Текст книги "Доктор болен"

Автор книги: Энтони Берджесс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 15 страниц)

– Да, ты мэня обозвал шлюхой и стервой. Блин, слышу. Приведу тэбя домой, сполна чертэй получит, да. Ой, блин.

– Я не называл тебя шлюхой и стервой, – терпеливо, но громко сказал Лес. – Я говорю, не смей так называть других женщин, особенно жену этого джентльмена. Она леди, стало быть, повыше тебя.

– Говорыш, я нэ лэди? Ох, блин, сэйчас я тэбе покажу. – И замахнулась на Леса, но он небрежной рукой, – рукой, которая сокрушала Валгаллу и осушала Рейн, – схватил ее за запястье. – Сэйчас же пэрэстан, – страдальчески крикнула она. – Ох, блин.

– Ладно, тогда веди себя чуточку лучше. Извиняюсь, – сказал он Эдвину. – Ясно, нельзя мне повсюду таскать ее за собой. – Эдвин видел, палата сильно интересуется псевдосупружеской ссорой. Он попробовал от нее отстраниться, отодвинувшись дальше на койке, но, соответственно, сама койка стала полем боя. Кармен пыталась кусаться. Лес говорил:

– Кусаешься, да? Кусаешься и царапаешься, как котенок, да? Скоро это прекратится, да, мой цветочек?

– Yo me voy cagar…

– И таких испанских грубых слов нам не надо. Этот джентльмен знает, что они значат, он образованный, и у меня чертовски хорошее представление, хоть я и неуч. Неуч, вот как ты обо мне думаешь, правда, чернокожая моя красотка? – И вывернул ей руку, как турникет.

– Ох, блин, чертов шлюх долбаный.

– Может быть, это первое очень грубое слово почти годится, а последнее – нет, африканский мой горный цветик. Поэтому скажу спасибо, если ты заткнешь свою сладкую, грязную чертову пасть, поняла?

– Поняла, вот увидиш, нэ буду.

– Наверняка не будешь, – кивнул Лес. – Нет,право слово. А теперь я отсюда тебя уведу, пока тебя отсюда не выкинули. – Не видно было ни сестры, ни сиделки, но санитар-негр маячил, опасливо нерешительный. – Мы тебя еще придем навестить, – посулил Лес, – если я научу ее хорошо себя вести.

Я эту проклятую первобытную дикость вышибу из нее, прежде чем она сюда снова придет, вот увидишь. – Настойчивее, но спокойнее, чем Хозе в опере, он выволок Кармен прочь. – Надеюсь, тебе лучше, – крикнул Лес из дверей.

Эдвин подумал, что, может быть, в конце концов, подобные делегации от Шейлы не слишком хорошая мысль. Когда все визитеры ушли, Р. Дикки общительно полюбопытствовал:

– Родня твоя?

А позже вошел доктор Рейлтон, массируя губы, и объявил:

– Знаете, вам после этих анализов надо спокойно лежать. Лежать спокойно, сохранять спокойствие, вот что вам надо делать. Я слышал, вы тут изо всех сил кричали, или что-то вроде того; так, по крайней мере, мне одна сестра сообщила. Не делайте этого, не возбуждайтесь. Вам потребуется каждая кроха сил, какая только найдется, прежде чем мы с вами покончим. – Он сел на койку. – Ну, мы все хорошенько взглянули на сегодняшние снимки. Мы думаем, там решительно что-то есть. Только надо полностью убедиться, заглянув чуть поглубже. Послезавтра мы собираемся вдуть вам в мозг сполна воздуху и сделать еще снимки. Они покажут окончательно. – Он по-мальчишески рассмеялся, хлопнул Эдвина по укрытому бедру. Потом пожелал доброй ночи и вернулся, по мнению Эдвина, к своей трубе. Труба, моя раба, вдуй в нее сполна воздуху.

