Текст книги "Дневник черной смерти"

Автор книги: Энн Бенсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 31 страниц)

Глава 9

Ночь уже почти наступила, а отряд де Шальяка все еще продолжал скакать. Один солдат погиб, получив стрелу в сердце, другой, в очень скверном состоянии – стрелу отрезали, но не стали вытаскивать, и она теперь выступала из шеи не больше чем на толщину пальца, – лежал на поспешно сооруженной волокуше. До Дижона было еще не меньше часа пути. Все попытки Алехандро переговорить с де Шальяком наедине окончились неудачей. Не удалось ему побеседовать и с Филоменой, не считая нескольких фраз, которыми он перебросился с ней во время рокового сражения.

Все были измотаны до предела. Гильом цеплялся за спину Алехандро, но находился в таком нервном, взволнованном состоянии, что и минуты не мог усидеть спокойно.

Тело погибшего положили на его же коня.

– Похороним его в Дижоне, – объявил де Шальяк.

Алехандро против воли думал о том, что один человек погиб, а другой находится при смерти, и все это зря. Мародерам «свободных отрядов» не досталось ни су.

Филомена скакала впереди, сразу за де Шальяком, который время от времени оглядывался на нее, как бы желая проверить, в каком она состоянии. Алехандро знал, что она потрясена, понял это по ее лицу. И еще он заметил, что, когда после сражения она садилась на коня, у нее дрожали руки.

Сейчас капитан охраны задал быстрый темп скачки; они потеряли час во время схватки, да и раненого товарища требовалось как можно быстрее доставить в безопасное место. Чем ближе к Дижону, тем чаще попадались крестьянские дома, и капитан не раз бросал на де Шальяка взгляд, как бы испрашивая позволения остановиться. Однако тот не реагировал, и они продолжали путь. Вскоре их взорам открылся раскинувшийся впереди, в долине, небольшой город. Над деревьями поднималась высокая колокольня. Надо полагать, это и было место их назначения.

В красивом старомодном аббатстве Дижона встреча прошла без обычной помпы и церемоний, которыми сопровождалось их появление в предыдущие дни. Де Шальяк сам проследил, чтобы братья тут же перенесли раненого внутрь. Покойника сняли с его незадачливого коня и, прежде чем унести, положили на землю. Помогая слезть Гильому, Алехандро заметил, что тот не сводит взгляда с погибшего.

До него внезапно дошло, что мальчик впервые сталкивается со смертью. Алехандро не мешал ему смотреть, как тело переносят в аббатство.

– Куда его понесли, дедушка?

– Чтобы похоронить. Сначала тело омоют, потом наденут на него саван и закопают в землю. Скоро он встретится с ангелами на небесах.

Некоторое время мальчик обдумывал его слова, затем последовал новый, на этот раз более сложный вопрос:

– Ты когда-нибудь видел ангела?

– Нет, Гильом, они стараются не показываться людям.

– Тогда откуда ты знаешь, что они есть?

Алехандро помолчал.

– Я не знаю, я просто верю, что они есть. Знание и вера – не одно и то же. Я верю в Бога, хотя никогда не видел и его тоже и, значит, не могу знать, что он существует. Однако повсюду вокруг я вижу его дела, поэтому, логически рассуждая, имею основания верить, что он есть. Понимаешь, о чем я?

Мальчик кивнул с серьезным видом; возможно, это был не тот ответ, который он хотел услышать, но пока с него хватит.

* * *

– Отдаю за гроши! – посетовала жена Купера, открывая дверь для соседа, который протопал мимо, сгибаясь под тяжестью большого металлического котла.

Она вернулась в дом и прошлась по маленьким опустевшим комнатам. Остальное имущество было уже распродано евреям в гетто; это оказалось нелегким делом и тянулось долго, но с каждым днем ее кошелек становился все тяжелее. От Авиньона до Парижа она доедет в карете, а в Кале поскачет на коне – это совсем не то что мул, на котором она более десяти лет назад ехала вслед за идущим пешком мужем. Она вернется в Эйам в хорошей одежде, в добром здравии, при деньгах – и все будет прощено. Ее встретят с распростертыми объятиями. Если понадобится, она купит их молчание, но, думалось ей, вряд ли возникнет такая необходимость. Даже монарх со столь долгой памятью, как король Эдуард, не станет уделять внимание жене бывшего браконьера, к тому же ныне покойного.

Сумки были упакованы и лежали у двери. Карета прибудет на рассвете. Она развернула единственное оставшееся одеяло, такое ветхое, что за него не удалось выручить ни су, и расстелила на грязном полу. Ее ждет последняя трудная ночь за долгое время, ведь завтра и в остальные дни путешествия она будет останавливаться в удобных придорожных гостиницах; по крайней мере, в этом заверял ее джентльмен из транспортной конторы.

