Текст книги "Секретный узник"

Автор книги: Еремей Парнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 25 страниц)

Глава 27

ВСТРЕЧА В ГЕСТАПО

– Вам надо зайти к следователю Брауне, – сказал дежурный, когда Роза пришла в Моабит на очередное свидание.

Она так и знала, так и предчувствовала, что ей не дадут свидания. Когда же дежурный, услышав ее фамилию, уткнулся в бумаги, тоскливое и неотвязное предчувствие перешло в уверенность. Впрочем, ей ведь еще прямо не отказали. Ах, все это беспокойные домыслы.

Она сразу же нашла нужную комнату и тихо постучала. Но никто не отозвался. Тогда она осторожно толкнула дверь и заглянула внутрь.

За столом сидел человек с глубокими залысинами на лбу и писал.

– Простите, – сказала Роза. – Мне нужен господин следователь Брауне.

– Я Брауне, – он поднял голову и внимательно посмотрел на нее. – Чем могу служить?

– Моя фамилия Тельман. Мне сказали, что... Мне не дали свидания с мужем и велели обратиться к вам.

– Вот как? – его крохотные колючие зрачки еще более сузились. – Зачем же ко мне? Вам разве не сказали, что свидание состояться не может?

– Нет, не сказали, – Роза прошла к столу. – Почему же не может?

– Я не уполномочен обсуждать с вами этот вопрос. Свидания временно отменяются. Вам должны были об этом сказать.

– Мне не сказали. Могу я сесть? – она положила, руку на деревянную спинку стула.

– Да, конечно, пожалуйста... – он слегка привстал. – Я уже все вам сказал. Свидания не будет.

– Я поняла. Мне хочется знать почему.

Следователь молча пожал плечами.

– Я не уйду отсюда. – Роза поудобнее устроилась на жестком стуле. – Я хочу знать, что с мужем. Я хочу его, видеть.

Брауне нахмурился, но ничего не ответил.

– Вас выведут силой, – наконец сказал он и подвинул к себе папку.

– Хорошо, – кивнула Роза. – Пусть будет силой. Сама я не тронусь с места.

Следователь побарабанил пальцами по столу и, видимо, приняв какое-то решение, стал собирать бумаги. Он аккуратно сложил их в ящик и запер.

– Побудьте, здесь, я позвоню по поводу вас, – сказал он и вышел, прикрыв дверь.

Напряженно прислушиваясь. Роза уловила за Стеной звяканье телефонного диска. Следователь Звонил из соседней комнаты. Роза догадывалась куда, но слов не было слышно.

Брауне отсутствовал минут сорок.

– К сожалению, ничего не вышло, – сказал он, внезапно появляясь в дверях. – Нужных лиц не оказалось на месте.

– Я подожду, – отозвалась Роза.

– Возможно, сегодня мне вообще не удастся никуда дозвониться. Приходите завтра в это же время.

– Нет. Отсюда я никуда не уйду.

Следователь потоптался в дверях, что-то пробурчал и опять ушел в соседнюю комнату. Диск за стеной снова затренькал.

На этот раз он не возвращался больше часа. Сколько Роза ни прислушивалась, ничего слышно не было. Только в коридоре время от времени раздавались шаги. Возможно, Брауне не было уже в соседней комнате, он куда-то ушел.

Но что ей оставалось делать? Только ждать. И она ждала. День за окном поскучнел, и в комнате стало сумрачно. Со стороны тюремных корпусов доносился приглушенный гул. Впрочем, это могла шуметь и улица. Скорее всего, так оно и было, потому что монотонный шорох изредка прерывался звонками трамваев и утробными сигналами "хорьхов".

– Вы еще здесь? – удивленно спросил Брауне, появляясь в дверях. Глядя на его порозовевшие щеки и чуть замаслившиеся глаза. Роза подумала, что он только что откушал. – Я думал, вы не дождались меня, – сказал он, зажигая сигарету.

– Дождалась.

– Но обрадовать вас мне нечем, – он сел на свое место и закашлялся. Потом легонько развеял рукой дым. – Не дозвонился. И вообще уже день кончается. Даже если ответ будет благоприятным, свидания все равно сегодня не дадут. Приходите завтра.

