Текст книги "Русский национализм и Российская империя: Кампания против «вражеских подданных» в годы Первой мировой войны"

Автор книги: Эрик Лор

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 21 страниц)

Наиболее важные статьи указа содержали требование об отчуждении земельных имуществ, принадлежавших вражеским подданным на огромных территориях империи, включая большинство западных и южных губерний, Кавказ и Приамурское генерал-губернаторство[113]113
  Закон относился к следующим губерниям и областям: десять губерний бывшего Царства Польского, Петроградская, Эстляндская, Лифляндская, Курляндская, Ковенская, Гродненская, Виленская, Минская, Волынская, Подольская, Бессарабская, Херсонская, Таврическая, Екатеринославская, Область Войска Донского, весь Кавказ и Закавказье, Финляндия, а также районы, входившие тогда в Приамурское генерал-губернаторство.


[Закрыть]. Земли и вообще вся недвижимость за пределами городских поселений должны были быть описаны местными властями, а сведения о них опубликованы в течение двух месяцев. После публикации для владельцев устанавливался определенный срок (от шести месяцев до двух лет) для продажи своего имущества. Если же выселенцу не удавалось осуществить продажу в указанные сроки, его имущество принудительно продавалось местными властями с публичных торгов.

Кроме того, еще один важный пункт указа предписывал в течение одного года прекратить все виды арендных отношений (официальных или неофициальных), включая аренду квартир, садов и домов. Это требование относилось и к долговременной «бессрочной» аренде, что на самом деле практически не отличалось от полноправного владения. В конце концов земли, принадлежавшие обществам и фирмам, учрежденным по законам неприятельских государств, и товарищества, в которых хотя бы один из акционеров или пайщиков был вражеским подданным, должны были отчуждаться до истечения установленного срока.

Второй и третий указы относились к значительно большему числу российских подданных немецкого происхождения. Они затрагивали всех лиц, подпадавших под следующие категории: 1) члены волостных земледельческих, сельских, колонистских или общинных учреждений, образованных бывшими австрийскими, венгерскими или немецкими подданными или иммигрантами немецкого происхождения; 2) лица, зарегистрированные в поселениях колонистов на территории Холмской губернии и Варшавского генерал-губернаторства; 3) лица, принявшие российское подданство после 1 января 1880 г. Эти указы относились к десяти польским губерниям (Привислинский край) и территориям, протянувшимся в виде пояса шириной 150 верст (160 км) вдоль западных и южных границ империи от Финляндии до Каспийского моря, а также к 100-верстной зоне по границе с Привислинским краем^{329}.

^{Карта I} 

Национализирующие цели указов

Если февральские указы относились к сравнительно небольшим территориям вдоль границ империи и могли с оговорками рассматриваться как меры безопасности, то относительно значительной площади земель, подлежавших экспроприации, возникал вопрос: кому это выгодно? Уже 28 января 1915 г., за несколько дней до опубликования февральских указов, член Государственного Совета Г.А. Лашкарев на одном из заседаний предложил передать земли колонистов раненым солдатам, награжденным за отличия в боях, а также придержать эти земли для «представителей русской национальности». По его мнению, к кругу избранных следовало причислить и польских героев войны, что должно было способствовать лояльности польских крестьян, однако других славян, весьма многочисленных в Западном крае, привлекать к раздаче не следовало^{330}.

Это предложение было быстро подхвачено прессой. Некоторые консерваторы считали, что земли надо передать дворянству, но количество их оппонентов с левого и правого флангов политического спектра было слишком велико. Представители левых высказывались в пользу безземельных и малоземельных крестьян, в то время как чиновничество и правые публицисты из западных пограничных губерний отдавали предпочтение национальному, а не классовому фактору^{331}. Например, один чиновник из Волынской губернии в широко распространенной докладной записке заявлял, что землю следовало отдать русскому дворянству, и аргументировал свое предложение не столько с классовых позиций, сколько в свете продолжавшейся борьбы русских и поляков за общественное и политическое влияние. Он писал, что главной проблемой этого региона было недостаточное количество образованных русских землевладельцев, которые уравновешивали бы в общественном и политическом плане польских землевладельцев. Он утверждал, что конфискованные земли в Волынской губернии должны перейти русскому дворянству, а не безземельным или малоземельным крестьянам, поскольку последние не играли существенной роли в поддержании общественного, политического или экономического равновесия в постоянной борьбе с польским влиянием^{332}.

