Текст книги "Наша война"

Автор книги: Энрике Листер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 22 страниц)

Немного об этой книге и ее авторе

Недавно мне довелось предпринять небольшое путешествие по Испании. Признаюсь, отправлялся я в него со смущенной душой. Ведь за последние 30 лет советские люди там почти не бывали. Казалось, трудно будет гостить в стране, где нет ни родного посольства, ни консульства, ни даже торгового представительства. Да еще к тому же я не знаю испанского языка.

Однако путешествие обернулось самым неожиданным для нас образом. Мои соотечественники, сражавшиеся добровольцами за республиканскую Испанию более 30 лет назад, оставили здесь в сердцах людей такую добрую память, что слово «руссо» (русские) оказывалось сильнее страха перед жандармами в лакированных касках, и мы – два советских человека – чувствовали на себе как бы отсвет славы нашей Родины, какую-то особую приязнь со стороны самых различных людей.

…В огромном туристском автобусе мы ехали из Мадрида в Малагу. Путь лежал через рыжие земли провинции Ла-Манча, так сказать, по дорогам Дон Кихота. И где-то на середине пути автобус наш остановился у ресторана, стилизованного под средневековую корчму. Он так и назывался, этот ресторан, «У гидальго». За ним вращала крыльями старая мельница. В прихожей – бутафорские доспехи «рыцаря печального образа», уздечка ослика Санчо Панса. В остальном же это обычный американизированный мотель, блещущий стеклом и никелем.

Иностранные туристы – неотъемлемая часть быта этой страны. К ним привыкли, не обращают на них внимания. Но слово «руссо», «руссо» сразу зашелестело за нашей спиной.

Когда мы, отделившись от разноплеменной толпы спутников, отправились мыть руки и ненадолго очутились наедине с хромым стариком-уборщиком, шаркавшим шваброй по полу, он подошел к нам и поднял, сжав кулак, правую руку, приветствуя нас этим салютом республиканской Испании. «Пасионария! – сказал он. – Листер, Энрике Листер!.. Сесенья… Мадрид… Эль Пардо…» И снова: «Энрике Листер… Харама», – и постучал по искалеченной ноге.

Хотя мы не знаем испанского языка, мы поняли: нас приветствует ветеран гражданской войны, сражавшийся под командованием Листера, участвовавший в знаменитых сражениях и раненный в боях на реке Харама, о которых так много писала тогда мировая и наша, советская печать.

…Автобус нес нас дальше, к побережью Средиземного моря. Мелькали городки и города с историческими, звучными названиями, а я все думал об этом старике, о его красноречивом приветствии и о том, с каким уважением и любовью повторял он теперь, 30 лет спустя, имя своего командира: Листер… Энрике Листер…

Я знаю Энрике Листера – одного из самых замечательных революционеров, каких мне только доводилось встречать. Да и кто из людей моего поколения, следивших за героической борьбой испанских республиканцев, за этой первой яростной схваткой сил мира и прогресса с объединенными силами фашизма, не помнит имен полководцев республиканской Испании – Листер, Модесто, Сиснерос. И особенно, конечно, имя Энрике Листера, на долю которого выпали самые трудные бои и самые нелегкие победы республиканской армии. Он командовал сначала знаменитым 5-м полком, созданным по инициативе Коммунистической партии Испании, затем 1-й бригадой, 11-й дивизией и наконец V армейским корпусом, являвшимися как бы гвардией республиканской армии, ее самыми надежными, самыми верными и стойкими частями.

Мы – советские люди – понимали: там, в Испании, фашизм пробует свои зубы и когти, там репетирует он свои будущие атаки на миролюбивые государства, там испытывает он свое оружие. И мы следили за неравной, героической борьбой молодой, необстрелянной республиканской армии в далекой Испании с такими чувствами, будто борьба эта происходила рядом с границами нашей страны.