– Пока я не узнаю, что с моим мужем...

– Да, да, слышал уже, – ухмыляясь, перебил ее следователь. – Вы отсюда не уйдете. – Он икнул. Запахло водкой, и Роза отвернулась. Ладно... Попробую еще звякнуть.

На этот раз он действительно пытался дозвониться. Роза слышала, как несколько раз со звоном падала на рычаг трубка. В кабинете быстро темнело. Позеленевшее небо за окном пылало хмурыми малиновыми разводами. Скоро стало настолько темно, что Роза перестала различать стрелки и цифры на своих часиках.

Когда наконец явился Брауне и включил свет, было уже около девяти.

– Вы увидите мужа. – Он устало вздохнул и присел на край стола. – И вы, и он одинаково виноваты в том, что администрация ужесточила режим. Как, видите, я сделал все что мог, и вы получите свидание... – Он надул щеки и шумно выпустил воздух. – Надо идти друг другу навстречу, фрау Тельман. Оставьте свое упрямство и мужу посоветуйте быть более сговорчивым. Ясно? Тогда не будет никаких неприятностей.

– Я не понимаю вас, – Роза оправила на коленях юбку и встала.

– Понимаете! Прекрасно вы все понимаете! Просто делаете вид... Одним Словом, фрау Тельман, могу вам по-дружески посоветовать: поменьше шума. Вы поняли меня? Поменьше шума! Если бы не постоянное вмешательство, если бы не гнусное подстрекательство из-за границы, Тельман давно уже был бы на свободе. Имейте это в виду.

– Свидание будет где всегда? – Роза кивнула направо, где должна была находиться комната для свиданий.

– Нет, – следователь отвернулся к окну, в синей тьме которого отразилось его несколько одутловатое лицо, озаренное светом электрической лампочки под потолком. – Ступайте на Принц-Альбрехтштрассе. Он будет там, – следователь забарабанил пальцами по стеклу и, фальшивя, стал насвистывать гогенфридбергский марш.

– До свидания, – сказала Роза и пошла на Принц-Альбрехтштрассе.

В здании гестапо она сразу заметила, что все уже знают, кто она и зачем пришла. Молодой штурмфюрер молча указал ей видневшуюся в конце коридора лестницу и прошел вперед. Она последовала за ним. На лестнице их дожидался еще один эсэсовец. Он оглядел ее с ног до головы, но тоже ни о чем не спросил. Когда Роза вслед за штурмфюрером поднялась на половину пролета, он тоже стал медленно подниматься.

Роза молча усмехнулась. Ее конвоировали, как важного заключенного, по всем правилам.

Подниматься пришлось высоко – на самый верхний этаж. Эсэсовцы впустили ее в просторную комнату, где стояли большой кожаный диван и несколько кресел. Не успела она оглядеться, как дверь раскрылась и еще два офицера в черных мундирах ввели Тельмана.

Она рванулась к нему, но вдруг остановилась, вся еще устремленная вперед, с протянутыми руками, искаженными в молчаливом выкрике губами.

– Эрнст, что с тобой сделали! – не то действительно выкрикнула, не то беззвучно выдохнула она.

На Тельмана страшно было смотреть. Лицо у него распухло и приобрело желто-лиловый оттенок. Глаза казались залитыми кровью. Вымученная улыбка открывала пустые, совершенно стариковские десны. Из-за выбитых зубов нижняя губа ушла в глубокую складку. Одежда на нем обвисла, и весь он осунулся и постарел на много лет. Это был другой, совсем другой человек. Только в глазах мелькнуло что-то знакомое, что-то бесконечно родное. Но тут же исчезло за кровавой сеткой белков.

– Что с тобой сделали, Эрнст! Что сделали!

Вперед выскочил гестаповец. Он затопал на нее ногами и что-то выкрикнул. По его погону и листьям на петлицах Роза поняла, что перед ней важный чин. Чего он хочет от нее? Она воспринимала происходящее отдаленным краем сознания. Все это было очень и очень далеко, почти ее не касалось. Расширенными глазами она все смотрела и смотрела на Эрнста.