Глава 8

– Думаю, – проговорил голос у него за спиной, – ощущение вам теперь уже вполне хорошо знакомо. – Эдвин с голыми ягодицами сидел у некоего позорного столба в другом подвальном помещении, с новыми, не столь кипучими нимфами в белых одеяниях по обе руки от него. Доктор уже представился психиатром, прибывшим сюда на две недели освежить неврологию в памяти; разговаривал профессионально успокоительным тоном. – Несколько кубиков, – успокаивал он, – спинно-мозговой жидкости. – Игла вошла глубоко, у Эдвина, как и прежде, треснул позвонок, на пол посыпались шишки и диски, как отброшенные на каком-нибудь пире героев куриные кости; повсюду разбрызгивался его жизненный сок. – Отлично, отлично, – одобрил доктор. Вскоре мелькнула пробирка со спинным джином. – А теперь восстановим баланс. Вытянув кое-что из вашего мозга, добавим туда теперь кое-что. Нечто вполне безвредное. Нечто, больнице ничего не стоящее. Воздух. Да, воздух. Воздух, как и полагается воздуху, поднимется из точки входа в мозг, свободно циркулируя. Потом за дело возьмутся вот эти прелестные дамы. – Медовые речи навевали на Эдвина сон, прелестные дамы, – он слышал и чувствовал, – жеманно улыбались.

Воздух вошел опасливо, проторил себе путь наверх в костном камине, тихими крокодильими шагами разошелся по никогда раньше не виданным коридорам. Эдвин вдруг ощутил сильную жажду и тошноту.

– Теперь сохраняйте полнейшую неподвижность.

– По-моему, – сказал он, – меня сейчас стошнит.

– Не стошнит. В. желудке у вас ничего нет, чем могло бы стошнить. Теперь просто не двигайте головой.

Тошнота прошла, но жажда осталась. Перед Эдвином возникали виденья пробитых лохматых коричневых грудей кокосовых орехов, кубиков льда, неуклюже позвякивающих в пинте джина с имбирным пивом, открытого крана на кухне, себя, к нему прильнувшего, набитого в рот снега, своих зубов, впивающихся в лимон. Щелк – снимок сделан. Хорошо, теперь другой. Щелк.

– Теперь мы перевернем вас головой вниз. Вы ощутите, как воздух внутри пузырится. Чувствуете? Полагаю, забавное ощущение.

Эдвин мог утверждать: его тело они отрицали. В определенном смысле пытались ворочать длинный неуклюжий росток картошки. Если бы только была возможность временно, по возможности безболезненно оторвать голову, а потом приделать обратно какой-нибудь эпоксидной смолой. Воздух шипел во всех извилинах и завитках мозга Эдвина, дамы в белом, тяжело дыша, принуждали его открываться всевидящему оку. Щелк. И еще щелк. Это заняло почти все утро.

– Пару дней у вас будет довольно сильная головная боль, – предупредила одна дама. – Не надо слишком много двигаться.

– А что с воздухом? – Эдвину было безрассудно жалко заточенный в лабиринте воздух. – Можно его снова выкачать?

– Воздух, – сказали они, – абсорбируется.

И его вместе с воздухом прикатили в палату, где шла конференция клинических насмешников. Неподвижно лежа в койке, Эдвин слушал своего одетого в халат соседа и двух юнцов в пуловерах, явившихся из отделения терапии; общая для всех, застывшая сверхъестественная гримаса затрудняла их речи.

– Я хочу сказать, если б увидел тебя на улице, причем оба мы вот в таком виде, то подумал бы, ты меня передразниваешь, разве нет?

– Может, и наоборот, в зависимости от того, кто кого первый увидел.

– Смертный грех. Вполне можно массовку снимать в каком-нибудь фильме ужасов.

Эдвин вдруг ощутил, как его собственное лицо искажается и застывает в судорожной маске un homme qui rit [22]22
  Человека, который смеется (фр.),т. е. уродливого героя одноименного романа Виктора Гюго.


