Текст книги "Дневник черной смерти"

Автор книги: Энн Бенсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 31 страниц)

– Ну, все, – заявил Чосер. – Уезжаю. Еще столько всяких дел! До свидания…

Алехандро схватил его за руку.

– Я не забуду вашу доброту. И всегда буду у вас в неоплатном долгу.

– Знать, что вы с Кэт снова вместе, – другой платы мне не надо. И мое участие во всем этом не так уж велико.

Алехандро крепче сжал руку Чосера и отпустил его. Молодой человек улыбнулся и ушел. Сара осталась в доме, но Алехандро последовал за поэтом и остановился, глядя, как тот садится на коня. Прежде чем ускакать, Чосер снова повернулся к лекарю:

– Удивительная вещь случилась со мной на этой тропе. Видение, может быть. Надо было рассказать вам раньше, но со всеми этими делами…

Алехандро знал, что на этой тропе бывает множество «видений». Он подошел ближе.

– Ну, так расскажите сейчас.

– Мне явилась дама с удивительно белой кожей и рыжими волосами. Она кое-что сказала… имеющее отношение к вам.

Сердце Алехандро подскочило.

– Что именно?

– Что вы должны поберечься…

– И это все? Никаких разъяснений?

– Да.

Последовала пауза.

– Спасибо, – сказал Алехандро.

Поэт кивнул, пришпорил коня и исчез в лесу. Алехандро проводил его взглядом, понимая, что судьба его самого и Кэт находится в руках англичанина, который заплакал бы от счастья, если бы их план провалился.

* * *

Сара накинула на плечи Алехандро дорожный плащ и затянула его у горла.

– Слава богу, ночь будет прохладная, и никого не удивит, что ты в плаще. – Она оглядела его сверху донизу. – Подними капюшон, и тебя в жизни не узнают.

– Может, я больше не вернусь сюда. – Он помолчал. – И считаю своим долгом еще раз спросить – вы точно не знаете, где мой дневник?

– Не здесь, это все, что мне известно. Клянусь Богом. Однако я сделаю тебе другой подарок, который может оказаться полезным. – Она отошла к буфету, взяла с него маленький, заткнутый пробкой пузырек и отдала его Алехандро. – Опий. Множество полезных вещей можно найти, просто глядя на землю. Но не его.

– Будем надеяться, что он не понадобится, но кто знает? Спасибо вам.

Он сунул пузырек в мешочек и привязал его к поясу. Они вышли из дома в угасающий свет дня. Алехандро наполнил флягу водой из бочки и привел из-за дома коня.

– Помнишь дорогу на Виндзор? – спросила Сара.

– Слишком хорошо.

Кутаясь в красную шаль, она стояла, провожая лекаря взглядом. За изогнутыми аркой дубами кончалась тихая гавань ее территории и начиналась жесткая реальность Англии.

Наконец пыль осела.

– Сохрани тебя Бог, – прошептала Сара.

Когда она вернулась домой, ее взгляд остановился на маленьком, оставшемся от матери сундучке. Сердце разрывалось при взгляде на него.

«Он вернется, – говорила ей мать. – И попросит у тебя то, что оставил здесь. Не отдавай ему. Он заберет эту вещь с собой, а между тем придет время, когда в ней возникнет надобность для более важных целей».

«Но если он спросит, – поинтересовалась дочь, – что мне ему сказать? Что этой вещи здесь нет? Он хороший человек, ты сама так говорила. Как я смогу смотреть ему в глаза, говоря заведомую ложь о том, что имеет для него такое большое значение? Да я сгорю со стыда, и он обо всем догадается по моему лицу».

Мать просто улыбнулась в ответ. Итак, сундучок оставался запертым на серебряный замок. Серебряный ключ к нему лежал в буфете, в потире, который Сара использовала, когда была Королевой мая, еще до того, как началось ее служение здесь. Однажды, хотя и сама не знала когда, она достанет его, отопрет сундучок и посмотрит, какие сокровища оставила ей мать.

Жаль, что та не высказалась более конкретно.

«Я не обладаю твоим умением, мама, – понимать, когда и что следует делать».

Однако рано или поздно ей придется принять решение самостоятельно; ясно одно – это произойдет до того, как она передаст сундучок собственной дочери.

В конце концов, сейчас она матушка Сара.

