Текст книги "Белый ниндзя"

Автор книги: Эрик ван Ластбадер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 37 страниц)

Николас поклонился в ответ.

– Всего доброго, Уми-сан. И большое спасибо.

* * *

Жюстина сидела в третьем кресле от окна гигантского Боинга 747. Она смотрела на проплывающие внизу облака, но взгляд ее был обращен внутрь ее души.

Что она помнила, из своего столкновения с Сендзином Омукэ? Пожалуй, правильнее было бы поставить вопрос иначе: что он позволил ей запомнить? Ее сознание было по-прежнему блокировано Тао-Тао так, что ее мысли обтекали, как островок в реке, все связанное с тем, что она была вынуждена сделать по его приказу.

Так что она думала не о нем, а о ее жизни в Японии. Время, прожитое там, казалось таким спрессованным, таким насыщенным всякими событиями, словно она прожила там всю жизнь, а не какие-то четыре года. Как-то ей попались записки одного солдата, воевавшего во Вьетнаме, и его ощущение времени странным образом перекликалось с тем, что она чувствовала теперь. В обоих случаях наблюдается некоторая дезориентация, вызванная сходными явлениями: замкнутый круг общения, острое ощущение давления чужеземной культуры, общая нестабильность повседневной жизни. Все это, оказывается, может вести – и часто ведет – к искаженному восприятию реальности. И именно это, думала Жюстина, объясняет, почему она сейчас возвращается домой. Разве это не так?

Внезапно у нее разболелась голова, и она достала из сумочки пару таблеток аспирина, прошли по проходу между креслами, нетвердо ступая, к тому месту, где был кран тепловатой, затхлой воды. Запила таблетки.

Вернувшись на свое место, протиснувшись мимо девочки, занимавшей соседнее кресло. Закрыла глаза и скоро уснула. Ей приснился; Сендзин в виде белого тигра, крадущегося за ней по пятам сквозь джунгли.

Ребенком Жюстина больше всего любила смотреть на тигров, когда ходила в зоопарк. Но белых тигров знала только, по фотографиям и поэтому всегда придавала особое значение такой раскраске; не такой красивой, как у их собратьев, но зато более мужественной и несколько печальной. Ей казалось, что альбиносы добровольно отказываются от более ярких цветов, компенсируя эту утрату чем-то другим. У людей тоже такою бывает.

Сендзин, белый тигр, все приближался, огромными скачками преодолевая густые заросли, сдерживающие ее продвижение. Расстояние между ними быстро сокращалось. Вот он уже присел, чтобы броситься на нее, и открыл свою клыкастую пасть. Но вместо того, чтобы откусить ей что-нибудь, он вдруг заговорил. Причем голосом Хони. У МЕНЯ НИКОГДА НЕ ВУДЕТ СЕМЬИ. Я ОДИН, ВСЕГДА ОДИН, – сказал ей тигр голосом ее подруги-психоаналитика. И уселся на задние лапы, тяжело дыша, терпеливый, как бог.

Жюстине стало жаль этого огромного зверя, такого мужественного и такого печального. ВЫ УЖАСНО ОДИНОКИ, ПРЕДПОЧИТАЕТЕ ПАРИТЬ, ПОДОБНО ОБЛАКУ, НАД ЗЕМЛЕЙ, СЧИТАЯ, ЧТО ЗДЕСЬ НЕВОЗМОЖНО ДЫШАТЬ ОТ СКУЧЕННОСТИ. А НЕ ТЯЖЕЛО ЛИ ДЫШАТЬ В РАЗРЕЖЕННОМ ВОЗДУХЕ ОДИНОЧЕСТВА?

Огромный хвост белого тигра хлестал во все стороны, стуча по черной земле: тук-тук, тук-тук, – как огромное сердце. Я ВСЕГДА ОДИН. В ДЕТСТВЕ Я ПЛАКАЛ ОТ ОДИНОЧЕСТВА, И МНЕ БЫВАЛО СТЫДНО ЗА СВОЮ СЛАБОСТЬ, В КОНЦЕ КОНЦОВ Я ЕЕ ПРЕОДОЛЕЛ. СЛАБОСТЬ? О НЕТ! У ВАС В ГЛАЗАХ БОДЬ. КАША ДУША ВСЯ В ШРАМАХ, – сказала Жюстина и протянула руку, чтобы погладить зверя.