Вот он подошел к креслу, попытался присесть. Вот его передернула судорога боли, и он, пошатнувшись, выпрямился. Она видела, она всем существом своим чувствовала, как ему больно, но еще не осознавала, что она не может сесть, и не понимала, почему не может.

Только потом, когда закончилось это страшное и короткое свидание, явления встали на свои места, и она все поняла. Позже она догадалась, что гестаповец с генеральскими нашивками и был, вернее всего, тот самый Гиринг, о котором она уже столько слышала от берлинских друзей.

Но сейчас она еще не могла понять, чего хочет от нее этот человек.

– Успокойтесь! Немедленно успокойтесь! Или я верну его в камеру и вы больше некогда его не увидите!

– Нет-нет, – она покачала головой, уже улавливая страшную, неумолимую связь между этим человеком и Эрнстом, но еще далекая от того, чтобы узнать в лицо, хотя и никогда его прежде не видела, одного из самых знаменитых гестаповских истязателей. – Нет-нет, – сказала она, глотая слезы, уже пробудившаяся и, как всегда, настороженная, умудренная своей неизбывной горечью. – Я не буду.

Тельман кивнул ей. И этот родной, такой знакомый ей жест вновь заставил всмотреться в измученное, так изменившееся лицо мужа. И она все поняла, все прочитала в его опухших, кровью набрякших глазах.

Ему так важно, так необходимо видеть ее! Она должна успокоиться и стать холодной и мудрой, чтобы все увидеть и понять, иначе прервется и эта хрупкая его связь с миром. Ему так много нужно узнать у нее, так много рассказать ей и – это главное – тем, другим, которые тоже многого ожидают от их встречи, что она просто не имеет права быть слабой, терять драгоценные секунды даже на борьбу со своей слабостью.

– Это в порядке вещей. Не бойся. – Тельман даже не прошептал, он едва выдохнул эти слова.

Но высокопоставленный гестаповец все же услышал их или, быть может, что-то заподозрил.

– Что вы говорите? Вам плохо здесь, у нас? – он быстро встал между ними и, подобно потревоженному пресмыкающемуся, стал выбрасывать голову влево и вправо, недоверчиво ловя их взгляды, вслушиваясь в их едва-внятный шепот, который скорее всего просто мерещился ему.

Задыхаясь от волнения. Роза сделала шаг вперед. Она уже вполне владела собой, хотя и видела еще острее нависшую над Эрнстом опасность.

– Что вы сделали с моим мужем? – очень спокойно спросила она, переводя взгляд с Тельмана на гестаповского начальника. – Вы посмотрите, как он выглядит!

– Если вы будете говорить только об этом, я закончу свидание.

– О чем же мне говорить? – она закусила нижнюю губу, чтобы унять внезапную дрожь подбородка. Говорить она была уже не в силах. Она ничего не могла с собой поделать. Ничего.

– Передай привет тестю. Надеюсь когда-нибудь увидеть его, – быстро сказал Тельман, и непривычный, шамкающий голос его еще больнее резанул ее по сердцу. – Как там Ирма?

Она закивала часто-часто, покусывая губы и морща нос. Он все понял и напрягся в ожидании, но она не заплакала. Прерывисто вздохнула, проглотила слюну и еще раз кивнула ему.

– Они помнят тебя, – сказала она. – Они тебя любят и ждут.

– Я знаю.

– У тебя много друзей.

– Да, Роза. Очень хотелось бы повидать Ирму.

– Она пишет тебе каждый день.

– Спасибо. Мне передают ее письма, – он улыбнулся, не разжимая губ. Но все же хотелось бы повидать, какая она стала. Возьми ее в следующий раз с собой. Может быть, ей разрешат повидать меня.

Она поняла, что о связи он уже все знает и без нее. Он просто хотел видеть дочь – вот и все. И еще она поняла, что без ее регулярных встреч с ним никакая связь не сможет быть полной и действенной.

– Поправляйся, – она резко повернулась и посмотрела гестаповцу прямо в глаза. – Я хочу, чтобы в следующий раз ты был таким же, как раньше, чтобы я могла узнать тебя.

– Все, – сказал гестаповец. – Уведите заключенного.

