Текст книги "Секретный узник"

Автор книги: Еремей Парнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 25 страниц)

Тельман свертывает еще одну самокрутку и подходит к окну. Дуновение тоненькой прохладной струйки еле ощутимо. Глухо доносится в камеру гул тюремных коридоров, грохот железных лестниц и хриплый собачий лай.

Неужели мне не суждено, думает он, пережить эту радость, этот грандиозный показательный судебный процесс? Неужели наша партия, мои дорогие друзья, неужели все мы должны будем отказаться от победы, которую он, бесспорно, нам обещает?

Глава 33

РОЗА И РЁТТЕР

Рёттер принял Розу в своей квартире, которая находилась в том же доме, что и его адвокатская контора. Он сам открыл ей, поскольку нарочно отпустил в этот день помощника, и пригласил в гостиную.

– Не хочу скрывать от вас, фрау Тельман: мне думается, приговор предрешен. – Рёттер покосился на телефон и, на всякий случай, накрыл его подушкой, на которой был вышит крестом сидящий на горшке кот.

– Может быть, пройдем в кухню? – спросила Роза, вставая с дивана.

– Если вы ничего не имеете против, – с учтивым жестом он пропустил ее вперед.

– Каков же он, этот предрешенный приговор? – спросила Роза, как только он закрыл кухонную дверь.

Она предчувствовала ответ. Но кафельные стены, черные конфорки газовой плиты, прикрытые вощеной бумагой банки на подоконнике – все это вдруг дрогнуло, расплылось и медленно поплыло перед глазами. Нащупав ногой табуретку, она села.

– Вам нехорошо? Дать воды?

– Нет, спасибо, – она помотала головой. – Минутная слабость. Сейчас все пройдет. Говорите же, доктор Рёттер.

– Видите ли, фрау Тельман, даже самый неправый суд не может дать вашему мужу больше пятнадцати лет.

– Пятнадцать лет!

– По юридическим нормам. И это с учетом всевозможных подтасовок, фальсификаций, лжесвидетельств. При этом я имею в виду, что суд оставит без внимания все соображения защиты.

– Значит, пятнадцать лет?!

– Да. Разумеется, с зачетом предварительного заключения... Но вся беда в том, что даже такой приговор не удовлетворит власть имущих. – Он зачем-то подошел к раковине и пустил воду, но тут же закрыл кран.

– Я знаю. Они хотят его смерти, – твердо сказала Роза. – Не надо издалека, доктор Рёттер, говорите все как есть.

– Да, власти оказывают на судебные органы известное давление... Даже на адвокатуру.

– На вас тоже?

– Мне дали понять, что наверху ожидают самого сурового приговора и... слишком активная позиция адвоката не очень желательна. Более того, она может существенно отразиться на его практике и вообще на дальнейшей жизни.

– И что же вы решили, доктор Рёттер?

– Прежде всего, мне хотелось посоветоваться с вами.

– Я плохой советчик.

– Отчего же?

– Такие вопросы человек должен решать для себя сам... и, между прочим, раз и навсегда.

– Боюсь, что вы меня не совсем правильно поняли, фрау Тельман. По вопросу личной морали мне и не нужны ничьи советы. Но сейчас речь идет об интересах моего подзащитного, почему я счел себя не только вправе, но и обязанным переговорить с вами. Следственные органы оказали мне доверие. Мне дали на руки экземпляр обвинительного заключения, разрешили повидать вашего мужа и обсудить с ним наедине все самое важное. Это любезность властей. Конечно, они надеются на мой ответный жест. Вряд ли от меня ожидают прямого пособничества прокуратуре: это было бы совершенно неуместно и не нужно. Не говоря уж о том, что ваш муж был бы вправе отказаться от подобных услуг. Насколько я понял, они хотят, чтобы я поменьше цеплялся к свидетелям, закрыл глаза на слишком очевидные шероховатости в их показаниях.

– Этого разве мало?

– В обычном процессе, фрау Тельман, в обычном... В данном случае, как я уже сказал, даже полная пассивность защиты не дает возможности ужесточить вероятный приговор в пятнадцать лет.