Он ей улыбнулся. МОЙ ДУХ ЧИСТ, ОН НЕ ЗНАЕТ ЭМОЦИЙ И, СЛЕДОВАТЕЛЬНО, НЕ НУЖДАЕТСЯ В УТЕШЕНИИ. Но Жюстина видела, что он говорит не от сердца, и она, преодолев страх, приблизилась и обвила руками шею зверя. И в этот момент тигр начал разваливаться прямо у нее на глазах. Морда пошла трещинами, и из-под нее проглянули черты Хони. Она что-то говорила Жюстине, что-то очень важное, но неразборчиво. Жюстина вся обратилась в слух, но по лицу Хони уже вошли трещины. Оболочка развалилась, и на нее смотрел Сендзин Омукэ. Все еще в объятиях сна, Жюстина спрашивала себя, где она могла видеть этого человека. Кто он такай? Но прежде чем она успела вспомнить, лицо Сендзина Омукэ начало таять, будто оно было сделано из воска, – очевидно, не выдержав ее пристального взгляда.

Вот истинная сущность этого человека: один обман, скрывающий другой. Все остальное – иллюзия.

Она смотрела в лицо своему преследователю, и сердце ее похолодало. Она хотела закричать, голосовые связки даже заболели от напряжения – и лишь беззвучно открывала рот. Она хотела убежать – ноги не слушались. Она понимала, что умрет, если не убежит, но бежать было некуда.

Жуткая символика сна дошла до ее сознания, и она очнулась.

– A-a-a! – вырвалось у нее вместе с дрожью, которая сотрясала все тело.

– Что с вами?

– А?

– Вы вся дрожите. – Голос был детский, голос той девочки, чаю сидела с ней рядом, читая книгу с самого момента взлета. – Вы не заболели?

– Нет, – ответила Жюстина, изо всех сил пытаясь улыбнуться. Она откинулась головой на спинку сиденья. – Это только сон.

– Моя мама говорят, что нельзя бояться снов, – сказала девочка. – Ваша, наверно, тоже говорила. Вы испугались, потому что не любите слушаться?

– Да, – улыбка Жюстины стала немного более естественной. – Наверное, так оно и есть.

Девочка дорылась в кармане своего, рюкзачка, вытащила шоколадку. – Возьмите «Сникерс», – предложила она. – Мне он всегда помогает.

Жюстина рассмеялась:

– Спасибо. – Она начала разворачивать угощение. – Знаешь, она слишком большая для одного. Давай пополам?

– Давайте! – радостно согласилась девочка.

Наблюдая, как маленький ротик поглощал шоколадку с неподдельным наслаждением, Жюстина обнаружила, что это дало ей больше удовольствия, чем ее собственная половина.

– Как тебя зовут?

– Марта.

– А меня Жюстина. Очень приятно познакомиться.

– Мне тоже! – сказала Марта, слизывая с губ остатки лакомства.

– Ты путешествуешь одна?

Марта скорчила рожицу. – Моя мама в Нью-Йорке, а папа – в Токио.

– Да, большое расстояние их разделяет, – заметила Жюстина. Лицо Марты погрустнело. – Они разделились до того, как папа уехал.

– Вот как! – пробормотала Жюстина, чувствуя, будто ненароком зашла в чужую комнату. – Ну, во всяком случае тебе удается видеться с обоими. А заодно и Японию посмотреть.

– Да, – просияла Марта. – Я люблю Японию. Здесь у меня столько друзей. Всегда жалко уезжать. – Но ее лицо говорило Жюстине, что не из-за друзей ей было жаль покидать эту страну.

– Я хочу вам кое-что показать, – сказала Марта и опять полезла в рюкзачок. Она извлекла оттуда лист шероховатой бумаги, свернутый и перевязанный ленточкой. Марта развязала бантик, развернула лист и с застенчивой улыбкой подала его Жюстине. – Я сама это нарисовала.

– Да это просто чудо! – восхитилась Жюстина. Так оно и было: японский пейзаж, необыкновенно трогательный в простоте и безыскуственности смелых линий. В нем было схвачено что-то такое, для чего у Жюстины не было слов, какая-то строгость и ясность, но увиденная глазами ребенка. Все вместе создавало впечатление потрясающей правды.

– Одну картину я нарисовала для папы, – сказала Марта. – Он сказал, что гордится мной, и что сразу отнес ее к себе в офис. А эта – для мамы.