[Закрыть]. Левой рукой он ощупал по очереди обе щеки, потом потянулся к тумбочке за зеркальцем для бритья. Воздух в черепе и голова как бы раскололись. Он снова лег на спину, уверяя себя, что, если заговорит, из его собственного разверстого рта раздадутся такие же однообразные насмешливые гласные, какие он сейчас слышит. И вслух громко сказал:

– Ye Old Tea Shop [23]23
  «Старая чайная» (англ.).


[Закрыть]– солецизм [24]24
  Солецизм – синтаксическая ошибка; определенный артикль the заменен формой ye.


[Закрыть]. «Y» ошибочно употребляется вместо англосаксонской буквы под названием «торн», соответствующей буквосочетанию «th».

Совещавшиеся умолкли. Юнцы в пуловерах сообщили, что лучше пойдут вниз на ленч. Эдвин знал: ближайшие соседи, прищурившись, наблюдают за ним. Ох, считают его сумасшедшим, и ладно… В любом случае, губы по-прежнему движутся, могут как округляться, так и растягиваться; по крайней мере, это установлено.

Очередной длинный зевок дня, гигантского рта, куда впихнута безрадостная еда. В период для посещений приковылял человечек в старом мешковатом костюме. В руках у него был клочок бумаги. Он сунул его дежурной по палате итальянке, выносившей хризантемы.

– Il dottore [25]25
  Доктор (ит.).


[Закрыть], – сказала она без насмешки, указав на койку Эдвина. Мужчина приковылял, не сняв шапки.

– Велела пойти, – сконфуженно сказал он. Он был моложав, несмотря на морщины; резцы и клыки как бы цельным клином высовывались изо рта. – Она. Велела пойти.

– Очень, очень любезно с вашей стороны, – сказал Эдвин.

– В обед в щелкушку меня обыграла. Никак не думал, что она обыграет, а у меня и на пинту при себе не было. Ну и не смог ей поставить. Ну и она вместо этого велела мне сюда пойти. – Стоял все так же сконфуженно, но взгляд был внимательным. Бледно-голубые глаза твердо смотрели в пустую противоположную стену.

– Не надо оставаться, если не хотите, – сказал Эдвин.

– Надо. По-честному. Она же в щелкушку меня обыграла. – Возникла долгая пауза.

– Как ваше имя? – спросил Эдвин, уверенный, что у этого человека нет реального имени.

– Хиппо.

– Хиппо? Почему вас так зовут?

– Вот так зовут. Хиппо.

– По-моему, на самом деле довольно почетное прозвище. Вы когда-нибудь слышали о святом Августине из Гиппона?

Сконфуженно стоявший мужчина перевел на Эдвина несколько оживившийся взгляд и сказал:

– Забавно, что вы это сказали. Прямо тут за углом школа была. Блажного Гастина. Мы все их колотили немножко по пути домой. Хоть и недолго тут прожили.

– Да?

– Долго кочевали все с места на место, с места на место. Старик мой был очень крутой. Душу ко всем чертям выколачивал из нас, из ребятишек. Поэтому я сейчас не умею ни читать, ни писать. А это никуда не годится.

– Чем вы на жизнь зарабатываете?

– Знаете, что подвернется. Чуть-чуть тут, чуть-чуть там. Прямо сейчас немножечко доски на себе таскаю. Рекламные. Одна впереди, другая взади, как бы вроде сандвича. Хоть и не знаю, чего на них написано. Должно быть чего-то.

– Да, я понял, о чем вы.

– Ну, вот так оно и есть.

– Конечно. – Еще одна очень долгая пауза. Эдвин сказал: – День у меня был довольно тяжелый. Хотелось бы поспать. Можете теперь идти, если хотите.

– До конца продержусь. – Он снова угрюмо сконфузился.

– Не нужно, если вам не хочется.

– Она велела, надо.

– Ясно. Но я все-таки постараюсь заснуть.