– Вы ищете себе оправдания? – она резко встала, но он мягким прикосновением к руке усадил ее обратно на табуретку.

– Вы опять неправильно меня понимаете. Прошу вас повременить с поспешными выводами. Моя цель – дать вам полное понимание сложившейся ситуации. Выводы давайте сделаем потом... Могу я продолжать?

– Я слушаю вас, доктор Рёттер.

Вышедшее из-за облаков солнце ударило прямо в окно. В кухне сразу же сделалось жарко и душно. Роза прищурилась и чуть отклонилась в сторону.

– Позвольте, я задерну занавеску, – сказал адвокат, осторожно обходя ее сбоку. – Мне хочется, чтобы вы уяснили себе положение. Ни от меня, ни от моих коллег практически ничего не зависит. Если прокурор потребует смертной казни, суд не посчитается с мнением адвокатов. Понимаете?

– Но вы же сказали, что больше пятнадцати лет...

– Да. Но при условии хоть сколько-нибудь нормального судопроизводства. Если же, закусив удила, они пойдут на открытый произвол и беззаконие, то их уже никто не остановит.

– Это я понимаю.

– Тогда вам легко будет понять и остальное. Я жду, что они потребуют от меня прямого соучастия в готовящемся преступлении. Соучастия в юридическом убийстве. Но самое страшное, что, невзирая ни на какие отказы или протесты, своего они добьются... Это я и имел в виду, когда сказал вам, что приговор предрешен. Простите за тяжелое известие.

– Известие страшное, доктор Рёттер, – она крепко сцепила пальцы и вся подалась вперед.

– Понимаю. Поэтому я и не скрываю от вас ничего. Я не разделяю политических воззрений вашего мужа, фрау Тельман. Более того, я считаю себя истинным патриотом Германии. Все национально мыслящие немцы готовы были на жертвы, лишь бы сбросить оковы Версальского договора. Эти жертвы во имя национального возрождения велики, но велика и цель. Правительство много сделало, чтобы смыть со страны позор... И мы должны понимать правительство, если оно руководствуется политикой общего блага вопреки интересам отдельной личности. Но как юрист я не могу не видеть всю неосновательность выдвинутых против вашего мужа обвинений. Вот и получается, что я понимаю генеральную идею правительства, которое хочет развязать себе руки, но не могу способствовать ей, поскольку она выливается в прямое убийство. – Резким движением он снял очки и зашагал по кухне.

– И как вы решили эту мудреную дилемму?

– Я становлюсь на сторону личности, – решительно и несколько раздраженно сказал он. – Не в малой степени этому способствовало общение с вашим мужем. На меня произвели неизгладимое впечатление его мужество, искренность убеждений, прямота и твердость характера. Ваш муж – крупный политический деятель. Недаром он баллотировался в президенты страны. Но несмотря на это, он остался простым, отважным, полным собственного достоинства рабочим, и больше всего он озабочен улучшением положения своих товарищей по классу. Как видите, фрау Тельман, ваш муж меня распропагандировал, я повторяю его любимое выражение: "товарищи по классу".

– Он обычно говорит "братья по классу".

– Хорошо, пусть будет "братья"... Я поражен, фрау Тельман, выдержкой вашего мужа. Он не позволяет сломить себя. Даже политические противники должны его уважать.

– Спасибо, доктор Рёттер, за лестные слова о моем муже... Спасибо вам за все. По-моему, вы сделали верный выбор.

– Да, фрау Тельман, хотя это и не легко. Коммунистическая идеология мне столь же чужда, как и национал-социалистская, но я не могу – как человек и как христианин – помогать тем, кто собирается отправить под топор невиновного. Я знаю, чем мне грозит отказ от сотрудничества с обвинением, но не могу пойти против своей совести... Они даже не попытались замаскировать, что руководящая политическая линия процесса целиком продиктована гестапо. При чем же здесь, спрашивается, следователь? И тем более, адвокат? Одним словом, мне нужен ваш совет. Что я могу сделать в этой ситуации для облегчения участи вашего мужа? – Он остановился, надел очки и несколько театрально повернулся к Розе.