Глава 28

ВАРИАНТЫ

Роза ожидала Герберта в небольшом летнем кафе Тиргартеиа. Сегодня она попетляла по городу. Ездила в метро и надземке, несколько раз пересаживаясь с поезда на поезд. И все же на одной из станций кольца она поймала чей-то взгляд. Медленно, словно полностью погруженная в свои мысли, оглядела перрон: никто на нее не смотрел. Когда подошел поезд, она, будто у нее лопнула подвязка, отошла к стене и нагнулась. Но разве эта чисто женская тревога не могла оказаться ложной? Она резко выпрямилась и, как полагается в таких случаях, оглянулась. Все, кто был на этой стороне перрона, уже вошли в вагоны. Двери электрички сомкнулись, и Роза осталась одна. Что же делать, она просто не успела. В ожидании следующего поезда она перешла на другую сторону. Постаралась запомнить всех, кто стоял там, благо это было нетрудно. Пожилой господии в тирольской шляпе с петушиным пером, женщина с коляской (она не в счет), девушка в форме трамвайного кондуктора, два подростка из "гитлерюгенда" в коротких штанах, летчик "люфтганзы", ефрейтор, старушка с маленькой девочкой, мужчина с национал-социалистским партийным значком, две смешливые гимназистки, уплетающие мороженое, старичок в егерском костюме, высокий молодой человек с футляром для чертежей – вот, собственно, и все. Когда подошел поезд, все они преспокойно вошли в вагоны. Роза посмотрела на свои часики, покачала головой, вздохнула и пошла к выходу. Что ж, она просто не дождалась кого-то и вот уходит. Конечно, она уже не в том возрасте, когда назначают свидания на остановках. Но ведь всякое бывает...

Потом она долго бродила по дорожкам и аллеям Тиргартена, где сравнительно легко обнаружить, есть за тобой слежка или же нет. Хвоста не было.

Точно в условленное время она вошла в кафе и села за столик лицом ко входу. Вспомнив смешливых девиц на остановке, попросила мороженого с орехами. Не успел кельнер поставить перед ней затуманенную мельхиоровую вазочку и стакан воды, как вошел Герберт.

Он не стал изображать удивления по поводу неожиданной встречи и направился прямо к ее столику. Правильно, мысленно одобрила его Роза, слишком уж мало здесь людей.

– Привет, тетя Мария, – весело поздоровался он и, сняв кепку, сел рядом с ней. – Я не опоздал?

– Нет, племянничек, – буркнула она, но тут же тихо рассмеялась. – А я-то, старая дура, ждала кавалера. Как дела?

– Хорошо! – кивнул Герберт и сделал кельнеру знак подойти. – Мне, пожалуйста, кофе с молоком и бутерброд с колбасой.

– Что нового? – спросила Роза, когда кельнер отошел.

– Потом. Сначала давай ты. Как Старик?

– Я была у него в среду. Слава богу, что он опять в Моабите, а не в гестаповском аду. На свидании присутствовал старый вахмистр. Это первый случай, когда не дежурил гестаповец...

Появился кельнер с подносом, на котором стояли кофейник, молочник, чашечка с блюдцем и тарелка с большим бутербродом.

– А пионы у нас захирели, – вздохнула Роза. – Ганс говорит, что им нужна особая подкормка. Ты не мог бы узнать у вашего садовника, какая именно?

– Постараюсь, – Герберт положил в чашку два куска сахару, налил кофе. – Дай-ка я все-таки малость подзаправлюсь, тетя Мария, а потом мы с тобой немного погуляем.

Больше они о деле не говорили.

Лишь потом, когда вышли из кафе и, побродив немного, нашли уединенную скамейку, Роза продолжила прерванный рассказ:

– Он, будто вахмистра и не было, прямо сказал: "Гиринг и еще несколько эсэсовских бандитов избивали меня плеткой из гиппопотамовой кожи, пока я не упал без сознания. Тогда меня стали бить ногами. Они хотели узнать, где мои товарищи по работе, где ведущие деятели партии". Вахмистр разволновался, запричитал, чуть на колени не упал. Все время просил: "Замолчите! Ради всего святого, замолчите! Если кто-нибудь узнает, меня тоже посадят". Но он ему на это сказал: "Вы, старые вахмистры, прослужили здесь более двадцати пяти лет, и вам тоже надо знать: о том, что здесь происходит, молчать нельзя"; Больше старый служака нам не мешал.