Эдвин лег на бок, следя сквозь ресницы за добросовестным человечком. Однако притворный сон превратился в реальный: надо было избавиться от тупой головной боли. Когда он проснулся, все визитеры давно ушли. Заинтересовался, который час, страдальчески взглянул на крышку тумбочки, где обычно лежали часы. Часов там больше не было. Странно. Он сел и еще посмотрел. Забеспокоился по-настоящему, – часы были подарком Шейлы, дорогим подарком, – открыл два ящика тумбочки. Трудно вести поиск в горе полотенец и сброшенных грязных пижам, оставаясь в постели. Эдвин начал очень осторожно вставать. В мозгу колыхался воздух, мучительно колотилась боль. Встав на колени, обыскал оба отделения тумбочки, поискал под тумбочкой, за тумбочкой. Никаких часов. Ну, поделом же ей, черт побери. Это ведь ее идея, не так ли, присылать сюда странных, встреченных в барах личностей с дурной репутацией, жуликов, прелюбодеев, возможно убийц. Теперь боль в растревоженной голове стала почти невыносимой. Эдвин как раз карабкался обратно в постель, когда весело вошел доктор Рейлтон.

– Всегда готовы нарушить приказ, да? – сказал доктор Рейлтон. – Я порой удивляюсь, как вам удалось получить степень доктора. – Явно больная тема для доктора Рейлтона, бакалавра медицины, бакалавра хирургии. – В конце концов, дело элементарного здравого смысла – по возможности избегать боли.

– Часы, понимаете ли. Я искал свои часы.

– Часы ваши сейчас не имеют значения. Нам надо поговорить о более важных вещах, чем часы. Пожалуй, лучше загородимся ширмами. – И со скрипом подтащил загородки на колесиках к койке, где теперь снова лежал Эдвин, сотворив порочную ненадежную уединенную комнатку.

– Вы сейчас, разумеется, не собираетесь что-нибудь делать? – сказал Эдвин.

– Сейчас нет. Хочу рассказать вам о результатах проведенных анализов.

– Да?

– Там точно что-то есть. Вполне подтвердилось. И нам теперь точно известно, где именно.

– Но что?

– Что – не важно. То, чего быть не должно, вот и все. Это все, что вам надо знать. То, что должно быть удалено.

– Думаю, опухоль, – сказал Эдвин. – Думаю, именно так вы сказали моей жене. Не следовало бы доверять ей секреты. Это нечестно. Почему вы мне не могли сказать?

– Зачем вас тревожить без надобности? На самом деле, не стоит тревожиться из-за этого. Операция довольно простая.

– Предположительно злокачественная?

– Я так не думаю. Разумеется, никогда точно не знаешь, но я так не думаю. Обыватель, – сказал доктор Рейлтон, нажимая на одеяле на воображаемые клапаны трубы, – обыватель склонен к эмоциональной реакции на медицинскую терминологию. Рак, гастрит, злокачественная опухоль. Просто поймите: у вас в голове то, что ничего хорошего не приносит, и удалить его можно быстро, просто и безболезненно. Мне очень жаль, – сказал доктор Рейлтон, – что пришлось обременить нашими подозрениями вашу жену. Она принадлежит к очень эмоциональному типу. Но дело в ее разрешении на операцию, если в операции возникнет необходимость.

– Вы получили ее разрешение?

– О да. Она очень о вас заботится, очень хочет, чтоб вы снова поправились.

– А как насчет моего разрешения?

– Ну, – сказал доктор Рейлтон, – понятно, нельзя затащить вас в операционную под вопли об отказе от операции. Вы достаточно разумны, у вас есть право выбора. Но по-моему, вы уясните, что в самых лучших ваших интересах сказать да.

– Не знаю, – сказал Эдвин. – В действительности я не слишком плохо себя чувствую, не считая обмороков, не считая других неприятных вещей, секса, всякого прочего. У меня такое ощущение, что я как-нибудь проживу без того, чтобы кто-то копался в моей голове.