– Такой работой можно гордиться, – сказала Жюстина, отдавая рисунок. Она помогла девочке свернуть его и перевязать ленточкой. – Ты очень талантлива.

– Спасибо, – поблагодарила Марта. – Но у меня это как-то само получается. Вроде и не очень стараюсь...

– Иногда очень трудные вещи даются некоторым очень легко, – молвила Жюстина, подумав о Николасе и о том, как гордилась бы она, получив такой рисунок от своей дочери. – И я думаю, что это замечательно.

Марта ерзала в своем кресле, запихивая рисунок назад в рюкзачок.

Желая поддержать разговор, Жюстина спросила:

– А что ты читаешь? Наверное, что-то ужасно интересное. Ты прямо-таки прилипла к этой книжке, как только мы взлетели.

– Это о двух девочках, – ответила Марта. – У одной из них совсем не было друзей.

– Как грустно! – заметила Жюстина с чувством.

– Да, – согласилась Марта. – Но жизнь другой девочки была еще грустней. У нее не было семьи. Я думаю, ничего грустнее и придумать нельзя. Верно?

Жюстина взглянула на девочку, на ее веснушчатое личико, невинные глазки, на ее сине-белую блузку и юбочку, на ее туфельки и носочки – и у нее защемило сердце. И в первый раз за много месяцев она прикоснулась к своему животу без чувства потери, вины и отчаяния.

Вот и у меня здесь сидит будущий человечек, подумала она, растет, питается. А когда выйдет на волю, он будет крошечный и беспомощный. И он будет так нуждаться в любви. Как сказала Марта? Я ДУМАЮ, НИЧЕГО ГРУСТНЕЕ ПРИДУМАТЬ НЕЛЬЗЯ. Правда, до чего же это грустно!

– Ты права, – согласилась Жюстина. – Всегда можно завести друзей – таких, как у тебя в Японии, таких, как мы... Но когда нет семьи, это действительно самая грустная история на свете.

* * *

Ожидая прихода домой Киллан Ороши, Негодяй прослушивал записи на микрокассете. Он сам открыл дверь, что не составляло ему особого труда, поскольку замок на ней сконструировал он сам: двухзначный запирающий механизм, для которого не нужно никакого ключа. «Это гораздо удобнее, поскольку не нужно бояться, что он закроется, когда у тебя нет в кармане ключа, – объяснял он Киллан. – Кроме того, такой замок запирает более надежно». Но не от него.

Негодяй имел довольно бледный вид, когда пошел на мини-кухню Киллан, чтобы выпить чего-нибудь покрепче, переваривая то, что услышал. Как это называется? Инкриминирование преступных замыслов – вот как! И не только ему, но и самому Кузунде Икузе. Боже!

Негодяй опрокинул рюмку неразбавленного виски, быстро налил еще, выпил. Затем вернулся туда, где на супермодерновом кофейном столике Киллан стоял магнитофон, как злобный пес, ждущий, когда его спустят с цепи. Негодяй опять прослушал все с самого начала. Он сидел, подперев голову руками, и смотрел на пса, когда вошла Киллан.

– Привет, Негодяй, – бросила она с порога. Если она и удивилась, увидев его, то очень умело скрыла это. Но вообще-то они постоянно вот так неожиданно появлялись друг у друга.

– Что это у тебя такое?

– Наше прошлое, – сказал он, не отрывая глаз от черной металлической коробки, содержащей это хитроумное устройство. – А, может, и будущее.

Он запустил пленку.

Киллан не произнесла ни слова, пока пленка не кончилась. На лице ее ничего нельзя было прочесть. Будто умерла или медитирует. Наконец нарушила мертвую тишину: – Где ты, черт побери, это раздобыл?

Он поднял глаза.

– А тебе никогда в голову не приходило, что тебя могут подслушивать?

– Нет, никогда! – она указала на магнитофон. – Чей это?

Негодяй пожал плечами.

– Сейчас мой. Нашел в соседней квартире. Пустующей. – Он рассказал ей о звуке, который он слышал ночью: ТРАХ! – будто арбуз разбился, упав с высоты. – Или человека шмякнули башкой об стенку. – Он рассказал ей о вмятине в стене, о засохшей крови и частицах костной и мозговой ткани.

– Немалую силу надо иметь, чтобы такое сделать с человеческой головой, – заметила Киллан.

