Текст книги "Секретный узник"

Автор книги: Еремей Парнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 25 страниц)

Она пытается заняться мелкой домашней работой: поднять петли на чулках, заштопать шерстяные перчатки, пришить крючки к юбке дочери. Но все валится из рук. Может, в магазин сходить?

– Ирма! – зовет она. – Ты где?

– Иду, мамочка! – откликается Ирма из ванной.

– Что ты там делаешь?

– Размачиваю волосы. Никак не завиваются! Ну что ты будешь делать! Все такие же прямые.

– И хорошо, – улыбается Роза. – Тебе больше идет строгая прическа.

– Надоедает! – смеется Ирма, появляясь в дверях.

– Как у нас дома с продуктами, девочка?

– Надо молока купить, немного масла, и кофе весь вышел.

– Пойдем-ка в магазин! – решает Роза. – И сладкого чего-нибудь купим!

– Вдвоем? – удивляется Ирма. Продуктовые магазины – ее сугубо личная компетенция. – Я и одна сбегаю.

– Просто погулять захотелось.

– Погулять? В такую-то погоду!

За окнами неистовствует норд-вест. В воздухе несутся обрывки бумаги и тучи пыли. Временами на мостовую обрушиваются косые пулеметные струи не то дождя, не то града.

– Мы быстро, – решительно кивает Роза. – Магазин же за углом.

Она надевает плащ с капюшоном, берет хозяйственную сумку и зонт. Ирма натягивает на плечи зеленую спортивную курточку. Застежка-молния перерезает ее, как железнодорожная колея озимое поле.

Ирма, как всегда, выскочила из подъезда первой и тут же увидела на противоположной стороне улицы две неподвижные фигуры в черных резиновых плащах.

– Мама, смотри, – тихо сказала она.

Это что-то новое, подумала Роза. Они даже не скрываются.

– Не обращай внимания, девочка, – сказала она, взяв дочь, словно та все еще была маленькой, за руку.

Но сама внутренне насторожилась. У большой зеркальной витрины, где с крючьев свисали красно-желтые мясные туши, она остановилась. Те двое шли за ними.

– Давай постоим здесь, Ирма, – тихо сказала она и быстро повернулась к гестаповцам лицом.

– Осторожно! – еле слышно шепнула Ирма. – Пусть они пройдут мимо, и тогда кто-нибудь из нас войдет в магазин.

Но гестаповцы и не думали проходить мимо.

– Добрый день, – сказал один из них, тщедушный и рыжий, с кровяной бородавкой на носу. – Мы как раз собирались нанести вам визит. Потрудитесь, пожалуйста, возвратиться домой.

– А кто вы, собственно, такие? – спросила Роза, хотя прекрасно знала, с кем имеет дело.

– Не привлекайте к себе внимания, – гестаповец, казалось, не расслышал вопроса. – Идите домой.

– Но на каком основании?..

– Идите, идите, – безучастно закивал он: – И не надо подымать шума. Это может вам только повредить.

Роза пожала плечами и, еще крепче стиснув руку дочери, пошла обратно. Гестаповцы следовали за ними в некотором отдалении. Но как только женщины вошли в подъезд, они заспешили. По лестнице поднялись уже бегом.

Роза открыла замок и хотела войти в квартиру, но рыжий гестаповец удержал ее за локоть и кивнул напарнику. Тот молча оттеснил Розу и вошел первым.

– Прошу вас, фрау, – сказал рыжий. – И вы, фройляйн.

– Предъявите свои документы, – обернулась к нему Роза, войдя в переднюю.

– Пожалуйста, – он достал удостоверение и раскрыл его перед ней.

"Государственная тайная полиция, – прочла она. – Пауль Шнейдер, следователь".

– Что вам нужно от нас? – Роза поставила сумку и зонт, но плаща не сняла.

– Пройдите в комнату, – сказал Шнейдер.

Роза и Ирма направились в столовую, где их уже ждал, прислонясь к подоконнику, другой гестаповец.

– Вы должны вручить мне все письма, которые получили от мужа из тюрьмы.

– Добровольно я ничего вам не дам, – отчеканила Роза и села на диван. Ирма расстегнула молнию и опустилась рядом с ней.

– Хорошо, – сказал Шнейдер. – Приступим. Пройдите в ту комнату, кивнул он напарнику. – Дайте мне ключ от шкафа, – он требовательно протянул руку, – чтобы не пришлось ломать.