* * *

Пересекая пространство между дубами, Алехандро ощутил лишь еле заметный озноб. Может, магия иссякла, когда сменилась хозяйка здешних мест? Человек рациональный по складу ума и к тому же получивший хорошее образование, он тем не менее всей душой верил, что это место скрывало какую-то необъяснимую загадку; целый мир в себе, на который не распространялась власть Англии. И ему никогда не разгадать эту загадку, поскольку трудно представить обстоятельства, при которых он снова вернется сюда.

Он скакал в Виндзор, думая о том, как сложилась бы его жизнь, если бы он во всем следовал пути, предначертанному для него отцом: упрочил свое положение как представитель семейной профессии, разумно женился, произвел на свет и вырастил прекрасно воспитанных, трудолюбивых и благочестивых детей, к огромной радости себя самого, жены и дедушек с бабушками.

– Лекарь? – буквально взревел Авраам, когда Алехандро впервые заговорил с ним о своих мечтах.

И все же эти мечты осуществились. И вот сейчас он скачет по лесной тропе чужой, далекой страны, снова мечтая о том, что кажется почти недостижимым. Ближайшие несколько часов определят течение всей его оставшейся жизни.

По дороге он узнавал памятные места: монастырь, где постигал основы христианства, без чего не мог рассчитывать получить руку Адели; дорожную развилку, к западу уходящую в Виндзор, а к северу в поместье, полученное им от короля Эдуарда в качестве вознаграждения за труды. Подъезжая к развилке, он замедлил движение, а потом и вовсе остановился под наплывом мучительных воспоминаний. Грусть сдавила сердце, в груди ощущалась невыносимая тяжесть. Именно в этом поместье он провел две чудесные недели с Аделью и Кэт, закончившиеся так печально. В его стенах Кэт сражалась с болезнью, и привязанность Алехандро к ней обрела свою окончательную форму.

В сознании эхом отдалось переданное через Чосера предостережение Адели.

«Поберегись».

Конь беспокойно зашевелился, и Алехандро перестал сдерживать его, свернув на боковую дорогу, ведущую к поместью. Когда они достигли двора, руки лекаря дрожали так сильно, что ему пришлось ухватиться за боковины седла. Наконец он нашел в себе силы взглянуть на дом и с почти постыдным облегчением увидел, что поместье в запущенном состоянии и, по-видимому, покинуто. Это было грустное зрелище, и все же Алехандро поблагодарил Бога за то, что священное для него место не было осквернено присутствием других обитателей.

Потом он развернул коня. Впереди ждал Виндзор.

Опять появились знакомые приметы местности: дом, который он запомнил, хотя сейчас к нему пристроили новый сарай; подъем дороги, наверху которого должен был открыться вид на сам замок. На гребне холма Алехандро остановился.

И это тоже уже было: он сидел здесь на коне и смотрел на открывающийся сверху вид. Правда, с одной существенной разницей: тогда он мог въехать в Виндзор свободно и открыто. Сейчас вдалеке виднелось множество устремившихся на праздник людей. Он привязал в хорошо укрытом месте коня и начал спускаться с холма, удивляясь тому, что может вообще передвигаться на негнущихся, ледяных ногах. Объяснение, однако, было проще некуда: ноги несли его к Кэт.

Этой ночью после долгих лет разлуки они наконец встретятся, и его сердце воспарило при мысли, что она снова окажется рядом. Он может рассчитывать на помощь Чосера и старой няни, но, кроме этого, лишь на собственную сообразительность и острый нож, прилаженный к икре ноги чуть повыше обезображенных сапог, которые, после того как над ними потрудилась Сара, создавая костюм для Алехандро, вряд ли когда-нибудь удастся привести в прежний вид. Впрочем, если он сможет вернуть себе дочь, все остальное не имеет значения.

* * *

«Позади ящика для подаяний», – мысленно повторял он.

Оглянувшись и убедившись, что поблизости никого нет, Чосер, как и обещал, сунул приглашение в щель. И торопливо удалился, надеясь, что не опоздал. Он появился в аудиенц-зале, как раз когда там собирались все заинтересованные стороны. Перед дверью он привел в порядок одежду и попытался успокоиться, надеясь, что его внутреннее смятение никак не отражается на лице. Король, явно пребывающий в отличном настроении, приветствовал его и представил гостям, имена которых Чосер моментально забыл – за исключением одного.