– Невозможно быть слишком уверенным в этом, – сказал доктор Рейлтон, по-прежнему нажимая вибрирующими пальцами клапаны трубы на постели. – Вы в опасном состоянии, я бы сказал. Стоит также вопрос о продолжении вашей работы в Бирме.

– Я могу отказаться от этого.

– Придется где-то другую работу искать. Это будет нелегко. И помните, вам неуклонно будет все хуже и хуже.

Эдвин минуту подумал.

– Нет сомнений в успехе?

– Всегда есть какие-то сомнения. И должны быть. Но шансы на успех операции преобладают. Сто к одному, я бы сказал. Когда все кончится, станете другим человеком, вообще совсем другой личностью. По-настоящему будете нас благодарить.

– Другим человеком? Человеком с другой личностью.

– О, не фундаментально другим. Скажем, здоровым, а не больным.

– Ясно. Ладно. Когда?

– В следующий вторник. Хорошо, – одобрил доктор Рейлтон, – молодец.

– Допустим, я до того передумаю?

– Не надо, – серьезно посоветовал доктор Рейлтон, – не надо, что бы ни было. Верьте мне, верьте мне. – Он поднялся, опустив руки, мужчина, которому следует верить, но чересчур смахивал на трубача в танцевальном оркестре, опустившего инструмент, чтоб заняться вокалом.

– Ладно, – сказал Эдвин. – Верю.

Глава 9

Воскресным днем пришла Шейла, лишь немного навеселе, таща за руку упиравшегося бородатого юношу. Она выглядела моложе, красивей, умело накрашенная, в распахнутой бежевой шубе из опоссума поверх нового мохерового платья.

– Милый, – вскричала она, – милый, милый.

– Извините, – сказал Эдвин, – что не встаю с постели здороваться. Внутри все еще гудит воздух.

– Ох, – сказала Шейла, – вы, конечно, незнакомы. Странно, правда? Найджелэдвин. Эдвипнайджел. Я уверена, вы ужасно друг другу понравитесь, если будет возможность как следует познакомиться.

– Здравствуйте.

– Здравствуйте.

– Слушай, – сказал Эдвин, – тот жуткий человечек прихватил мои часы. Тот, которого ты обыграла в щелкушку, тот, что назвался Хиппо.

– Да? Досадно. Я с тех пор его не видела, и вообще никто. Он повсюду расхаживает, носит щиты, как сандвич, вовсе не завсегдатай «Якоря». Ты дурак, Эдвин. Слишком доверчивый, вот в чем твоя проблема. Надо другие тебе раздобыть, правда? Хорошо, хоть те ничего не стоили.

– Ничего?..

– Я их у Джеффа Фэрлава забрала. Ну, ты помнишь. Пригрозила, чтобы он отдал. Тебе в подарок.

– А как, – уточнил бородатый Найджел, – ты сумела ему пригрозить? То есть какая у тебя над ним была власть? – Эдвин про себя усмехнулся этому робкому проблеску ревности. Найджел был молодым человеком, неопрятно старавшимся выглядеть не столько старше, сколько лишенным возраста, – лишенный возраста гривастый бородатый художник.

– Моя краса, – объяснила Шейла с гласными кокни, – бесконечная привлекательность. Ни один мужчина не устоит, когда я заставляю. – Художник серьезно кивнул. – Сегодня, – объявила Шейла, – Найджел собрался меня рисовать. Не писать, рисовать. Я так рада, милый, что все, наконец, улажено. Какое будет облегчение, когда все это кончится. Ты сам должен радоваться.

– Значит, тебе сообщили, да?

– Внизу в вестибюле встретился тот самый Рейлтон. Сказал, что будут оперировать и что все будет в полном порядке. Какое облегчение.

– Облегчение, что секрет больше хранить не придется?

– И это тоже, – улыбнулась она. – На зиму сможем в Моламьяйн вернуться. Знаешь, ненавижу холод, – доложила она Найджелу. – Надеюсь, у тебя в квартире тепло.

