Текст книги "Натюрморт из Кардингтон-кресент"

Автор книги: Энн Перри

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 22 страниц)

Глава 2

Эмили и впрямь ощущала себя глубоко несчастной, хотя в данный момент была просто обворожительна в шуршащем аквамариновом платье дерзкого, но элегантного покроя и сидела в частной ложе семейства Марчей в театре «Савой». Сегодня давали постановку оперы Гилберта и Салливана [3]3
  Уильям Гилберт и Артур Салливан – авторы популярных комических опер, постановки которых осуществлялись в театре «Савой» в 1875–1896 гг. – Прим. ред.


[Закрыть]«Иоланта», которая ей особенно нравилась. В иные минуты образ странного существа, наполовину человека, наполовину феи, наверняка не оставил бы ее равнодушной. Увы, сегодня ее мысли были заняты другим.

Причина ее подавленного настроения заключалась в следующем: вот уже несколько дней ее муж Джордж даже не пытался скрыть тот факт, что ему куда приятнее проводить время в обществе не ее, Эмили, своей законной супруги, а Сибиллы Марч. Нет, Джордж был неизменно учтив, но учтивость эта была неискренней, механической и потому хуже любой грубости. Грубость хотя бы означала, что он помнит о ней, а не воспринимает как некий смутный, неясный предмет на периферии зрения. Лишь общество Сибиллы возвращало улыбку на его лицо, именно за ней он неотрывно следил взглядом, именно ее слова пробуждали его внимание, именно ее остроумие вызывало у него улыбку.

Вот и сейчас ее муж сидел позади нее. На взгляд Эмили, наряд Сибиллы являл собой олицетворение дурного вкуса: в огненно-красном платье, резко контрастировавшем с ее белой кожей, темными глазами и пышными волосами, Сибилла напоминала чересчур пышный цветок. Несмотря на боль и абсурд ситуации, в которой она оказалась, Эмили время от времени искоса поглядывала на мужа. От нее не скрылось, что Джордж почти не смотрит на сцену. Переживания героя его нисколько не трогали, так же как и обаятельный флирт героини. В равной степени его не интересовали ни королева фей, ни сама Иоланта. Он не улыбался, лишь еле заметно постукивал пальцами в такт музыке, которая наверняка растрогала бы любого. На короткое мгновение его внимание привлекло танцевальное трио, в котором Лорд-канцлер дурашливо вскидывал вверх ноги.

В душе у Эмили постепенно нарастали страх и отчаяние. Вокруг нее царило буйство красок, веселье, музыка, улыбки на лицах тех, кто сидел вместе с ней в ложе: Джордж улыбался Сибилле, дядя Юстас Марч улыбался самому себе, муж Сибиллы Уильям – происходящему на сцене. Его младшая сестра Тэсси, которой было всего девятнадцать, худенькая, как их мать, с пышными золотистыми волосами цвета солнца на абрикосах, улыбалась главному тенору. Даже ее бабушка, старая миссис Марч, несмотря на всю свою нелюбовь к фривольным развлечениям, скривила уголки поджатых губ. А вот Веспасия, бабушка Тэсси по линии матери, напротив, была в восторге от спектакля. Леди Камминг-Гульд отличало изрядное чувство юмора, и ее давно перестало заботить, что о ней могут подумать окружающие.

Оставался лишь Джек Рэдли – единственный гость этого вечера, кто не был членом их семьи. В настоящее время он также гостил в Кардингтон-кресент. Джек был потрясающе хорош собой, имел прекрасные связи, но, к несчастью, не имел денег и завоевал сомнительную репутацию в том, что касалось женщин. Он, как и Эмили, не принадлежал к семейству Марчей, и уже этим был ей симпатичен независимо от его обходительности и остроумия. Было вполне очевидно, что мистера Рэдли пригласили, имея на него виды в отношении Тэсси, единственной из десяти дочерей семейства Марч, которая все еще оставалась незамужней. Цель этого гипотетического брака была не совсем ясна: Тэсси не проявляла к Джеку теплых чувств и явно ждала от жизни чего-то большего, чем он. Хотя его семейство и было связано родственными узами с сильными мира сего, сам он особых видов на будущее не имел.