– Еще бы! Чертовскую силищу! – Он видел, что она слушает его, думая о своем. – Эй! – окликнул он. – Ты о чем?

– Я думаю о том, что могло происходить там. И о том, у кого нашлось достаточно сил, чтобы проломить стену человеческой головой. Именно грубой силы, а не искусства.

– Ты хочешь сказать, что у тебя есть такой на примете?

– Может быть, – ответила она. – А кстати, ты еще не думал, что делать с этой штуковиной? – она кивнула на магнитофон. Негодяй ответил: – Собирался отдать ее кое-кому.

– А конкретно?

Негодяй ответил не сразу. Ему было неприятно отвечать.

– Томи, – наконец выдавал он.

– А, этой сучке? – завопила Киллан. – Не выйдет. У меня есть лучшая идея.

– Лучшая для кого: для тебя или для меня?

– Иногда ты перебарщиваешь с цинизмом, – сказала Киллан, садясь рядом с ним. – Хотелось бы переиграть после стольких лет? Но в любом случае мое предложение будет хорошо для нас обоих.

– Ой, сомневаюсь.

– Ну а зачем ты тогда пришел сюда, если не за помощью?

– Мне нужно было тихое место, чтобы прослушать запись. Я не был уверен, что за мной не следят.

Киллан бросила взгляд на магнитофон.

– Из этой записи явствует, что подслушивали не тебя одного, – сказала она. – При других обстоятельствах я бы только посмеялась, слушая свои записанные на пленку сексуальные стоны.

– Господи, ты хочешь сказать, что и за твоей квартирой могут следить?

– Откуда мне знать?

– Но я был очень осторожен.

Киллан рассмеялась:

– Могу себе представить! Последний из великих сыщиков.

Негодяй недовольно хмыкнул, разглядывая магнитофон.

– Ну, ладно, – сказал он наконец, – что бы ты с ним сделала?

– Я бы отнесла его к человеку, которому больше всех хочется заполучить его.

– А именно?

В глазах Киллан начали плясать чертики, хотя лицо оставалось непроницаемым.

– Кузунде Икузе, – ответила она.

Негодяй подскочил, словно она прикоснулась к нему обнаженным проводом под током.

– Я всегда подозревал, что ты полоумная, – сказал он. – Но не до такой же степени!

– Остынь и немного подумай, – возразила Киллан. – Икуза выложит нам за эту пленочку все, что потребуем. А почему бы и нет? Одна наша связь с ним, если о ней проведает общественность, будет ему дорого стоить, а уж свидетельство о его манипуляциях с «Накано» и вообще стоить ему головы.

Негодяй встал и заходил взад-вперед по комнате, бросая взгляды то на нее, то на пса, скалящего на него зубы с кофейного столика. – Знаешь, я вспомнил, как много лет назад, когда ты была совсем девчонкой и все приставала к нам, чтобы мы брали тебя с собой мотаться по улицам, один из нас стал тебя подначивать сунуть руку в огонь. Мы думали, что ты сдрейфишь и мы от тебя отделаемся. – Он взял ее руку перевернул ладонью вверх. На большом пальце был старый шрам от ожога. – Но ты приняла вызов. Так нам ничего не оставалось, как позволить тебе таскаться за нами. И прозвище дали соответственное – Сорви-Голова. Но, Киллан, мы тогда были несмышленыши. Теперь мы знаем, что почем.

Киллан посмотрела Негодяю прямо в глаза.

– Что ты этим хочешь сказать? Ты что, совсем ослеп, что не видишь, как тебя эксплуатируют? Тот же Кузунда. Ведь это он заправляет «Накано», на которую ты ишачишь! Ты создал ИУТИР, а что ты за это имеешь? Кукиш с маслом! И ничего кроме тебе не светит, так и знай! Сколько раз я тебе об этом говорила? Ты пашешь на них, как негр! А кто пользуется плодами твоего труда? А кто ДОЛЖЕН пользоваться?

Она бросила на него уничтожающий взгляд.

– А этим шрамам я горжусь. Он для меня как медаль за доблесть. Ты же помнишь, все признали, что я не хуже любого мальчишки на улице, а, пожалуй, и почище. Более отчаянная, чем кто-либо из вас.

– Более полоумная – это уж точно.

Она захохотала:

– Но я ВЫЖИЛА. Такова моя карма – выживать в любых условиях. И я их всех за пояс заткну, так и знай!