Бои под Мадридом и у Сесеньи, разгром итальянского экспедиционного корпуса под Гвадалахарой, битва на реке Эбро – все это вошло в наше сознание и запомнилось с тех давних лет. И хотя потом была величайшая из войн, в которой Советская Армия разгромила силы фашизма, сплоченные Гитлером под его разбойничьими знаменами, хотя после этого советские солдаты водрузили свое знамя над цитаделью фашизма – берлинским рейхстагом, эти испанские названия не выветрились из нашей памяти. И во всех этих операциях принимал главное участие со своими соединениями Энрике Листер, человек легендарной славы, о котором в свое время буржуазная пресса сочинила столько легенд. Говорилось о его аристократическом происхождении, о том, будто образование он получил во французской военной академии… Многое болтала в те дни буржуазная печать, стараясь объяснить непонятные ей полководческие дарования этого неаттестованного республиканского военачальника, о котором точно знали лишь одно: что он коммунист.

Герой Сталинграда генерал А. И. Родимцев, в юные свои годы сражавшийся за Испанскую республику под именем Паблито, с уважением говорил мне о Листере.

– Это испанский Чапаев… Простой рабочий парень. Но посмотрели бы вы, как он командовал офицерами своего штаба!

С «испанским Чапаевым» я познакомился на конгрессе сторонников мира в Париже, в дни, когда зарождалось движение сторонников мира. Плечистый человек с красивым, энергичным лицом, с будто углем нарисованными бровями и ироническим взглядом живых черных глаз, он выделялся в разноплеменной толпе интеллигентов, теснившихся в президиуме.

– Кто это? – спросил я Илью Эренбурга, который с ним поздоровался.

– Энрике Листер.

– Как, тот?.. – несколько нелепо воскликнул я.

– Другого я не знаю, – иронически улыбнулся Илья Григорьевич. – Заинтересуйтесь. Тоже настоящий! – И он нас познакомил…

С тех пор я не раз встречал этого полководца испанских борцов за свободу, который в битве народов за мир так же инициативен, дальновиден и мудр, как на полях сражений в Испании.

И вот в ваших руках, читатель, его книга – интереснейшие мемуары, в которых необыкновенный этот человек рассказывает правду о времени и о себе. Он не претендует на роль историка гражданской войны в Испании. Он пишет лишь о событиях, в которых сам принимал активное участие, о людях, с которыми дружил или боролся, о фактах, которые наблюдал. Читая мемуары Энрике Листера, ярко представляешь себе эту войну, ее героический ход и ее трагический для испанского народа конец. И хотя автор, говоря о битвах, которые давно уже отшумели, не стесняется рассказывать жестокую правду, вскрывая причины поражения, она, эта правда, укрепляет нашу веру в моральную победу республиканцев, в их правоту. И книга Листера, написанная спустя 30 лет после свершения описанного, – боевая книга, призывающая людей к бдительности и сегодня…

И еще. Читая эту книгу, я понял, почему до сих пор во франкистской Испании простой уборщик в придорожной корчме с таким уважением произносил: «Листер… Энрике Листер…»

Борис Полевой

Вместо введения

Обо мне злословят, будто я не испанец. В действительности я родился в 1907 году в Кало, в провинции Ла Корунья.

Моего отца звали Мигель; родом он из Писо в Понтеведра. По профессии – каменотес. Умер в эмиграции в Гаване.

Мать родилась и прожила всю жизнь в Кало, звали ее Хосефа. Она неоднократно подвергалась репрессиям со стороны франкистской диктатуры, умерла в 1954 году.

Мои друзья много раз настойчиво советовали мне написать мемуары. Считая, что еще не наступило время, я сопротивлялся этому. Я и сейчас придерживаюсь того же взгляда, но, поскольку о войне в Испании так много писали и продолжают писать, зачастую искажая факты, я решил высказать в мемуарах свое мнение, главным образом о событиях, в которых принимал непосредственное участие.

Несомненно, ряд высказываний в этой книге могут показаться некоторым читателям слишком критичными. Тем не менее хочу подчеркнуть, что сказано не все. Поскольку Франко еще находится у власти и борьба против диктатуры продолжается, по моему мнению, следует подождать с оценкой ряда событий и людей, как тех, о которых я пишу в этой книге, так и тех, о которых я даже не упоминаю.