– Теперь я вас, кажется, окончательно поняла, доктор Рёттер. Простите, если была к вам несправедлива... Вы правы. Если приговор, смертный приговор, предрешен, то защитник мало чем может помочь обвиняемому. Но каждый должен выполнить свой долг до конца. Это ясно. Нацисты не могут все время нагло пренебрегать общественным мнением. Чем очевиднее будет их произвол, тем труднее им будет противостоять возмущению всех честных людей. Вы говорите, что обвинительное заключение не смогло доказать виновность моего мужа?

– Да. И я готов подтвердить это где угодно.

– Не так-то это просто.

– Еще бы! Придется пожертвовать практикой, положением, имуществом... Порвать с привычной средой, налаженным бытом. Возможно, придется даже пойти на большой риск. – Он снял очки и тщательно протер их кусочком замши.

– Я не о том... Все, что вы сказали, конечно, верно, но я не о том.

– О чем же? – он удивленно посмотрел на нее.

– Вы сказали, что готовы подтвердить невиновность Тельмана перед всеми?

– Конечно.

– Так вот, этого мало. Нужно, чтобы обвинительное заключение стало известно миру, а это-то и нелегко.

– Нелегко? Это просто невозможно!

– Почему?

– Экземпляр обвиняемого находится в тюремном сейфе. Тельман получает его на два-три часа в день... Можно попытаться снять копию, но для мировой общественности нужен аутентичный экземпляр. Нацистам ведь ничего не стоит отказаться и заменить один обвинительный акт другим, что лишь отсрочит процесс, не более...

– Вы не можете поподробнее рассказать об этом акте?

– Пожалуйста. Я сделал кое-какие выписки, и, хотя это запрещено, они у меня в портфеле... Простите, я оставлю вас на минуту.

Он принес большой, крокодиловой кожи портфель с серебряной монограммой – типичный портфель преуспевающего адвоката с солидной практикой.

– Вот, – он быстро нашел нужные листки. – Ваш муж обвиняется по статье восемьдесят второй уголовного кодекса в измене и подготовке вооруженного восстания, в устных и письменных призывах к насильственной отмене веймарской конституции.

– Веймарской?

– Да. Такова ирония положения... На первых страницах дается общая характеристика обвиняемого. С третьей по восьмую страницу говорится – вам это, конечно, хорошо известно, – что Тельман принимал активное участие в профсоюзной и политической деятельности. Здесь написано, что с семнадцати лет. Это верно?

– Верно.

– Далее сказано, что он в течение многих лет был социал-демократом, потом стал коммунистом, руководил восстанием в Гамбурге и так далее... С 1925 года – председатель КПГ... Между прочим, любопытный момент. На пятой странице ему инкриминируется, что уже во время войны, цитирую: "...он не только никогда не забывал и не пренебрегал своими обязанностями революционера, но, напротив, вел неутомимую пропаганду против войны". Это, на мой взгляд, не очень патриотично, более того, преступно для немецкого солдата – я сам фронтовик, фрау Тельман, и имею право так говорить, – но речь-то ведь идет о событиях двадцатилетней давности! Таким образом, все сроки погашения давным-давно прошли... С 1918 по 1920 годы он участвовал в революционных боях. С 1924 года и вплоть до ареста был депутатом рейхстага и видным коммунистическим функционером. Далее я отметил примечательный абзац, в котором следователь, по-моему, изрядно напутал. Ваш муж обвиняется здесь в измене отечеству, которая выражалась в том, что он в октябре 1932 года приехал в Париж и там выступил против Версальского договора, вооружений, немецкого милитаризма и его захватнических устремлений. Версальский договор здесь явно неуместен... Но пойдем дальше. Страницы тринадцатая и четырнадцатая содержат убийственное для следствия признание. Там говорится, что судебный следователь обратился с просьбой к тайной полиции предоставить ему обвинительный материал вместе с директивными – так и сказано "директивными" – указаниями. Это ни в какие ворота не лезет! Шито белыми нитками! И таких мест в акте предостаточно. Вот хотя бы страница девятнадцатая: "Большая часть документов обнаружена 15 ноября 1933 года в бывшем Доме Карла Либкнехта... Причина, по которой документы не были представлены раньше, состоит в том, что они хранились в потаенных местах, лишь случайно открытых..." Да что они – на детей рассчитывают?