Уильям как-то раз цинично заявил, что Юстас спит и видит одно: как бы скорее получить дворянское звание, а со временем и пэрство, что, по мнению самого Юстаса, подняло бы его семейство в глазах высшего общества до уровня безукоризненной аристократической респектабельности. Впрочем, это замечание было продиктовано скорее злорадством, нежели соответствовало истине. В отношениях между отцом и сыном чувствовалось напряжение. Время от времени оно давало о себе знать подобно острой занозе. В данный момент Уильям сидел позади кресла Эмили – единственный, кто был ей не виден. В антракте именно он, а не Джордж, принес ей вина. А все потому, что тот стоял в углу и смеялся какой-то шутке Сибиллы. Понимая тщетность попыток поддержать разговор, Эмили тем не менее заставила себя переброситься несколькими фразами с окружающими. Увы, слова ее как будто падали в раскаленное молчание. Лучше бы она их вообще не произносила! Наконец снова поднялся занавес, и Эмили могла снова притвориться, будто смотрит на сцену.

– Уму непостижимо, и где только мистер Гилберт берет такие смехотворные сюжеты! – проворчала старая миссис Марч, когда стихли последние аплодисменты. – Ведь в них нет абсолютно никакого смысла!

– В этом вся изюминка, – отозвалась Сибилла с мечтательной улыбкой.

Миссис Марч посмотрела на нее сквозь стекла пенсне с черной бархатной лентой.

– Мне жаль тех, кто глуп от природы. Но тот, кто намеренно строит из себя глупца, находится за гранью моего понимания, – холодно добавила она.

– Охотно верю, – шепнул Джек Рэдли на ухо Эмили. – Готов поспорить, что мистер Гилберт нашел бы ее в равной степени непонятной. Иное дело, захотел бы он ее видеть?..

– Моя дорогая Лавиния, он не более глуп, чем любой из романов мадам Уида, которые вы читаете, завернув в коричневую бумагу, – заявила леди Камминг-Гульд.

Лицо миссис Марч как будто окаменело. По щекам, там, где у женщины помоложе лежали бы румяна, пошли пунцовые пятна. Лавиния Марч презирала макияж, считая его вульгарным. Женщин, прибегавших к такого рода уловкам, она величала не иначе как «дамами определенного сорта».

– Вы глубоко ошибаетесь, Веспасия, – парировала она. – Жаль, что тщеславие мешает вам обзавестись очками… Когда-нибудь вы свалитесь с лестницы или иным образом выставите себя на посмешище. Уильям! Почему бы вам не предложить руку вашей бабушке? Я бы не хотела стать центром всеобщего внимания, когда мы будем уходить. – С этими словами миссис Марч встала и повернулась к выходу. – Особенно такого рода!

– О, вам это не грозит, – парировала в свою очередь Веспасия. – По крайней мере, пока Сибилла будет отдавать предпочтение кричаще красным нарядам.

– Которые делают ее еще ярче, – непроизвольно вырвалось у Эмили.

Эти слова предназначались ей самой, однако именно в этот момент окружающие умолкли, и во внезапной тишине ее голос прозвучал довольно громко. Джордж слегка покраснел, и Эмили поспешила отвести глаза, мысленно отругав себя за то, что вовремя не прикусила язык. Сама того не желая, она выдала себя с головой.

– Я рада, что вам нравится, – невозмутимо ответила Сибилла и тоже встала. Ее самомнению не было предела. – У каждой из нас есть свой цвет, который идет только нам. Есть цвета, которых, напротив, следует избегать. Сомневаюсь, что в голубом я буду выглядеть столь же привлекательно, как и вы.

