Текст книги "Имя мое — память"

Автор книги: Энн Брешерс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 19 страниц)

Энн Брашерс
ИМЯ МОЕ – ПАМЯТЬ

Моему дорогому Нейту, обладающему даром помнить.

Я не прошу небеса опуститься,

чтобы угодить моей прихоти,

Я щедро раздаю свою любовь.

Уолт Уитмен. Песнь о себе

Я живу уже более тысячи лет. Я умирал бессчетное число раз. Не помню, сколько именно. У меня исключительная память, но она несовершенна. Я – человек.

Прежние жизни как будто в тумане. Изгибы души следуют поворотам каждой из жизней. Это целая вселенная. У меня было детство. И не одно, а множество. Даже на ранних стадиях становления моей души я много раз достигал зрелости. В наши дни каждое из моих младенческих состояний вспоминается быстрее. Мы совершаем привычные действия. Недоуменно смотрим на окружающий мир. Вспоминаем.

Я говорю «мы», имея в виду себя, свою душу, свое «я» и многочисленные жизни. Я говорю «мы», подразумевая подобных мне, обладающих памятью, то есть осознанной регистрацией опыта пребывания на этой земле, которая переживет смерть каждого. Я знаю, таких немного. Может, один в столетие, один на миллион. Мы редко находим друг друга, но, поверьте, другие существуют. И по крайней мере один из них обладает памятью, намного превосходящей мою.

Я рождался и умирал много раз и во многих местах. Они отделены друг от друга одинаковым пространством. Меня не было в Вифлееме при рождении Христа. Я не видел триумф Рима. Никогда не кланялся Карлу Великому. В те времена я с трудом перебивался в Анатолии, общаясь на непонятном диалекте с жителями деревень к северу и югу. Все захватывающие роли достаются только Богу и дьяволу. Великие хиты истории для большинства проходят незамеченными. Подобно любому другому, я читаю о них в книгах.

Порой мне бывают ближе дома и деревья, чем человеческие существа. Я стою без дела, наблюдая, как накатываются и уходят людские волны. У них жизнь коротка, но моя жизнь долгая. Иногда я воображаю себя шестом, воткнутым в кромку океана.

У меня никогда не было детей, и я никогда не старею. Не знаю почему. Я замечал красоту в бесчисленных вещах. Я влюбился в женщину, и она существует вечно. Однажды я убил ее и много раз умирал за нее, но это по-прежнему ни к чему не приводит. Я постоянно ищу ее, всегда помня о ней. Во мне живет надежда, что однажды она меня вспомнит.

Хоупвуд, Виргиния, 2004 год

Она была знакома с ним недолго. Он появился там в одиннадцатом классе. Это был маленький городок с маленьким школьным округом. Год за годом видишь одних и тех же ребят. Когда он появился, то, так же как и она, был учеником третьего класса четырехгодичной средней школы, но почему-то казался старше.

Она многое слышала о том, где и как он провел предшествующие семнадцать лет своей жизни, но сомневалась в правдивости этих слухов. Люди говорили, что, прежде чем приехать в Хоупвуд, он находился в психиатрической клинике. Его отец сидел в тюрьме, и парень жил сам по себе. Утверждали, его мать была убита, и скорее всего его отцом. Он всегда носил одежду с длинными рукавами, потому что, как кто-то сказал, у него на руках ожоги. Насколько ей было известно, он никогда не пытался опровергать эти истории и не придумывал ничего взамен.

Люси не верила слухам, однако понимала, что именно за ними стоит. Дэниел был другим, хотя и пытался не быть им. Его гордое лицо носило печать какой-то обреченности. Ей казалось, будто никто о нем никогда не заботился и он даже этого не осознает. Однажды она увидела, как он стоял в кафетерии у окна, пока другие школьники проталкивались мимо него со своими подносами, без умолку тараторя, а у него был совершенно потерянный вид. В его облике в тот момент проглядывало нечто такое, что заставило ее подумать о нем как о самом одиноком существе на свете.