Она легла и прикрылась половиной одеяла, надеясь уснуть. Но нет; прошло всего несколько мгновений, и ее начали кусать блохи, привлеченные теплом тела. Она вскочила и с силой встряхнула старое одеяло, поднимая клубы пыли и не удержавшись от нескольких крепких словечек.

«Еще одна, последняя ночь», – мысленно повторила она, снова накрылась краем одеяла и поклялась себе, что все, больше никогда никаких блох.

* * *

Нигде не было видно ни де Шальяка, ни Филомены. Алехандро надеялся, что сможет проследить, где она остановится, и позже зайти к ней, как они договорились. Прошел ужин, за ним вечерня, но ни тот, ни другая не появились. Гильом уснул на коленях Алехандро, и он не возражал, почувствовав, что мальчика внезапно охватила тоска по дому. Алехандро уложил его на тюфяк и накрывал одеялом, когда услышал позади голос де Шальяка.

– Кое-кто желает поговорить с вами.

Алехандро выпрямился и обернулся.

– Кое-кто, – он ткнул себя пальцем в грудь, – желает поговорить с вами.

Он вывел де Шальяка из маленькой комнаты, где спал Гильом, и плотно закрыл за собой дверь.

– Сегодня произошло много непонятных для меня событий. Хотелось бы получить объяснение.

– Получите, получите – в свое время, – ответил де Шальяк. – Пока могу сказать лишь, что многое на деле обстоит не так, как вам кажется. И снова прошу довериться мне. Впереди у вас долгий, нелегкий путь, в том числе и после того, как мы окажемся в Париже. Пожалуйста, коллега, не волнуйтесь попусту из-за того, что не имеет к вам никакого отношения.

– Эта женщина. Почему она путешествует с нами?

– Я взял ее с собой в Париж, чтобы держать под своей защитой. Есть люди, которые желают ее погибели.

– Ради бога, почему? Она что, совершила ужасное преступление?

– Некоторые считают, что да. Она сама расскажет вам, почему едет с нами, – если пожелает. А если нет… ну, вряд ли вы или кто угодно другой смогут заставить ее говорить.

– Ну, так избавьте меня от хлопот, расскажите сами! У меня нет времени на всякие глупости.

– Ни у кого из нас нет времени на глупости, друг мой. И меньше всего у меня. Однако ее история отнюдь не глупость. Проявите терпение. В свое время все выяснится.

Де Шальяк привел Алехандро в комнату Филомены и ушел. Она, казалось, ждала его. Волосы свободно рассыпались по плечам, и с ними просторная солдатская рубашка и брюки выглядели неуместно. Все еще грязные сапоги стояли на полу.

Она указала Алехандро на кресло и пригласила сесть. Он послушался, но был так взволнован, что тут же снова вскочил.

– Пожалуйста, сядьте, – попросила она. – От того, что вы ходите туда-сюда, только пол пачкается.

Он снова рухнул в кресло.

– Только женщина способна думать о подобных вещах в такие моменты.

Выражение негодования вспыхнуло на ее лице, но почти тут же исчезло.

– Воспринимаю ваше замечание как комплимент. Надеюсь, так оно и было задумано. Отец Ги сказал, что вы настаивали на встрече со мной, так что…

– А мне он сказал, что это вы желаете побеседовать со мной, – прервал ее Алехандро.

– Вы говорили ему, что мы собирались встретиться сегодня вечером?

– Нет, конечно, нет. Вы же просили, чтобы я помалкивал, как я мог не уважить вашу просьбу?

– Я тоже ему не говорила.

Алехандро снова вскочил.

– Выходит, он ничего не знал.

Некоторое время они молча смотрели друг на друга, а потом одновременно рассмеялись. Напряжение начало спадать, взаимная подозрительность исчезла, и они разговорились.

* * *

– Когда началось наступление «черной смерти», всех лекарей Авиньона вызвали во дворец Папы, – начал свой рассказ Алехандро. – Шел тысяча триста сорок восьмой год, я только что прибыл туда и, желая подготовиться к приезду семьи, купил практику у вдовы умершего лекаря. Придя, чтобы вступить во владение практикой, я увидел на двери вызов от де Шальяка, предназначавшийся моему предшественнику. Поначалу де Шальяк не вспомнил меня. Я стоял в ряду дюжины других людей, а он расхаживал перед нами и не узнал во мне своего бывшего ученика по Монпелье. Конечно, как еврей, я во время обучения старался держаться в тени, опасаясь вызвать злобу и язвительные замечания других студентов. Однако это удавалось не всегда, иначе я рисковал упустить возможность узнать что-нибудь важное. В мои времена в Монпелье именно де Шальяк вскрывал одно тело в год – ровно столько, сколько позволял Папа.