Ирма медленно поднялась, подошла к маминому рабочему столику и достала ключ.

– Зачем вы хотите забрать у нас письма отца? – тихо спросила она. Сначала забрали его, а теперь письма. В них наша последняя радость. Мы их перечитываем каждый день. Ну для чего они вам?

– Могу вам ответить со всей определенностью, фройляйн, – гестаповец отпер шкаф и выдвинул ящик. – Я прочел копии этих писем и скажу вам, что они должны быть конфискованы. Мы просто обязаны предотвратить их опубликование. Если бы эти письма стали вдруг достоянием общественности, они бы произвели просто ошеломляющее впечатление.

– Отчего же? – Роза насмешливо подняла брови и губы ее сделались вдруг злыми и тонкими. – Даже допуская, что письма могли бы быть преданы огласке, я не понимаю, чем они могли так вас напугать! Они же прошли гестаповскую цензуру и контроль органов юстиции. Все, что считалось в них мало-мальски предосудительным, было залито тушью. Почему же вы теперь спохватились? Чем вас пугают письма моего мужа?

– Меня они не пугают, – гестаповец работал быстро и аккуратно, едва касаясь пальцами вещей, словно профессиональный карманник. Он осмотрел шкаф за какие-нибудь три минуты, оставив все в безукоризненно первозданном виде. Забрал только бумаги: записи, письма, даже открытки.

– Выходит, что нас лишают теперь переписки, – Роза еще глубже закусила губы.

– Отчего же? – гестаповец перешел к ее столику. – Все письма вашего мужа, адресованные вам и фройляйн, будут поступать теперь в полицию. Об их получении вас уведомят, и вы, конечно, сможете их прочесть. Письма же останутся у нас. Мы будем аккуратно собирать их и сохранять.

– Я закончил, – сказал, появляясь в дверях, второй гестаповец.

– Сейчас, – отозвался Шнейдер и присел над нижним ящиком.

...Когда обыск был закончен и гестаповцы ушли, Роза бросилась на диван и, уткнувшись лицом в вышитую подушку, разрыдалась.

Ирма стала на колени, обняла, прижалась щекой к вздрагивающему ее плечу. Но Роза уже не могла остановиться. Сказалось все: и невылитая горечь этих страшных лет, и тревога последних дней, когда она всюду чувствовала на себе чужие враждебные глаза, утраты, унижения и постоянная нервная напряженность. И писем ей было безумно жаль, как будто вместе с ними отобрали у нее еще одну частицу надежды. И дело было не только в письмах, но и в том, как их у нее взяли. Перед глазами все мелькали длинные и чуткие, как у пианиста, пальцы гестаповского следователя. Это был обыск беспощадный по краткости и красоте, жуткой красоте, которой наделяет природа ядовитых животных. Роза подсознательно почувствовала здесь ту же безукоризненную, изощренную манеру профессионала, которая чудилась ей все эти дни. И это ее, кажется, доконало. Она физически ощущала, как эти бесцветные, в рыжих отметинках радужки, эти напряженные остановившиеся зрачки сверлят ей спину. В мысли, что плюгавый мозгляк с кровяной бородавкой все это время ее преследовал, было что-то бесконечно противное и унизительное.

Ах, все это совершенно ни к чему, вдруг поймала она себя на мысли. Чисто по-женски. Абсолютно. И поняв, что обрела способность видеть себя со стороны, она успокоилась.

– Ну что ты, мама! Что ты! – испуганно и укоризненно шепнула Ирма прямо в самое ухо, горячо-горячо.

– Ничего, девочка, ничего, – она поднялась с дивана и, вынув из кармана платочек, отошла к окну. – Посмотри, что в почтовом ящике.

Пока Ирма вынимала почту, Роза кое-как привела себя в порядок. Но, взглянув в зеркало, устало махнула рукой. Лицо заплыло, глаза зареванные и красные, страшно смотреть.

– Только "Гамбургская", мама, – сказала Ирма, разворачивая газету.

Ну конечно, подумала Роза, теперь нам не будут доставлять его писем.

– Что в газете? – прикладывая к глазам мокрый сморщенный платок, спросила она.

Ирма стала читать заголовки: "Англия установила дипломатические отношения с правительством генерала Франко". "Рейхсмаршал Геринг приезжает в Гамбург".