Я считаю также необходимым, поскольку неоднократно распространялись различные версии о моем происхождении, национальности и т. д., являвшиеся плодом досужей фантазии, а иногда и злого умысла, прежде чем начать свои воспоминания о войне, сказать несколько слов о своем происхождении и о том, чем я занимался до войны.

Совершенно очевидно, что главные причины нашего поражения – поддержка мятежников вооруженными силами Германии и Италии; участие правителей Англии, Франции и США вместе с гитлеровской Германией и фашистской Италией в удушении Испанской республики; продолжительная негативная деятельность Лондонского комитета по невмешательству в испанские дела; закрытие французской границы и ряд других международных актов, направленных против испанского народа.

Однако все это не должно служить дымовой завесой для того, чтобы скрыть совершенные нашей стороной в ходе войны военные и политические ошибки, способствовавшие нашему поражению. Некоторых из них я также коснусь.

С моей стороны, однако, было бы чистейшим самохвальством утверждать, будто все ошибки и неудачи, о которых я говорю в книге, были мне понятны уже в тот период и я осознавал их так же ясно, как сегодня. Правда и то, что некоторые ошибки я видел и тогда, критиковал их и старался на ходу, по мере возможности, исправлять; другие стали мне понятны спустя годы, в результате изучения уроков войны, обмена мнениями и накопленного впоследствии опыта.

Я знаю, что многое из сказанного в этой книге заденет не одного человека, но, взявшись за перо, я думал о тех, кто погиб, храбро сражаясь, и о тех, кто после поражения сумел остаться достойным павших. Я писал, думая о тех, кто не участвовал в этой войне: о наших детях, о детях тех, кто воевал по эту и по ту сторону окопов, и о детях остальных испанцев, все решительнее объединяющих свои усилия, чтобы ликвидировать последствия войны 1936–1939 годов и открыть Испании дорогу к свободе.

Если написанная мною книга чем-либо поможет им, я буду рассматривать ее как выигранную у общего врага битву.

Глава первая. О себе.

Рождение. – Поездка на Кубу. – Жизнь на Кубе. – Возвращение в Испанию. – Столкновение с кузнецами и жандармерией. – Отъезд на Кубу и поездка в Нью-Йорк. – Прибытие в Испанию и арест. – Вступление в Коммунистическую партию Испании. – Я – председатель профсоюза. – Районный съезд. – Борьба. – Столкновение с хозяевами. – Поездка в Советский Союз. – Возвращение в Испанию. – Я отвечаю за антимилитаристскую работу в партии.

Я родился 21 апреля 1907 года в селе Аменейро, насчитывавшем примерно тридцать жителей, в приходе Кало, в семи километрах от Сантьяго де Компостела, в провинции Ла Корунья.

Моя мать была крестьянкой, отец – рабочим-каменотесом. Из нас – семерых детей – пять братьев стали каменотесами, как и отец, а две сестры – крестьянками, как мать. Начиная с 1930 года, все мы, братья, постепенно вступали в коммунистическую партию. Когда вспыхнул мятеж, фашисты арестовали в Кало и убили старшего брата Константе, советника муниципалитета Тэо; схватили и по приговору трибунала расстреляли Фаустино – он был моложе меня и являлся председателем профсоюза. Двум другим братьям – Эдуардо (постарше) и Мануэлю (помоложе меня) – удалось оружием проложить себе дорогу в горы. Там они скрывались несколько лет. Мать и обе сестры постоянно подвергались преследованиям и издевательствам фашистов. Отец в это время находился на Кубе. Там он и умер в 1941 году.

Итак, я был третьим ребенком в семье и, как многие дети в Галисии, начал работать, едва научившись ходить. Школу я не посещал и, когда мне исполнилось одиннадцать лет, уехал с отцом на Кубу, где уже находились два моих старших брата.

