучена излучать эмоции, как экран телевизора испускает лучи: чтобы привлекать к себе внимание. Чтобы делать это с максимальной эффективностью – но с наименьшими затратами – надо уметь ничего не чувствовать самой. Побольше объективности, поменьше субъективности – таков был основной закон.

С Брэндингом Шизей нарушила этот закон, переступив отмеченную ею самой черту. Она запуталась в своих собственных эмоциях, и это было опасно. Особенно в компании с Дугласом Хау, для которого эмоции были чем-то вроде фишек при игре в покер.

Привратник открыл ей дверь и, узнав, проводил в библиотеку, примыкающую к анфиладе комнат, которые занимали офисы.

– Сенатор сейчас выйдет, – сказал он и оставил ее наедине с величайшими умами человеческой истории. Шизей от нечего делать провела пальцем по кожаным переплетам. Наугад вынула томик – оказался Ницше. Прочла несколько строчек, подумав об апологетах фашизма, сделавших из Ницше чуть ли не своего пророка. Это из Ницше, который отверг государство, как порочный институт! И, что самое скверное, они извратили его понятие сверхчеловека, переведя его из области морали в область материальную.

Шизей понимала, что она вытащила эту книгу, чтобы отвлечься от мыслей о Коттоне Брэндинге, но именно книга заставила ее опять вспомнить о нем. Ему бы понравился Ницше, подумала она: оба чистейшей воды моралисты. Но морализаторство Ницше относительно поисков морального совершенства пришлось бы Коку не по вкусу: это прерогатива Господа Бога, сказал бы он. Здесь Кок находился в струе восточной мудрости. Вот и японцы считают, что совершенство лежит вне сферы человеческого существования. Они предпочитают радости самого путешествия радостям предвкушения конца пути.

Тут Шизей наткнулась на фразу, удивившую ее. «Всякий идеализм оказывается ложным, – писал Ницше, – перед лицом необходимости». Это уже в духе Дугласа Хау. Один из его любимых философов, французский материалист Деки Дидро, говорил: «Все моральные категории неудобны в той или иной степени».

Она поставила книгу обратно на полку, поискала глазами что-нибудь из китайской философии, например Лао Цзы. По правде говоря, она не думала, что Дуглас Хау может заинтересоваться мистическими тайнами дао. Пожалуй, Ницше и Дидро дают ему больше пищи для ума, рационального и прагматического. Типично западного.

Она повернулась на звук открываемой двери и увидела Дэвида Брислинга, помощника Хау.

– Сенатор просит вас пройти к нему в кабинет, – сказал он холодным, отстраненным голосом.

Шизей изобразила улыбку. Как просто, когда ничего не чувствуешь, подумала она. В хаосе ее смятенной души возможные выходы из создавшегося положения множились, как в зеркалах, поставленных лицом друг к другу.

На ней была короткая юбочка из белого шелка, черная крепдешиновая блузка без рукавов с воротничком стоечкой. Талию перехватывал широкий бархатный пояс с большой пряжкой червонного золота. Брислинг смотрел на нее как на пустое место.

Хау ждал ее в своем кабинете, обставленном основательно и со вкусом. Высокие деревянные панели, бронзовые лампы, большой обитый кожей диван у стены, огромный английский письменный стол резного дерева и сочетавшийся с ним по стилю массивный буфет. Два старинных английских кресла справа и слева, как сфинксы у пирамиды. Прекрасное полотно Роберта Мазервелла над диваном.

Шизей повторила ослепительную и пустую улыбку сенатора, которой он улыбнулся ей, как с экрана телевизора. Она прошла через комнату тоже с таким видом, будто ее проход запечатлевали телекамеры. Сверкание глаз можно было измерять киловаттами.

Она убедилась, что дверь в смежный офис, куда в ледяном молчании удалился Брислинг, осталась чуточку приоткрытой, затем села в одно из черных английских кресел, собираясь с мыслями и прикидывая в уме, что сенатор захочет сейчас от нее услышать, что из этого она могла бы ему сообщить и, самое главное, каким количеством информации ей можно обойтись, чтобы он почувствовал, что получил удовлетворительный ответ.

– Опаздываешь, – сказал Хау, даже не взглянув на часы. – Я ждал тебя раньше.

Шизей пожала плечами.

– Когда не одна, временем трудно распоряжаться: оно не одной тебе принадлежит.

– Побереги парадоксы для того, кто их может оценить. А насколько глубоко этот «один» увяз? – Хау задал вопрос таким же тоном, каким приказывал своей телефонистке соединить его с Объединенным комитетом начальников штабов.

– Он меня любит, – ответила Шизей совершенно серьезно. – Он очарован мной, поглощен мной без остатка. – Ее глаза по мере того, как она говорила, все разгорались, пока не стали совсем янтарными.

– А насколько он доверяет тебе? – спросил Хау. Вот это вопрос по существу, подумала Шизей. – Доверие не легко дается политику, – ответила она. – Особенно когда он сцепился не на живот, а на смерть со злейшим противником.

Хау сердито глянул на нее.

– Он не подозревает, что я тебя нанял?

– Нет, не подозревает, – ответила Шизей вполне искренне. – Но такая мысль приходила ему в голову.

Взгляд Хау стал еще более сердитым.

– Откуда ты знаешь?

– Он сам мне говорил об этом.

– Сам говорил? – в голосе Хау звучало недоверие. Вот идиот!

Шизей промолчала.

Хау задумчиво постучал себе по губам авторучкой. Ну и с какой стороны он собирается меня атаковать?

– Не знаю.