– Будь я художником, – сказал Эдвин, – мне хотелось бы написать вид Моламьяйна с воздуха при посадке. Красота и практичность. Одни рисовые поля разных форм и размеров, ни один квадратный дюйм не упущен, большой коллективный артефакт, в поле зрения ничего человеческого или даже природного. Но это, по-моему, нелегко было бы написать.

– Писать все нелегко, – сказал художник. В его голосе слышалось индюшачье кулдыканье. – Поверьте мне на слово, живопись – абсолютный ад. Поэтому я ей занимаюсь.

– А кто из современных художников больше всего вам нравится? – спросил Эдвин.

– Очень немногие. Поистине, очень и очень немногие. Шагал, пожалуй. Дон Кингмен, пожалуй. Еще один-другой. – Вид у него был мрачный.

– Не имеет значения, – вставила Шейла. – Не надо так волноваться. Все будет в полном порядке. – Она ободряюще улыбнулась ему, похлопала по руке. Он был в очень тесных штанах. – Найджел, – сказала она, – действительно очень хороший художник. Когда ты поправишься, обязательно должен увидеть некоторые его вещи. Очень эффектные.

– Не произноси это слово, – рявкнул Найджел. – Они не эффектные. Самое что ни на есть распроклятое слово, какое можно подобрать. – Он повысил голос. «Опять шум», – вздохнул про себя Эдвин. Полк визитеров Р. Дикки заинтересованно озирался в уверенности, что у койки Эдвина всегда найдется чем так или иначе развлечься. – Назвать их эффектными значит свести на уровень, на уровень, на уровень киноафиши. Дьявольски оскорбительно. – Визитеры Р. Дикки кивнули друг другу, довольные исполнением обещанного.

– Хорошо, – сказал Эдвин. – Тогда скажем, они не эффектные?

Найджел испепелил его взглядом.

– Вы ни одной не видели, – заявил он. – Вообще не в состоянии о чем-либо судить.

– Ты должен помнить, Найджел, – резко сказала Шейла, – что разговариваешь с моим мужем и что мой муж очень болен. Не надо мне скандалов по поводу твоего искусства. – Найджел насупился. – Так-то лучше, – заметила Шейла. – И, Найджел, не забывай о своем обещании.

– О каком обещании?

– Настоящий художник, – воскликнула Шейла. – Все берет, ничего не дает. О твоем обещании насчет стирки для Эдвина.

– А.

– Найджел, – объяснила Шейла, – очень везучий мальчик. К нему еженедельно приходит венгерка, которая ему стирает. В обмен на уроки английского.

– Что он понимает, – спросил Эдвин, – в преподавании английского?

– Он учится, – сказала Шейла. – Обучается на практике. И обещал отдать в стирку все твои грязные вещи. Где они?

– Очень, – сказал Эдвин, – любезно с его стороны. – Ему все больше надоедало разговаривать в духе мистера Солтины, но что еще можно было сказать? – Вот эта тумбочка набита грязными пижамами, полотенцами и так далее, а в большом шкафу снаружи рубашка.

– Хорошо, – заключила Шейла, – мы пойдем прямо к Найджелу на квартиру, в студию, или как он там ее называет, и возьмем с собой все эти вещи.

– Лучше нам уже идти, – сказал Найджел. – Вспомни, я не полдничал.

– Но ведь завтракал.

– Это было давно.

– Когда я была маленькой девочкой, – сказала Шейла, – всегда верила, что художники голодают. La vie de Bohème [26]26
  Жизнь богемы (фр.);оригинальное название оперы Дж. Пуччини «Богема».


[Закрыть].

– В первых двух актах оперы без конца едят, – напомнил Эдвин.

– Ох, да, – спохватилась Шейла, – ты мне напомнил. Лес и Кармен снова придут навестить тебя нынче вечером. Я, конечно, не смогу. Кармен придет извиниться.