– Вы все дело переписали?

– Нет. К сожалению, только первые пятьдесят страниц. Да и то это лишь беглый конспект.

– Но уже ясно, что мировая общественность должна получить этот акт. Для нацистов это станет тяжелым ударом. Им труднее будет устроить судебную комедию и приговорить мужа к смерти.

– Но как это сделать? Я же говорю вам, что ему дают дело лишь на короткое время...

– А ваш экземпляр?

– Мой?.. Но ведь и я могу пользоваться им лишь в служебном порядке. Выносить материалы из здания не полагается...

– Вас обыскивают?

– Нет... Но даже если я и вынесу, предположим, обвинительный акт в портфеле, то как мне оправдаться потом в его исчезновении? Нет, это совершенно невозможно! За такое должностное преступление меня могут казнить.

– Понимаю, – она кивнула и поднялась с табуретки. – Надо что-то придумать... Я кое с кем посоветуюсь и приду к вам завтра, доктор Рёттер, или послезавтра. Я позвоню.

– Пожалуйста, фрау Тельман. Располагайте мной. Я всегда вам рад. Мы обязательно должны что-то придумать и спасти его от эшафота... Но похитить обвинительный акт – решительно нельзя. Немыслимо.

– До свидания, доктор Рёттер.

– Всего хорошего, фрау Тельман. Позвольте, я открою вам дверь.

Обитая черным дерматином дверь бесшумно закрылась. Роза постояла немного, сосредоточенно глядя под ноги на желтые и красные плитки, рассеянно скользнула взглядом по черным готическим буквам, глубоко врезанным в позеленевшую бронзу: "Д-р Фридрих Рёттер", и стала медленно спускаться.

Срочно нужно было повидаться с Гербертом. Но в условленный день он не явился, а телефон молчал.

Глава 34

БЕЛЬГИЙСКАЯ ГРАНИЦА

При переходе бельгийской границы Герберта задержала французская полиция. Его допрашивали низенький толстощекий инспектор сюрте женераль и какой-то тип в штатском, судя по выправке, офицер. Герберт решил, что он контрразведчик. Очевидно, французы принимали его за крупную международную птицу, если даже военная разведка проявила к нему интерес. Впрочем, все это были только догадки. Он мог, конечно, сказать им всю правду, точнее некоторую ее часть, но что это даст? Задание будет провалено, а его, подозрительного немецкого эмигранта, все равно вышлют из страны. Кроме того, он не был уверен, что обо всем этом не станет известно в гестапо. Правда, таким образом, исключалась. Поэтому Герберт назвался швейцарским гражданином Эрихом Шенауэром, благо у него были такие документы.

– Хорошо, – сказал инспектор с румяными щечками. – Мы передадим вас швейцарским пограничникам.

– Воля ваша, – пожал плечами Герберт. – Только зачем высылать в Швейцарию человека, которому надо в Бельгию? Это не слишком логично.

– Вот как? – удивился штатский из Второго бюро. – Не потому ли, мосье, что ваши документы – великолепная липа?

– Нет, мосье, совсем по другой причине.

– Он еще позволяет себе острить, – с некоторым даже одобрением заметил штатский.

– Стреляный, – уважительно отозвался инспектор. – Только мы и не таких раскалывали. На кого работаете?

– Преимущественно на себя, мосье, и на Швейцарскую конфедерацию, которая отбирает большой процент моих доходов. Налоги, знаете ли...

– Нам известно, что вы агент гестапо, – покусывая серебряный карандашик, сказал штатский. – Советую вам во всем сознаться. С каким заданием вы были посланы во Францию?

– Любой ценой перейти франко-бельгийскую границу.

– Пошути у меня, пошути! – радостно осклабился инспектор, потирая красные волосатые руки. – Мы тоже сейчас пошутим с тобой. – Он недвусмысленно сжал кулаки.