– Что?

– Геринг приезжает в Гамбург, чтобы выступить на митинге.

– Когда?

– Вроде сегодня... Да, сегодня. "Украшенный дубовыми ветками фасад отеля "Эспланада"... Высокий и дорогой гость..."

– Вот как? Я пойду к нему!

– Ну, мама! Что ты!.. Не делай этого. Зачем?!

– Я хочу поговорить с ним, встретиться лицом к лицу. Я скажу ему все, что думаю. Пусть он знает, что я, как и тысячи других женщин, борюсь за своего мужа.

– Не ходи, мама.

Но она уже ничего не слушала. Схватила лист бумаги. Вынула конверт. Торопливо набросала несколько строк. Выбежала в коридор и растерянно закрутилась на месте, ища свой плащ, пока не увидела, что он на ней. Ну, да, конечно, она же его так и не сняла.

– Сиди дома и жди меня! – крикнула Роза дочери и, схватив зонт, выбежала на лестницу.

...В центре города было оживленно. С балконов свешивались красные полотнища со свастикой. Они порывисто хлопали на ветру. Всюду сновали шупо и эсэсовцы. На одном из шпилей ратуши развевалось знамя люфтваффе. Бургомистр как бы подчеркивал, что приветствует в лице Геринга военно-воздушные силы возрожденной Германии. Почетный караул "гитлерюгенда" застыл в ожидании. Это была особенно тонкая лесть, ибо авиация – удел юности, а юность Гамбурга с барабанами на трехцветных перевязях и кинжалами на поясах встречала вождя германского неба. Мальчики, казалось, не замечали, что их сечет холодный, пронизывающий дождь. Их пилотки намокли, а блузы прилипли к телу. Но радио обещало сегодня кратковременные осадки, и можно было надеяться, что торжественный митинг пройдет, как всегда, великолепно.

У "Эспланады" стояли десятки машин и толпились сотни людей. Главный вход охраняли войска СС. Роза пробилась к боковому входу и присела на ступеньку гранитной лестницы. Дождь действительно вскоре перестал и небо очистилось, но было все так же холодно. Энтузиазм встречающих, однако, не охладел. Люди в толпе становились на цыпочки и вытягивали шеи: "Не едет ли?"

Внезапно распространился слух, что личный поезд рейхсмаршала "Герман" прибыл к перрону гамбургского вокзала. По толпе пробежала дрожь радостного нетерпения. Полицейские забегали. Один из них, самый, наверно, неповоротливый и толстый, заметил Розу и в изумлении уставился на нее.

– А вам что здесь нужно? – подбоченясь, спросил он и наклонился к сидящей на ступеньках женщине.

– Я хочу поговорить с Германом Герингом, – Роза встала. – Хочу передать ему письмо.

Шупо ничего не сказал, только фыркнул и, неуклюже повернувшись, побежал, переваливаясь с боку на бок, как гусь, к центральному входу. Роза осталась на месте.

Через минуту он явился с шестью эсэсовцами.

– Ваши документы, – один из них, видимо старший, требовательно выбросил затянутую в кожаную перчатку руку.

– Я Роза Тельман, – она раскрыла свою видавшую виды сумочку. – Мне необходимо поговорить с Герингом.

Толпа зашумела, задвигалась, стала вдруг плотнее, напряженнее.

"Едут! Едут!" – послышались голоса.

Эсэсовец отдал какой-то приказ, потонувший в людском гуле и криках приветствия. Эсэсовцы вместе с начальником побежали к главному входу. Охранять Розу остался толстый полицейский.

Сжимая в руке маршальский жезл, Геринг, одетый в нарядный мундир авиационного генерала, легко, несмотря на свою грузность, взбежал по ступенькам. Повернулся к толпе и приветственно поднял руку. Улыбаясь, выслушал он восторженные крики, озаренный дымными вспышками магния, и проследовал сквозь живой коридор почетных лиц в отель.

Энтузиазм несколько схлынул, но никто не сдвинулся с места. Ожидали, что будет дальше, хотя за высоким гостем в дверях отеля скрылись и почетные лица в парадных мундирах всевозможных ведомств и орденах.

– Зря вы пришли, – сказал шупо. – Вас все равно не пустят к нему.

Но в этот момент возвратился эсэсовский начальник вместе с элегантным авиационным офицером.