В первые месяцы пребывания на Кубе я очень скучал, вспоминая мать, братьев, друзей, село, окрестные поля, сосновые рощи и соседские сады. На эти сады я часто совершал набеги и лучше хозяев знал, какие деревья приносят самые вкусные плоды. Если бы от Галисии меня отделяла земля, а не море, думаю, я отправился бы туда пешком. Но в таком настроении я пребывал недолго.

С момента приезда на Кубу, за исключением времени, проведенного в Матансасе, я жил в квартале Белен в Гаване. Вместе с ребятами этого квартала я вел жизнь, свойственную детям моего возраста. Мы ходили купаться на Малекон и совершали поступки, после которых родственники не раз вынуждены были забирать нас из полицейского участка и платить штраф. За стойкость и силу, проявленные в уличных драках, мне дали прозвище «Инкогнито». Так называли на Кубе популярного в то время борца.

Кубинцы гостеприимны, щедры, искренни и серьезны в отношении к людям. У тех, кто поверхностно судит о людях и народах, может сложиться иное впечатление при виде того веселья, с каким кубинцы делают все свои дела. Я же думаю, что радость и оптимизм кубинцев – одни из лучших качеств этого народа. Среди кубинцев невозможно чувствовать себя иностранцем, и через несколько месяцев я стал настоящим патриотом квартала Белен. В 1981 году вновь оказавшись на Кубе после более чем тридцатилетнего отсутствия, я прежде всего посетил этот квартал, прошелся по его улицам, побывал в домах, в которых когда-то жил. Я старался представить себе, что стало с моими друзьями детства.

Какую радость испытывал я, вновь вступив на кубинскую землю, ту самую знакомую мне землю, но находившуюся теперь в других руках! Единственным хозяином и господином этой земли стал народ.

Но вернемся к моему повествованию. Чтобы избавить от тяжелого труда каменотеса, отец решил сделать из меня продавца в бакалейной лавке. В одиннадцать лет, еще не умея читать и писать, я стал учиться на бодегеро (продавец продуктового магазина) в лавке Хосе Альбариньо на углу улиц Соль и Сан Игнасио в Гаване. Обучение состояло в том, что я ежедневно поднимался по десяткам лестниц, нагруженный товарами, заказанными по телефону. Выполнял и другие работы: мыл полы, грузил ящики и мешки. Для этого не требовалось уметь читать и писать, достаточно было иметь крепкие ноги, сильные плечи и легкие, а всем этим природа не обидела меня. Прожив несколько лет в галисийском селе, я имел прекрасное здоровье. Работа, продолжавшаяся с шести часов утра до одиннадцати вечера, была тяжелой. Но не это тяготило меня, ибо я привык к тяжелой работе у себя на родине. Меня по нескольку раз в день избивал шурин хозяина, Селестино. По любому поводу я получал пинки и удары кулаком, пока в один прекрасный день не разбил о его голову бутылку с коньяком. Селестино отправили в госпиталь, а я, перескочив через прилавок, укрылся в доме старшего брата.

Несмотря на то что первый опыт закончился так неудачно, отец все еще не хотел верить, что у меня не лежит душа к торговле, и устроил в лавку другого своего знакомого, Хосе Лопес де Оренсе, на улице Салуд, 231.

В новой лавке круг моих обязанностей оставался прежним. Разница заключалась лишь в том, что меня не били. И это было уже немало!

Здесь я также быстро подружился с местными ребятами, дарил им сладости, шоколадные конфеты и другие вкусные вещи, которые мне удавалось вынести из лавки. В один прекрасный день хозяин пришел к выводу, что торговца из меня не получится, и сказал об этом отцу. Отцовская мечта сделать из меня лавочника, избавить от зубила, резца и молота каменотеса рухнула. Но это вовсе не означало, что мне удалось добиться своего – стать каменотесом.

Некоторое время я работал на фабрике деревянной тары. Затем, примерно год, мы жили в Матансасе. И только когда мы вновь вернулись в Гавану, я начал учиться профессии каменотеса. Одновременно поступил в вечернюю школу Галисийского центра, которую посещал после работы. Мне было в то время четырнадцать лет.