– Что у него в портфеле? – спросил штатский.

– Доллары, франки, рейхсмарки. Всего на сумму десять тысяч франков.

– Фальшивые?

– Я бы не сказал, – ухмыльнулся инспектор.

– Это становится смешно, мосье, – Герберт махнул рукой, изобразив при этом крайнюю усталость. – Если вы хотите остаться при своем мнении, к чему тогда утомительный допрос? Если же вам интересна моя скромная особа, то, ради бога, поверьте мне. Я же готов вам все рассказать. Спрашивайте, мосье!

– У вас немецкий акцент, – констатировал штатский.

– Без сомнения, – с готовностью ответил Герберт. – Я швейцарец.

– Из Цюриха? – ехидно спросил инспектор.

– Из Цюриха.

– Но акцент у вас явно берлинский, – не отставал штатский. – Вы бывали в Берлине? – он отложил карандашик и, раскрыв какую-то папку, уткнулся в нее.

– Неоднократно! – ответил Герберт и подивился тому, насколько все же однообразны полицейские штучки.

– И были бы, наверное, не прочь попасть опять? Как вы посмотрите, если мы передадим вас немецким пограничникам? – коротышка инспектор явно не терял жизнерадостности.

– Я уже сказал вам, мосье, что предпочитаю все же бельгийских. У меня в Брюсселе дела.

– Не волнуйтесь, – подмигнул ему инспектор. – Немцам мы вас не передадим. Нам не желательно, чтобы вы ржали у себя в Берлине над дуростью французской полиции.

– Что вы, комиссар, у меня самое высокое мнение о сюрте женераль!

– Откуда вы прибыли во Францию?

– Из Швейцарии. В моем паспорте есть пометка.

– Где получали визу?

– У французского консула в Люцерне.

– Его фамилия? – включился в допрос штатский, медленно поднимая глаза от папки.

– Понятия не имею.

– Кого вы знаете во Франции?

– Очень многих.

– Фамилии?

– Все?

– Не валяй дурака. Все! – перебил его инспектор. – Кто может подтвердить, что ты действительно тот, за кого себя выдаешь?

– Мосье Виктор Леблен, нотариус. Его адрес: Париж, улица Клиши, 29.

Герберт был готов к подобному вопросу. Мосье Леблен и существовал именно на такой крайний случай. Однако теперь, когда вопрос был задан и оба полицейских буквально впились в Герберта глазами, он помедлил и сделал вид, что раздумывает. – Я бы мог назвать вам и других столь же уважаемых лиц, но боюсь, что это может повредить моей репутации. Все-таки я солидный коммерсант. – Он улыбнулся и довольно нахально подмигнул инспектору.

– А вы, часом, не контрабандист? – спросил тот, схватывая все на лету.

– Эх, мосье. Все это, как сказал бессмертный Шекспир, слова, слова, слова... С чем вы меня взяли? С жалкой пачкой франков в портфеле? И уже фальшивомонетчик, контрабандист! Нет, я слишком люблю прекрасную Францию, чтобы поверить в вашу искренность. Ведь вы шутите надо мной, мосье? Не так ли?

– Птицу видно по полету! – вновь восхитился инспектор. – Стреляный!

– Доллары. Рейхсмарки, – уточнил штатский.

– Подлинные доллары и подлинные марки, – возразил Герберт.

– Предположим, – уступил штатский и вдруг зевнул.

– Это свободно конвертируемая валюта, – как бы вскользь заметил Герберт.

– Для чего вам столько наличных денег?

– Мелкие дорожные расходы, – пренебрежительно махнул рукой Герберт. Терпеть не могу аккредитивов.

– На вашем пиджаке ярлыки брюссельского портного. Вы уже бывали в Бельгии? – штатский совсем раззевался. Он даже рот рукой прикрыл.

На этом-то я и погорю, похолодел Герберт, лихорадочно придумывая подходящий ответ. Старая система дала течь.