Его первое появление в школе вызвало ажиотаж, потому что он был необычайно хорош собой. Высокий, мускулистый и сдержанный, он был одет чуть лучше большинства ребят. Тренеры мечтали, как бы с его ростом заманить его играть в футбол, но он не поддался на уговоры. Поскольку городок был маленьким, скучающим и полным надежд, то школьники много говорили, и поползли слухи. Сначала слухи были лестными для него, но затем он совершил несколько ошибок. Он не пришел на Хеллоуин к Мелоди Сандерсон, хотя она лично пригласила его в вестибюле школы и все это видели. На ежегодном совместном пикнике учеников одиннадцатых и выпускных классов болтал о какой-то ерунде с Соней Фрай, а та в глазах окружающих была почти что хиппи. Они жили в хрупкой социальной экосистеме, и вскоре он отпугнул от себя большинство людей.

Но только не Люси. Она сама не понимала почему. Не уважала Мелоди и ее компанию разбитных девчонок, но вела себя осторожно. На нее и так уже косо поглядывали, а она не хотела стать изгоем. Она не могла поступить так с матерью, особенно после того, что той пришлось пережить с ее сестрой. К тому же Люси не принадлежала к девушкам, которым нравятся проблемные парни. Вовсе нет.

Ей в голову пришла странная мысль, своего рода фантазия, что она могла бы ему помочь. Люси знала, что в этой школе на виду, а что спрятано от глаз, и понимала, каково это – противостоять тому и другому. Догадывалась, что его ноша тяжелее, чем у большинства людей, и испытывала к нему болезненное сочувствие. Уверяла себя, что, вероятно, она ему нужна.

Дэниел ничем не обнаруживал признаки того, что разделяет данную точку зрения. За неполных два года он ни разу не заговорил с ней. Правда, однажды она нечаянно наступила на его шнурок и извинилась, а он уставился на нее и что-то пробормотал. Люси стало неловко и досадно, и она, пытаясь вспомнить, что он сказал, мысленно возвращалась к этому случаю. Потом решила, что не сделала ничего дурного и пусть он сам побеспокоится о том, чтобы не расхаживать в коридоре выпускных классов с развязанными шнурками в три часа дня.

– Ты считаешь, я слишком много об этом думаю? – спросила она у Марни.

Та посмотрела на нее так, словно ей стоило усилий не вцепиться Люси в волосы.

– Да, ты придаешь этому значение. Если бы про тебя сняли фильм, он назывался бы «Я придаю этому слишком много значения».

Люси рассмеялась, а позже забеспокоилась. Марни не собиралась вредничать. Она любила ее сильнее и искреннее любого другого на свете, если не считать матери. Марни нестерпимо было видеть, что Люси уделяет так много внимания человеку, которому нет до нее дела.

Люси подозревала, что Дэниел своего рода гений. И дело не в том, что он сделал или сказал нечто такое, что натолкнуло бы на эту мысль. Но однажды она сидела рядом с ним на уроке английского, когда класс обсуждал Шекспира, и украдкой бросала на него взгляды. Видела, как Дэниел, подавшись вперед, один за другим по памяти пишет в тетради сонеты красивым наклонным почерком, что заставило ее подумать о том, как Томас Джефферсон составлял проект Декларации независимости. Выражение на его лице навело ее на мысль, что он сейчас очень далеко от маленькой тесной классной комнаты с мигающим флуоресцентным светом, серым линолеумом на полу и единственным крошечным окном. «Интересно, откуда ты взялся, – подумала она. – Хотелось бы мне знать, как ты оказался здесь».

Однажды Люси, набравшись храбрости, спросила у него про задание по английскому. Он указал на классную доску, где было написано, что им следует подготовиться к классному сочинению по пьесе Шекспира «Буря», но у него был такой вид, словно он хочет что-то добавить. Она знала, что он умеет разговаривать: слышала, как он общается с другими людьми. Люси приготовилась одарить его ободряющим взглядом, но, едва встретилась с его глазами цвета зеленого горошка, как на нее накатило такое сильное смущение, что она опустила голову и не поднимала ее до конца урока. Обычно с ней такого не происходило. Она была самоуверенной, знала себе цену и свое место. Росла в основном с девочками, но у нее было много друзей-мальчиков из ученического совета, гончарной мастерской, а также и два брата Марни. Ни один из них не вызывал у нее таких чувств, как Дэниел.