В 1924 году, когда я работал на строительстве Астурийского центра, каменотесы организовали свой профсоюз и меня назначили представителем на стройке. Это было моим боевым профсоюзным крещением.

К тому времени я полностью приспособился к кубинскому образу жизни, «аплатанадо», как говорили там, и все реже думал о возвращении в Галисию. Но 25 января 1925 года произошло событие, изменившее спокойное течение моей жизни. В тот день работавший вместе со мной земляк рассказал о письме, полученном им из Галисии. Ему сообщали, что наш сосед-кузнец и один из его сыновей избили мою мать, поранив ей лицо. Я горячо любил мать. Расстояние, разделявшее нас, еще больше усилило это чувство. Как только я узнал о случившемся, меня охватило одно-единственное желание: на первом же пароходе отправиться в Галисию. Я пошел к управляющему, заявил о своем намерении оставить работу и попросил рассчитать. У меня было несколько сот песо, сбереженных на черный день, – у каменотесов такие дни бывают часто. Получив в консульстве свой паспорт и заплатив соответствующий штраф за все годы, что не показывался там, я купил билет на пароход, отправлявшийся 28 января в пять часов вечера, и запасся пистолетом девятого калибра с коробкой патронов.

В полдень 28 января я появился в трактире, где обычно обедали отец и два брата, рассказал им о письме из Галисии и сообщил, что через три часа отправляюсь на пароходе в Испанию. Они были возмущены поступком кузнеца, но в не меньшей степени моим решением, так как считали, что у них больше прав отправиться за океан и встать на защиту матери. Но поскольку ни у кого из них не было оформленного для выезда паспорта и билета на пароход, им ничего не оставалось, как проводить меня до пристани.

11 февраля я прибыл в Виго, а 13-го был уже дома. Первое, что бросилось мне в глаза, это шрам на лице матери, рассекавший бровь до самого глаза. Кузнец ударил мать рукояткой пистолета, а его сын в это время держал ее.

Мать сделала все возможное, чтобы замять случившееся. Я успокоил ее, но с первого же дня стал искать случая отомстить обидчикам.

Однако кузнецы словно исчезли: отец и сын перестали бывать в таверне, куда обычно ходили, а поскольку работали они у себя дома, встретить их было невозможно.

Так прошел февраль. Однажды, в середине марта, ранним утром у нас в доме появились четыре жандарма. Они произвели обыск и забрали у меня пистолет. Кузнецы по-прежнему не показывались, но время от времени давали о себе знать. Наконец 30 апреля мы встретились перед их домом. Произошла драка. Сын кузнеца получил ранение в легкое. Отец, видя, что сын падает, трусливо бросил его и заперся в своем доме. Я был ранен в голову.

История с кузнецом требует некоторого пояснения для того, чтобы стало понятно, какой след она оставила в моей душе и как в последующем развивались взаимоотношения между нашими семьями.

Кузнец и мой отец в молодости были друзьями. В один из приездов отца с Кубы – он совершил восемь вояжей на Кубу и обратно – кузнец нанял его строить дом. Отец взялся за работу, не заключив письменного контракта, что было в порядке вещей между знакомыми и друзьями. В ходе работ отец неоднократно обращался к кузнецу за деньгами; но последний всегда находил причину не платить ему. Когда строительство было завершено, кузнец заявил отцу, что ничего ему не должен.

Отцу пришлось продать корову, свинью, взять деньги в долг и отдать все до последней копейки, чтобы расплатиться с рабочими и за строительные материалы, после чего он вновь уехал на Кубу.

Кузнец был типичным галисийским сельским гангстером. Начав на пустом месте, он, постепенно отбирая землю у соседей, стал богачом.

С помощью сыновей, а их у него было шестеро, он третировал всех, кто оказывал ему сопротивление, а некоторых, вовлекая в тяжбы, разорял. Он пользовался поддержкой касиков (сельских кулаков), жандармов, судьи и членов провинциального суда. Всем им он делал подарки за счет награбленного у крестьян – своих соседей.