– О том, что произошло на том допросе, знает уже весь мир. Больше его не били?

– Как будто бы нет. Но допрашивали по восемь – десять часов подряд с перерывами в несколько дней. Конечно, они ничего от него не добились. На прошлой неделе его под усиленной охраной отвезли назад, в следственную тюрьму Моабит. По дороге они ему пригрозили: "Если расскажешь на суде, что тебя пытали, замолчишь навеки. Уж это-то мы тебе обещаем! Живым ты от нас не уйдешь!" Он рассказывал об этом с мукой и негодованием. "Страшно подумать, – сказал он, – как далеко это все зашло. Худшие элементы нашего народа, звери, подонки человечества держат в руках власть, и беззащитные люди подвергаются пыткам, их засекают плетьми до смерти только потому, что они борются против войны и фашизма, потому что они любят свой народ".

– Что он спрашивал?

– Прежде всего спросил, как поживает "отец".

– Понятно. На следующей встрече можешь сказать ему, что создан второй центр, в Праге. Ты знаешь, как сказать, товарищ Мария. Передай ему, что в своих думах мы всегда вместе с ним. Все, что становится известно о его великой борьбе, сразу же направляется руководству партии и Димитрову – в Москву, в Исполком Коминтерна.

– Передам. Это будет ему большой поддержкой.

– Эти слова можешь передать ему только ты:

– Я понимаю, Герберт. Это слова партии.

– Да. Он о чем-нибудь просил?

– Он хочет, чтобы я выяснила, что обнаружили гестаповцы на конспиративной квартире, где он был арестован. Это очень важно для предстоящего процесса. Если, к примеру, они нашли рацию, я должна буду зачеркнуть какое-нибудь слово в письме, а если все окажется в порядке, мне надо написать; "Дни стали увеличиваться, что позволяет сэкономить немного денег". А тебе он велел передать, что "Малый дом партии" провален.

– Мы знаем, что явочная квартира обнаружена и гестапо произвело аресты. Новая цепь уже действует. Что еще?

– Остальное ты уже знаешь. Меня он предупреждал, что за мной по пятам ходят шпики, а за гамбургской квартирой постоянно наблюдают.

– Как идет подготовка к процессу?

– Он интересуется, в каком положении дело. Если перспективы плохи, надо написать в следующем письме: "Ольга заболела", а если в общем благоприятные – "Надеемся на самое лучшее". Это все.

– Хорошо. О конспиративной квартире мы все выясним. По поводу процесса нам, вероятно, надо будет еще встретиться, обменяться сведениями. Теперь слушай, что известно мне... Через одного надзирателя он сообщил нам, кто из тюремных служащих, за определенное вознаграждение, возьмется поддерживать с ним связь. Он просил прислать ему все партийные издания о едином фронте с рабочими социал-демократами.

– Его это очень волнует, Герберт.

– Через нашего человека я уже передал ему все материалы и получил от него записку. Пишет, чтоб я ждал посыльного с двумя пакетами для тебя. Пакеты не должны попасть в чужие руки, иначе это плохо для него кончится.

– А ваш человек надежен?

– Да. Мы уже пользовались его услугами. Разумеется, за хорошую плату. В записке так и сказано: "Хорошо заплатите этому человеку за его услуги". Так что жди от меня сигнала.

– Больше он ничего не пишет?

– Остальное для меня, инструкция. Теперь самое главное. В одном письме он проанализировал план побега.

– Он, как и ты, считает, что надо его доработать.

– Ты уже знаешь?

– Очень немного. На последней встрече он дал понять, что это крайне трудно.

– Да, он так и пишет. Еще он просит выяснить, где находятся выходные двери, свободен ли выход из его коридора на лестничную клетку, можно ли беспрепятственно подняться по лестнице наверх. Все это исключительно важно, иначе возможна ловушка. Он интересуется, нельзя ли провести операцию ночью. По некоторым причинам ночью было бы легче.

– А вариант прогулки?