Февральские указы не способствовали достижению ни одной из этих целей, поскольку они допускали продажу земли любому желающему с публичных торгов. Но задача перераспределения вскоре вытеснила первоначальные, якобы вызванные заботой о безопасности государства цели данных мероприятий. Когда 2 мая 1915 г. Совет министров собрался для обсуждения указов и их будущей реализации, вопрос о землях вражеских и враждебных подданных и их перераспределении уже приобрел характер прямой угрозы безопасности государства. Военные активно проталкивали вариант использования этих земель в качестве награды для отличившихся солдат, в то время как большинство министров выступали за передачу земли Крестьянскому банку для дальнейшего распределения среди крестьян^{333}. Четыре члена Совета, включая Сазонова, который изначально выдвинул идею февральских указов, в частном порядке заявили о своем несогласии с новыми предложениями, которые, по их мнению, коренным образом изменят цели указов и будут способствовать распространению среди крестьян идеи о том, что принудительное отчуждение земли разрешено и одобряется государством. Их возражения были отвергнуты большинством Совета министров и, что гораздо важнее, самим царем, который написал на журнале заседания Совета:

Необходимое и благое дело. Вполне одобряю и дам свои указания. Вся суть вопроса в широкой скупке Крестьянским банком колонистских земель. Приступить к ней немедленно…^{334}

Вопреки тому, что царь отдавал предпочтение решению земельного вопроса через Крестьянский банк, Ставка заключила, что ее план по награждению солдат землей все равно будет реализован. 26 мая Янушкевич издал приказ, запрещающий какую бы то ни было продажу земель колонистов в частные руки, с тем чтобы сосредоточить их в руках государства и таким образом иметь возможность в конце войны распределить их среди солдат^{335}.[114]114
  Законопроект, подтверждавший, что земли колонистов будут переданы отличившимся солдатам действующей армии, был внесен на рассмотрение Думы 5 августа 1915 г. Краткость думских военных сессий и разногласия поданному вопросу среди депутатов помешали законопроекту дойти до стадии голосования. См.: РГИА. Ф. 1483. Оп. 1. Д. 29. Л. 18. Законопроект снова безрезультатно обсуждался в начале 1916 г. См.: Государственная Дума. Стенографические отчеты. Четвертый созыв. Сессия 4-я. Заседание 29 февраля 1916 г. Стб. 2455.


[Закрыть] Этот приказ, который действовал на всей подконтрольной военным территории, лишал гражданских чиновников возможности продавать земли на публичных аукционах. Таким образом, приказ Янушкевича фактически приостановил на некоторое время исполнение конфискационных указов, кроме случаев с высланными подданными вражеских государств, чьи земли были секвестрованы и переданы под контроль государства.

Возражения четырех несогласных членов Совета министров находили возрастающую поддержку внутри Совета по мере того, как в МВД начали поступать тревожные отчеты, как, например, из одесского жандармского управления, где утверждалось, что среди крестьян идут постоянные разговоры о том, что после войны крестьянские наделы значительно увеличат за счет земель немецкого дворянства, хотя многие крестьяне опасались, что значительное количество земли все равно останется в руках колонистов; в любом случае, если землю не дадут, то солдаты после войны потребуют ее в качестве награды за свои жертвы во благо родины.