– Но Кузунда Икуза, – он покачал головой. – Он не такой, как все. Тебе в голову не приходило, что он будет почище тебя?

Киллан замотала головой:

– He-a! – Потом она широко улыбнулась, сгребла со стола магнитофончик и отправила его в сумку. – Верь мне, – сказала она, целуя его в щеку. – Это нам пропуск в землю обетованную. Будем жить ни в чем не нуждаясь.

Негодяй посмотрел на пустой стол. Промолвил:

– Я и так ни в чем не нуждаюсь. – Поднял глаза.

Но Киллан уже и след простыл.

* * *

Полицейские приехали за Шизей, выдержанные, гладкие. Она ожидала, что они приедут, и без лишней суеты пошла-с ними. Бородатый, мясистый следователь задал ей обычные вопросы насчет ее местонахождения в предыдущий вечер. Шизей наблюдала за его глазами, умными, проницательными. На нем был мятый, плохо сидящий костюм, который он носил, как другие люди носят халат. Чувствовал себя в нем свободно, комфортно. Шизей была одета в короткую черную юбку, широкий черный матерчатый пояс и огненно-красную блузку с рукавом фонариками. Для начала она решила его немного подурачить.

Во время их разговора следователь завтракал, довольно неряшливо, но с аппетитом уплетая гамбургер, и у Шизей создалось впечатление, что ее хотят заманить в ловушку, и этот завтрак – своего рода театральная декорация. Вот только не ясно зачем: то ли для того, чтобы успокоить ее, чтоб не нервничала, то ли для того, чтобы сбить потом с толку внезапным вопросом.

Они сидели за обшарпанным деревянным столом, расположенным в центре безликой комнаты, стены которой были выкрашены в казенный зеленоватый цвет. В углу стола примостился графин с холодной водой, в другом – засаленный поднос с кофейником. Окна были зарешечены.

Детектив сообщил, что его зовут Эйлбемарл. По направлению, куда вели вопросы, которые он задавал, было очевидно, что Брэндинг указал на Шизей как на человека, который подтвердит его алиби. Эйлбемарл сказал, что в полицию поступил анонимный звонок насчет того, что в багажнике машины Брэндинга лежит труп. Ничего не известно о звонившем, кроме того, что это явно мужчина. И в данный момент, сказал следователь, Брэндинг задержан по подозрению в убийстве. Поскольку его нелады с Хау получили широкую огласку, они хотят хорошенько допросить Брэндинга. Из всего этого Шизей сделала вывод, что полиции нужны стандартные факты: выяснить возможные мотивы и уточнить возможности подозреваемого для совершения преступления. Вот поэтому и вызвали ее.

Конечно, им ни за что не докопаться до истины. Убив Брислинга, она сразу же позвонила в группу поддержки, с которой она была на связи с того момента, как согласилась помочь осуществить инфильтрацию в проект «Пчелка». Еще до того она дала им копию ключа с замка зажигания в машине Брэндинга. В то время, как Брэндинг и Шизей были на банкете, люди из группы поддержки увели его машину, положили в ее багажник тело Брислинга, а потом пригнали машину на стоянку, будто никто ее и не трогал. Шизей ответила на все вопросы детектива Эйлбемарла настолько полно, насколько смогла, опуская, естественно, факт ее столкновения с Брислингом в ее доме, когда она вернулась внезапно за своей сумочкой. Но она не утаила факт возвращения за сумочкой, чтобы показать следователю, что рассказывает о всех их передвижениях максимально подробно. Кроме того, она не знала, какие показания давал ему Брэндинг, и совершенно незачем допускать расхождения в их версиях. Это может показаться подозрительным.

– Вы с сенатором Брэндингом большие друзья, – сказал Эйлбемарл через некоторое время. В течение этого времени он вытирал губы от томатного соуса.

– Мы были вместе на том банкете, – сказала Шизей. – И это не в первый раз мы появляемся вместе на подобных мероприятиях.

Эйлбемарл одарил ее долгим взглядом. Улыбнулся, показывая широкие зубы: – Восхищен вкусом сенатора.

– Простите, какие аспекты наших отношений с сенатором интересуют вас, кроме тех, которые не дают покоя любителям подсматривать в замочные скважины?

Эйлбемарл хохотнул, чтобы показать, что в невозбраняемых службой дозах чувство юмора у него имеется, затем сразу посерьезнел.

– Сенатор указал на вас как на человека, который может подтвердить его алиби.