– Что вам угодно, фрау? – вежливо спросил, козырнув двумя пальцами, офицер.

– Я хочу поговорить с Герингом, у меня есть для него письмо, – все так же спокойно и тихо ответила Роза.

– Я его адъютант, – улыбнулся офицер. – Рейхсмаршал сейчас очень занят. Можете поверить: я передам письмо лично ему. – Он снял белоснежную перчатку и протянул руку. – Давайте ваше письмо.

Роза достала из сумочки конверт и отдала его офицеру. Он еще раз козырнул и, повернувшись, как на параде, удалился. Эсэсовец махнул кому-то рукой и побежал вслед за летчиком. С двух сторон к Розе подступили два здоровенных парня в таких же блестящих резиновых плащах, которые она уже видела сегодня в своей квартире.

– Пойдем, – один из гестаповцев грубо схватил, ее за локоть.

– Никуда я не пойду! – она резко вырвала руку. – Можете делать со мной что хотите, но никуда я с вами не пойду.

– Не собирайте толпы, – зашипел гестаповец. – Что подумают люди, которые встречают Геринга?

– Да чего там с ней церемониться! – буркнул второй.

Они быстро схватили ее под руки и потащили через боковой проход к черному "мерседесу".

– Куда вы меня тащите? – она упиралась ногами в землю как могла. Сейчас же отпустите меня!

– Не вздумай кричать, – процедил сквозь зубы один из гестаповцев. Это плохо для тебя кончится.

Открыв заднюю дверцу, они вдвоем втолкнули ее внутрь.

– В ратушу! – приказал гестаповец шоферу, обрушиваясь на сиденье рядом с ней.

Глава 45

АСТРОЛОГИЯ

Лидеру гонок Луиджи Амендола оставалось пройти всего семь кругов. Немецкий гонщик отставал от него на целых полтора круга, и разрыв медленно увеличивался.

Забрызганные грязью машины с ревом и треском проносились мимо трибун, окутанные едким дымом выхлопов, дышащие горячим металлом и маслом.

"Спорт смелых и мужественных" вызывал у Гейдриха отчаянную скуку. Жаль было времени. Дениза Эрколь, подруга бельгийского гонщика, не стоила такой жертвы. Тем более что сам гонщик выбыл еще в начале соревнований и был увезен в госпиталь. Это наверняка задержит Денизу в Берлине, и события можно было не форсировать. Но кто мог знать?

Красная машина итальянца вдруг подпрыгнула, и от нее отделился черный комок. Несколько мгновений оторванное колесо катилось рядом с машиной, но вот она опять подпрыгнула и, развернувшись поперек дороги, завертелась волчком и опрокинулась. Рванулось облако дыма, и в страшном треске ломающегося металла прорезался тонкий-тонкий, отчаянный, нечеловеческий вопль.

Густой зловещей лужей растекалось масло. Над искалеченной машиной курился белый магниевый дымок.

Еще две машины ударились друг о друга и, оттолкнувшись, как бильярдные шары, перевернулись и покатились вниз, чадя и разваливаясь. И тут же в машине итальянца взорвался бензин. Черный столб взметнулся к небу. Его прорезала красная раскаленная полоса. Рев и грохот заглушили крики на трибунах. Все сделалось вдруг черным и белым, как в кино. Белые лица людей и черные провалы ртов, белое пламя, черный дым и черные, медленно падающие обломки.

С Амендолой все было кончено. В оглохшие уши врезалась сирена. "Скорая помощь" и красная пожарная машина сорвались с места. Но гонки продолжались.

Гейдрих поднялся, спрятал бинокль и футляр и пошел к выходу. Зрелище окончательно разочаровало его. Право, работа давала куда более сильные ощущения.

Оставив в гараже записку для Денизы, он вышел на площадь и, как простой смертный, сел в автобус, идущий в старый город. Он решил пообедать в "Урании", где совсем недавно весьма интересно провел время с Шелленбергом.

Да, черт возьми, это был острый момент!

Он сам наполнил тогда рюмки коньяком и предложил тост "за дружбу". Шелленберг выпил и по привычке провел пальцем по ободку рюмки, чтобы послушать, как поет хрусталь.

– Сейчас вы проглотили яд, Вальтер, – сказал Гейдрих, заглянув Шелленбергу в глаза. – Если вы скажете мне правду, всю правду, Вальтер, я дам вам противоядие. – И он отставил в сторону свою наполненную рюмку.