Был еще один случай в конце одиннадцатого класса, когда Люси приехала в школу забрать вещи из своего шкафчика, мучаясь при мысли, что не увидит Дэниела целое лето. В тот день она неумело припарковала белый ржавый отцовский «Блейзер» в двух кварталах от школы. Сложив на тротуар кипы бумаг и книг из шкафчика вместе с картонной коробкой, где находилась керамика, Люси осторожно пыталась открыть дверцу машины.

Сначала она краем глаза увидела Дэниела. Он никуда не шел и ничего не нес, а просто стоял, опустив руки и пристально глядя на нее с потерянным видом. У него было печальное и немного отстраненное лицо, словно он всматривался в себя и в то же время в нее. Повернувшись, она встретилась с ним взглядом, и на сей раз никто из них не отскочил в сторону. Дэниел так и стоял, будто пытался что-то вспомнить.

На мгновение Люси захотелось помахать ему рукой или сказать что-нибудь умное или многозначительное, но она просто затаила дыхание. Казалось, они действительно знают друг друга, и дело не только в том, что Люси целый год постоянно думала о нем. Казалось, он позволил ей просто немного постоять здесь, словно так много важного они могли бы сказать друг другу, что не было нужды что-либо говорить. Немного поколебавшись, Дэниел ушел прочь, а она принялась размышлять, что это могло означать. Позже она пыталась растолковать Марни, что это доказательство их взаимных чувств, однако та отмахнулась от нее, назвав эпизод очередной чепухой.

Марни считала своим долгом обуздывать чаяния Люси и даже выдвинула предположение: «Если бы ты ему нравилась, то догадалась бы об этом». Она часто повторяла эту фразу, которую, как подозревала Люси, вычитала в книге.

Дело было не только в том, что Люси хотела помочь Дэниелу. Не такой уж она была бескорыстной. Он ей безумно нравился. Ей нравилось в нем все: волосы на затылке, как он держится большим пальцем за край парты, как у него с одной стороны выбивается прядь волос, нависая над ухом. Однажды она уловила его запах, и у нее закружилась голова. В ту ночь Люси не могла уснуть.

Он мог предложить ей нечто такое, чего не мог ни один парень из школы: он не знал Даны. По сдержанному выражению их матери, Дана всегда была «проблемой», но в их детские годы для Люси она являлась кумиром. Люси не встречала более находчивого человека, умеющего так красиво врать, и притом всегда смелого. Смелого и безрассудного. Когда Люси совершала всякие глупости – то наследит в доме, то прольет кетчуп на пол, – Дана брала вину на себя. Она поступила так, даже когда Люси умоляла ее не делать, убеждая, что ей все равно, если ее отругают.

Дана приобрела дурную славу с девятого класса, когда Люси была в пятом. Поначалу Люси не знала, по какому поводу шепчутся старшие ученики и взрослые, однако догадывалась, что стыдиться есть чего. «У меня в классе училась твоя сестра», – многозначительно говорил тот или иной из ее учителей. В их дом перестали приходить ребята и даже не приглашали ее к себе, и она поняла, что ее семья совершила что-то нехорошее. Только Марни оставалась ее верной подругой.

К седьмому классу Дану называли в школе «Дневник Алисы»,[1]1
  Книга о жизни проблемной девочки-подростка. – Здесь и далее примеч. пер.


[Закрыть] и ее родители стали предметом бесконечных домыслов. Пьют ли они? Есть ли в доме наркотики? Работала ли мать, когда девочки были маленькими? Эти разговоры обычно оканчивались словами: «Они кажутся довольно симпатичными».

Ее родители выслушивали все это, низко наклонив головы, что только подстегивало недоброжелателей. Собственный позор представлялся им безграничным; проще было выслушивать порицания, чем совсем ничего не делать. Дана высоко держала голову, но прочие члены семьи бродили как потерянные, постоянно извиняясь.