– Вы намекаете, что я буду его выгораживать, – по любви?

Эйлбемарл пожал плечами:

– Не вы первая, не вы последняя.

– Двести пятьдесят человек видели сенатора Брэндинга на банкете.

– Но, согласно вашему же утверждению, – глаза следователя опустились на страницу блокнота, в котором он делал пометки во время допроса, – вы с сенатором прибыли туда примерно в 08.30.

– Ну а судебно-медицинский эксперт говорит, что Брислинга прикончили где-то между семью и девятью. Так что до 08.30 у вас была уйма времени.

Она почувствовала, что эту информацию он приберег для нее, как козырь.

– Мы были вместе часов примерно с восьми.

– Не мог успеть, да? Чтобы убить Брислинга, потребовалось три минуты, – процедил Эйлбемарл. – Как вы думаете, что делал Брэндинг в эти сорок две минуты?

Шизей почувствовала, что Эйлбемарл хочет подловить ее. Они подошли к критической точке допроса. Ему надоел их спарринг, как выражаются боксеры. Он снял перчатки. Пожалуй, пришло время и ей сделать то же самое.

– Сенатор Брэндинг не убивал Дэвида Брислинга, – сказала она.

Детектив Эйлбемарл наморщил лоб. Это был единственный признак того, что она удивила его. Его глаза смотрели на нее, как будто говоря, что он видит ложь за двадцать шагов.

– Как вы можете это утверждать с такой безапелляционностью? – удивился он.

– А зачем ему было возить труп Брислинга в багажнике весь вечер? Он не дурак и сам в петлю не полез бы.

– А он просто хотел от него избавиться в укромном месте. Не было достаточно времени, чтобы сделать это до того, как он заехал за вами.

– Вы сказали мне, у него было сорок две минуты.

Эйлбемарл ничего на это не возразил, но по глазам было видно, что он не сдался. Пока.

Все это слишком похоже на то, что Брэндинга подставили, хотела сказать Шизей. И сказала бы, будь детектив Эйлбемарл чуточку попроще. Но с ним надо держать ухо востро. Он сразу заподозрит неладное, если она будет пытаться делать за него его работу.

Она полезла в карман, достала аудиокассету.

– Есть у вас здесь что-нибудь, на чем ее можно прослушать?

Эйлбемарл долгое время молча смотрел на кассету, затем будто приняв решение, потянулся к ящику стола и достал маленький магнитофон.

– Эта штука фиксировала ваше милое чириканье, – сказал он, осклабившись. – Не доверяю своему умению стенографировать. Слишком давно был последний раз на курсах переподготовки.

Он вынул из магнитофона свою кассету, вставил кассету Шизей, нажал на клавишу ПУСК. «Брислинг был материалом одноразового использования, – услышали они голос Дугласа Хау. – Он никогда не довольствовался тем, что я ему даю, все требовал большего». Эйлбемарл остановил кассету.

– Кто это?

– Сенатор Дуглас Хау.

– А-а! – кивнул головой Эйлбемарл.

Шизей определенно нравился этот следователь. Ей не надо было объяснять ему, что Хау был боссом Брислинга и что Хау и Брэндинг плевали друг другу в рожу при встрече. Он и так все знал.

Эйлбемарл опять нажал на клавишу. «Он для меня был то же, что для трамвая буфер на крутом спуске, – продолжал Хау свою исповедь на собственном судебном процессе. – Его я, например, совал в Джонсоновский институт, потому что не хотел, чтобы кто-либо знал о расследовании, которое там ведут по моему заданию».

«Расследование? Какое?» – послышался голос Шизей.

«Неужели тебе не понятно? – откликнулся Хау. – Расследование его проекта „Пчелка“. Я не игрушки играю с Брэндингом, а воюю на уничтожение, ты меня понимаешь. Я дистанцировался от операции. Она – всецело детище Брислинга, а я всегда могу откреститься от него. Так думал я. Но дело оказалось сложнее. Ты была права, мне лучше бы не затевать этого расследования. Брэндинг, конечно, пронюхал... Все к лучшему, все к лучшему! И с Брэндингом, и с Брислингом разделались одним мастерским ударом!»

Эйлбемарл остановил кассету.

– Как это у вас оказалось?