В многонациональных районах намерение увеличить число русских землевладельцев часто вступало в противоречие с устремлениями местных нерусских крестьян. Например, латышская пресса и члены Думы с негодованием отреагировали на слухи о том, что конфискованные у немцев земли будут переданы русским солдатам. В тот раз латыши смогли убедить власти, и большая часть земли отошла соседним мелким латышским фермерам и беженцам^{336}. Данный вопрос мог также обострить социальную напряженность. Слухи о том, что немецкие колонисты, дабы избежать конфискации, тайно сдавали свои земли в аренду помещикам-дворянам, распространились очень быстро и вызвали очередную волну возмущения дворянскими сословными привилегиями^{337}. Отчасти опасаясь того, что конфискационные указы вызовут столь же нервозную обстановку в сельской местности ряда губерний, правительство высказалось против майских предложений 1915 г. о распространении февральских указов на новые территории. В августе министр внутренних дел Н.Б. Щербатов зашел настолько далеко, что заявил в Думе о приостановлении действия февральских указов. Он утверждал, что «закон, который затрагивает собою миллионы десятин, непосредственные интересы сотен тысяч колонистов и экономическую жизнь целых губерний, разумеется, должен быть вполне обоснован и в очень краткое время не может быть составлен»^{338}.[115]115
  Нужно отметить, что Щербатов не возражал против главной цели – конфискации земель немцев. Он лишь стремился к максимально взвешенному подходу с полным осознанием потенциального ущерба, наносимого российской экономике военного времени.


[Закрыть]

* * * 

Расширение конфискационного законодательства

Щербатов и другие умеренные члены правительства были отправлены в отставку в сентябре и ноябре 1915 г. Новый министр внутренних дел А.Н. Хвостов объявил одной из основных задач внутренней политики империи «борьбу с немецким засильем». Он ускорил темпы исполнения февральских указов и провел новые серьезные изменения в законодательстве.

13 декабря 1915 г. новый пакет узаконений распространил возможность конфискации земель вражеских подданных на всю территорию империи и расширил район применения тех же мер для российских подданных, включив в него двадцать одну губернию Европейской России и Приамурское генерал-губернаторство^{339}.

Новые указы, принятые в августе 1916 г., расширяли конфискационную программу для российско-подданных враждебных иностранцев на несколько сибирских областей и губерний, где в предвоенные десятилетия росло немецкое землевладение и куда уже было выслано большое количество лишенных имущества немцев. Расширение было отчасти ответом на ходатайства сибирских губернаторов^{340}. К концу 1916 г. Комитет по борьбе с немецким засильем выработал еще более радикальный законопроект, расширявший область применения конфискационных мер: в нее были включены Поволжье и чуть ли не вся территорию империи за исключением нескольких районов Сибири с полным отсутствием обрабатываемых земель. Новый законодательный кульбит отказывал всем лицам, лишенным имущества согласно предыдущим указам, в праве аренды домов, квартир или строений в любых местностях, включая города. Таким образом, подвергшимся конфискациям колонистам закон позволял жить только в некоторых районах Сибири. Законопроект Комитета был подписан царем 6 февраля 1917 г. без внесения существенных изменений^{341}. Пояснение к узаконению в журнале Совета министров включало откровенное объяснение того, насколько сильно и почему намерения законодателей эволюционировали всего за два года. Изначально идея закона была преимущественно стратегической, и предназначался он для вражеских подданных. 22 декабря 1916 г. Комитет по борьбе с немецким засильем решил, что ликвидация землевладения вражеских подданных должна охватить всю территорию империи и удалить землевладение российско-подданных иммигрантов немецкого происхождения там, где оно угрожало весьма широко понимаемым государственным интересам. Большинство Комитета рассудило, что в дополнение к государственной обороне нужно принять во внимание «необходимость упразднения многолюдных немецких гнезд, раскассирования той планомерной германской колонизации, которая превратила обширные в различных частях нашего Отечества районы в сплошные уголки враждебного нам Vaterland'a»^{342}. Эти значительные территориальные расширения решительно изменили характер конфискационного законодательства, перешедшего от реализации необходимых мер безопасности в прифронтовых районах к национализации демографических показателей землевладения путем полного вычищения вражеских и враждебных подданных из деревни и аграрного сектора экономики.