Алехандро задумчиво помолчал.

– Если бы не близость де Шальяка к Папе, в Монпелье вообще не было бы никаких вскрытий. Я всегда благодарил судьбу за это.

– Я тоже, хотя… – заговорила Филомена после паузы. – Отчасти я соглашаюсь с этими ограничениями в отношении вскрытий. В конце концов, тело – храм, который Бог предназначил для нашей души, пока мы пребываем на Земле. И осквернять его не следует.

Алехандро с опаской погрузился в рискованные воды этой дискуссии.

– Пожалуйста, простите… я не хочу оскорбить вас… но как мы сможем позаботиться об этом храме, если ничего не будем знать о его устройстве?

– Некоторые считают, что Бог направит нас. Я же думаю, что он наделил нас волей и умом, благодаря чему мы сами сможем разобраться в устройстве этого храма.

– Значит, у нас нет разногласий, – заключил Алехандро. – По крайней мере, до некоторой степени.

– Похоже на то. – Филомена с улыбкой наклонилась к нему. – А теперь продолжайте свой рассказ.

Его воспоминания были все еще свежи, а она оказалась прекрасной слушательницей, и слова хлынули из него потоком.

– Он учил меня, как защищаться от чумы, в основном путем изоляции. Именно так он спас тогдашнего Папу Клемента. Меня отправили в замок Виндзор, чтобы защищать короля Эдуарда и его семью. Мои усилия не пропали даром, несмотря на некоторое сопротивление. Когда моя работа там закончилась, я надумал остаться в Англии.

Это, казалось, удивило Филомену.

– Но ваша семья была в Испании.

– Нет. Их изгнали из нашего города в Авиньон.

– Почему?

Он откинулся в кресле, еще раз обдумывая, стоит ли ей доверять. Между ними уже начало возникать ощущение товарищества; у них было много общего, даже помимо того, что оба находились под защитой де Шальяка. Иметь друга, которому можно раскрывать сокровенные тайны сердца… это казалось недостижимой мечтой. Ему так сильно хотелось рассказать ей о случившемся в Сервере, что слова буквально прожигали себе путь наружу.

Однако какой бы достойной доверия Филомена ни казалась, история его преступления и последующего бегства в Авиньон подождет до тех пор, пока он не будет уверен, что она его не выдаст и что все происшедшее не оттолкнет ее. Он постарался придумать убедительное объяснение.

– Главным образом потому, что мы евреи. Существовали и другие козни – мой отец был ростовщиком. Время от времени тот или другой испанец постоянно пытался смошенничать, лишив отца законной прибыли.

«В особенности тот испанец, который случайно оказался епископом».

Они помолчали.

– Вы хотели остаться в Англии, несмотря на известную всем ненависть англичан к евреям…

– Да. Видите ли, была одна… женщина. – Алехандро помолчал, опустив взгляд. – Мы собирались пожениться. Я думал, что, возможно, найду способ переправить отца в Англию, чтобы он жил с нами. Но всему этому не суждено было сбыться.

Когда он снова поднял взгляд, Филомена смотрела на него с выражением глубокого сочувствия. Ему даже показалось, что он видит слезы у нее на глазах.

– Спасибо за откровенность, – сказала она. – О том, что произошло во Франции, мне рассказывал отец Ги. Ваша история очаровала его. Он полагает, что вы человек замечательный, и считает за честь знакомство с вами.

– А я точно так же отношусь к нему. – Алехандро выпрямился в кресле. – Мой печальный рассказ, в общем, подошел к концу. Надеюсь, ваш окажется веселее. Однако прежде всего расскажите о служении де Шальяка церкви. Это так не похоже на него; он рационален до мозга костей, часто это даже вызывает раздражение.

– Вера и разум не всегда противоречат друг другу. Вы – человек ученый и одновременно верующий. Де Шальяк такой же. Просто некоторые думают, что священник должен полностью отдавать себя Богу.

– Мне встречалось мало священников, которые были светочами разума.

– А вот отец Ги как раз такой. Мы с ним из одной местности в Провансе. Я была совсем маленькой девочкой, когда он возглавил наш приход. Он был очень внимателен к нашим духовным нуждам, и все уважали его за это, но одновременно боялись, когда приходило время исповедоваться. Епитимьи, которые он налагал, часто бывали очень изнурительны. Уже позже, когда он уехал в Монпелье, мать рассказывала, что духовный сан никогда не приносил ему удовлетворения и разум все время подталкивал его к новым поискам.