Вскоре после описываемых событий кузнец в драке смертельно ранил Ламаса, одного из самых безответных крестьян округи. Уже лежа на земле, умирая, тот выстрелил в кузнеца и убил наповал.

После этого семья его стала распадаться. Сын, с которым я дрался, вступил в профсоюз. Участие в профсоюзной борьбе, а затем пролитая в совместной битве против фашистов кровь стерли ненависть между нашими семьями.

Вот что сообщает о нашей семье и о событиях 1936 года в Галисии галисийский писатель Мануэль Д. Бенавидес в книге «Группой командуют капралы», опубликованной вскоре после окончания войны и написанной на основе свидетельств их участников и очевидцев.

«Братья Листер.

В местечке Аменейро муниципалитета Тэо, судебного округа Падрон каменотесы Константе, Эдуардо, Фаустино и Мануэль Листер вместе со своими товарищами из профсоюза рабочих разных ремесел читали сообщения постоянной комиссии Конгресса республики о восстании. Мануэль был самым молодым из пяти братьев Листер. Третий – Хесус обосновался в Мадриде и называл себя Энрике Листер. Братья жили с матерью и двумя сестрами. Отец находился на Кубе. Все пять братьев были настоящими мужчинами: крепкими, закаленными и твердыми, как кирки, которыми они обтесывали камни. 18 июля профсоюз мобилизовал людей…»

«…В профсоюзе Тэо стало известно, что из Виго в Сантьяго отправляется поезд с боеприпасами. Нападение на поезд решили организовать на станции Осэбэ. Рабочие, вооруженные несколькими дюжинами ружей, расположились около станции. Они предполагали, что поезд будут охранять, как обычно в таких случаях, две пары жандармов. Однако им пришлось столкнуться с двенадцатью жандармами и двадцатью молодчиками из фаланги и рекете. Бой длился недолго. Двое из нападающих были ранены. Пришлось отступить в лес. Рабочие прошли несколько километров, неся на себе раненых. Жандармы не преследовали их. Остановились в сосновой роще…

Все здесь?

Не хватало «о феррейро» (кузнеца).

– Я поищу его, – предложил Фаустино Листер.

Фаустино нашел «о феррейро». Тот был ранен в грудь и истекал кровью. Каменотес взвалил его на плечи.

– Эу морро! (Я умираю) – воскликнул раненый.

Листер почувствовал на своей шее его хриплое дыхание, положил на землю и нагнулся над ним… Но в это время за его спиной звякнули затворы жандармских маузеров. Фаустино закрыл лицо «о феррейро» платком и протянул жандармам руки для наручников. Его отвели в тюрьму в Сантьяго.

Для матери начались дни скорбного паломничества. Это была худая, истощенная, но державшаяся прямо старушка. Она всю жизнь отдала детям и столько сделала для них, что братья Листер выглядели великолепно. Она гордилась крепким потомством, которое произвела на свет и вырастила, потомством, платившим ей огромной любовью.

…И вот Фаустино грозит гибель, а остальные братья вынуждены скрываться в лесах. Мать отправляется в Сантьяго. Она стучится во все двери.

…– Мы освободим его, если явятся братья, – пообещали мятежники. Мать пошла в горы, рассказала об этом Эдуардо, Константе и Мануэлю и просила укрыться так, чтобы их не могли найти. Но Константе решил по-другому. Он был женат, имел несколько детей. Он думал всю ночь, а наутро сообщил мятежникам, что готов сдаться, если освободят брата. Мысли Константе были безыскусными, чистыми, наивными мыслями каменотеса. Камень ведь тоже такой. Мысли фалангистов были мерзкими, грязными и страшными, как гнилое дерево гроба. Константе пообещали освободить брата, и он сдался.

Военный трибунал приговорил Фаустино к смертной казни. Его расстреляли на кладбище Бойсака. Вместе с ним с поднятыми кулаками упали несколько рабочих из Падрона и журналист Хуан Хесус Гонсалес. Взводом командовал капитан Сааведра из кадрового состава армии.