– Нет, – неистово вскинулся Эдвин. – Я очень болен. Не могу принимать посетителей. Пожалуйста, так им и передай.

– Мы с ними не встретимся, правда, Найджел? Так что тебе просто придется смириться. У Леса довольно странная жизнь, да?

– Пожалуй, – согласился Эдвин.

– Да. Рано по утрам работает в каком-то пабе на Ковент-Гардене, а по вечерам в оперном театре. По-моему, правильно, – единство места и чего-то еще. А в оставшееся время занимается Кармен. Ты дол-жен уговорить его рассказать, какие она порой вещи проделывает.

– Пошли, – сказал Найджел. – Поесть надо.

– Да, – продолжала Шейла. – Ужасно эксцентричная. Давали «Самсона и Далилу», она пошла смотреть, через пару дней они чуточку поскандалили, он среди ночи проснулся и видит, она с ножницами стоит у кровати… [27]27
  Далила остригла библейского героя Самсона, лишив его силы.


[Закрыть]

Найджел вдруг очень пристально вгляделся в Эдвина.

– Не знаю насчет ваших мозгов, – сказал он, видно на время забыв о еде, – стоит ли их спасать. А вот что касается головы, хорошая голова. Голова, – продолжал он с художнической беспристрастностью, – лучше, чем у нее. Я бы не прочь сделать. Пожалуй, лучше вашу голову сделал бы, чем ее, хоть тело у нее, – конечно, с моей точки зрения, – гораздо интересней. И конечно, вы скоро останетесь без волос.

– Не скоро еще, – сказал Эдвин. – В нашей семье преждевременно не лысеют.

– Да нет, – сказал Найджел. – Если вам мозги собираются оперировать, должны волосы сбрить. Пожалуй, тогда и возьмусь. Получится очень хороший, довольно оригинальный этюд. Маслом, пожалуй. Тропически коричневое лицо и что-то вроде перламутрово-розового… Хорошо бы попробовать.

Эдвин побледнел от ужаса.

– Знаете, – вымолвил он, – я ведь просто не понял. Просто не подумал об этом.

– Плевать, – сказала Шейла. – Опять отрастут, очень быстро. И все будет прямо наоборот, чем с Самсоном, да?

– Что ты имеешь в виду? – спросил Эдвин.

– Угадай, дорогой. Слушай, – обратилась она к Найджелу, который вытащил блокнотик для рисования, набрасывая с Эдвина подготовительные этюды. – Ты внушил мне мысль о еде. Пошли поедим.

– Хорошо, – сказал Найджел. – И не забудем забрать вещи в стирку. – Под обличьем художника скрывался добрый молодой человек. Он набрал охапку носков, белья, пижам из шкафчика у койки, сморщив курносый нос в слабом намеке: ça pue [28]28
  Воняет (фр.).


[Закрыть]. И они пошли за грязной рубашкой в наружном шкафу для верхней одежды и чемоданов. Потом Шейла весело заглянула, размахивая рубашкой, послала поцелуй, который заодно охватил Р. Дикки и насмешника, сияюще, любяще, сардонически улыбнулась Эдвину и исчезла.

– Миссис твоя прям картинка, – сказал потом Р. Дикки.

Сразу перед обедом Эдвин сообщил палатной сестре, что не очень хорошо себя чувствует для приема посетителей, и попросил загородить койку ширмами, что и было сделано. Санитар-негр в процессе разглаживания простыней нашел предварительный набросок, брошенный Найджелом. По мнению Эдвина, он свидетельствовал о малом таланте.

– Он что, умирает, вон тот? – послышался вопрос, заданный громким, трепещущим от возбуждения шепотом одним из посетителей Р. Дикки.

– Не, – шепнул в ответ Р. Дикки. – По-моему, миссис немножечко его расстроила, вот и все. То есть если это его миссис. – Последовало более тихое спекулятивное шушуканье.