Она задумчиво помолчала.

– И я, в некотором роде, пошла по его стопам. Думаю, сейчас он защищает меня, потому что чувствует себя ответственным за то, что я сделала.

Он надеялся услышать признание, но не дождался его и спросил:

– И что такого вы сделали, дорогая леди, что побуждает его заботиться о вас?

– Я переоделась юношей и отправилась в Монпелье изучать медицину.

– Но существует запрет для женщин практиковать медицину! И хотя я не согласен с этим указом…

Она прервала его, рассмеявшись с оттенком горечи.

– Я слышала подобные рассуждения тысячу раз. Они для меня точно назойливые комары – я отделываюсь от них взмахом руки. – Потом она снова заговорила серьезно. – Мои родители были в ужасе. Отказывались признавать меня. Я чувствовала себя так, словно у меня вообще нет семьи. Богаты мы не были, но жили неплохо – отец был серебряных дел мастер и зарабатывал на достойную жизнь. Среди его клиентов числилось немало лучших семей Прованса. Конечно, родители рассчитывали удачно выдать меня замуж. «Ты порядочная и умная, привлекательная и любезная, – говорил мне отец, – и родом из семьи с приличным достатком. И тем не менее никто не предложит тебе руку и сердце». Больше он ни о чем думать не мог, только как бы хорошо выдать меня замуж. Мое образование его ни чуточки не волновало.

– Естественно, он заботился о вашем будущем.

– На свой лад.

– Говорю это по собственному опыту; яркая, деятельная дочь – нелегкая задача для отца. Вы, я думаю, простили его – он хотел как лучше для вас.

– Да. Он был добрый, достойный человек, и мне ужасно недостает его.

– Он умер?

– Несколько лет назад случилась ужасная буря. Дерево вырвало с корнем, оно упало на крышу нашего дома. Меня в то время вызвали к женщине, у которой начались роды. От удара угли из камина раскидало во все стороны; тростник вспыхнул, и мои родители погибли в пожаре. Не проходит дня, чтобы я не сожалела, что мы не успели помириться.

Алехандро, успокаивая, положил руку ей на плечо.

– Вы сами могли погибнуть, если бы оказались там.

– Знаю. – Казалось, она вот-вот расплачется. – И благодарна Богу за то, что уцелела. Но все произошло так… внезапно. И, будь я там, все, может, обернулось бы иначе.

– Обращайтесь за помощью к Богу – нельзя нести такую ношу в одиночку. Уверен, де… в смысле, отец Ги говорил вам это.

– Говорил, и я стараюсь не забывать его совет. Но иногда посреди ночи, когда я вроде как не бодрствую и не сплю, в ушах звучат крики пожираемой огнем матери…

– А я в ночной час слышу плач жертв чумы, которых не смог спасти.

Они смотрели друг на друга – родственные души, не раз проходившие сквозь тьму; и обоим, возможно, предстояло еще раз пережить эту муку до того, как взойдет солнце.

* * *

В Неверсе они снова встретились наедине.

– В основном моя практика была связана с женщинами, – рассказывала Алехандро Филомена. – У меня было несколько пациентов-мужчин, но они редко доверяли мне, даже мужья тех женщин, которых я лечила. Конечно, в какой-то степени я могу их понять. Часто для мужчины неприемлемо, чтобы к нему прикасалась чужая женщина, и вдобавок его жена знала об этом. Однако какое-то время все шло хорошо; деревня была маленькая, отец по большей части занимался своим ремеслом в других местах, так что я могла беспрепятственно делать свое дело. Но однажды, шесть месяцев назад, все кончилось.

– Каким образом?

– В нашей деревне на пути в Лангедок остановился один итальянский дворянин. Путешественники часто проезжали мимо, но редко задерживались, потому что у нас нет ни таверны, ни аббатства. Жена этого человека была беременна, примерно на шестом месяце. Внезапно у нее начались родовые схватки, возникло кровотечение. Кто-то из деревенских женщин рассказал им обо мне, и эту дворянку привезли ко мне домой. Я понимала, что она вот-вот родит, хотя ребенок еще не полностью сформировался. Я объяснила это мужу и добавила, что младенец, скорее всего, не выживет.

– Правильно, – отозвался Алехандро. – Шесть месяцев – это слишком рано…

– А вот он счел иначе. И стал умолять меня достать ребенка из ее утробы. Он был гораздо старше жены и не имел сыновей. Я сказала, что я не хирург и не могу браться за такое. Но он не принимал моих объяснений.