– Какую правду? – Шелленберг побледнел. – Надеюсь, вы шутите, Рейнгард?

– Нисколько! Я хочу знать, что было у вас с госпожой Гейдрих. Но только правду, Вальтер! Какова бы она ни была! Ложь будет стоить вам жизни. И торопитесь. Яд начнет действовать через полчаса.

– Что вы хотите знать? – высокомерно спросил Шелленберг. Надо отдать ему справедливость, он прекрасно владел собой.

– Как вы провели вчера время с моей женой, Вальтер? Учтите, я заранее принял меры и знаю все. Сейчас я хочу проверить только вашу искренность. Говорите же, Вальтер, и не дай вам бог солгать!

Да, Гейдрих играл тогда наверняка. Вот уже больше года знал он о том, что его жена и Шелленберг питают друг к другу искреннюю симпатию. Госпожа Гейдрих стремилась бывать в обществе, любила искусство. Ей нравились красивые остроумные люди, непринужденность истинно светской обстановки, рауты, блеск. Она часто говорила, что чувствует себя графиней, заточенной в башне. Ей остро не хватало своего маленького двора, рыцарского почитания, изящных кавалеров и юных пажей. И все это она, кажется, нашла в Шелленберге. Он сопровождал ее во время визитов, они вместе бывали в опере и на скачках. Причем Шелленберг, с присущей ему тонкостью, старался одеваться так, чтобы особенно выгодно подчеркнуть всю прелесть ее новых туалетов.

Но дружба между госпожой Гейдрих и Шелленбергом протекала настолько открыто, что не вызывала никаких пересудов. И Гейдрих решил наконец создать для них более интимную обстановку.

У себя на Фемарне он устроил конференцию руководящих сотрудников осведомительной службы.

– Я нарочно выбрал Фемарн, – сказал он тогда Шелленбергу. – Завтра свободный день и, когда все разъедутся, мы сможем отлично провести время: сыграем партию в бридж, поговорим о поэзии, а вечером я исполню что-нибудь на скрипке.

Но сразу после конференции он сослался на срочное задание фюрера и на личном – 8244 – "дорнье" вылетел в Берлин.

Шелленберг и госпожа Гейдрих остались одни в замке, среди мачтовых сосен, на суровом балтийском острове.

А через несколько дней Гейдрих за бокалом вина поинтересовался, что же, собственно, они там делали. Ситуация была острая и забавная. Вглядываясь в холеное лицо Шелленберга, он ловил малейшую игру теней под глазами, подстерегал невольное дрожание век, считал каждый прыжок адамова яблока. Он долго ждал этой минуты и теперь наслаждался ею.

Из всех подчиненных ему нравился только один Шелленберг. Он растил и продвигал этого человека, готовил его для больших дел. И ему нужна была полная в нем уверенность и полная, неограниченная власть над ним.

– Торопитесь, Вальтер, – сказал он, следя за секундной стрелкой. Мне бы не хотелось, чтобы противоядие опоздало.

Шелленберг поправил острый уголок платка в кармашке английского пиджака и налил в стакан воды из сифона.

– Мы допоздна гуляли с госпожой Гейдрих по берегу, – сказал он, сделав небольшой глоток. – И говорили о поэзии миннезингеров... Потом ужинали в каминном зале, а во втором часу разошлись по своим комнатам. Мне казалось, что вы вот-вот возвратитесь. Я вас ждал, – он медленно допил воду. – Но вы не прилетели.

– Да. Я вынужден был остаться в Берлине.

– Понимаю, – Шелленберг наклонил голову с безупречным пробором. Давайте ваше противоядие. Я сказал вам все.

– Все ли, Вальтер?

– Вы же говорите, что приняли меры. – Он забарабанил было пальцами, но сразу же убрал руку под стол. – Тогда вы должны знать, что я сказал вам правду.

– Верно! – Гейдрих рассмеялся, налил Шелленбергу коньяку. – Пейте спокойно, никакого яда не было. – Он взял свою рюмку и медленно высосал ее, улыбаясь, не отрывая глаз от лица собеседника.

У Шелленберга чуть дрогнули ноздри.

– Вы, кажется, хотели выпить за дружбу, Рейнгард? – спросил он и, обмакнув палец в коньяк, провел по ободку. – Нет, это не баккара, – сказал он, прислушиваясь к мелодичному, какому-то очень отдаленному звону. – Но это хороший богемский хрусталь.