Старая система действительно дала течь. Готовясь к переходу границы, Герберт, как правило, надевал одежду, изготовленную в той стране, куда стремился попасть. Если, конечно, у него были там сменные комплекты. Вот и теперь он собирался по приезде в Брюссель забрать в камере хранения портфель с потрепанным барахлом голландского моряка, чтобы переодеться уже в порту. Но сейчас у системы вскрылись ускользнувшие от него, но тем не менее смертельные слабости. Сейчас опережение событий, весьма уместное при успешном переходе границы, грозило ему провалом.

– Что же вы не отвечаете? – штатский, наконец, перестал зевать.

– Стараюсь не мешать вам скучать, – учтиво и чуть-чуть нагло улыбнулся Герберт. – Если Французской Республике будет угодно послать запрос по поводу Эриха Шенауэра в Брюссель, то, возможно, в ответе на него будет сказано, что оный Шенауэр больше бельгиец, чем швейцарец. Что вам от меня нужно, наконец? – он проявил явное раздражение. – Я дал вам адрес для справок в Париже, могу дать аналогичные адреса в Лионе, Марселе, Бордо или Перпиньяне. – Он остановился, потому что явно хватил через край. – Если же вас больше интересуют ярлыки на моем пиджаке или метки на кальсонах, то к вашим услугам самые именитые граждане Брюсселя и Льежа. Можете справиться обо мне в Швейцарии. Чего вы хотите, наконец?

– Швейцарское посольство о вас знает?

– Не думаю. Я не обращался в посольство. Не ожидал, простите, что мне это может понадобиться. Но как швейцарский гражданин я даже настаиваю теперь на встрече с консулом. Могу ли я сказать ему, в чем меня обвиняют?

– Благородное негодование разыгрывает, – инспектор сморщил нос и, хитро поблескивая черными маслянистыми глазками, спросил: – Немцы тоже могут дать вам блестящие аттестации?

– Не ручаюсь, – покачал головой Герберт. – Там, знаете ли, все с ума посходили. Нормальному человеку, вольнолюбивому европейцу стало трудненько... Но, я вижу, у вас начинается та же болезнь.

– Вы про что это? – брезгливо осведомился штатский.

– Про наше с вами приятное времяпрепровождение. Никогда, знаете ли, не встречал затруднений со стороны полиции.

– Глядя на вас, я бы этого не сказал, – усмехнулся инспектор. – У вас все задатки международного афериста.

– В самом деле? – Герберт выказал преувеличенное удивление. – Вот уж не думал. Ну и глаз у вас, инспектор: что ни выстрел, то наповал! Сначала шпион, теперь – аферист. – Он уже успокоился по поводу этих проклятых брюссельских меток. Допрос шел теперь по нужной колее. На их запрос из Парижа ответят, что мосье Шенауэр, хотя и замешан в биржевых спекуляциях и хорошо известен в игорных домах, является личностью вполне благонадежной. И этим он будет обязан королю рулетки!

Какой неожиданный поворот, подумал Герберт. Как нельзя зарекаться и с тупым видом твердить избитые истины, годные только для благонравных буржуйских сынков.

– Ладно, Шенауэр! – комиссар раскурил остывший с краю пепельницы огрызок сигары. – Будь спокоен, мы все проверим. И плохо тебе будет, если ты соврал. Ой, плохо...

Тип в штатском только шмыгнул носом и молча вышел из комнаты.

– Скажите, комиссар, – осведомился Герберт. – У вас обычно кормят арестованных?

– Вам принесут обед, я распоряжусь. Если хотите, можете заказать что-нибудь в ресторане, разумеется за свой счет.

– Могу я рассчитывать на мои деньги?

– Разумеется. Мы оплатим ваши расходы из конфискованной суммы.

– Конфискованной?

– Подпавшей под арест, – поправился комиссар. – Играете на нашем демократизме? В Германии, небось, с вами так бы не церемонились.

– Конечно. Именно по этой причине я и порвал всякие связи с Германией. Этот их фюрер мне не очень-то симпатичен, комиссар... А что за кухня в вашем ресторане?

– Вполне приличная. Сегодня у них заяц с краснокочанной капустой и матлот из угрей.

– А вина?

– Рекомендую взять божоле.