В-принципе он-ему нравится, хотя и здесь кое-что неясно. На нашу просьбу сообщить все, что только можно, он ответил подробным планом. Обычно его выводят из камеры во двор налево, если стать лицом к входу в тюрьму. Как правило, за прогулкой наблюдает один человек. Это, конечно, удобно. Но никаких технических средств или, допустим, оружия держать у себя он не может: в камере беспрерывно обыски: Вот как обстоят дела... Среди надзирателей есть люди, симпатизирующие Компартии. Один эсэсовец из тюремной охраны сказал ему по секрету, что весь ночной караул состоит только из семи человек. Теперь понятно, почему он так заинтересовался ночным вариантом. Если охрана столь немногочисленна, то несколько крепких, хорошо вооруженных парней легко с ней справятся.

– Ты возвращаешься?

– Да. Завтра. Прежде чем на чем-то остановиться, мы должны все как следует обдумать. Его соображения, конечно, проанализируем в первую очередь. Ты тоже обсуди их вместе со своей группой.

– Сегодня же, Герберт. Письмо при тебе?

– Письмо, товарищ Мария, я выучил наизусть и сжег. При себе у меня никогда ничего не бывает. Поэтому слушай, что написал Старик, и запоминай. Он просит уточнить, верны ли полученные от эсэсовца сведения. "Если это верно, – пишет он, – то нас нужно обеспечить следующими ключами: от караульного помещения, ворот, и четвертого двора (моя камера находится в пятом дворе). Все эти дворы имеют отдельный выход на улицу; снабжены ли ворота секретной сигнализацией, мне неизвестно. Люди, которые будут нам содействовать в побеге из тюрьмы, должны взять с собой соответствующий корм для тюремных служебных собак. Новогодние или пасхальные ночи очень подходящи для этой операции. Не исключено, что упомянутый эсэсовец провокатор, однако мне представляется, что скорее он гонится за звонкой монетой. У него красивое лицо, черные волосы. Возраст приблизительно 28 30 лет. Носит штатские костюмы, одевается со вкусом. В последнее время стал надевать форменные эсэсовские брюки"... Запомнила, товарищ Мария?

– Запомнила.

– Как видишь, Старик ориентируется лучше всех нас. Вот почему я хочу поскорее ознакомить с его предложениями руководство.

– Понадобится много денег.

– Деньги я привез. Они уже у ваших. Группа пока разрабатывает вариант "прогулки"?

– Да. Я тоже говорила ему об этом плане. Нужно было видеть, как горели его глаза.

– Пусть группа продолжает подготовку. Если вариант "ночь" не окажется лучшим, остановимся на "прогулке". Вы сделаете самое главное, а остальное берем на себя мы, все вплоть до нелегальной квартиры в Польше. Все считают, что польскую границу перейти легче всего. Но главное, повторяю, возлагается на вас. Все нужно тщательно подготовить и организовать: людей, машины, документы, явки, пароли, эсэсовскую форму, наконец.

– Форма уже есть, достали в цейхгаузе.

– Прекрасно. Учти, что и для варианта "ночь" форма тоже понадобится.

– Я знаю... Мы не слишком долго сидим, Герберт?

– Ничего, есть еще немного времени. Расскажи мне все, что ты знаешь о подготовке процесса.

– Ничего нового пока нет. Вандшнейдер...

– С адвокатом я уже виделся.

– Тогда ты все знаешь не хуже меня.

– А как другие адвокаты? Старик очень настаивает на берлинце.

– Я написала письма, жду теперь ответа. Конечно, хорошо было бы иметь адвоката-берлинца. Это сильно облегчило бы дело. Они пока не препятствуют его встречам с защитником. Знаешь, Герберт, он очень хочет повидать Ирму.

– Еще бы!

– Не знаю только, разрешат ли... Тебе еще не пора, Герберт?

– Пора, Мария. Увидимся в будущий четверг в четырнадцать часов на Фридрих-Карлштрассе возле цветочного магазина. Знаешь?

– Знаю... Сколько стран ты за это время пройдешь...

– Много. Очень много, Мария. Рот фронт.

– Рот фронт, Герберт!

Глава 29

ОСТРОВ ФЕМАРН

Речь, с которой Папен выступил в Марбурге, не была согласована с Гитлером, и ее эффект поэтому оказался еще более сильным.

Гитлер знал, что его вице-канцлер олицетворяет могущественные круги промышленников, которые вручили ему канцлерский портфель. Именно они склонили к этому престарелого господина, который доживает свой век в имении Найдек. С ним, президентом Гинденбургом, отойдет скоро целая эпоха. Гитлер успел уверовать в то, что и все обломки ее постепенно зарастут могильной травой. Но вот ему опять напоминают об истинных хозяевах жизни тузах из "Клуба господ". Недреманное око в его министерском кабинете, свидетель бесконечных минут, которые выстоял фюрер и рейхсканцлер перед старым фельдмаршалом в тот первый, нестерпимо памятный день, когда, обливаясь потом в черном своем сюртуке, выслушал он унизительную отповедь. Да, Гинденбург тогда уперся... И все зачем? Чтобы уступить через несколько недель! Хозяева жизни хорошенько прижали старого осла...

Теперь они устами Папена вновь диктуют свою волю. От него, фюрера, требуют недвусмысленных доказательств, что в его лице они обрели именно того, кого желали. Он должен обеспечить им желаемую стабильность и покончить со всеми разговорами о "второй революции", о "социалистических" пунктах программы. Папен ясно сказал: пора кончать со всякой смутой.

Что ж, оно ведь и кстати. С Ремом, так или иначе, пришлось бы кончать. Хозяевам надоел шум. Они требуют порядка... Гитлер помнил все, что касалось Рема, и хорошее, и плохое. Помнил, кому вверил он штурмовые отряды, с чьей помощью свершил революцию, которую Папен смеет сейчас приписывать себе. "Мы осуществили..." Нет, господин Папен, революцию осуществили не вы! Это капитан Рем дал партии сильных и верных людей... Теперь они отстали от жизни и должны сойти на нет вместе со своим главарем. У нации должен быть только один вождь. Да, Гитлер ничего не забыл, ни того, как в двадцать пятом году Рем покинул его, вернув мандат на руководство СА, ни тех майских дней, когда движение, казалось, вот-вот развалится. С Ремом действительно пора кончать. И лучше, если "хозяева жизни" будут думать, что Гитлер пошел на это под их нажимом. Они не желают больше слышать пьяных угроз перерезать всех буржуев. Господин Папен сказал: "Кто угрожает гильотиной, первым попадет под ее нож".

Пусть так и будет. Пусть ножи заставят замолчать крикунов, угрожающих сытым господам гильотиной, длинные молчаливые ножи. Это будет лишь ступень, только этап истребительного пути среди грома и северного сияния. Воля неба провидится в том, что две стрелы Одина сошлись на Реме. И пусть "хозяева жизни" даже не догадываются, насколько совпали их устремления с тайным желанием Гитлера. Это, как у Вагнера, зов судьбы. Но берегитесь, господа: придет и ваш час. Протрубят и для вас трубы рока, ибо у нации может быть только один вождь. Надо развить обезлюживание.

И Гитлер решился. Гейдрих получил приказ разработать операцию. Вместе с Розенбергом Гитлер на личном самолете вылетел в Мюнхен, где находился Рем и его генералы. Геринг взял на себя Берлин.

В ночь на 30 июня в Висзее близ Мюнхена эсэсовский отряд захватил Рема. Начальник штаба был пьян. Его доставили в тюрьму изгаженного, и вид его был отвратителен. Он катался по полу, бился в истерике, хватая за сапоги стоящих над ним людей в черных мундирах. Он умолял, рыдая изрыгал хулу и проклятия, требовал немедленного свидания с фюрером. Потом его пристрелили...

Устранение верхушки СА было заранее запланированной акцией. Но оно послужило и сигналом к бесконтрольному террору. От убийц, которым государственная власть вместе с ножами вручает и индульгенции, нельзя ждать механического повиновения. Никто не смог бы, если бы и захотел, удержать их от сведения личных счетов в эту Варфоломеевскую ночь. Приказано было вырезать старую штурмовую гвардию, но "длинные ножи" достали и тех, чьими устами "хозяева жизни" так громко требовали кровавой чистки: аристократов, которых, видите ли, шокируют манеры штурмовиков. В том было и скрытое предупреждение, и чудовищно извращенная справедливость людоеда.