Вряд ли это был комплимент. Однако Эмили не стала отпускать в ответ колкость, призвав себе в помощь все свое обаяние. Даже сейчас Джордж улыбался Сибилле. Затем некое незримое течение вынесло их из ложи прямо в гущу людей, двигавшихся к фойе. Джордж тотчас предложил Сибилле руку, как будто иное было бы расценено как неучтивость.

Чувствуя, что заливается краской, Эмили на дрожащих ногах двинулась следом, избрав в плотной толпе в качестве ориентира седую голову бабушки Веспасии. Людской поток, вытекавший из лож, нес и толкал ее вперед. И лишь рука Джека Рэдли, что легла на ее талию, не давала ей упасть.

В фойе встреч со знакомыми было не избежать. Пришлось обмениваться мнениями о спектакле, осведомляться о здоровье, произносить прочие пустые фразы, какие обычно произносят в подобных случаях. Гул голосов, обрывки фраз – все это напоминало истинный бедлам. Эмили кивала, улыбалась, соглашалась со всякими пустяками, со всем, что только проникало в ее сознание. Кто-то спросил о ее сыне Эдварде, и она ответила, что тот остался дома и в целом прекрасно поживает. Затем Джордж резко толкнул ее локтем, и она вспомнила, что следует в ответ осведомиться о том, как поживает семья того, кто задал ей этот вопрос. Вокруг нее звучал нескончаемый хор голосов.

– Превосходное представление!

– Вы видели «Фрегат „Пинафор“»? [4]4
  Имеется в виду опера Гилберта и Салливана «Фрегат ее величества „Пинафор“» (1878).


[Закрыть]

– Когда состоится следующий спектакль?

– Вы будете в Хенли? Я обожаю регату. Как все-таки приятно находиться на воде в жаркий день, не так ли?

– Лично я предпочитаю Гудвуд. В скачках есть нечто ни с чем не сравнимое, вы не находите?

– А что вы скажете об Эскоте?

– Лично меня больше привлекает Уимблдон.

– Мне совершенно нечего надеть! Мне нужно немедленно отправиться к моей портнихе. Необходимо срочно обновить гардероб!

– Мне кажется, что в этом году Королевская академия просто ужасна!

– Согласна с вами, моя дорогая! Все живописные работы навевают скуку…

Чувствуя себя крайне неуютно, Эмили тем не менее выдержала полчаса подобных откровений. Наконец она оказалась в карете рядом с Джорджем, который, однако, держался холодно и отчужденно. Казалось, будто рядом с ней сидит незнакомый ей человек.

– Господи, что с тобой происходит, Эмили? – спросил Джордж после того, как они десять минут просидели в тягостном молчании, пока передние кареты подбирали своих владельцев. Наконец дорога, ведущая к Стрэнду, освободилась.

Может, стоит солгать, дабы избежать неминуемой ссоры, которая – Эмили это знала – будет ей неприятна? Джордж по своей натуре был терпим, щедр и легок в общении, однако считал, что проявление чувств имеет право на существование исключительно в удобные для него моменты. И, безусловно, не сейчас, когда он все еще находился в романтическом настроении.

Половина естества Эмили жаждала конфликта. Боже, с какой радостью она дала бы выход скопившейся боли, потребовала бы от Джорджа объяснений его недостойного поведения!.. Но стоило Эмили открыть рот, чтобы ответить ему, как мужество ее покинуло. Потому что стоит сказать хотя бы слово, как станет поздно, и последний путь к отступлению будет для нее отрезан.

Как же это не похоже на нее! Обычно она была хозяйкой своего настроения, умела держать свои чувства в узде. Именно эта сторона ее характера и привлекла когда-то к ней Джорджа. Теперь же она решилась на небольшую ложь, – презирая себя и ненавидя Джорджа за то, что вынуждена прибегать к постыдной неправде.