– Обязательно спрошу полбутылки. Не согласитесь ли отобедать вместе?

– Нет. Благодарю вас.

– А после окончательного выяснения моей личности и полного восстановления невиновности?

– Там видно будет, – и он вызвал двух жандармов – отвести Герберта обратно в караулку.

– Закуривайте, мосье Шенауэр, – предложил на прощание комиссар и протянул Герберту золотистую полированную сигаретницу.

– А, отпечатки пальцев! – лениво потянулся Герберт. – Это можно. – И добросовестно прижал пятерню к металлическому зеркалу.

"Вот я и засветился!" – подумал он.

Глава 35

СОВЕЩАНИЕ В МИНИСТЕРСТВЕ ЮСТИЦИИ

Секретное совещание о подготовке показательного процесса над транспортным рабочим и бывшим депутатом рейхстага от запрещенной ныне Коммунистической партии Эрнстом Тельманом близилось к концу. На заключительном заседании, состоявшемся в конференц-зале министерства юстиции, председательствовал министериаль-директор Кроне.

К р о н е: А сейчас, господа, я считаю целесообразным выслушать компетентное мнение представителя прокуратуры. Мы должны отдавать себе полный отчет в реальных возможностях того или иного государственного института. Отбросив в сторону эмоции, которые могут лишь повредить делу, нам надлежит установить истинную картину того, что происходит и, главное, может произойти. Как показал обмен мнениями, нам вряд ли удастся прийти к единогласию. Но это, полагаю, отнюдь не обязательно. Конечные выводы будут делать лица, наделенные большей властью и, следовательно, обладающие большим кругозором. Нашу же задачу я вижу в том, чтобы дать всестороннее освещение проблемы и, быть может, выработать некоторые рекомендации. Все это, надеюсь, облегчит принятие ответственного решения. Прошу вас, господин доктор Бриннер, ознакомить участников совещания с юридическим аспектом вопроса.

Б р и н н е р: Господин министериаль-директор, господа! Я уже имел честь сообщить вам, что следствие по делу Тельмана было закончено еще 28 декабря 1934 года. С обвинительным актом вы знакомы, поэтому я ограничусь комментариями о возможном исходе процесса. Как вам известно, господа, Тельману инкриминируются преступления, предусмотренные параграфами 83, 85, 73 имперского свода законов. Максимальное наказание по этим статьям не превышает пятнадцати лет тюремного заключения. И это наилучший исход. Мы не можем не учитывать, что защита противопоставит требованию прокурора свои контрдоводы. Таким образом, вполне вероятно, что Тельман отделается лишь несколькими годами лишения свободы. Если учесть еще и зачет предварительного заключения, то воспитательная и пропагандистская сила такого приговора будет равна нулю. Я представляю себе момент, когда судья объявляет приговор, из которого явствует, что государственному преступнику Тельману остается провести в тюрьме еще каких-нибудь пять-семь лет, после чего он выйдет на свободу... Я разделяю ваше возмущение, господа, такой приговор был бы равнозначен победе Тельмана. Но я вынужден заявить с этой высокой трибуны, что применить смертную казнь или же пожизненное заключение в данном случае юридически невозможно. Улики, которыми располагает обвинение, заключаются преимущественно в печатных статьях и стенографических дубликатах выступлений обвиняемого. Таковы факты, мы обязаны смотреть им в глаза. Какие будут вопросы, господа?

З и б е р т (от государственной тайной полиции): В какие сроки может быть проведен процесс?

Б р и н н е р: Процесс можно начать через восемь недель после передачи обвинительного заключения в народный суд. Слушание дела вряд ли займет более двух недель.

З и б е р т: Итого, будем считать, три месяца... Как это отразится на международной обстановке, которая к тому времени сложится?

К р о н е: Как вы полагаете, доктор Гизевиус?