Он бросил на Бенуа короткий, полный ненависти взгляд, достаточно выразительный, чтобы тот ощутил его чувства. И тут же повернулся к королю, улыбающийся и исполненный готовности. С болью в сердце он смотрел, как заинтересованные стороны подписывали документы и скрепляли их своими печатями. Копии предполагалось раздать им всем после праздников – и Чосер не сомневался, что изготавливать их предстоит ему, учитывая деликатную природу документов.

Он вручил законченный контракт королю и низко поклонился.

– Если позволите, ваше величество, я хотел бы заняться собственным костюмом.

– До встречи в одиннадцать часов, да, Чосер? Прекрасно, можете идти.

Он покинул аудиенц-зал, по возможности сохраняя достоинство, под звон бокалов, поднятых участниками соглашения в честь успеха переговоров. Однако, едва оказавшись вне поля их зрения, бросился бежать в сторону апартаментов Кэт.

Она стояла на балконе и глядела вниз на толпу.

– Наконец-то! – воскликнула она при виде его.

– Простите, леди, но я опоздал не по своей вине… Они торговались по поводу приданого почти час.

– Что с père? Он был там? Вы виделись?

– Был, и я с ним виделся.

Она схватила его за отвороты плаща.

– Рассказывайте!

– С ним все хорошо, не волнуйтесь. Полон отваги, как всегда. И настоял на том, что сам придет на маскарад. Я уже оставил для него свое приглашение, около часовни.

Он описал костюм, в котором явится Алехандро.

– Ну, значит, все в порядке. – Кэт отдала Чосеру костюм, изготовленный для него няней. – Сегодня ночью мы с вами будем похожи, как близнецы.

Чосер поднял и расправил костюм, сравнивая его с тем, который был на ней.

– Ваша правда, леди.

– Каждый день своего заточения я мечтала о том, чтобы этот миг настал. – Кэт посмотрела вниз на собирающихся гостей. – père терпеть не может толпу, чувствует себя пойманным, когда вокруг много людей; его тонкая натура страдает от этого. И все же он придет за мной, как я и говорила все время. Я предпочла бы умереть, чем пережить то, что меня здесь ожидает. И он предпочел бы увидеть меня мертвой, зная, какая мне уготована судьба.

– Леди, что за мрачные фантазии! – Чосер обхватил ладонями лицо Кэт и поцеловал ее в щеку. – Я поэт, если помните… Оставьте трагические развязки для меня.

Она нервно рассмеялась, стремясь разогнать навеянное своими словами мрачное облако.

– Да, вы правы. Уверена, ничего ужасного не случится и сегодня ночью наконец я стану свободна. – Она заглянула в карие глаза Чосера. – Не знаю, что я должна испытывать по поводу ждущего меня впереди – неуемную радость или страх.

– Чего вам опасаться? Как вы сами только что сказали, сегодня ночью вы обретете свободу.

– Злобы человеческой, вот чего. – Она вздохнула. – Мы с père немало нагляделись на нее в этом мире.

– А теперь, одетая святой аббатисой, вы ждете спасения от человека, который явится как олицетворение самого зла.

– Да. – Кэт по-прежнему смотрела вниз. – От одного из тех дьяволов, которые отравляют родники.

Чосер оставил ее горькое замечание без ответа.

– Пора, – сказал он, отбросил в сторону свой костюм, снова обхватил ладонями лицо Кэт и нежно поцеловал ее. – Поминайте меня в своих молитвах.

– Конечно, я же обещала. – Она вложила в руку Чосера свой маленький карандашный портрет, которым он всегда восхищался. – И вы не забывайте меня.

– Спасибо.

Закрыв глаза, он прижался к ее лбу своим, отстранился и вышел с чувством, что его сердце разбито.

Глава 20

Рентгеновского аппарата у них не было, однако Джейни абсолютно точно знала, что вскоре ей предстоит еще одна хирургическая операция. Правая нога Тома представляла собой месиво разорванных тканей с зазубренными осколками костей в них. И у нее не было титановых или керамических частей для замены. Она вскроет ногу, как только состояние Тома хоть немного стабилизируется, и решит на месте, удалять ее или нет.