– Боюсь, я не очень хорошо себя чувствую, – солгала Эмили. – В театре было немного душно.

– Странно, я этого не заметил, – раздраженно ответил Джордж. – Да и другие тоже.

С языка Эмили едва не сорвалось язвительное замечание о том, что он был слишком увлечен другими делами и потому не обратил внимания на царившую в зале духоту, но она вновь сдержалась.

– Значит, меня слегка лихорадит.

– В таком случае завтра тебе стоит весь день оставаться в постели, – сухо посоветовал Джордж без малейшего сочувствия в голосе.

Он хочет, чтобы я ему не мешала, подумала Эмили, и не ставила своим присутствием в неловкое положение. При этой мысли к глазам тотчас подступили слезы. Эмили сглотнула застрявший в горле комок. Слава богу, что в карете темно и муж не видит выражения ее лица. Она ничего не сказала в ответ из опасения, что дрогнувший голос может ее выдать. Впрочем, Джордж не стал далее развивать тему ее внезапного недомогания. Они молча ехали домой под покровом душной летней ночи, мимо желтых газовых фонарей, под цокот лошадиных копыт и грохот колес по мостовой.

Вскоре Эшворды добрались до Кардингтон-кресент; вышедший навстречу лакей открыл дверцу кареты. Эмили ступила на землю и, почти взбежав по ступенькам крыльца, вошла в парадные двери, ни разу даже не оглянувшись на шагавшего следом Джорджа. Обычно до поездки в оперу обедали, а по возвращении из театра ужинали, однако миссис Марч считала такой распорядок слишком обременительным для своего здоровья, которому, впрочем, ничто не угрожало, кроме преклонного возраста, – и поэтому от ужинов отказались. В гостиной были поданы легкие закуски, однако Эмили поняла, что ей не вынести яркого света канделябров, смеха и испытующих взглядов.

– Надеюсь, вы простите меня, – произнесла она, ни к кому конкретно не обращаясь. – Сегодняшний вечер был превосходным, но, боюсь, я очень устала и потому отправлюсь спать прямо сейчас. Желаю всем спокойной ночи.

Не дождавшись ответа, Эмили торопливо направилась к лестнице, что вела на второй этаж. Но не успела она поставить ногу на ступеньку, как услышала у себя за спиной голос. Увы, он принадлежал не Джорджу, как ей того хотелось бы, а Джеку Рэдли, который увязался за ней следом.

– С вами все в порядке, леди Эшворд? Вы выглядите немного бледной. Может, следует прислать вам что-нибудь наверх?

– Нет, нет, благодарю вас, – поспешила ответить Эмили. – Просто мне нужно немного отдохнуть, и тогда я непременно почувствую себя лучше. – Она понимала, что ей ни в коем случае нельзя проявлять неучтивость, это было бы слишком по-детски. Эмили заставила себя обернуться и посмотреть на Джека. Тот ответил ей широкой улыбкой.

Какие у него удивительные глаза! Он показался ей едва ли не старым другом, хотя Эмили была едва с ним знакома. В то же время в Джеке не было ничего, что могло показаться навязчивым. Эмили стало понятно, почему Рэдли имел репутацию сердцееда. Поделом будет Джорджу, если она влюбится в Джека так, как ее муж влюбился в Сибиллу.

– Вы уверены? – повторил Рэдли.

– Вполне, – бесстрастно ответила Эмили. – Благодарю вас.

С этими словами она быстро зашагала вверх по лестнице, с трудом сдерживаясь, чтобы не перейти на бег. Лишь оказавшись на лестничной площадке, услышала, как внизу возобновился разговор и прозвучал смех – обычная реакция людей, все еще остававшихся в плену беззаботного веселья.