Порой Люси старалась проявить лояльность, а иногда жалела, что ее фамилия не Джонсон, каковых в школе было четырнадцать. Она пыталась беседовать с Даной и, когда толку не было, убеждала себя, что ей наплевать. Сколько раз можно ставить крест на человеке, которого любишь? «Люси принадлежит к Броуардам, сделанным из другого теста», – услышала она слова учителя математики, сказанные им психологу-консультанту, когда она поступала в среднюю школу. И ей стало страшно от того, как яростно она уцепилась за эти слова. Люси подумала, что если постарается, то сможет что-нибудь исправить.

Дана отстала на несколько классов из-за плохой посещаемости и других прегрешений, не относящихся к учебе: наркотики, насилие, оральный секс в мальчишеском туалете. Однажды Люси увидела на письменном столе отца конверт с письмом, в котором Дану объявляли финалисткой национальной стипендии за заслуги по результатам ее отборочного теста. Странные занятия выбирала для себя сестра!

Она бросила школу в предпоследний день занятий, ровно за неделю до выпуска. Появившись вновь в день выпуска, она совершила свой драматический уход со сцены в самый разгар торжественной церемонии. Дэниел был, вероятно, единственным из знакомых парней Люси, не видевшим, как Дана срывает с себя одежду на лужайке перед школой в окружении врачей, которые, силой увозя ее в больницу в последний раз, стараются не дать ей выцарапать себе глаза.

В тот год в День благодарения Дана приняла слишком большую дозу наркотика и впала в кому. На Рождество она тихо умерла. На похоронах, состоявшихся в канун Нового года, присутствовали ее родные, Марни, а также бабка с дедом и сумасшедшая тетя из Дулута. Единственным представителем от школы был преподаватель физики, мистер Маргум, самый молодой из учителей. Люси недоумевала, почему он пришел – то ли Дана блистала на его уроках, то ли отсасывала у него или, может, то и другое.

В тяжелом наследстве Даны наиболее осязаемым из оставленного ей был метровый пятнистый лазающий полоз по кличке Пилорама, и Люси пришлось с ним возиться. Что еще ей оставалось делать? Мать не хотела заботиться о нем. Неделя за неделей Люси размораживала замороженных мышей и с неизменным унынием скармливала ему. Послушная долгу, она меняла ему лампу для обогрева. Думала, что, вероятно, без кипучей энергии Даны Пилорама умрет. И один раз, увидев в стеклянном ящике его высушенное, вялое подобие, она на миг поверила – со смесью ужаса и облегчения, – что так оно и будет. Но, оказалось, Пилорама прошел линьку и только. Лениво развалившись в углублении своей колоды, он выглядел посвежевшим. Люси вдруг вспомнила серые высохшие шкурки, которые Дана пришпиливала кнопками к стене своей комнаты – единственное ее поползновение к украшению дома.

В одиннадцатом классе Люси впервые позволила себе быть кем-то иным, помимо сестры Даны. Она была хорошенькой, и парни и девушки в конце концов изменили свое отношение к ней.

Прошлой осенью Люси выбрали старостой одиннадцатого класса. Две из ее глиняных работ, вазочка и миска, были отобраны на художественную выставку штата. Каждое мгновение свободы или успеха подавлялось вспышками вины и печали. Она ненавидела себя за то, что ей что-то нужно от окружающих.

«Знаешь, в этой школе у меня нет ни одного друга», – вспомнила она слова, произнесенные однажды Даной, словно было чему удивляться.

– Наверное, он даже не появится, – объявила Марни по телефону, когда обе они готовились к выпускному балу.

– Появится, если захочет получить свой подписанный аттестат, – заметила Люси, прежде чем повесить трубку и вернуться к платяному шкафу.

Марни позвонила еще раз.

– Даже если и придет, то вряд ли заговорит с тобой.

– Может, я сама с ним заговорю.

Люси бережно вынула из шкафа свое новое шелковое облегающее платье цвета лаванды и открыла пластиковый пакет. Аккуратно разложив его на кровати, она сменила обычный бюстгальтер на кружевной кремового цвета. Покрыла ногти на ногах лаком бледно-розового цвета и провела целых пятнадцать минут у раковины, пытаясь вычистить из-под ногтей глину и садовую землю. Потом завилась щипцами, зная, что через час на ее прямых скользких волосах не останется и следа от завивки. Подводя карандашом верхние веки, Люси представила, как за ней наблюдает Дэниел, недоумевая, почему она тычет себя карандашом в глазное яблоко.