– Я время от времени работала на Хау, – ответила Шизей. – Ничего официального. Сознаюсь, мне нравились деньги, которые он мне платил. Но эта их свара с сенатором Брэндингом быстро выходила из-под контроля, и я это заметила. Я пыталась предупредить его, остановить, но он просто-напросто не слушал. Хау прямо зациклился на этом. Все, о чем он мог думать, так это уничтожить Брэндинга. Я захотела выйти из игры еще до того, как Хау сделает что-нибудь действительно глупое.

– Например, убьет своего помощника и попытается повесить это на Брэндинга. – Эйлбемарл в задумчивости постучал указательным пальцем по губам. – А что конкретно вы делали для Хау?

– Когда мои интересы, связанные с экологией, пересекались с его, как это иногда случалось, мы объединяли свои силы и толкали соответствующие предложения на Капитолийском холме. И все в таком духе.

Эйлбемарл кивнул на магнитофон:

– Продолжим. – Она наклонилась над столом и опять запустила пленку.

«Пошли ты своих экологов ко всем чертям, Шизей, – продолжал звучать голос Хау. – Ты понапрасну расходуешь на них свой талант. Теперь, когда законопроект по АСИКС провален – а он уже сдох, как и политическая карьера Брэндинга – я хочу, чтобы ты официально работала у меня. Я возьму тебя на постоянную работу. Ты защитишь меня от любого мерзавца получше дрессированного мастифа. Он у меня в штаны наделает, если попытается перечить».

Запись кончилась, и Эйлбемарл выключил магнитофон. Его лицо приняло задумчивое выражение.

– Что он этим хотел сказать?

– Хау видел меня в том же свете, что и Брислинга. Мы были для этого подонка чем-то вроде дрессированных сторожевых псов.

– Нет. Я имею в виду слова насчет того, что все в штаны наложат.

Шизей передернула плечами:

– Я знакома с боевыми искусствами. Хау это очень понравилось. Он себя чувствовал спокойнее, когда я рядом.

Эйлбемарл крякнул.

– Хочу кое-что заметить для вашей пользы. Вы ничуть не боитесь быть впутанной в это дело?

– Во что? – голос Шизей прозвучал совершенно спокойно. Хотя она видела, что Эйлбемарл подвел ее к тонкому льду и теперь ждет, что она растянется на нем. Волноваться рановато, но надо быть вдвойне осторожной.

– Вы хорошо владеете руками. У вас устрашающий вид. Может, вы и порешили Брислинга для Хау?

Шизей не дрогнула под его пристальным взглядом, но смотрела на него по-прежнему дружелюбно.

– Скажите, как был убит Брислинг?

– Что-то тяжелое и квадратное раскроило ему сзади череп, – ответил Эйлбемарл тоном, каким обычно описывают достоинства новой машины. – Знаете, как разбивают яичную скорлупу о край сковородки?

– Похоже на преступление, совершенное в состоянии аффекта: припадка ярости или хотя бы закоренелой ненависти, – сказала Шизей. – Для этого нужен серьезный мотив, а у меня его нет.

– Вы сказали, что работали на Хау. И что он неплохо вам платил.

Шизей была мастером добавить в свой голос столько яда, сколько нужно.

– Когда я была помоложе, меня использовал в своих целях мужчина. Причем использовал самым бессовестным образом. Тогда я поклялась, что этого никогда более не повторится. Поняв, что не я работаю на Хау, а Хау пользуется мной, я для себя решила: хватит! – Она позволила своему лицу слегка смягчиться. – В любом случае, подобных безоглядных поступков я бы просто не смогла совершить.

– Точнее?

– Вы что-нибудь знаете о боевых искусствах, детектив?

– Немного занимался карате: обычные тренировки в полиции.

– Не обижайтесь, но разбивание рукой досок и усмирение преступников имеет мало общего с боевыми искусствами.

– Преступники – это моя специальность.

– Но не моя, детектив. Истинные боевые искусства – в том виде, в каком их следовало бы преподавать – на восемьдесят процентов направлены на развитие сознания. В любом случае это самооборона, а не агрессия. Если бы Дэвид Брислинг – или кто-нибудь из ваших подопечных напал на меня, я бы сумела защитить себя. Но уж наверняка не разбила бы ему сзади черепушку. Это не мой стиль.

Эйлбемарл долго ничего не говорил. Он вставил себе в рот зубочистку и задумчиво перекладывал ее языком из одного угла в другой. Затем постучал указательным пальцем по магнитофону.