Утром Эмили проснулась одна. В спальню, струясь сквозь щелочку между неплотно задернутыми шторами, проникал солнечный свет. Джорджа рядом с ней не было. Похоже, что он вообще не ложился спать. Его сторона огромной постели оставалась безупречно ровной, идеально отглаженные простыни нисколько не смялись. Эмили хотела было распорядиться, чтобы ей подали завтрак в постель, но одиночество было просто невыносимо, и она позвонила в колокольчик, чтобы вызвать горничную. Когда та пришла, Эмили отказалась от чая и отослала служанку обратно, велев набрать ванну и приготовить утреннее платье. Накинув на плечи шаль, Эмили решительно постучала в дверь гардеробной. Через несколько секунд дверь открылась, и на пороге появился Джордж: заспанный, темные волосы всклокочены, в глазах неподдельное удивление.

– Накануне ты плохо себя чувствовала. Я подумал, что не стоит тревожить тебя, и потому распорядился, чтобы мне постелили здесь.

Джордж даже не поинтересовался, как она себя чувствует, стало ли ей лучше. Он лишь посмотрел на ее чуть порозовевшее после сна лицо, на выбившийся из прически локон светлых волос и, сделав некий молчаливый вывод, удалился, чтобы продолжить утренний туалет.

Тягостная атмосфера завтрака не улучшила настроения Эмили. Юстас, как обычно, открыл все окна в столовой настежь. Он был горячим сторонником теории «мускулистого христианства» с его агрессивным подходом к укреплению здоровья. Юстас с аппетитом поглощал заливных голубей, уничтожил целую горку горячих тостов с маслом и мармеладом и, наконец насытившись, отгородился от окружающих свежим номером «Таймс», услужливо протянутым ему лакеем. Просмотреть газету он не предложил никому: не только не снизошел до женщин (что было в его духе), но столь же демонстративно проигнорировал мужчин – и Уильяма, и Джорджа, и Джека Рэдли. К неудовольствию Юстаса, у Веспасии имелся собственный экземпляр «Таймс».

– В Блумсбери совершено убийство, – сообщила она, придвигая к себе блюдечко с малиной.

– Но какое это имеет отношение к нам? – буркнул Юстас, даже не подняв головы. Предполагалось, что своим замечанием он выразил осуждение. Женщинам не пристало брать в руки газеты, не говоря уже о том, чтобы обсуждать их содержание за завтраком.

– Такое же, как и все прочее, что нас окружает, – парировала Веспасия. – Это событие имеет отношение к людям и, безусловно, стало для кого-то трагедией.

– Ерунда! – резко возразила миссис Марч. – Скорее всего, это какой-то представитель преступного мира, который давно заслуживал, чтобы его вздернули на виселице. Юстас, будьте так любезны, передайте мне «Судебный вестник». Хочу знать, имело ли это событие какую-то важность. – С этими словами миссис Марч бросила на Веспасию колючий взгляд. – Надеюсь, никто не забыл, что мы приглашены на ленч к Уитингтонам, а днем играем в крокет у леди Люси Армстронг? – продолжила она, удостоив Сибиллу осуждающим взглядом. – Разумеется. Леди Люси все еще под впечатлением матча между командами Итона и Хэрроу и ведь наверняка станет трещать без умолку, хвастая успехами своих сыновей; нам же не удастся вставить даже словечка.

Сибилла густо покраснела. Зато глаза ее сияли. Она в упор посмотрела на миссис Марч, причем за этим взглядом могло стоять все, что угодно.

– Прежде чем начинать разговоры о школе, надо дождаться, кто это будет, мальчик или девочка, – отчетливо произнесла она.

Уильям застыл на месте, не донеся до рта вилку. Джордж негромко ахнул. Юстас впервые за последние несколько минут опустил газету и растерянно посмотрел на сноху. Но уже в следующий миг выражение растерянности на его лице сменилось неподдельной радостью.

– Сибилла! Моя дорогая! Неужели ты хочешь сказать, что… что ты?..