Она часто об этом думала. Стыдно сказать, как часто. Что бы Люси ни делала, она воображала Дэниела рядом. И, хотя они ни разу серьезно не разговаривали, она всегда точно знала, что именно он подумает. К примеру, ему не понравилась бы излишняя косметика. Фен для сушки волос поразил бы его своим шумом и бессмысленностью, а щеточка для расчесывания ресниц напомнила бы ему орудие пытки. Дэниелу понравились бы семечки подсолнечника, а не диетическая пепси. Слушая песни на своем айподе, Люси знала, какие ему понравились бы, а какие он посчитал бы глупыми.

Он оценил бы ее платье, решила она, осторожно натягивая его через голову и расправляя тонкую ткань на теле. Вот почему она выбрала это платье.

Марни позвонила снова:

– Тебе надо было пойти со Стивеном. Он так мило пригласил тебя.

– Я не хотела идти со Стивеном, – сказала Люси.

– Знаешь, Стивен принес бы тебе цветы. Он хотел бы позировать для хороших фотографий.

– Мне он не нравится. Зачем мне фотографии?

Она не стала говорить о главной проблеме со Стивеном, состоящей в том, что Марни явно им восхищалась.

– И он пошел бы с тобой танцевать. Стивен хорошо танцует. Дэниел не станет с тобой танцевать. Ему безразлично, придешь ты или нет.

– Ты его не знаешь.

– Все равно. У него было много шансов проявить свой интерес, но он этого не сделал.

Повесив трубку, Люси приближалась к зеркалу. Ей показалось, что не хватает цветов. Из горшков, стоящих на подоконнике, она сорвала три маленькие фиалки – две лиловые и одну розовую. Прикрепив их к заколке, Люси воткнула их на дюйм выше уха. Так лучше.

Без пятнадцати восемь к парадной двери подошла Марни. Спускаясь по лестнице, Люси разглядела выражение лица матери. Ее мать втайне мечтала увидеть некое подобие Стивена, красивого парня в смокинге с приколотым к нему букетиком цветов, а не просто в очередной раз Марни в ее рваных черных чулках. Когда-то у нее были две прелестные светловолосые дочери, и ни один горячий паренек в смокинге не успел пока этого заметить. Выглядеть так, как Люси, – уже немало.

Люси ощутила знакомую боль. Теперь она знала, зачем ей эти фотографии. С их помощью мать смогла бы потом вспоминать о более радостном итоге, чем было на самом деле. Люси стала успокаивать себя привычным перечислением вещей, умаляющих вину. Она не употребляет наркотики. Не прокалывает себе язык и не делает на шее татуировку паука. На ней платье цвета лаванды, ногти на ногах покрыты розовым лаком, и в волосах у нее фиалки. Она не может делать все как надо.

– О господи! – оглядев Люси, воскликнула Марни. – Обязательно было все это делать?

– Что – все?

– Неважно.

Люси чересчур старалась. В этом все дело. Она посмотрела на свое платье и золотистые туфли.

– Может, я увижу его в последний раз, – жалобно произнесла Люси. – Не знаю, что произойдет потом. Надо, чтобы он меня запомнил.

– Терпеть не могу эту песню. Пойдем на улицу.

Люси вышла вслед за Марни из школьного зала.

Марни критиковала каждую песню, а Люси раскачивалась взад-вперед на каблуках, разглядывая темно-красное кольцо помады на фильтре сигареты подруги. Марни наклонилась, чтобы вновь прикурить, и Люси заметила в ее проборе светло-желтые корни, просвечивающие сквозь крашеные темные волосы.

– Что-то не видно Дэниела, – усмехнулась Марни.

– С кем пришел Стивен? – спросила Люси более язвительно, чем следовало.

– Заткнись! – крикнула Марни, у которой тоже имелись свои разочарования.