Еще больше постаревшая, похудевшая, истощенная мать продолжала паломничество. Каждую ночь фалангисты уводили из тюрьмы арестованных.

Однажды вызвали Константе Листера.

Фалангисты увидели идущего на них со сжатыми кулаками, сверкающими глазами Константе… Двоих он сбил с ног… Третьего ударил… С криками ужаса палачи выпалили в него из пистолетов…

– «Ай, меус фильос»! (О, мои сыновья!)

Эдуардо и Мануэль включились в партизанскую борьбу».

Да, моя мать была настоящей женщиной из народа. Она верила в бога, ходила к обедне, но священнику, когда он говорил, что мы, коммунисты, плохие люди, не верила. Она ничего не знала о коммунизме, но знала своих детей, знала, что мы не способны сделать ничего дурного и, если мы стали коммунистами, значит, в коммунизме не могло быть ничего плохого…

Отец – очень трудолюбивый человек – прекрасно владел ремеслом каменотеса. Он был хозяином своего слова и то, что обещал, обязательно выполнял. Его отличали храбрость и щедрость и необычайная лояльность по отношению к своим друзьям. Мать он глубоко уважал, а сыновей крепко любил. Но это была любовь без особых эмоций. Я не помню, чтобы он когда-либо целовал меня или сажал к себе на колени. Столь же сдержан отец был и с моими братьями.

Самый старший из нас – Константе владел профессией каменотеса так же хорошо, как и отец. Его благородство граничило с наивностью. Этим и объясняется, что он поверил фашистам и сдался им, пытаясь спасти Фаустино.

Мы все были очень привязаны друг к другу, и я уверен, что жандармы, с которыми я не раз вступал в потасовки, потому, в частности, не осмеливались убить меня, что понимали – братья своими руками свершат правосудие.

Я, пожалуй, слишком увлекся семейными делами, особенно историей с кузнецом. Но именно эта история о несправедливости и обмане, свидетелем которой я был в пору своего детства, оставила во мне глубокий след и помогла выбрать жизненный путь. Борьба с несправедливостью привела меня к коммунистам.

Моя ненависть к жандармерии и частые, по разным поводам столкновения с ней на протяжении 1925–1930 годов хорошо были известны в округе. Истоки этой нелюбви требуют пояснения. Ненависть к жандармам возникла у меня еще в восьмилетнем возрасте. И причиной ее появления был все тот же кузнец. История с постройкой дома была еще свежа в памяти, когда отец перед поездкой на Кубу сидел со своими друзьями за чаркой вина в расположенной вблизи нашего дома таверне. Тут же в отдельной комнате кузнец угощал обедом троих жандармов. Вдруг жандармы вошли в общий зал и потребовали, чтобы отец покинул таверну. Кузнец ухмылялся, стоя за их спинами. Я был свидетелем этой сцены, видел, как отец сопротивлялся, но в конце концов вынужден был подчиниться. Эта сцена, особенно имея в виду то восхищение, любовь и уважение, которые я испытывал к отцу, произвела на меня гнетущее впечатление. С того момента во мне стало расти чувство ненависти к жандармам, ненависти, которая усиливалась по мере того, как я все более ясно осознавал их роль, роль сторожевых псов касиков и эксплуататоров. Достаточно было касику приказать убрать кого-либо, и этого человека избивали так, что спустя несколько недель или месяцев он умирал.

Столкновения с жандармами возникали у меня по различным поводам, но причинами всегда были провокации с их стороны, злоупотребления, несправедливость, а также обоюдная ненависть.

В те годы я не умел танцевать, научился только во время войны, да и то лишь одному танцу – пасадобле. Утверждения анархистов, будто танцы – «преддверие проституции» и тому подобная чушь засели в моей голове. Поэтому я не только не стремился научиться танцевать, но часто спорил с братьями – любителями танцев.

Тем не менее я пользовался любыми праздниками и ярмарками, чтобы встречаться с товарищами. То было время военной диктатуры, но люди из разных приходов, соседних муниципалитетов и даже более отдаленных мест, беседующие под деревьями или вокруг столов, не вызывали подозрений.