– Богемия будет наша! – Гейдрих налил себе еще. – Фюрер решил назвать ее протекторатом, – он засмеялся. – Мы возьмем за основу колониальный договор Франции с тунисским беем. Как вам это нравится? Пусть чехи знают! Они же всегда тянулись к Франции. За дружбу, Вальтер. Нам предстоят с вами большие дела.

– За дружбу... Хорошо, – сказал Шелленберг и пригубил вино.

– Вы обиделись? Напрасно... Мне кажется, что теперь мы с вами даже стали как-то ближе... Мы служим с вами, обер-штурмбанфюрер, великому делу, – он повысил голос. – И ничто постороннее не должно мешать нам выполнять нашу историческую миссию. Вы понимаете меня?

– О да, обер-группенфюрер, – Шелленберг разрешил себе иронически улыбнуться. – В чем дело, Рейнгард?

– Австрия – наша. Судеты – наши. Это только начало, Вальтер...

– Знаю.

– Фюрер поручил нам вплотную заняться Данцигом и Польским коридором.

– И это знаю.

– Разумеется, Вальтер, разумеется... Но речь идет вовсе не о Данциге.

– Догадываюсь.

– Конечно... Фюрер поручил СД создать повод или поводы для начала операции.

– Вот это интересно.

– К 1 сентября 1939 года должен быть обеспечен конкретный предлог для войны с Польшей, так, чтобы перед лицом истории поляки выглядели бы агрессорами. Да, черт возьми, мы не будем рады, если поляки уступят и просто вернут нам Данциг.

– Конечно, – Шелленберг, подавляя нарочитую зевоту, посмотрел на часы; он явно старался взять реванш за только что пережитые минуты страха и смятения.

– Это очень серьезно, Вальтер. Проведение мероприятия фюрер возложил на меня... Как "Салон Китти"? – словно между прочим, спросил Гейдрих.

– Превосходно. От клиентуры отбою нет.

– Еще бы! – Гейдрих причмокнул. – Такие девочки...

– Между прочим, там работают не только девочки. Многие весьма высокопоставленные замужние дамы не прочь послужить рейху на этом, так сказать, поприще.

– В душе все они потаскухи, – усмехнулся Гейдрих. – Так и тянет в постель. Работа на вас для них только благовидный предлог. Не так ли?

– Я бы этого не сказал, – осторожно ответил Шелленберг, уклоняясь от щекотливой темы. – Это не суть важно. Главное – дело идет.

– Что нового?

– Граф Чиано, например...

– Зять самого дуче? – с улыбкой спросил Гейдрих. – Очень хорошо. И насколько богат материал?

– Полный набор: фотографии, звукозапись. Есть пикантные места.

– Кто же эта ловкая прелестница?

– Номер 371 дробь 8, Матильда. Работает за плату.

– Профессионалка! – уважительно покачал головой Гейдрих.

– О, да!

– Хорошо бы прощупать англичан... В связи с возможным развитием польской темы. Но это не спешно. Еще многое не готово. А сейчас есть специальное задание, Вальтер, – Гейдрих наклонился к Шелленбергу. – Нужно залучить Графа.

– Понятно. Что именно?

– Это тонкая материя, Вальтер. – Гейдрих повернулся к собеседнику боком, как это делал обычно Гиммлер, говоря о важных вещах.

Разговор предстоял самый серьезный. О планах польской кампании Шелленберг был осведомлен, об этом можно было спокойно поговорить и в кабинете. Другое дело Граф, личный астролог Гитлера. Тут надо было держать ухо востро.

Беседа была обоюдоопасной. Гейдрих, по сути, должен был признать, что собирает досье на самого фюрера. Конечно, прямо он об этом не скажет и подпустит туману, но такого человека, как Шелленберг, не проведешь.

Потому-то и нуждался Гейдрих в неограниченной власти над Шелленбергом, что не мог обойтись без его ума.

– Это очень тонкая материя, Вальтер... Видите ли, меня занимает одна загадка... Кстати, я забыл сказать вам, что рейхсфюрер благосклонно отнесся к моему ходатайству о присвоении вам очередного звания.

– Благодарю, Рейнгард. Так что это за загадка?

– Мне непонятно, почему фюрер так церемонится с этим осточертевшим всем нам Тельманом.