Люси на время замолчала, наблюдая, как дым поднимается вверх и рассеивается. Она размышляла об аттестате Дэниела, который оставался лежать на столе у стены спортивного зала и как будто в чем-то ее упрекал. Дэниел действительно не собирался приходить. Ему нет до нее дела. Люси показалось, что макияж стягивает ей лицо. Ей захотелось смыть его. Она взглянула на свое платье, стоившее ей целого семестра работы в булочной по субботам. А если она никогда больше не увидит Дэниела? Эта мысль поразила ее. Невероятно.

– Что там? – Марни резко повернула голову.

Люси тоже что-то услышала. В школе раздавались крики, а потом послышался пронзительный вопль. На вечеринке в средней школе часто вопят, но этот вопль заставлял замереть на месте.

Марни встала с удивленным выражением, которое Люси нечасто доводилось видеть на ее лице. У главного входа столпились люди, и были слышны крики. Люси вздрогнула от звука бьющегося стекла. Происходило что-то серьезное.

Что приходит на ум, когда бьется стекло и пронзительно кричат люди? Это впечатляет. Рядом с ней была Марни, мама дома, так что Люси подумала о Дэниеле. А если он где-то там, внутри? Толпа яростно напирала на парадные двери, и Люси хотелось узнать, что случилось.

Она вошла через боковую дверь. В коридоре было темно, и Люси бросилась на крики. Добежав до пересечения с коридором выпускного класса, она остановилась и вновь услышала звуки бьющегося стекла. Тут Люси заметила на полу темные полосы, интуитивно понимая, что это такое. Кровь стекала по коридору, и Люси в оцепенении подумала, что представляла себе этот пол ровным. Сделав несколько шагов вперед, она замерла. Там лежал кто-то – парень, наверное, – а все убегали прочь. Это его кровь струилась по коридору.

– Что происходит? – крикнула Люси.

Трясущимися руками она нащупала в сумке сотовый телефон. Не успела она его открыть, как услышала звуки сирен, несколько сразу. Кто-то схватил ее за руку и потянул за собой, но она оттолкнула человека. Ручеек крови полз к носку ее золотистой туфли. Кто-то успел наступить на него и убежал прочь, оставив на линолеуме отпечатки ботинок.

Люси направилась к лежащему на полу человеку, стараясь не наступать на кровь. Потом наклонилась, чтобы рассмотреть его лицо. Это был парень из одиннадцатого класса. Она знала его в лицо, но не помнила, как зовут. Склонившись над ним, Люси дотронулась до его руки. При каждом вздохе он постанывал. По крайней мере, жив.

– Ты в порядке?

Очевидно было, что нет.

– Сейчас прибудет помощь, – слабым голосом пообещала она.

Вдруг раздались крики, и Люси услышала направляющиеся к ней шаги – это прибыли полицейские. Они на всех кричали. Закрыв двери, велели всем успокоиться.

– «Скорая» приехала? – спросила Люси и повторила вопрос. Она не отдавала себе отчета в том, что плачет.

К пареньку бросились двое полицейских, и она отошла в сторону. Возобновились громкие переговоры по рации. Люди расступились, чтобы дать пройти врачам из «Скорой помощи».

– С ним все будет хорошо? – спросила она так тихо, что ее не услышали.

В этот момент ее грубо потянула к себе женщина-полицейский.

– Ты никуда не пойдешь, – скомандовала она, хотя Люси никуда не уходила.

Она подтолкнула ее к коридору, где находились лаборатории, и указала на дверь.

– Оставайся здесь до приезда следователя, который с тобой побеседует. Никуда не уходи, слышишь?

Люси толкнула дверь химической лаборатории, где в десятом классе они проводили опыты с помощью бунзеновских горелок. За окнами она сразу увидела красные огни полицейских машин. Люси стала пробираться между темными стульями и столами, чтобы выглянуть на улицу. На клочке травы за школой, где в хорошую погоду школьники пережидали «окна», было припарковано примерно десять полицейских автомобилей. Когда мигающие огни освещали лужайку, было видно, что трава измята шинами, и от этого тоже становилось жутко.