Декабрьские указы стимулировали значительное государственное участие в покупке земель. В мае 1915 г. Крестьянский поземельный банк получил официальные полномочия на покупку земель вражеских подданных и немецких иммигрантов. Декабрьские узаконения весьма расширили роль банка, наделив его правом преимущественной покупки при всех продажах подобных земель. Банк имел право аннулировать любые сделки с частными лицами, будь то «добровольные» или заключенные на принудительных публичных торгах. Основная цель состояла в том, чтобы сконцентрировать земли в особом фонде Крестьянского банка, который мог перераспределить их в конце войны согласно государственным приоритетам^{343}.

Покупки земель Крестьянским банком создали намного больше затруднений (вплоть до обнищания бывших владельцев), чем прежние принудительные продажи. На практике банк устанавливал крайне заниженную цену на землю – в среднем около одной трети довоенной цены. Что еще более важно, выплаты производились не наличными деньгами, а чаще всего именными банковскими свидетельствами на 25 лет без права передачи, с уплатой держателю фиксированных 4,5% годовых. Таким образом, например, недвижимое имущество, оцененное в 1913 г. в 3 тыс. руб., обычно оценивалось в 1 тыс. руб., и лишавшееся его лицо могло получать лишь 45 руб. ежегодно. Свидетельства при этом постоянно обесценивались инфляцией. Таким образом, преуспевающий владелец некоего имущества стоимостью в 3 тыс. руб. превращался в обнищавшего бездомного человека с 45 руб. в кармане и несколькими быстро обесценивающимися свидетельствами-облигациями, которые ему не разрешали продать^{344}.

Землевладельцы, решавшиеся продать имущество «добровольно», и те, чья недвижимость шла на публичные торги, получали гораздо меньше, чем можно было выручить до войны, вследствие резкого снижения цен на землю в годы войны. Например, житель Таврической губернии Яков Зудерман получил на аукционе в сентябре 1916 г. лишь 90 руб. за свой земельный участок, который до войны стоил 900 руб.^{345} Это было вызвано призывом большого количества крестьян в армию (что уменьшило спрос на землю) и массовой распродажей земель немецкими выселенцами, наводнившими рынки в ряде губерний. Таким образом, хотя указы и упоминали о компенсации, применяемые именно в такой форме, они привели к обнищанию большинства затронутых лиц^{346}.[116]116
  В том случае, если аукционные цены превышали данную оценщиками Крестьянского банка (что случалось крайне редко), банк обычно аннулировал подобные сделки, применяя свое право первого покупателя земель по сниженным ценам.


[Закрыть]

Декабрьские узаконения 1915 г. решительно отбросили прежнюю осторожность властей в вопросе о нарушении прав собственности. Закон впервые посягнул на землю, первоначально предоставленную общинам колонистов в конце XVIII – начале XIX в. в «вечное потомственное владение». Эти владения, исключенные из действия февральских указов, составляли приблизительно половину всей земли, намечаемой для конфискации к концу 1916 г. Кроме того, декабрьские указы требовали конфискации земель, находившихся в совместном или общинном владении, если любой из членов общины или иного сообщества подпадал под действие данного закона, таким образом подводя многих потомков первых поселенцев-колонистов и их земли под действие указов, даже если они получили российское подданство задолго до 1880 г.