– Да! – решительно ответила она. – Я не хотела до поры до времени говорить об этом, но меня вынудили колкие замечания бабушки, от которых я, признаться, уже устала.

– Ты не смеешь винить меня за это! – не дала себя в обиду миссис Марч. – Ты и так на двенадцать лет затянула с этим признанием. Нечего удивляться, что за это время я успела отчаяться, утратив всякую надежду ла то, что династия Марчей получит своего продолжателя! Одному Богу известно, чего стоило Уильяму терпеливо дожидаться того дня, когда ты подаришь ему наследника.

Услышав эти слова, Уильям повернулся к бабушке и бросил на нее острый взгляд. Щеки его пылали, голубые глаза сверкнули недобрым огнем.

– Это абсолютно не ваше дело! – резко произнес он. – Я нахожу подобные замечания с вашей стороны в высшей степени вульгарными. – Затем, оттолкнув стул, встал и стремительно вышел из комнаты.

– Отлично, – отозвался Юстас и, сложив газету, налил себе новую чашку кофе. – Поздравляю вас, моя дорогая.

– Лучше поздно, чем никогда, – заключила миссис Марч. – Хотя я сомневаюсь, что за этим последует продолжение.

Вид у Сибиллы был по-прежнему смущенный. Став предметом всеобщего внимания, она явно испытывала неловкость. Впервые после своего приезда Эмили почувствовала к ней нечто вроде сочувствия.

Однако эта нечаянная радость длилась недолго. Следующие несколько дней прошли так, как проходят все дни очередного светского сезона. Утром все отправлялись в парк кататься верхом. Эмили на этот раз научилась уверенно и грациозно держаться в седле. Впрочем, ей было далеко до блестящих способностей Сибиллы, а поскольку Джордж был прирожденным наездником, казалось почти неизбежным то, что он и Сибилла чаще положенного оказывались рядом, держась на некотором отдалении от остальных. Уильям никогда не принимал участия в верховых прогулках, предпочитая им занятия живописью, которая была не только предметом его отдохновения, но и профессией. Он был, безусловно, талантлив: его работами восхищались искусствоведы, их коллекционировали знатоки. Один только Юстас всякий раз делал недовольное лицо, когда его сын уединялся в мастерской, устроенной для него в оранжерее. Здесь Уильям находил более приятное применение утреннему свету, не желая в угоду мнению высшего общества изображать из себя отважного наездника.

Когда же верховые прогулки по какой-то причине отменялись, все отправлялись за покупками, посещали друзей и близких или выставки в картинных галереях.

За обеденный стол садились примерно в два часа пополудни, причем зачастую в чьем-то доме, где собиралась относительно небольшая компания. Днем бывали на концертах, ездили в Ричмонд или Херлингэм, наносили чопорные, но, увы, нужные визиты малознакомым дамам, где неловко рассаживались за столом и, держа спину прямо, вели пустопорожние разговоры о знакомых, нарядах и погоде. Мужчины имели возможность избежать этих нудных и утомительных посиделок, удалившись в один из клубов.

В четыре часа дня все садились пить послеобеденный чай, иногда дома, в столовой, иногда в саду под открытым небом. Как-то раз была затеяна игра в крокет, в которой Джордж выступал на пару с Сибиллой, но безнадежно проиграл под радостный смех Эмили, вышедшей в победители. Правда, победа оказалась с горьким привкусом, подобным глотку пепла. Однако разочарования Эмили не заметил никто, даже Юстас, игравший с ней в паре. Взгляды присутствующих были прикованы к Сибилле. В роскошном розовом платье, она была удивительно хороша собой: щеки раскраснелись, глаза сияли радостью. Смех ее звучал весело и заразительно. Эмили вновь вернулась к себе в тягостном молчании.