Почти ничего не различая в темноте, Люси по памяти добралась до раковины. Можно было бы включить свет, но ей не хотелось выставлять себя напоказ перед людьми, суетящимися за окнами. Открыв кран, она наклонилась, чтобы смыть с лица макияж и слезы. Фиалки у нее в волосах поникли. Сначала Люси думала, что в комнате никого нет, но, обернувшись, увидела сидящую в углу за партой фигуру и испугалась. Пристально вглядываясь в темноту, она подошла ближе.

– Кто это? – прошептала Люси.

– Дэниел.

Она замерла. На его лицо падали отсветы красных огней машин.

– София? – произнес он.

Она приблизилась, чтобы он мог увидеть ее.

– Нет, это Люси.

Ее голос слегка дрожал. В коридоре истекал кровью парень, а в ней копилась досада на то, что Дэниел так и не знает ее имени.

– Иди, сядь.

У него было бесстрастное покорное выражение лица, будто он хотел, чтобы она оказалась Софией. Она проскользнула вдоль стены, перебираясь через стулья с наваленными на них куртками и сумками. Скрестив ноги, Дэниел сидел за одной из парт спиной к стене, словно дожидаясь кого-то. Люси не знала, где ей сесть, и Дэниел подтащил к себе еще одну парту, поставив ее рядом со своей. Люси задрожала, почувствовав, как ее голые руки покрываются гусиной кожей. Потом смущенно вынула фиалки из волос.

– Ты замерзла, – сказал он, бросив взгляд на маленькие цветы на парте.

– Все нормально, – откликнулась она.

Гусиной кожей Люси была обязана в основном ему.

Дэниел осмотрел груду одежды, лежавшую на стульях и столах, и, вытащив белую толстовку с изображением сокола, протянул ей. Люси не стала возиться с рукавами или «молнией», а накинула кофту себе на плечи.

– Ты знаешь, что случилось? – спросила она, подавшись вперед и почти касаясь волосами его рук.

Он раскинул руки на парте, как часто делал на уроках английского. Это были руки не мальчика, а мужчины. Казалось, таким образом Дэниел придает себе устойчивость.

– В вестибюль и коридор выпускного класса вломились несколько одиннадцатиклассников и принялись все крушить. У кого-то были ножи, и началась драка. Кажется, двоих немного порезали, а одного парня сильно ударили ножом.

– Я его видела. Он лежал на полу.

Дэниел кивнул.

– Он поправится. У него сильное кровотечение из ноги, но он поправится.

– Правда?

Она удивилась. Откуда он знает?

– «Скорая» уже приехала?

Люси кивнула.

– Тогда все в порядке. С ним все будет хорошо.

Похоже, Дэниел думал о чем-то ином.

– Ну и ладно.

Заслуживал он этого или нет, но она ему верила, и от этого ей стало лучше. У нее стучали зубы, и, чтобы сдержать дрожь, Люси закрыла рот. Дэниел наклонился и достал что-то из сумки на полу. Это была полупустая бутылка бурбона.

– Кто-то сделал заначку. – Он шагнул к умывальнику и взял с полки пластмассовый стаканчик. – Вот.

Не дожидаясь ее согласия, Дэниел налил ей спиртное. Потом поставил стаканчик на парту прямо перед Люси, наклонившись так близко, что она ощутила его тепло. У нее перехватило дыхание и слегка закружилась голова. Люси прикрыла ладонью свою теплую шею, зная, что начинает краснеть, как бывало с ней в минуты сильного волнения.

– Я и не знала, что ты здесь, – сказала она, не подумав, что выдает себя этими словами.

Дэниел кивнул.

– Я поздно приехал. Всю дорогу от стоянки слышались крики. Мне захотелось посмотреть, что происходит.

Люси глотнула бы бурбона, но у нее тряслись руки, и она не хотела, чтобы он заметил. Вероятно, Дэниел это понял, потому что повернулся к рабочему столу и зажег горелку. Люси смотрела, как вокруг ободка конфорки вспыхивают огненные точки и занимается пламя. Оно отражалось в застекленной двери, наполняя комнату слабым мерцающим светом. Люси сделала торопливый глоток, почувствовав жжение во рту. Она старалась не морщиться от запаха. Пить бурбон не входило в число ее привычек.