* * * 

Выявление владельцев подлежащего отчуждению имущества

Первая задача исполнения закона состояла в том, чтобы установить фамилии и опубликовать списки лиц, подпадавших под действие конфискационных указов. Это оказалось чрезвычайно запутанным и трудным делом. Февральские и декабрьские указы устанавливали для местных властей лишь двухмесячный срок, чтобы опубликовать списки всех соответствующих вражеских подданных в местной официальной печати, и от десяти до восемнадцати месяцев, чтобы опубликовать списки враждебных российских подданных. МВД довольно быстро оказалось заваленным ходатайствами местных властей о том, что число их сотрудников и финансирование совершенно не адекватны поставленной задаче; в результате лишь в немногих губерниях списки были опубликованы в установленные сроки. В большинстве случаев публикация списков была отсрочена на несколько месяцев, но в течение 1916 г. организация работ значительно улучшилась, поскольку МВД предоставило чрезвычайные бюджетные кредиты и дополнительный персонал для успешного выполнения задачи[117]117
  В 1916 г. местным властям в виде помощи в выполнении этой задачи было предоставлено два чрезвычайных кредита по 200 тыс. руб. и нанято более ста оценщиков и вспомогательных служащих. РГИА. Ф. 1483. Оп. 1. Д. 9. Л. 36-37.


[Закрыть].

Крестьянский банк собрал наиболее достоверные, хотя и неполные данные о числе земельных имуществ и отдельных лиц, попавших в конфискационные списки. К 1 января 1917 г. у банка была информация относительно 2906 участков вражеских подданных площадью 296 351 дес. и 41 570 участков российских подданных площадью 3 223 559 дес.^{347}К началу 1917 г. для конфискации было намечено более 44 тыс. земельных имуществ вражеских и враждебных подданных общей площадью 3,5 млн. дес. Поскольку среднее домохозяйство немецкого колониста состояло из восьми человек, можно приблизительно подсчитать, что около 350 тыс. человек попали в конфискационные списки.

Эти данные не включают значительные территории, оккупированные немецкими и австрийскими войсками, которые к концу 1915 г. охватывали все польские губернии, Лифляндскую и части Курляндской, Холмской, Минской, Подольской, Волынской и Бессарабской губерний. До отступления из этих областей военные власти успели секвестровать и передать новым владельцам немало недвижимого имущества немцев. Кроме того, МВД дало указание, чтобы процесс конфискации продолжался даже на территориях, оккупированных противником. Поскольку это было явно невыполнимо, эвакуированные губернские чиновники делали что могли, работая с имеющимися данными по землевладению, готовя все необходимое для процедуры полной конфискации на территориях, контролируемых противником. Когда некоторые из них были освобождены в результате летнего Брусиловского прорыва и наступления 1916 г., многие чиновники были готовы быстро прибыть на место и продолжить процесс конфискации^{348}. Данные Крестьянского банка также не включают существенные изменения в структуре землевладения и фактическую передачу прав собственности, вызванную требованием, чтобы все арендные договоры были разорваны в течение одного года после издания важнейших февральских и декабрьских указов. Крестьянский банк не собирал статистику земельных аренд, но их число было существенным. Только в четырех губерниях Новороссии (Таврической, Херсонской, Екатеринославской и Бессарабской) 20 тыс. немецких поселенцев арендовали более полумиллиона десятин земли уже в 1890 г.^{349} Хотя никаких сводных статистических данных предоставить невозможно, судя по ходатайствам и материалам прессы, требование закона о разрыве арендных договоров широко выполнялось^{350}.[118]118
  Средний размер арендуемого участка, выводимый из ограниченных данных Линдемана, составляет около 25 дес.