– Мне придется забрать эту кассету. Веская улика.

– Пользуйтесь, – разрешила Шизей.

– Когда я приглашу для разговора Хау, я хочу, чтобы вы тоже присутствовали.

– Ну, – протянула она с какими-то новыми нотками в голосе, – я не буду иметь ничего против.

* * *

Пройдя паспортный контроль и таможню в нью-йоркском аэропорту Кеннеди, Николас услышал по громкоговорителю свое имя. Он подошел к радиорубке, где ему сообщили номер. Платные телефонные автоматы блестели никелем на другом конце ленты выдачи багажа. Он успел обменять иены на американские доллары еще в аэропорту Нарита и поэтому направился сразу туда. Стенки кабины были украшены хулиганскими надписями. Он набрал данный ему местный номер.

– Это я, – ответил голос. – Нахожусь в телефонной будке на другом конце. За тобой никто не следит.

– Я этого и не опасался, – сказал Николас. – Сейчас увидимся.

Затем Николас набрал номер, данный ему Томи. Детектив по раскрытию преступлений Мэл Бранка был на ночном дежурстве и сам принял звонок Николаса.

– Плохие новости, друг, – сказал он прокуренным голосом. – Я встретил этот самолет с японским мерзавцем по просьбе Томи, но не смог его задержать. Он, как положено, был в списке пассажиров. Я это сам проверил. Я даже опросил весь экипаж, но никто из них его не запомнил. Все, что они смогли сказать, так это то, что место было занято. Это все, что я сумел сделать, друг: слишком у меня было мало времени, чтобы организовать его встречу как надо. Наверно, птица более высокого полета, чем обычные поставщики кокаина, с которыми мне приходилось иметь дело.

Николас поблагодарил Бранку и повесил трубку. Он хотел было позвонить Жюстине в их дом на Вест-Бэй Бридж, но передумал. Если Сендзин где-то здесь, то лучше не давать ему возможности раньше времени узнать о его приезде. Но мысль о том, что дорокудзай может быть сейчас вместе с Жюстиной в их доме на побережье, сводила его с ума.

Терпение, подумал он. Скоро все выяснится.

Он повернулся и увидел Конни Танаку, вышагивающего по направлению к его будке. Именно Конни Николас просил через Уми встретить его в аэропорту.

Конни был старшим братом Терри Танаки. Он жил в Ванкувере, когда в 1980 году Сайго прибыл в Нью-Йорк, победил Терри в собственном его додзе и в конце концов убил его. После этого Конни покинул Ванкувер, чтобы поставить на ноги школу боевых искусств своего брата. Но в Британскую Колумбию более не возвращался, предпочитая динамичную нью-йоркскую жизнь. Конни любил повеселиться, но это вовсе не означало, что он несерьезно относился к своему делу.

– Тик-Тик, – сказал он, беря у Николаса его поклажу. – Я получил твое послание. – Только Конни называл Николаса Тик-Тиком. Как-то раз он сказал ему: ПАРЕНЬ, ТЫ, ПРЯМ КАК БОМБА, ТИКАЕШЬ ПОД ЭТОЙ НЕПРОНИЦАЕМОЙ ОБОЛОЧКОЙ. НИ У КОГО СУПРОТИВ ТЕБЯ НЕТ НИ ОДНОГО ШАНСА.

Конни без труда узнал его: Николас уже сбрил свою бороду, пролетая над Гавайскими островами на высоте тридцать тысяч футов.

– Что случилось? – спросил Конни.

– Неприятности, – ответил Николас, пока они пробирались к выходу. – Целая куча. – Уже наступила ночь, огни фонарей и иллюминации окрашивали все вокруг в неестественный голубоватый цвет. Ветровые стекла огромных автобусов были окружены ареалами света, а лица сидящих в них людей больше походили на обескровленные лица покойников.

Только Конни выглядел все так же: низенький, коренастый, как пожарный кран, с мускулистыми плечами и руками, узкими бедрами. Он двигался плавно, как танцовщик: говорят, у них центр тяжести расположен ниже, чем у других людей. Лицом он был похож на Терри, но оно у него было более массивное, и людям, не знавшим его, могло показаться пугающим. Но Николас знал, что Конни способен быть очень добрым и понимающим человеком. Это была его идея – отдавать третью часть доходов с додзе семье Айлин Окуры, возлюбленной Терри, погибшей от руки Сайго в один день с его братом.