Г и з е в и у с (от министерства внутренних дел): Я внимательно выслушал все мнения, господа, и постепенно пришел к заключению, что от процесса следует отказаться. Особенно убедило меня в этом лаконичное и четкое выступление коллеги Бриннера. Прокуратура проделала титаническую работу и ждет естественного ее завершения. Но что это нам обещает? Вы сами слышали, господа: несколько лет заключения. Озабоченность штурмбанфюрера Зиберта совершенно оправданна. Пять лет тюрьмы для Тельмана не окупят весьма реальных осложнений внешнеполитического и внутреннего характера. На суде вряд ли удастся вскрыть во всей их отвратительной полноте факты подрывной деятельности коммунистов. Более того, может поколебаться мнение о коммунистической опасности, если даже коммунистический лидер отделается пятнадцатью годами. С действительной опасностью разве борются столь либеральными методами? Левые зарубежные круги, безусловно, используют суд для антигерманской пропаганды. Процесс вызовет недовольство не только за рубежом, но и внутри страны, где Тельман еще достаточно популярен среди части рабочих.

З и б е р т: Среди ничтожной части!

Г и з е в и у с: Согласен: среди незначительной части. Но мягкий приговор, я уверен, эту незначительную часть увеличит. Люди будут недоумевать: "Неужели это все, что инкриминируется председателю КПГ?"

З и б е р т: Это говорит не о том, что не нужен процесс, а лишь о том, что непедагогичен мягкий приговор.

Г и з е в и у с: Позволю себе не согласиться с господином Зибертом. Смертный приговор был бы здесь совершенно неуместен. Коммунисты только и ждут, чтобы зачислить своего лидера в разряд мучеников. Мученики опасны, господа. Избавьте нас от страстей по Тельману! С точки зрения министерства внутренних дел, существуют иные, более приемлемые возможности обезвредить Тельмана. Если называть вещи своими именами, то я могу сказать, что нам не следует подыгрывать противнику. Даже наши враги за границей понимают, что Новая Германия не может позволить себе освободить лидера коммунистов. Смею уверить вас, господа, от нас этого и не ждут. Не будем же дарить им этот процесс в качестве пасхального гостинца.

К р о н е: Что думает по этому поводу министерство пропаганды?

Б а й д е (от министерства пропаганды): Вопрос о Тельмане – сложный вопрос. Это дело первостатейной государственной важности. Министериаль-директор Кроне прав, говоря, что мы должны лишь облегчить принятие решения на более высоком уровне. Для вас, господа, не секрет, что окончательное решение примет сам фюрер. Что касается меня, то я целиком согласен с господином Бриннером.

Х е л л е р (от государственной тайной полиции): Я разделяю мнение господина Гизевиуса. За границей проявляют слишком большой интерес ко всему, что касается лидера КПГ. Процесс над ним только даст лишний повод еврейско-марксистской пропаганде развернуть очередную ожесточенную кампанию против нас. Если юристы не могут обещать нам благоприятное для дела национал-срциализма решение, то мы просто обязаны изыскать другие методы обезвредить Тельмана.

З и б е р т: Было бы целесообразно передать Тельмана в одно из воспитательных учреждений СС.

Б а й д е: Мнение это ваше личное, штурмбанфюрер, или же всей тайной полиции? Что думает штандартенфюрер Хеллер?

Х е л л е р: Это можно было бы рассмотреть, как один из методов, о которых я говорил.

К р о н е: Какие будут предложения, господа?

Т а у б е р (от министерства пропаганды): Я стою за немедленное проведение процесса.

Д и в е р г е (от министерства иностранных дел): Я тоже. Затягивание только сыграло бы на руку врагам рейха.

К р о н е: Если я вас правильно понял, господин Диверге, то министерство иностранных дел считает, что отсрочка процесса больше вредит внешнеполитическим интересам страны, чем его проведение?

Д и в е р г е: Да, я так считаю.

Ф о н Б ю л о в-Ш в а н т е (министерство иностранных дел): Поймите, господа, бесконечное откладывание процесса дает возможность крупным иностранным юристам и авторитетным органам печати, с которыми мы не можем не считаться, лишний раз выступить против нас. Но надо подумать и о том, что этот процесс нам даст. Дело Тельмана, мне кажется, следует разобрать без особого шума. Доктор Бриннер говорил здесь о возможных демаршах защиты. Это обязательно?