– Зачем нам понимать это, Рейнгард. У нас есть приказ.

– Рейхсфюрер считает, что Тельмана надо передать СС.

– Насколько я знаю, возражает министерство юстиции. Юридически Тельман все еще подследственный.

– Не совсем. После моей резолюции он скорее стал превентивно заключенным. Но вы-то понимаете, что дело здесь не только в юридических тонкостях и даже не в соображениях политики.

– В чем же еще?

– Вот это-то я и хотел бы узнать.

– А фюрер хочет, чтобы вы это узнали? – Шелленберг, как всегда, бил в самую точку. Но, зажав своим вопросом Гейдриха в угол, он тут же непринужденно отступил назад и дал шефу выйти. – Впрочем, это не мое дело: я подчиняюсь непосредственно вам и, как всякий ландскнехт, предпочитаю выполнять приказы, а не рассуждать. Чего вы хотите, Рейнгард? Кажется, вы говорили о Графе?

– Да, Вальтер, спасибо... Я решил прощупать с этой стороны. По крайней мере, рейхсфюрер будет знать, как себя вести, если разговор опять зайдет о Тельмане. – Он выставил Гиммлера как щит, словно и впрямь выполнял задание рейхсфюрера.

– Что навело вас на мысль о Графе?

– Одно совпадение, Вальтер, всего лишь одно совпадение. Случайное и, возможно, странное совпадение: Адольф Гитлер родился двадцатого апреля, а Эрнст Тельман – шестнадцатого. Они родились под одними звездами, Вальтер. Вы же знаете, какое значение фюрер придает этой... – он хотел сказать "чепухе", но быстро нашел более подходящее слово, – материи, Вальтер, этой тонкой материи... Не тут ли таится ответ на загадку?

– Что ж, очень возможно... Надо проверить, Рейнгард, только и всего. Надо проверить. Я просмотрю досье Графа и что-нибудь придумаю.

– Оно не слишком обширно, Вальтер.

– Но известно, по крайней мере, какой тип женщин он предпочитает?

– Беда в том, что астролог Граф импотент.

– Это значительно осложняет дело. Бедный человек!

– И все равно нужно что-то придумать.

– Конечно, Рейнгард, мы ему что-нибудь подберем. Мы дадим ему надежду.

В тот день Гейдрих лишний раз убедился, что Шелленберг в своем деле незаменим.

И вот сейчас, сидя в автобусе, он понял, почему решил пообедать сегодня именно в "Урании": он шел по следу своей удачи. Чисто профессионально... А еще он подумал, что Дениза будет очень на месте в "Салоне Китти". Не сейчас, разумеется, а после, потом...

Глава 46

ДОЖДЬ В ГАМБУРГЕ

Когда Роза добралась на трамвае до Поппенбютеля, пошел дождь. Угольно-серые, словно закопченные стены гамбургского пригорода растворились в пронизанном шипящими струями тумане. По мостовой, смывая желтые пятна опавших листьев, побежали мутные стремительные ручьи.

Роза быстро раскрыла зонт и поспешила к афишной тумбе, где за волнистой завесой дождя мерещилась чья-то темная искаженная тень.

– Давно ждешь? – спросила она съежившегося мокрого Эдвина, накрывая его зонтом.

– Нет! – Он тряхнул головой, и во все стороны полетели холодные брызги. – Только что пришел, но уже промок совершенно и даже озяб.

– Еще бы. Конец октября. Ты, как всегда, налегке?

– Как всегда. – Он оглушительно чихнул и вытер лицо мокрой рукой. Ну, как здоровье?

– Спасибо, недурно. – Роза едва заметно улыбнулась. – Старик передал мне записку о Мюнхенском соглашении. Я, конечно, поняла, что она должна вас заинтересовать, но сомневалась, писать вам или нет. Ну и все же написала... Письмо опустила со всеми предосторожностями. Не знаю, верно ли я сделала, но мне было так одиноко, Эдвин, так одиноко!

– Ты поступила совершенно правильно. Надо было написать сразу. Как видишь, мы перехитрили их и смогли встретиться... Лучше скажи, как тебе удалось получить эту записку? Как он сумел ее передать? Свидание же было отсрочено.