– А чем же ты все это время занималась?

– Увлечение, – объяснила Шизей, – создается терпением и настойчивостью. Спешка ведет к браку в нашем деле ее принимают за неискренность.

– Все это не утешает, – резко возразил Хау. – Время – один из товаров, которые вечно в дефиците. – Сенатор погрыз немного свое вечное перо, потом прибавил: – Я нанял тебя, чтобы ты, как «жучок», прицепилась к его боку и давала мне информацию о нем. Мне наплевать, любит ли он тебя или просто так трахает. Главное, чтобы ты мне поставляла информацию, которую я могу использовать против него. Пока ты разыгрывала из себя Мату Хари, Брэндинг не дремал. Он обзванивал всех, кого надо, так, что телефон раскалился. Заручился поддержкой всех и каждого на Капитолийском холме. Обштопал меня по всем статьям. И он протащит свой поганый законопроект по стратегическому использованию компьютеров, несмотря на все мои старания. Проект «Пчелка» сожрет наш федеральный бюджет. Если ты не предпримешь чего-нибудь до конца месяца, его Агентство по компьютерным системам посадит себе в карман правительство, а Брэндинг накопит столько влияния, что выставит свою кандидатуру на президентских выборах и, что самое скверное, победит.

Хау мог быть очень желчным, когда на него накатывало такое настроение. Доводил себя до белого каления, а потом, чтобы выйти из этого состояния, требовался полномасштабный взрыв.

– Ты понимаешь, что это будет значить? – Еще бы не понять, подумала Шизей, но промолчала. – Мне уже доложили, как далеко он продвинулся со своим проектом. Они уже настолько усовершенствовали свой компьютер, что того и гляди все правительство засадят за терминалы своей системы «Пчелка»: и Совет национальной безопасности, и ЦРУ, и все секретные агентства в стране.

Этот Брэндинг становится опасен для всей страны. Он не осознает риска, связанного с использованием этой системы, как и многие другие. Все знания, накопленные нашей цивилизацией, будут запихнуты в «Пчелку». Конечно, это может решить проблему безопасности страны, потому что их машина будет работать в тысячу раз быстрее, чем современные несовершенные консервные банки, которые можно назвать компьютерами лишь из вежливости. Но проект «Пчелка» имеет массу недостатков. Никто не может с точностью сказать, что в систему нельзя проникнуть. Говорят, что раз их технология такая революционная, значит, и система защиты абсолютно надежна. Но только подумай, что может случиться с Соединенными Штатами, если шпионы влезут в систему! Это будет катастрофа невероятных масштабов. Самые основы государственности окажутся под угрозой.

Глаза Хау метали молнии.

– Черт побери, надо остановить Брэндинга! – Его плечи сгорбились, как у задиристого уличного хулигана. – Боже, как я ненавижу этих подонков, которые получают все на блюдечке, едва только родившись! Посмотри на Брэндинга! Он вхож во все кабинеты уже только потому, что он Брэндинг и у него всюду свои люди. И посмотри на меня! Кто я такой? Фермерский сын, выцарапывающий для себя каждую ступеньку карьеры. – Внезапно он осознал, что взвинтил себя уже до неприличия. Резко оборвав себя, он развернулся вместе с креслом лицом к буфету, налил себе виски. Когда Хау вновь повернулся к Шизей, лицо его вновь было спокойно.

– Эх, если бы жена Брэндинга не погибла в той дурацкой автокатастрофе, – посетовал он, – как бы все было просто! Мы бы подловили его на любовной интрижке, и его песенка была бы спета.

Шизей какое-то время молча изучала его, потом спросила:

– Мне надо кое-что уточнить. Каковы пределы моих действий? Как далеко я могу зайти в дискредитации Брэндинга?

Хау опять затрясся от злости.

– Ты что, еще не поняла? Я не в игрушки играю с Брэндингом. Хоть это-то тебе ясно?

– Конечно.

– Тогда скажи мне, что тебе ясно, – он подался всем корпусом вперед. – Просвети меня, каким образом тебя можно подключить к операции, которую проводит Брислинг в Джонсоновском институте?

Шизей засмеялась:

– Это дохлый номер. Эти люди чисты, как младенцы. Если ты состряпаешь какую-нибудь липу, чтобы их запачкать, это может обернуться против тебя самого.

– Ничего не обернется, – заверил ее Хау. – Я никоим образом не связан с этим делом. Это полностью детище Брислинга. Я всегда смогу откреститься от него.

– Все равно, ты только впустую теряешь время.

– Я плачу тебе не за то, чтобы ты меня критиковала, – огрызнулся Хау. – Но все равно, будь добра, подскажи мне, бедному, как не тратить время впустую.

Шизей ничего не ответила. Она была довольна уже тем, что снова сумела вернуться к своей старой методологии. Она больше не чувствовала себя уязвимой, запутавшейся, какой входила в его кабинет. Снова все встало на свои места: нормальное состояние божественной Пустоты обняло ее своими мягкими руками, как любящая мать.

– В одном наши мнения сходятся, – сказала она. – Брислинг – материал одноразового использования. Ты, конечно, знаешь о банкете, планируемом на конец этого месяца? – Она имела в виду обед в честь канцлера Германии, о котором говорил Брэндинг. – Я постараюсь, чтобы Брэндинг меня туда привел. – Она сделала паузу и посмотрела на Хау. – А ты сделай вот что: убеди Брислинга сделать мне какую-нибудь гадость. Это тебе будет сделать нетрудно: он меня терпеть не может. Сделай так, чтобы он вломился ко мне в дом, когда я уйду на банкет.