На протяжении первых нескольких дней он то терял сознание, то снова приходил в себя; в эти последние периоды его конечности все время беспокойно двигались. В конце концов, понимая, что ему требуется полный покой, Джейни отослала Кристину в лабораторию на поиски средства, которое позволит поддерживать ее отца в состоянии полусна; без этого нечего было рассчитывать, что нога начнет заживать.

«Если высшим силам угодно, чтобы она начала заживать», – думала Джейни каждый раз, осматривая Тома.

Ухаживая за ним вместе с Алексом, она задавалась вопросом, слышит ли Том разговоры между своей женой и мальчиком, которого он растил как собственного сына.

– Возьми папу за запястье, вот так, и прижми палец вот к этому месту. Здесь проходит одна из вен. Чувствуешь пульс?

– Да, чувствую!

– Выслушай сначала свое сердце, а потом папино. Есть разница?

– У него медленнее, зато у меня громче.

– Это потому, что слой мышц между стетоскопом и сердцем у тебя тоньше, чем у папы.

Правда, мышцы Тома, когда-то твердые и гладкие, быстро съеживались и усыхали по мере того, как он лежал без движения; но об этом Джейни не сказала ни слова.

– Посмотри, какого цвета у него моча.

– Темнее, чем в прошлый раз.

– Значит, ему требуется больше жидкости. Приоткрой клапан капельницы.

Вместе они обмывали Тома, вместе проверяли основные показатели состояния его организма, вместе переворачивали на бок, чтобы сменить простыню. Каждая мелочь, которую Джейни делала по уходу за Томом, становилась уроком для ее алчущего знаний сына. Поразительно, но мальчик, находя в себе силу воли, природу которой его мать не понимала, умудрялся в присутствии отца скрывать свои печаль и беспокойство. Может, он научился этому, глядя на нее? В таком случае это было чистое подражание, поскольку она не давала ему никаких особых инструкций касательно того, как нужно вести себя у постели больного. Возможно ли, чтобы ее милый, простодушный сын перенял у «матери» твердость и энергию, которые помогали ей переживать темные времена, но иногда мешали распознавать свет?

В какой-то момент она надеялась на это, но уже в следующий начинала сомневаться.

Выходя за пределы спальни, Алекс снова становился маленьким мальчиком и заливался слезами, переживая за отца в точности так, как это делал бы в схожих обстоятельствах любой другой ребенок. Однако в присутствии Тома, независимо от того, какая картина ему открывалась, Алекс сохранял на лице выражение спокойствия и надежды.

– Он слышит нас?

– Не знаю. Думаю, следует исходить из того, что слышит.

Однажды ночью, спустя две недели после того, как Тома перенесли в дом, Джейни, не в состоянии заснуть, поднялась со своей раскладушки и подошла к постели мужа. Проверил а пульс; он слегка частил. Его рука излучала знакомое тепло и еле заметно дернулась в ответ на ее прикосновение. Джейни наклонилась и поцеловала Тома в щеку, вдыхая такой знакомый запах его кожи. Однако когда она приподняла одеяло, чтобы взглянуть на его ногу, то почувствовала совсем другой «аромат» и поняла, что дело плохо.

В тусклом свете свечи были явственно видны почерневшие участки. Личинки оказались не в состоянии проникнуть в самую глубину плоти Тома и предотвратить омертвение – как при борьбе с последствиями диабета, от которого страдала маленькая девочка. Инфекция Тома была не того рода, которая поднимается на поверхность и создает видимые глазом гнойники, как в фурункулах; она пронизывала мышцы и кости, таилась в глубине каждой клетки, пожирая ее изнутри.

Джейни обхватила Тома рукой и прижалась головой к его груди.

– Ох, милый, нам придется это сделать…

Восстановление хирургическим путем невозможно, только ампутация – теперь, когда инфекция одержала верх. До наступления утра ничего предпринять было нельзя, и Джейни с тяжелым сердцем вернулась на свою раскладушку. Простыни были холодны, как лед, и она дрожала под стеганым одеялом. Прошло много времени, прежде чем она забылась беспокойным сном.

Перед самым рассветом Джейни разбудил Алекс, прикоснувшись к ее плечу.

– Мама… проснись!

Она приподнялась, опираясь на локоть.

– Что случилось?

– Папа… он весь горит.

Без единого слова Джейни откинула одеяло, притянула Алекса и прижала к себе.

– Разбуди Кристину, – сказала она. – Мы должны собраться всей семьей.

– Он умирает?

Голос Алекса звучал так по-детски; сердце разрывалось при мысли о том, что его детство совсем скоро – слишком скоро! – закончится.

– Нет. Просто нам нужно принять решение насчет его ноги.

Джейни понимала – сегодня сын значительно продвинется в своем медицинском образовании. Дожидаясь Алекса и Кристины, она просто сидела в кресле у постели Тома и смотрела на него.

«Это же всего лишь нога, – говорила она себе. – Можно будет сделать ему протез».

Однако даже лучшие протезы не приспособлены для прыжков и сохранения равновесия во всех сопутствующих этим движениям тонкостях – чуда, на которое способна лишь целая, нормально функционирующая нога. А как насчет боли? Вдруг всю оставшуюся жизнь ему придется провести в ступоре, чтобы не терпеть невыносимую боль?

«Нет! Конечно нет. И речь же идет не о мозге, – твердила себе Джейни. – Он останется тем же Томом, за которого я вышла замуж. И я буду любить его ничуть не меньше, чем прежде. Но буду ли?»

Самые разные мысли роились в сознании.

«А что, если моя любовь слишком зависит от того, что он делал для меня, – от помощи, защиты, заботы, от всех тех чисто мужских вещей, благодаря которым я поняла, как это замечательно, что на свете есть мужчины и есть женщины?»

Одна лишь мысль о том, что она не сможет совладать с собственным сердцем и обожать мужа так, как прежде, когда он был цел и невредим, настолько ужаснула Джейни, что она не могла больше думать об этом. И когда в двери возникли Алекс и полусонная Кристина, она испытала невыразимое облегчение оттого, что можно переключиться на нечто не столь пугающее – рассказать детям, что она собирается отнять у их отца ногу.

* * *

Как уже бывало не раз, Джейни превратила лабораторию в операционную. Все работали без перчаток – таких, которые потом можно было бы прокипятить и использовать снова, больше не осталось; имеющиеся в наличии просто развалились бы. Так что пришлось действовать голыми руками.

Как и во время прошлых операций, она позвала на помощь Кэролайн – чтобы отслеживать основные показатели состояния организма Тома. Кристину она приставила подавать инструменты. Алекс стоял на маленьком стуле рядом с матерью и делал то, что она ему велела. К ее удивлению, он оказался способен зажимать вену, пока она прижигала ее. С помощью шприца он отсасывал кровь и выдавливал ее в ведро. Время от времени Джейни передавала ему маленькие куски отрезанной плоти, и он с благоговением складывал их на подносе – для последующего захоронения – без видимых признаков отвращения на лице.

Операция должна была продлиться часа два или даже больше, и в какой-то момент Джейни решила дать краткий отдых рукам, чтобы их не свел спазм. Она оглядела лабораторию; с ведром крови, подносом с кусками плоти и помощниками, делающими свое дело голыми руками, комната сильно напоминала средневековую операционную. Когда все было кончено – на удивление успешно по их невысоким стандартам, – Джейни проследила за тем, чтобы все тщательно отскребли руки.

«Полцарства за что-нибудь антибактериальное», – думала она, наказывая членам своей «хирургической команды» не пропустить ни единой трещинки на руках, поскоблить под каждым ногтем, мыть и полоскать, мыть и полоскать, а потом повторять все сначала. Позже, когда все отправились отдыхать, Джейни уселась на краю постели, которую в обычных обстоятельствах делила с Томом, рассеянно скользя по полу взглядом, пока он не остановился на комоде. Под ним стояли ботинки Тома. Джейни поднялась, отнесла один в шкаф и засунула его за коробку с летней одеждой.

В первые дни после ампутации никто, казалось, не имел представления, что делать, и мог разве что слоняться по территории в тщетных попытках отогнать непреходящую тревогу. Кристина, наверно, единственная не утратила свойственной ей целеустремленности – она немедленно с головой погрузилась в разработку группы кортикостероидов, которые, по ее убеждению, спасли бы ногу Тома, если были бы применены вовремя.

Сердце у Джейни разрывалось, когда она видела, как переживает Кристина. Дочь Тома винила себя в том, что не сумела сделать эту работу раньше. Джейни не жалела слов, чтобы как-то облегчить боль и раскаяние девушки.

– Их надо было ввести не позже чем через несколько минут после того, как Том получил травму, – говорила она, – только тогда не произошло бы воспаления. Пожалуйста, перестань казниться! Прежние времена приучили всех нас к тому, что медицина способна творить чудеса; теперь эти чудеса гораздо менее впечатляющие, только и всего.

– Черт побери, я сама чудо! – со слезами на глазах воскликнула девушка. – И Алекс!

– Да, но другого рода, – ответила Джейни.

Кристина, конечно, сейчас снова вернется в лабораторию; это было ее пристанище.

* * *

Кристина уселась за лабораторный стол. Слезы стекали с кончика носа и капали в чашку Петри. Она высморкалась, поставила чашку в раковину, взяла другую и снова опустилась на свое место. Тут раздался негромкий стук в дверь.

На пороге с подносом в руках стоял Эван Дунбар.

– Надеюсь, я не помешал тебе. Мне подумалось, может, ты захочешь перекусить.

Кристина смахнула со щек слезы.

– Вообще-то я не голодна. Но нет, ты не помешал мне. Входи.

– Ага.

Он поставил поднос на стол.

– Раз ты не будешь есть, тогда, если не возражаешь…

– Нет, конечно. Пожалуйста, поешь сам. Я… я просто не очень голодна.

Эван сел на стул и принялся за суп и хлеб, принесенные для Кристины.

– Вкусно. Уверена, что не хочешь?

– Может, попозже.

– Что ты делаешь?

Она с огорченным видом вытерла руки о фартук.

– Пытаюсь разработать стероиды, предотвращающие воспаление.

– Одно время мой друг Джефф принимал их, после той истории с Уилбуром Дюраном. – И потом, как если бы это могло утешить Кристину, Эван добавил: – Он говорил, они ужасно на него действовали.

– Но они могли спасти папину ногу.

– Ты правда веришь в это?

Кристина молча отвернулась.

Эван тоже почтительно помолчал, а потом сказал, очень тихо:

– Вообще-то это должно было произойти со мной, знаешь ли. Мы с Джеффом были немного похожи, всегда ходили вместе, и Дюран думал, что захватил меня.

У Кристины сделался задумчивый вид, брови сошлись к переносице. Потом в глазах вспыхнул свет – она вспомнила, что Эван рассказывал ей о Джеффе.

– Как, наверно, ужасно с этим жить, – тихо проговорила она.

Эван поставил на стол миску с супом.

– Я каждый день думаю об этом. В некоторые дни больше, в другие меньше. Но она всегда здесь, эта ужасная мысль: на его месте должен был оказаться я. – Он повесил голову. – Я рад, что этого не произошло, и в то же время ужасно стыжусь этих своих чувств.

– Это не твоя вина, Эван. В смысле… ну, судя по тому, что я читала, он же был настоящий монстр…

– Знаю. И все-таки меня всегда грызло чувство вины. И сейчас тоже не отпускает.

– Мне правда очень жаль.

– А мне жаль, что такое случилось с твоим отцом. Господи, какой-то орел! И твой брат был всему свидетелем. Он еще слишком мал, чтобы видеть такие вещи, а потом бежать в темноте через лес…

– Да. Но, думаю, с ним все будет в порядке. Он черпает силы у своей… у Джейни.

– Когда Джефф умер, мать очень помогла мне. Не знаю, что бы я делал, если бы не она.

Кристина заговорила не сразу. Сначала она сделала глубокий вдох и посмотрела в глаза Эвану.

– Джейни на самом деле не мать Алексу.

Эван ошеломленно помолчал.

– Его усыновили?

– Типа того. И меня тоже, в том же смысле. По-моему, сейчас момент не хуже любого другого, чтобы рассказать тебе об этом. Только сначала пообещай мне одну вещь.

– Какую?

– Пообещай, что не разлюбишь меня из-за того, что я расскажу.

– Почему я должен разлюбить тебя из-за того, что тебя удочерили?

– Просто пообещай, и все.

– Ладно. Обещаю. – Эван придвинулся ближе и взял ее за руку. – Я очень люблю тебя, Кристина. Только что-то по-настоящему ужасное может вынудить меня разлюбить тебя.

– Я тоже люблю тебя, Эван. – Она сжала его руку. – Но просто помни, ты обещал.