– Да. Из-за близости войны. Но оно состоялось, хоть и значительно позже. Прокурор и тюремный инспектор сидели, как обычно, за столом, а Тельман напротив меня. Он толкнул меня ногой, и я заметила, что он протянул под столом руку. В этот момент инспектор спросил меня, получила ли я курительную трубку. "Ну конечно", – сказала я и раскрыла сумочку, чтобы показать эту самую трубку, которую они отобрали у Эрнста. Тогда-то я бросила в сумку записку. Никто ничего не заметил.

– Счастливый случай, – хмыкнул Эдвин. – Вы шли на большой риск.

– Конечно. Пойдем куда-нибудь?

– Зачем? – удивился Эдвин. – Здесь никого нет и за шумом дождя нельзя услышать, о чем мы с тобой говорим.

– Но на нас могут обратить внимание. Согласись, что это выглядит странно, когда двое стоят под дождем на трамвайной остановке.

– Мало ли что...

– Нет, на влюбленную пару мы не похожи. Дама уж слишком пожилая... Здесь недалеко тихий ресторанчик, пойдем лучше туда.

– Ладно. Записка у тебя?

– Я передам тебе ее, когда ты немного обсохнешь, – улыбнулась Роза. А то, боюсь, размокнет бумага.

– У меня есть непромокаемый карман. Записка большая?

– Двенадцать страниц на машинке. Ее нужно как можно скорее доставить товарищу Вальтеру.

– Он теперь в Москве, Роза, в Исполкоме Коминтерна. "Мостом жизни" руководит сейчас Франц Далем, но, конечно же, о записке Старика будут знать и в Москве.

Напор дождя ослабел, но холодный белый туман стал плотнее. Тусклым ленивым серебром отсвечивали улицы и жестяной навес керосиновой лавки.

В маленьком скверике, где находился ресторанчик "Морская раковина", уныло мокли голые кусты жасмина и старая облетевшая липа. Эдвин помог Розе снять пальто, затем осторожно стянул с себя мокрый плащ.

Роза раскрыла сумочку, достала сложенную в несколько раз газету и бережно разгладила ее. Так она и вошла в зал с "Гамбургер цайтунг" в руке.

В ресторане было пусто. Эдвин придвинул газету к себе и небрежно раскрыл ее.

"Идея, объединившая нас до самой смерти, идея, которая увлекла и сделала счастливыми миллионы людей, идея, которая сидит у каждого из нас в костях и в крови, – эту великую, живую и могучую идею нельзя загасить даже в эти тяжелейшие годы"... – успел он прочесть бросившиеся в глаза строки на вложенном в газету листке. "При использовании этого документа следует соблюдать величайшую осторожность", – прочел он начальную строчку записки и неторопливо сложил газету.

– Миноги в горчичном соусе, – сказал он кельнеру, – и сосиски с капустой.

– Пиво? – спросил кельнер.

– Да, – кивнул Эдвин, – "старый Карлсон".

В ресторан вошел высокий мужчина в мешковатом костюме и, оставляя за собой мокрые следы, направился к соседнему столику. Кельнер обернулся, внимательно оглядел нового посетителя и быстро прошел за стойку, где всаживал кран в свежую пивную бочку лысый хозяин в белом переднике. Кельнер бросил быстрый взгляд на столик Розы и Эдвина и, наклонившись к хозяину, что-то шепнул.

Хозяин отложил кран, тяжело выпрямился и тоже, прищурившись, оглядел зал. Он вытер руки полотенцем и выдвинул из-под стойки телефон.

Обостренный слух Эдвина уловил дребезжание наборного диска. Мужчина за соседним столиком ковырял зубочисткой во рту. Мокрые волосы его топорщились ежом, на тяжелом подбородке проступала синева.

Прикрывая трубку рукой, хозяин что-то взволнованно объяснял, но слов разобрать было нельзя.

– Уйдем? – одними губами спросила Роза.

– Поздно, – так же тихо ответил Эдвин.

Малиновый от натуги хозяин повесил трубку, задвинул телефон обратно и вновь, прищурившись, воровато стрельнул глазами.

– Пусть это лучше найдут у меня. – Роза накрыла рукой газету, быстро сложила ее по сгибам и спрятала в сумку. Но убрать сумку она уже не успела. В зал вбежали трое полицейских. С синих взъерошенных шинелей стекала вода. Каскетки и ремни сверкали дождевым глянцем. Один из них сжимал в руке револьвер. Еще с порога он крикнул: