Текст книги "Доктор болен"

Автор книги: Энтони Берджесс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 15 страниц)

Глава 17

Сознание Эдвина мерцало, включаясь и выключаясь. Его несли вверх по лестнице два полисмена, от одежды сержанта пахло сыростью грибного дождя. Слышались голоса, толкались люди. Положенный на ступеньке под дверью, он, к своему изумлению, увидел мокрый от дождя тротуар. Потом пошли разговоры о том, куда, как, машины, «скорые», больницы. Эдвин полностью очнулся при этом последнем слове, чувствуя себя намного лучше, чем за все время после побега, словно, пока он за собой не присматривал, завершился некий глубинный процесс исцеления. Два полисмена подумывали воспользоваться машиной Боба; Боб перетаскивал с заднего сиденья на переднее большую коробку, откуда торчала сливочно-золотая французская головка; взоры на миг отвлеклись; по коридору к входной двери как раз шел Гарри Стоун. Эдвин тихо, быстро поднялся и бросился за угол.

– Сто за сертовссину вы с ним сотворили, проклятье? – возопил приближавшийся голос Гарри Стоуна. Эдвин высмотрел переулочек. – Вы ведь таки, будь вы прокляты, за него отвесяете. – «ДЭН ЛЮБИТ БРЕНДУ ШЕРРИФФ», гласили меловые граффити. Меловой человечек висел на меловой виселице. Мел, мел, calx. В переулке стояли мусорные баки. Эдвин спрятался за одним, очень низко пригнувшись. – Мозет, – сказал голос Гарри Стоуна, – он прясется за каким-нибудь мусорным баком. – Эдвин вскочил, помчался. Улица в конце переулка звенела криками газетчиков, люди шли домой с работы, светился синий знак подземки. Переулок повернул налево – еще баки для мусора и граффити, – Эдвин побежал по нему, возвращаясь на покинутую им улицу, но на сей раз напротив «Якоря». – Эй! – слышал он. – Иди суда, распроклятый дурак! – В «Якоре» горели огни; дверь, однако, еще не открыли. Эдвин увидел, что переулок слева от «Якоря» ведет к захламленному двору лесопильной компании. Он помешкал, обнаружил близко за собой Гарри Стоуна в двойном экземпляре, а еще ближе – грузовик, который только что вывернул с людной, газетной улицы, собираясь въехать во двор. – Полминутоськи, – провизжал Гарри Стоун шоферу.

– Будь спок, браток, – ответил шофер. – Не впервой. – И принялся въезжать в переулок, выворачивая кирпичи, корежа крылья. Потом сообразил, что застрял. Эдвин теперь на какое-то время был защищен от преследователей. Ткнулся в дверь бара-салуна, но она пока была закрыта. Грузовик добивался успехов: выправился под крики гнавшихся за Эдвином, грохот падения каменной кладки и лязг металла, почти приготовился чистенько въехать. Эдвин заскочил во двор лесопилки, безнадежно огляделся. Слева циркулярная пила, планки, необработанные бревна, рабочий в комбинезоне и в кепке, с «Вудбайном» [67]67
  «Вудбайн» – курительная трубка из жимолости.


[Закрыть].

– Ты чего, корешок? – обратился он к Эдвину. Эдвин глянул направо: деревянный барак конторы, внутри светло, видны скрученные, висевшие на стенах счета, схваченные зажимами; пожилой мужчина за столом трудолюбиво вытащил верхнюю челюсть, серьезно на нее взглянул, сунул обратно, покорно качнув головой. Справа от конторы стена, окружавшая двор, невысокая, вполне можно перелезть. Эдвин добежал до нее, вставил носок башмака в мелкую зазубренную дыру, услыхал от рабочего: – Нельзя, кореш, тут уж никак нельзя, – подтянулся на руках, утвердился коленями на верхушке степы, обнаружил с другой стороны густо заросший сад, перекинулся. Пару секунд отдохнул, прислонившись к стене. В шеренге домов впереди стоял один четырехэтажный с цоколем. Сумерки почти перешли в темноту. Пробираясь средь буйной травы и вьюнков, он едва не упал, споткнувшись о необъяснимый моток колючей проволоки; бутылки хором колокольчиков прозвенели какое-то соло; потом приблизился к открытой черной двери подсобки с ярчайшей лампочкой. Над раковиной склонялся бледный юноша с очень жирными черными волосами, в женском фартуке с оборками, чистивший под струей воды лук, но ослепший от слез. Эдвин прокрался через подсобку, через темную кухню, в коридор. Из комнаты слева по коридору послышался голос:

– Это вы, мистер Доллимор?

Эдвин миновал карточку с расписанием церковных служб, другую с надписью «УЛИЧНЫЕ ГРЕШНИКИ», карту Лондона, настенный телефон, открыл парадную дверь с табличкой «МЕСТ НЕТ», висевшей на оловянном гвозде.

Улица была далеко не пуста – станция подземки только что выпустила пассажиров, полный подъемник, – но вроде бы конкретно никто не выискивал бежавшего пациента в пижаме и вязаной шапке, с длиннущей – Эдвин ясно видел под уличным фонарем – прорехой на штанине. Пошарив в правом брючном кармане, нашел только двухпенсовик. Эта немецкая сука истратила сдачу с фунта на доппель джин. Где Шейла? Эдвин почувствовал страх и жалость к себе, заплутавшему страннику, которому ночь представляется не покровом, а изготовившимися к борьбе руками. Вот теперь на другой стороне улицы встал, совершая обход, полисмен в форме, чтобы оглядеть Эдвина. Он резко зашагал к подземке, вошел в вестибюль с резким светом и звяканьем пенни, потом последовал за обладателями билетов к подъемнику. Напротив подъемника стояли в ряд телефонные автоматы. Один пустовал. Эдвин вошел, увидел по обе руки молчаливых беседовавших, по-рыбьи бормочущих в трубки, удостоверился в плотной закрытости собственной стеклянной двери и взял паузу на раздумье. Автоматически нажал кнопку возврата, но механизм сухо, бессодержательно щелкнул, и, на миг оглянувшись, Эдвин увидел уже начинавшую оформляться очередь, – женщину средних лет и мужчину-кролика за ней. Странно. У других будок никто не ждет. Чего этому кролику надо? Он сиял телефонную трубку, набрал, – припомнив своего Джеймса Джойса, – ЭДЕМвилл-0000 и попросил Адама. Никому не дал шанса заговорить.

– Ты, – сказал он, – меня во все это втравил. Не будь тебя, и меня не было бы. Как там яблочко наливное, жена твоя? Как твои кровосмесительные сыновья? Всем передай мои наихудшие пожелания. – В трубке изо всех сил гудел гудок. Эдвин просил соединить его с разными прочими библейскими персонажами. Женщина средних лет постучала в стекло собачьей головой ручки зонта. Эдвин это видел, видел, как кролик-мужчина цапнул ее сумочку и побежал, видел мгновенное изумление женщины, ошеломленный крик, нетвердую походку, взмахи зонта, а потом увидел возглавившего теперь очередь Боба, толкающего котлы мафиози с безумными глазами, готового к долгому ожиданию.

Эдвин поочередно сказал пару слов Ездре, Аввакуму, Илии, Иеремии, Исааку, потом почувствовал слабость, голод, усталость. Боб сильно забарабанил в стекло. Эдвин открыл и сказал:

– Да?

– Пошли лучше со мной. Вон у меня машина.

– Не хочу я с тобой идти.

– Лучше пошли. Либо я, либо закон.

– При чем тут закон?

– Закон думает, ты свихнулся. А я знаю, что не свихнулся. Ты, по-моему, чокнутый, точно так же, как я. Пошли лучше со мной.

– Зачем? Чего тебе надо? Что ты собираешься делать?

– У меня два копченых лосося в машине. По никеру каждый. По-моему, в целом не очень-то дорого.

– Я не слишком люблю конченого лосося.

– У меня в холодильнике еще кое-чего. Но копченый лосось называется деликатес.

– Слушайте, – прозвучал из-за Боба раздраженный голос. – Идите и разговаривайте про копченого лосося где-нибудь в другом месте. Я хочу позвонить своей жене, вот что.

С ленивым взглядом в стиле мафиози Боб оглянулся, сказал:

– Иди в задницу, – схватил Эдвина за правую руку и выдернул через порог из будки. Эдвин видел лучший шанс на побег в отказе от сопротивления. Вестибюль станции был теперь полон, билетные автоматы весело пели монетную песню. На станцию как раз входил молодой горожанин, позаимствовавший котелок Часпера. Котелок был на нем, но, увидав Эдвина, он сорвал его со словами:

–  Вотвы где.

– Я страшно виноват, – сказал Эдвин, – но у меня просто нет фунта, вашего депозита. Боюсь, я потратил его. Может, вы шляпу завтра вернете?

– Ох, – сказал молодой человек. – Мне особенно нужен тот самый фунт. Правда, не сегодня вечером, но определенно завтра утром. Понимаете, я работу нашел. Шляпа очень помогла. Я заглядывал в паб, а вас не было. Собирался попозже зайти.

– Ладно, ладно, – нетерпеливо встрял Боб. – Если вопрос об одном-единственном никере… – Чтоб вытащить бумажник, он отпустил руку Эдвина, тот воспользовался возможностью и рванул. Прорвался сквозь медлительных молокососов, входивших в Ristorante Italiano [68]68
  Итальянский ресторан ( ит.).


[Закрыть], а потом они превратились в преграду, преисполнившись негодования при попытке Боба пробиться. Эдвин пробежал ДИСКОБАР, магазинчик с рекламой ТИНДЖИНСОВ и свернул за угол на покатую боковую улочку с пабом. Тормознуло такси, а его пассажир открыл дверцу.

– Быстро лезь, – сказал Лес. – Скорей давай. Уже опаздываю. Занавес поднимается, будь он неладен.

Эдвин влез, благодарно пыхтя.

– Чем меньше видишь того содомита, тем лучше, – изрек Лес. – Ясно, чего ему надо. Тебя куда подкинуть?

– Возьми меня с собой, – попросил Эдвин, – ради бога.

– Плоховато тебе было, да? – сказал Лес. – Помнишь, вырубился? Надрался, вот в чем твоя проблема. Не надо бы так пить, только что из больницы. Думаешь, можешь работать, или еще не способен?

– Когда? Сегодня? А что за работа?

– Массовка. В конце третьего акта. Когда линчуют бедного шибздика. Его линчуют, а он все поет. Гляди, – сказал Лес, оглянувшись в заднее окно, – его машина. Уж он не отвяжется, это я тебе точно скажу. Когда ему надо чего-то, своего добьется. Если не достанет тебя, так не по своей вине. – Эдвин тоже взглянул, увидев только фары. – Точно он, – подтвердил Лес. – Его номера. Ладно, – принялся он инструктировать Эдвина. – Как только приедем, ныряй. Полный порядок, пустят, скажи, мол, из университета. Оттуда толпу берут. А я того придурка попридержу. Боб Каридж его фамилия. Каридж [69]69
  Каридж (Courage) – мужественный (англ.).


[Закрыть], а? Не смешите меня. Законное название для хорошего пива. – Покопался в кармане и выудил горсть меди, чтоб расплатиться. – Набрал в баре в картонной коробке под стойкой, – пояснил он. – Пока остальные сопровождали наверх твое тело. Взаймы, конечно. Завтра или послезавтра отдам.

Такси остановилось средь запахов, которые – Эдвин знал – должны были принадлежать хризантемам, капустным кочерыжкам, только нос его клялся, будто это мятные капли. Такси, трепеща, ожидало, пока Лес не спеша пересчитывал медь на ладони. Машина на хвосте, видно, замешкалась; вероятно у светофоров.

– Теперь заходи, – велел Лес.

Эдвин зашел, объяснил свое происхождение и предназначение, на что ему без всякой заинтересованности ткнули пальцем на лестницу, очевидно в подвал. Подвалы играли большую роль в его жизни. Открыв рот, Эдвин оглядывал обширную оперную механику. Высоко на колосниках мухами ползали люди; поворачивались колеса, щелкали легионы рубильников. Вдали наяривал оркестр, поверх него надрывался тенор. Закулисный хор ждал, готовясь запеть, дирижер взволнованно косился в партитуру, мужчина в ожидании сидел за органом.

– Вон туда, – повелительно сказал кто-то Эдвину, указав пальцем, и Эдвин прошел, как ему показалось, милю мимо гигантских стен сценического пространства к подвальной лестнице.

Глубоко под землей была огромная холодная гробница, полная народу и корзин с реквизитом. Люди молодые, с высокомерным видом; явно студенты.

– Опоздал, – сказал Эдвину гибкий мужчина. – Ну, скорей, все снимай.

– Все? – Эдвин огляделся в тревоге, но женщин не увидел. Должно быть, их загнали в другую гробницу.

– Все. Включая шерстяную шапчонку. – И деликатным щипком большого и указательного пальцев мужчина лично приподнял шапочку, отпрянув при виде голого скальпа Эдвина. – Ну, – сказал он, – поистине потрясающе. Знаешь, не было необходимости на такое идти, но это действительно можно использовать. Можешь безусловно выйти прямо вперед. Беда в том, – пояснил он, презрительно оглядываясь на студентов, – что у них у всех слишком много волос. Толпа неестественно выглядит. – Студенты с дурными студенческими манерами принялись потешаться над лысиной Эдвина, но гибкий мужчина шикнул в стиле учителя. – Абсолютно, – объявил он, – ничего смешного. Вы все очень и очень молодо выглядите. Куча глупых телят, претендующих на толпу. – Студенты угрюмо надулись. Эдвин уже успел заметить, что все они одеты в разнообразные викторианские одежды. У одних были накладные усы, прочность приклейки которых они то и дело осторожно испытывали; у других бороды Карла Маркса; у некоторых даже цепочки часов на жилетках. Все в шляпах.

– Не вижу никаких волос, – заметил Эдвин. – Я имею в виду, они в любом случае в головных уборах, правда?

– Да, правда, – раздраженно признал гибкий мужчина. – Но ведь в самом конце их надо будет снять. Когда придет известие о смерти. А ты, – продолжал он, умело одевая Эдвина, – все время будешь с непокрытой головой. Слишком хорошая голова, чтоб пятнать ее шляпой. – Эдвин предпочел не спрашивать про название и содержание оперы. Музыка звучала современно; неясные британско-элгарские [70]70
  Элгар Эдвин Уильям (1857–1934) – английский композитор и дирижер, создатель национального стиля в оркестровой музыке.


[Закрыть]темы боролись с ассонансами. Можно будет у кого-нибудь из студентов узнать. Вскоре Эдвин оказался в блузе десятника, с глиняной трубкой, пастушеским посохом, в тяжелых, не по ноге, башмаках. Он тревожился о брошенной куда-то шерстяной шапке. Кроме всего прочего, эта шапочка не его, а больничная собственность. Его вымазали жирной краской, нарисовали морщины, дали седые усы для наклейки. Теперь он выглядел неопределенно старым; в толпе должен буквально сойти за старика.

Эдвин спросил насчет оперы студента-индуса. Индус тоже изображал простого работника с фермы, и Эдвин уловил, что он видит здесь оскорбительный предрассудок, связанный с цветом кожи.

– Называется, – с некоторым отвращением сказал индус, – «Пресбери Ньютон»; сочинение английского музыканта по имени Эмери Тернбулл. – Минутное молчание. – Или, – добавил он, – наоборот. Может быть, «Эмери Тернбулл» или даже «Тернбулл Эмери», а сочинил Ньютон Пресбери. – Еще помолчал, подыскивая другие возможные варианты, а потом продолжал: – В любом случае, не имеет значения. Не очень хорошо. Выдуманный эпизод американской истории. Губернатор штата влюбился в жену другого мужчины. Другой ревнует, сердится, стреляет в губернатора, когда губернатор едет в поезде выступать где-то с речью. Жизни губернатора угрожает опасность, и толпа, то есть мы, вытаскивает его, то есть убийцу, из тюрьмы и линчует под громкую музыку. Губернатор потом умирает, однако открыта новая железная дорога, а с какими-то краснокожими заключен договор о вечном мире. Краснокожие индейцы пляшут что-то вроде балета. Очень глупо.

– Но ведь, конечно, – заметил Эдвин, – крестьяне в Америке такую одежду не носят, правда? Я хочу сказать, в Америке никогда не было настоящих крестьян, правда? – И махнул своим посохом, припоминая, были ли в Америке хоть когда-нибудь овцы.

– Негры, – прорычал индус. – Рабы, не крестьяне. А фривольность подхода ко всей теме в целом демонстрируют вот эти костюмы, которые мы вынуждены носить, – костюмы, которых в Америке никогда, ни в одну эпоху не носили. Фривольность, – изрек он более мирным тоном, – погубит западное искусство, как таковое. Возможно, тогда будет понята мелодичность и сила индийской музыкальной монодии и стилизации в изобразительных искусствах, избежавших вульгарности чрезмерного натурализма и связанных с ним ошибок. Вроде этой, – добавил он, указывая на свой собственный пейзанский костюм, презрительно вскинув коричневую арийскую голову.

Эдвин оглянулся на сброшенную одежду линчующей толпы приблизительно в пятьдесят душ, облизнулся при виде всех этих рубах, носков, галстуков. Была даже парочка мягких шляп. Воображение буйно взыграло при мысли о деньгах, которые должны лежать в брючных карманах, фунты и серебро с жирных студенческих грантов. Он с потрясением обнаружил, что больше не испытывает брезгливости при мысли о воровстве. Потом ему привиделись парики. Этот театр должен быть ими битком набит. Он исходил слюной, жестоко изголодавшись хотя бы по внешней нормальности.

– Я сейчас, – сказал гибкий мужчина, подняв длинный указательный палец, – отлучусь ненадолго. Не хочу, чтобы кто-нибудь вышел отсюда, напился и, чего доброго, забрел на сцену посреди любовного дуэта. Я хочу, чтоб вы сидели тут трезвые. Против карт не возражаю, равно как и против любого другого тихоговремяпрепровождения типа чтения. Но никакого буйства и щенячьих катавасий. Ясно я выражаюсь? – И ушел. Через две минуты Эдвин тоже тихо вышел со своей одеждой и обувью в тючке под мышкой. Больничная шапка исчезла. Плевать. Скоро будет парик. Его ухода никто не заметил, ибо многие занялись чем-то вроде регби с неким предметом, обнаруженным в реквизитной корзинке «Саломеи» [71]71
  Видимо, с отрубленной головой Иоанна Крестителя.


[Закрыть].

Эдвин тихо прошел вокруг сцены, но Леса нигде не увидел. Пока в поту менялись декорации, оркестр играл какое-то железнодорожное скерцо, а разнообразные видные американские викторианцы, – каждому из которых, по предположению Эдвина, принадлежала отдельная строчка в вокальной партитуре, – выходили из гримерных и ждали в кулисах. Один из главных исполнителей сказал:

– Чертовски поганая опера, – с валлийским акцентом. Опера безусловно была очень длинная, если можно о чем-то судить по первому акту. Эдвин, по-стариковски прихрамывая, тяжело опираясь на посох, проковылял к гримерным. Почти все двери были открыты, все комнатки пусты, кроме одной, где тенор полоскал горло, а потом пускал утробные трели. В другой как бы жила эктоплазма в виде лент сигарного дыма. Эдвин тихо вошел туда и нашел, к своей радости, очень хорошую белую рубашку, а на радиаторе нейлоновые носки. На туалетном столике под чудовищно яркими лампами лежала стопочка подписанных фотографий. Подпись Эдвин не смог разобрать, но ему не понравилась жирная ухмылявшаяся физиономия с сознанием своей славы, и он начал высматривать, что еще можно украсть. Деньги – как-то казалось вульгарно, бесстыдно, поэтому он выбрал кольцо с подставочки для колец и опустил его в карман кафтана. Выйдя из гримерной, в нерешительности помедлил. Тут прозвучало фортиссимо хлынувшего бачка, дверь уборной открылась, оттуда выпорхнула женщина в летящем платье, демонстрируя пышную грудь; судя по крупности, видимо, героиня. Эдвин низко поклонился и занял уборную. Там разделся, надел украденную одежду. Рубашка оказалась несколько великовата в вороте, и на миг Эдвин увидел в зеркале древнюю литературную знаменитость – голова Эсхила, черепашья шея, – не так уж и плохо. Оставил блузу на седалище унитаза, открыл дверь и выглянул. Никого.

Тихонько уходя из обители звезд, он с внезапным потрясеньем наткнулся на древнюю женщину великолепного вида, одетую в черный наряд владелицы замка и спадавшие шлепанцы.

– Ну, – сказала она, округло жуя губами, – и чего вы тут ищете?

– Парик, – честно признался Эдвин.

– А, парик, – смягчилась женщина. – Можно спросить, какой размер и цвет?

– Шляпа, по-моему, у меня – седьмой номер, – сообщил Эдвин. – Цвет… о, любой, какой вам нравится.

– Никто не спрашивает, что мне нравится или вам, – поправила старуха. – Смотря чего надо. Вы в париках не особенно понимаете, факт. Лучше пошли со мной. – Эдвин последовал за ней в кладовую с запахом спичек, который он интерпретировал как запах человеческих волос. – Форма у головы никуда не годится, – заявила старуха, по-прежнему жуя губами. И примерила Эдвину длинные волосы Адониса, каролинские кольца, патлы Джерри Кранчера, в конце концов спросила: – Как насчет этого? – Парик сел хорошо, байронические рыжеватые завитки. Эдвин оглядел себя в старом прекрасном голубоватом зеркале. Вполне приемлемый поэтик.

– Спасибо, – поблагодарил он. – В самом деле, большое спасибо.

И теперь очень заторопился убраться, однако старушка склонна была посудачить.

– Уже нету мелодий, как в старые времена, – прошамкала она, – ни по сладости, ни по душевности. Сплошной шум. – Оркестр в подтверждение грянул длинный аккорд из двенадцати нот, абсолютно разных и очень громких. – Попомните мои слова, – провозгласила старушка, – это немцы занесли заразу, Ендели, Вагонеры и тому подобные. К ранешним старым сладким мотивам никому теперь даже близко не подойти.

Эдвин попросил прощения и ушел. Потом вдруг оказался замешанным в довольно низкорослую шайку краснокожих индейцев, хихикавших перед вступлением в хор. Они замахнулись на Эдвина томагавками, и один вымолвил изысканным голосом:

– Как насчет доброго куска скальпа, старик? – Эдвин все больше и больше пугался. Это, разумеется, медработники из больницы, сплошь переодетые. Это, безусловно, Рейлтон, а вон тот вождь в массе перьев – Бегби; все специалисты по скальпам.

– Как… – приветственно начал вождь, уже явно не Бегби, но Эдвин улетучился.

На улице стояла машина, знакомая Эдвину, сливочно-золотая французская головка поблескивала под фонарем. И Боб тоже там был.

– Так и думал, выйдешь, рано или поздно, – сказал он. – Теперь поехали, в самом деле посмотрим, что там за копченый лосось. И все прочее. Покажу тебе кое-что симпатичное, – обещал он, хватая Эдвина за локоть. – Вовсе не одурачил меня, – сказал он, – хоть и столько на себя напялил. Я эти глаза за милю примечу. Чокнутые. Мы с тобой – двое чокнутых, вот кто.