– А ты выпьешь? – спросила Люси, когда Дэниел вновь уселся за парту – эту хитроумную комбинацию стола и стула.

Его колени слегка касались ее коленей. Она подумала, что он вряд ли станет пить. Но Дэниел посмотрел на нее, а потом на стаканчик. Он взял его, и Люси с изумлением наблюдала, как Дэниел подносит его к губам той же стороной, к которой только что прикасались ее губы, и делает большой глоток. Она представляла, что он может налить стаканчик себе, но никогда – что станет пить из ее стакана. Что бы сказала Марни? Невозможно поверить в такую близость. Люси сидит рядом с ним, разговаривает, пьет. Все происходило так быстро, что она не вполне отдавала себе в этом отчет.

Люси отчаянно отпила еще. Если Дэниел и увидит, ей наплевать. Ее рука прикасается к тому месту, за которое держалась его рука, а губы – к краю стаканчика, вслед за его губами.

«Ты знаешь, как я тебя люблю?»

Дэниел снова откинулся назад. Наклонив голову, он изучал ее лицо. Их колени соприкоснулись. Люси ожидала, что он что-нибудь скажет, но он молчал. Она нервно вертела в руках пластмассовый стаканчик, сжимая и разжимая ободок.

– Я думала, учебный год закончится, мы все разойдемся по своим путям и так никогда и не поговорим друг с другом, – храбро произнесла она.

Ей казалось, ее слова эхом отдаются в тишине, они словно повисли в воздухе. Люси ждала его ответа. Он улыбнулся. Она подумала, что никогда не видела его улыбки. Он был так красив!

– Я бы этого не допустил, – промолвил Дэниел.

– Правда? – Она так искренне удивилась, что не смогла удержаться. – Как?

Он продолжал ее изучать, будто многое хотел сказать, но сомневался, готов ли это произнести.

– Я давно хотел поговорить с тобой. Но не знал… когда настанет подходящий момент.

Вот бы Марни услышала!

– Но сегодня такой странный вечер, – продолжил он. – Наверное, это не лучшее время. Сегодня я просто хотел убедиться, что с тобой все в порядке.

– Правда?

Люси беспокоилась, что ее пылкость покажется ему жалкой.

– Конечно.

Она отхлебнула еще бурбона и легкомысленно передала ему стаканчик, словно они были старыми друзьями. Догадывался ли Дэниел о том, как часто Люси думает о нем, фантазируя на его счет и скрупулезно анализируя каждый его взгляд и жест?

– О чем ты хотел со мной поговорить?

– Понимаешь… – Он сделал еще один большой глоток. – Вероятно, мне не следовало этого делать. Не знаю.

Дэниел покачал головой с серьезным выражением лица. Люси не понимала, имеет ли он в виду выпивку или беседу с ней.

– Не следовало делать чего?

Он так пристально на нее посмотрел, что почти испугал ее. Больше всего на свете Люси хотелось, чтобы Дэниел вот так смотрел ей в глаза, но это было выше ее понимания. Как будто из иссушенной земли выливаются потоки воды.

– Я много об этом думал. Так много проблем, которые я хотел бы с тобой обсудить. Но я не хочу обрушить на тебя все это.

Ни один парень так с ней не разговаривал. Никакой обычной чепухи, никакого флирта, показного обаяния, только жгучие взгляды. Дэниел отличался от всех, кого Люси знала прежде.

Пытаясь сдержать эмоции, она нервно сглотнула. Сообразила, что если забудет об осторожности, то обнажит перед ним свои чувства. Она возьмет себя в руки, но не оставит его здесь в одиночестве.

– Знаешь, сколько я о тебе думала?

Они сидели, прижимаясь друг к другу коленями, и, когда Дэниел развел ноги, одно ее голое колено оказалось у него между ног, как и его колено – у нее между ног, далеко под платьем, и прижималось к ее трусикам. У Люси возникло ощущение нереальности. Она подозревала, что ее воображение, повинуясь желанию, нарисовало эту картину и в действительности ничего не было.