[Закрыть] Нужно отметить, что, хотя арендные отношения не фигурировали в официальной статистике, разрыв арендного договора мог быть столь же разрушительным для отдельных семей и общин колонистов, как и конфискация находившихся в их собственности земель, и возможно даже более, поскольку бывшие арендаторы не получали вообще никакой денежной компенсации. Большинство репрессированных были долгосрочными арендаторами и вкладывали значительные средства в домашний скот, постройки и различные усовершенствования. В отсутствие компенсации они были вынуждены продавать свой скот, инвентарь и строения по очень низким ценам на местных рынках, заполненных подобными товарами других колонистов, оказавшихся под угрозой конфискации своих земель. Весьма приблизительные подсчеты арендуемых немцами земельных участков, затронутых конфискационными указами, предполагают около 75 тыс. арендаторов, владевших 750 тыс. дес. земли[119]119
  Эти цифры совершенно не точны и основаны на предположении, что в районах применения февральского и декабрьского указов дополнительно 20% земель, подлежавших конфискации, использовались владельцами на правах аренды. Опираясь на явно преуменьшенные данные Крестьянского банка о том, что 3,7 млн. дес. попали в списки отчуждаемых земель, можно предположить, что дополнительные 750 тыс. дес. были арендованы. Одной из причин слабости официальной статистики земельных аренд было то, что они практически всегда представляли собой частные сделки, довольно редко формально регистрируемые. Разрыв договора об аренде был частным делом сторон, и поэтому эти статистические данные довольно трудно было собрать, особенно в хаосе всеобщего перемещения населения военных лет.


[Закрыть]. Если включить в подсчет оккупированные Центральными державами территории, это число должно быть по крайней мере удвоено.

Очевидно, что одни лишь выкладки Крестьянского банка неадекватны в качестве ориентира для подсчета общего числа лиц, чье имущество было намечено для конфискации до Февральской революции. В качестве осторожной оценки можно назвать приблизительное число в 6 млн. дес. и по крайней мере 0,5 млн. собственников, подлежавших экспроприации к началу 1917 г. Расширение территории, на которую предполагалось распространить действие узаконений августа 1916 г. и 6 февраля 1917 г., не включено в эти числа. Это расширение угрожало общинам немецких поселенцев конфискацией по крайней мере 750 тыс. дес. в Сибири и, вероятно, 1 млн. дес. в поволжских губерниях, хотя Февральская революция вмешалась в процесс прежде, чем земли, подлежащие экспроприации, могли появиться даже в опубликованных списках[120]120
  Учитывая эти позднейшие расширения конфискационных указов, можно заключить, что под их действие подпадало не менее 1 млн. землевладельцев, владевших 9—10 млн. дес. Обобщенно это число включает: 3,7 млн. дес. внутри империи, 3 млн. дес. в оккупированных врагом районах (в том числе на отвоеванной в 1916 г. территории), 750 тыс. дес. в аренде, 750 тыс. дес. в Сибири (в основном земли немецких колонистов, расселившихся на Дальнем Востоке) и 1 млн. в поволжских губерниях.


[Закрыть].

Масштаб запланированной передачи собственности был внушителен. Чтобы поместить цифровые данные в некий ретроспективный контекст, отметим, что за время проведения столыпинской аграрной реформы с 1907-го и до 1915 г. приблизительно два миллиона крестьянских домохозяйств перевели около 14 млн. дес. земли из общинного в частное владение[121]121
  Это составляло приблизительно 14% всех земель, находившихся в общинном владении. Дубровский С.М. Столыпинская земельная реформа: Из истории сельского хозяйства России в начале XX в. М., 1963. С. 574– 576; Atkinson D. The End of the Russian Land Commune. P. 76.


[Закрыть]. Хотя фактически конфискованных до февраля 1917 г. земельных имуществ было гораздо меньше, чем включенных в списки на экспроприацию, нельзя недооценить значение самого внесения в списки. Процесс сбора данных и публикации списков серьезно воздействовал на местные сообщества. Чтобы собрать данные для списков, оценщики и местные полицейские чиновники приезжали в немецкие поселения и на отдельно стоявшие фермы, осматривали границы земельных участков, внимательно проверяли счета и всю документацию поселений и подробно фиксировали размеры и текущую стоимость земельных имуществ, количество скота, инвентаря, строений и вообще всего, представлявшего какую-либо ценность. Подобные посещения достаточно много значили для напуганных колонистов и поселений в целом, что вело к индивидуальным или коллективным отказам засевать поля, распродаже дойных коров, домашнего скота и инвентаря, а также демонтажу оборудования на мельницах, текстильных фабриках и других предприятиях и мелких производствах на подлежащих экспроприации землях.

Другой эффект конфискационных указов сказался в объединении всех столь различных немецких сообществ перед лицом общей угрозы, помогая укрепить растущее осознание единства и национальной идентичности, причем определенно нацеленное против государства более, чем когда-либо прежде в долгой истории немцев в России. Например, газета «Volgadeutsche Zeitung» открыто утверждала 6 февраля 1917 г., что расширение конфискационного законодательства на территорию Поволжья доказало острую необходимость в объединенной национальной организации всех немецких поселенцев^{351}. Аналогично, исследование немецких благотворительных организаций в Акмолинской области показывает, что массовые выселения и ликвидация землевладения и аренд вызвали резкое увеличение немецкой финансовой помощи из всех областей империи высланным и лишенным собственности колонистам, в больших количествах появившимся в сибирских губерниях во время войны^{352}.

Наконец, нужно также отметить, что в губерниях, где немецкие поселенцы составляли значительную часть населения, программа затрагивала существенную долю всей земельной площади. Например, в губерниях Новороссии (Таврическая, Херсонская, Екатеринославская, Харьковская и Область Войска Донского) 6% всей обрабатываемой земли были намечены для конфискации^{353}. Несогласные с общим курсом правительственные чиновники и многие умеренные депутаты Думы предупреждали, что конфискация земель немецких колонистов возродит крестьянские надежды на отчуждение земель более широких категорий населения, от национальных меньшинств до хуторян и помещиков. Заявление П.Н. Милюкова в Думе о том, что, «если вы начинаете с земель колонистов, они закончат вашими», казалось все более и более правдоподобным^{354}. Как ни иронично, но именно либеральная кадетская партия (поддерживавшая конфискацию помещичьих земель с компенсацией «по справедливой оценке») оказалась единственным последовательным защитником права частной собственности немецких фермеров, в то время как правительство с большим воодушевлением подрывало данный консервативный принцип.

* * * 

Определение категорий враждебных подданных

Определение государством лиц, подлежащих экспроприации, включало в себя массовые операции по классификации и категоризации больших групп населения по разнообразным критериям в основном на два противоположных класса – надежных и ненадежных, желательных и нежелательных землевладельцев. Этот процесс шел не только на категориальном уровне, где и задавались параметры классификации, но и на индивидуальном, поскольку различные комиссии, комитеты и отдельные чиновники принимали решения по тысячам ходатайств об освобождении от применения репрессивных законов.

Традиционные сословные и конфессиональные признаки сохраняли свое значение при принятии подобных решений. Хотя сословие колонистов было ликвидировано в 1871 г., и с этого момента официально для их обозначения стал употребляться термин «поселяне-собственники», старое определение «колонист» оставалось общеупотребительным даже среди самих немецких поселенцев. Основным решением властей по экспроприации стало четкое разделение между российско-подданными немцами, проживавшими в сельской местности, и не менее многочисленной группой лиц немецкого происхождения, давно осевших в городах. Освобождения от конфискаций, предоставленные дворянам-помещикам, купцам и другим представителям некрестьянских сословий, еще четче указывали, что законодательство пошло по традиционному сословному пути.

Конфискационные указы также предусматривали льготы для тех, кто принял православие до 1 января 1914 г., что было еще одним старым критерием для определения категории враждебных подданных. Однако весьма примечательно то, насколько оперативно к этим старым классификационным признакам присоединились национальность и гражданство.

Февральский указ в той части, в какой он относился к русским подданным, мог применяться лишь к лицам «германского происхождения». Отдельная статья изымала из его действия членов сельских общин, могущих доказать свое славянское происхождение, что означало введение законных льгот для значительного числа российских подданных – чехов, болгар, сербов и греков, живших в «колонистских» поселениях на юго-западе России. Таким образом, хотя новая категория враждебных подданных представляла собой переиздание старой сословной категории, она была четко разграничена по национальному признаку.

Более того, узаконения, относившиеся к вражеским подданным, в конце концов привнесли национальность в определение категории вражеских подданных. Существовало всего несколько категорий для исключений, и даже традиционно наиболее привилегированные национальности – чехи, словаки и греки – официально получили освобождения от конфискаций лишь летом 1916 г.^{355},[122]122
  Максимум, что позволяли формулировки важнейших указов, это отложить экспроприацию до конца войны. Более того, вражеские подданные славянского происхождения никогда не освобождались от действия статьи, требовавшей расторжения всех арендных договоров с вражескими подданными. В конечном счете льготы, предоставленные вражеским подданным привилегированных национальностей, не имели универсального статуса. Например, не позднее чем в декабре 1916 г. екатеринославский губернатор докладывал, что, поскольку в законе нет точного указания на освобождение вражеских подданных – армян от действия конфискационных законов, он будет продолжать конфисковывать их имущество. РГИА. Ф. 1483. Оп. 1. Д. 14. Л. 406.


[Закрыть] Тем не менее на практике власти позволяли большинству частных ходатаев избегнуть конфискации имущества, если те могли доказать свое «желательное» национальное происхождение. К чехам и словакам относились наиболее благосклонно, тогда как вражеские подданные польского и болгарского происхождения гораздо чаще получали отказы на свои обращения к властям.

Различные исключения фактически создали составную категорию вражеских подданных по старым сословным шаблонам, относившимся когда-то к «колонистам», однако дополненным разделительными признаками национальности, гражданства и статуса иммигранта. Если ранее категория «вражеский подданный» оставалась для многих загадочной, то теперь произошла быстрая конкретизация в выявлении отдельных групп населения при помощи наиболее значительных признаков. Абсолютно аналогично утверждению Питера Гэтрелла о том, что беженцев можно рассматривать как совершенно новую группу населения, новую идентичность, порожденную войной, экспроприированных враждебных подданных также можно представить как особую вновь созданную категорию, возникшую на основе смешения старых сословных и новых этнических и гражданственных признаков идентичности^{356}. Людей, однажды зачисленных в категорию вражеских или враждебных подданных, это клеймо продолжало преследовать даже после того, как они теряли свои фермы и столь важную для их идентичности связь с землей. Губернаторы и градоначальники часто с возмущением утверждали, что репрессированные колонисты заполонили города и активно скупают недвижимость и предприятия, и старались лишить их этой возможности в подчиненных им городских поселениях^{357}. Декабрьские узаконения 1915 г. частично отвечали на обеспокоенность местных властей и предусматривали, что враждебные подданные, происходившие из сельских сообществ, должны быть уволены из всех фирм, общественных организаций и с гражданской службы, даже если они на данный момент живут и работают в городах. Расширение в августе 1916 г. конфискационных законов на территорию Сибири было отчасти мотивировано попыткой предотвратить или отменить уже состоявшиеся земельные приобретения репрессированных и высланных вражеских подданных даже в этих отдаленных областях, где земля не была в таком дефиците, как в центральной России^{358}. Наконец, запрещая бывшим колонистам приобретать любую недвижимость или даже снимать квартиры в городах, указ 6 февраля 1917 г. узаконил то, что многие местные власти уже фактически делали в течение многих месяцев.

Внезапное появление враждебной группы населения с соответствующим клеймом и набором законодательных ограничений дало начало использованию термина, традиционно ассоциируемого с советской категорией «лишенцев» (лиц, лишенных в Советской России избирательных прав), а именно: «бывшие люди». Данный термин широко использовался по отношению к репрессированным враждебным подданным, лишенным всех прав и земель, но временно оставленным на месте проживания или в той же местности на особых «льготных» основаниях и на определенный срок^{359}.