В воскресенье она поняла, что ей больше этого не вынести. Утром они посетили воскресную службу – на этом настоял Юстас, видевший себя этаким патриархом благочестивого семейства, что непременно следовало демонстрировать окружающим. Эмили с мужем не посмели ослушаться, потому что были гостями этого дома. Даже Джек Рэдли присоединился к ним, а он по своей натуре был далек от показной набожности. В ясный солнечный день Джек предпочел бы промчаться галопом по парку, распугивая птиц, собак и редких прохожих. Кстати, то же самое предпочел бы и Джордж. Но сегодня тот, похоже, был счастлив возможности сидеть на церковной скамье, исподтишка бросая взгляды на Сибиллу.

За ленчем обсуждали проповедь, искреннюю, но утомительную, и искали в ней «глубинные смыслы». Когда подошла очередь фруктов, Юстас заявил, что главной темой проповеди была сила духа, умение спокойно и мужественно встречать удары судьбы.

Уильяма, похоже, задела эта тема, или же он просто был не в духе. Так или иначе, но он возразил отцу, сказав, что, напротив, главной темой проповеди было сострадание.

– Чушь! – вспыхнул Юстас. – Ты всегда был излишне мягкотел, Уильям. Тебе лишь бы оставаться в стороне… У тебя слишком много сестер, и в этом твоя главная беда. Тебе следовало родиться женщиной. Мужество! – с этими словами Юстас ударил кулаком по столу. – Мужеством должен обладать каждый мужчина и каждый христианин!

После этой выспренней реплики десерт доедали молча.

Днем хозяева дома и их гости читали или писали письма. Вечер выдался еще более тягостным. Все сидели за столом, неуклюже пытаясь вести разговор, подобающий для воскресенья, пока Сибилла не призвала присутствующих послушать свою игру на пианино. Играла она с несомненным мастерством и нескрываемым воодушевлением. В музицировании участвовали все, за исключением Эмили, – хором пели баллады, иногда кто-то отваживался петь соло. У Сибиллы оказался прекрасный голос, чуть хрипловатый и завораживающий.

Оказавшись, наконец, в спальне на втором этаже, Эмили, чувствуя, что больше не в силах сдерживать рыдания, отослала горничную и принялась раздеваться сама. В комнату вошел Джордж и громче, чем подобало бы, закрыл за собой дверь.

– Неужели так трудно проявить хотя бы капельку терпения, Эмили? – холодно осведомился он. – Твое дурное настроение выходит за рамки приличий.

– Приличий? – ахнула Эмили. – Как ты смеешь обвинять меня в нарушении приличий? Ты уже почти две недели подряд пытаешься соблазнить Сибиллу, никого при этом не стесняясь, даже прислуги! И ты же – только из-за того, что я не присоединилась к вам, – обвиняешь меня в нарушении приличий и отсутствии манер!

Лицо Джорджа вспыхнуло, однако он сдержал гнев.

– У тебя истерика, – ледяным тоном проговорил он. – Пожалуй, тебе будет лучше побыть одной. Так ты быстрее сможешь успокоиться и снова прийти в себя. Я буду спать в гардеробной, постель там уже приготовили. Остальным я объясню, что ты неважно себя чувствуешь, и мне не хочется тебя беспокоить. – Ноздри Джорджа едва заметно вздрогнули; по лицу, словно тень, пробежала гримаса неудовольствия. – Они легко в это поверят. Спокойной ночи.

С этими словами он шагнул за порог.

Чудовищный цинизм мужа поверг Эмили в ступор. Нет, это абсолютно несправедливо со стороны Джорджа, говорить ей такие слова! Эмили потребовалось несколько секунд, чтобы осмыслить сказанное им. Ноги ее подкосились, и она рухнула на постель. Не в силах больше сдерживать себя, Эмили кулаками выместила обиду на подушке и разрыдалась.

Она рыдала до тех пор, пока глаза и легкие не начало жечь, однако легче ей так и не стало – жуткая усталость никуда не ушла. Однако, может быть, завтра все наладится?