Только личным вмешательством престарелый рейхспрезидент Гинденбург спас от неминуемой смерти своего любимца Папена. Но квартира его была все же разгромлена, а его ближайший сотрудник Юнг, который так хорошо потрудился над "марбургской" речью, растерзан в клочья. Бывший рейхсканцлер, генерал фон Шлейхер, попытавшийся в 1932 году преградить фюреру путь к власти, бывший государственный комиссар Баварии Кар и многие им подобные важные господа разделили в эту ночь участь Юнга, приняли муку, которую готовили другим, – этим коричневым бандитам и горлопанам...

Грегор Штрассер – один из основателей партии, у которого Гиммлер ходил недавно в секретарях, тоже был убит в ту ночь. Заодно эсэсовцы вырезали и кое-кого из антифашистов.

Основное, таким образом, было сделано, и тузы могли проглотить горькие пилюли без ущерба для своей уверенности и оптимизма. Смерть же главных свидетелей поджога рейхстага – Карла Эрнста и Эдмунда Хайнеса промелькнула как незначительный, малозаметный эпизод в событиях той кровавой ночи, ночи "длинных ножей"...

Гейдрих мог по праву гордиться проведенной операцией. Все прошло, как было задумано, четко и быстро.

Отборные отряды СС были заранее дислоцированы вблизи намеченных районов. Никто из исполнителей не знал об общем характере готовящейся акции. Ровно в 24.00 Гейдрих раздал командирам штандартов списки намеченных жертв с точными адресами. В 2.00 операция началась по всей стране. Большинство высших офицеров СА было захвачено в постелях. Их застрелили на глазах жен и детей. Ни о каком вооруженном сопротивлении не могло быть и речи. За три часа несколько сотен эсэсовцев обезглавили монолитную организацию, насчитывавшую к тому времени свыше трех миллионов членов.

Не отнимая телефонной трубки от уха, стоя у карты Берлина, Гейдрих руководил операцией: отдавал приказания выслушивал донесения, выяснял обстановку. Штандартенфюреры и бригаденфюреры СС прибегали и убегали, как простые посыльные. Они же с помощью личного оружия улаживали и особо щекотливые дела. Сам Гейдрих тоже несколько раз в течение этой ночи выезжал на "плацдарм" в своем бронированном "майбахе". За ним шла машина со связистами, которые немедленно подводили к временной ставке шефа РСХА все радиотелефонные нервы операции.

К утру все было закончено. Отныне СС становились полновластными хозяевами третьего рейха. Имя же Рейнгарда Гейдриха по-прежнему осталось неизвестно широким массам, но среди национал-социалистской элиты о нем стали говорить шепотом. О том, насколько возросло влияние молодого группенфюрера СС, свидетельствовал беспрецедентный визит на остров Фемарн в Балтийском море Генриха Гиммлера.

День прошел интересно и весело. После катания на яхте в шхерах, среди красных гранитных скал, поросших скрюченными от ветра соснами, рейхсфюрер сыграл партию в лаун-теннис с госпожой Гейдрих. Высокая, гибкая, она была обворожительна в короткой теннисной юбочке. Белый цвет вообще шел ей. Он выгодно оттенял ровный матовый загар ее нервного, подвижного лица. Гиммлер был очарован ее аристократическими манерами, спокойным, ненавязчивым остроумием и независимым складом ума. Ему даже понравилось, что она выиграла у него два сета подряд. Рыцарь может позволить себе уступить благородной даме, в чьих жилах течет стопроцентная северная кровь. Бывший школьный учитель и сын мясника, Гиммлер всерьез считал себя утонченным аристократом и любил говорить о своих воображаемых предках с голубой, разумеется, совершенно нордической кровью.

Закончив игру, рейхсфюрер поцеловал даме руку и прошел в приготовленные для него покои. Он принял душ, даже полежал несколько минут в теплой ванне, куда бросил горсть фиолетовых кристаллов, от которых вода приобрела нежный запах ночной фиалки. Затем доктор Керстен, его личный доверенный массажист, мастерски избавил его от последних следов усталости, влил в его тело новый запас бодрости. Весело насвистывая арию Жермона, Гиммлер надел белый парадный мундир и поспешил в сад, где его уже ожидали гостеприимные супруги.