Несмотря на мое отношение к танцам, мне не раз приходилось выступать в защиту танцоров. Расскажу лишь об одном случае. Как-то я находился в приходе Бугальидо с группой товарищей из Амеса и Бриона. В разгар веселья к нам подошли несколько дюжих молодых людей и сообщили, что сержант приказал прекратить танцы. Было еще светло, но жандармам, видимо, хотелось пораньше освободиться.

Их поведение возмутило меня, и я сказал дирижеру оркестра, чтобы он продолжал играть. Одновременно посоветовал молодым людям последить за порядком. Танцы продолжались. Наше неповиновение, а также обилие выпитого вина вызвали у сержанта нервный припадок. Пришлось прибегнуть к помощи врача. На этот раз инцидент был исчерпан.

Но не все подобные стычки заканчивались столь безобидно. Так, в середине мая 1929 года я с товарищем возвращался с собрания группы рабочих-лесопильщиков, которое мы проводили в ночь с субботы на воскресенье в сосняке прихода Качейрас. Около деревни Рахо мы увидели пересекающий шоссе крестный ход и остановились примерно в двухстах шагах, пропуская его, а затем продолжили свой путь. Вдруг один из священников сделал нам знак обнажить головы. Мы не обратили на него внимания. Тогда он поднял крик. Подойдя к нему, я сказал, что здесь не церковь, к тому же мы уже проявили достаточно уважения к церковным обрядам, остановившись на почтительном расстоянии, хотя имели право продолжать свой путь.

В этот момент появились находившиеся поблизости в таверне три жандарма, которые попытались задержать меня. Это были старшина Рэй, жандарм Санмигель и еще один, имени которого я не помню. Рэй стал справа от меня, Санмигель слева, а третий пристроился сзади. После этого они приказали мне следовать за ними в таверну.

Несправедливость ареста, торжествующая улыбка священника и других свидетелей этой сцены так взбудоражили мою кровь, что одним ударом я свалил Санмигеля на землю, а затем, не дав старшине выхватить пистолет, ударил и его. В этот же момент жандарм, стоявший сзади, прикладом разбил мне голову. Но я продолжал держать старшину, и жандарм не решался выстрелить в меня. Думается, что ему и не очень хотелось это делать. Он бегал вокруг как сумасшедший. Тут в дело вмешалось несколько соматенес (нечто вроде деревенской полиции, комплектовавшейся из волонтеров, в большинстве случаев реакционеров). С их помощью жандармам удалось втащить меня в таверну, принадлежавшую одному из соматенес.

Воспользовавшись суматохой, мой товарищ сбежал, и жандармы решили, что он отправился предупредить моих братьев. Так оно и оказалось. Тогда они сообщили о случившемся командиру роты капитану Хосе Бланко Ново в Сантьяго и попросили у него подкрепления. Во второй половине дня в таверне появился сам капитан с пятью жандармами. Он приказал всем покинуть зал и, когда мы остались одни, сказал, что сюда направляются мои братья и друзья и я буду нести ответственность за трагедию, которая может произойти. После этого я позволил увести себя. Спустя несколько минут мы выехали в Сантьяго, где меня заключили в тюрьму.

На следующий день в тюрьме появился пехотный майор Карнеро, назначенный для ведения следствия. Его сопровождал в качестве секретаря сержант Ривас. Первые же слова майора удивили меня. Он стал ругать жандармерию и вел допрос в благоприятном для меня направлении. В конце он сказал, что понимает мое стремление как можно скорее выйти на свободу и поэтому на следующий же день пришлет мне на подпись прошение на имя военного судьи, которое затем направит ему вместе с делом. Спустя восемнадцать дней я был отпущен на поруки. Что касается капитана жандармерии Бланко Ново, то в 1947 году, будучи уже подполковником, он зверски убил нашего товарища – Касто Гарсиа Росаса, руководителя коммунистов и партизан в Астурии.