– Не понимаю. Это всегда было правом лекаря – отказаться от лечения.

– Когда они так неожиданно приехали, со мной была молодая девушка, которую я учила собирать травы. Мужчина схватил ее, приставил нож к горлу и сказал, что, если я не взрежу его жене живот, он убьет девушку.

– Зверь, – пробормотал Алехандро.

– Вы даже не представляете, что я готова была с ним сделать! Как бы то ни было, я дала женщине столько опия, сколько она могла вынести, и вскрыла ей живот. У меня просто не осталось выбора. Однако, не имея опыта в таких делах, я сделала слишком глубокий разрез, и женщина умерла. В жизни не видела столько крови. Ребенок оказался мальчиком и даже задышал, хотя был ужасно маленький. Дворянина, казалось, не волновала судьба его бедной жены, но, увидев сына, он пришел в исступление. Потом младенец начал задыхаться, кожа у него стала голубовато-белой; он так жалобно плакал, что у меня разрывалось сердце, но я ничего не могла поделать. Прожив не больше часа, он умер. Все это было ужасно само по себе, а тут еще дворянин взял и бросил его тельце на пол. Не заботясь о душе собственного сына, он даже не окрестил его. Тогда это сделала я, в надежде, что его душу возьмет к себе Бог. Потом мужчины, сопровождавшие дворянина в этом путешествии, забрали тела. На следующий день приехали другие и отвезли меня в Авиньон, где мне собирались предъявить обвинение в том, что я, женщина, практикую медицину. Конечно, де Шальяк узнал об этом знаменательном событии и пришел поглядеть на преступницу; позже он говорил, что сделал это как из любопытства, так и из чувства долга, поскольку считает такой запрет устаревшим. Увидев, что это я, он сразу же забрал меня к себе, «для допроса», как он всем объяснял. Кардиналы были против, но он заверил их, что никуда я не денусь, а сам прятал меня среди монахинь, пока не пришло время уезжать.

Филомена замолчала; казалось, перед ее внутренним взором снова разворачиваются все тягостные события.

– Теперь снова вы рассказывайте, – в конце концов попросила она.

– Во всех своих путешествиях я вел дневник, по крайней мере, до того, как покинул Англию. – Алехандро так разволновался, что даже рад был сменить тему. – Тетрадь подарил мне отец, в знак примирения по вопросу о Монпелье. Мне ведь тоже пришлось столкнуться с сопротивлением, когда я принял решение учиться. «Лекарь! – вскричал он, когда я сообщил эту новость ему. – А как же наше дело? Кто продолжит его после меня?» В конце, правда, это уже не имело значения – когда его дело рухнуло и он отправился в изгнание. Я вел этот дневник на протяжении долгих лет.

– И что с ним стало?

– Я оставил его в Англии. Мы покидали ее с большой поспешностью, я был еще слаб после чумы…

– Жаль, – сказала Филомена. – Что вы туда записывали?

– Свои наблюдения, конечно, наброски того, что заинтересовало меня, – органов, костей, некоторых других деталей тела. Описывал места, где побывал, людей, которых встречал… не претендуя на то, что мои записи могут быть интересны кому-то, кроме меня. Но в этом дневнике запечатлено так много моментов моей жизни – мои путешествия, мои удачи…

– Ваша любовь?

– И это тоже.

У Алехандро едва не вырвалось, что он отчаялся снова найти такую любовь, но внезапно его осенило, что, возможно, теперь это не совсем так.

* * *

Спустя три дня утомительного пути под дождем и ветром отряд де Шальяка ближе к вечеру достиг Парижа. Пока они скакали вдоль Сены, Гильом таращил глаза на чудеса прекрасного города. На реке было полно судов и барж; мальчик не мог оторвать от них взгляд.

Оказавшись рядом с кафедральным собором, Алехандро остановил коня, отстав от остальных.

– Дедушка, мы потеряемся…

– Я знаю дорогу отсюда. Мне хочется, чтобы ты посмотрел и послушал.

Держась в тени собора Нотр-Дам, они слушали музыку вечерни – те же пленительные песнопения, которые звучали в голове Алехандро с тех пор, как впервые коснулись его ушей. Капли дождя стекали со шляпы лекаря и кончика носа Гильома, однако мальчик не замечал этого, он замер, потрясенный открывшимся ему зрелищем. Спустя какое-то время Алехандро снова сжал пятами бока коня и развернул его в нужном направлении, ощущая озноб благоговения и зная, что мальчик испытывает то же самое.

Они догнали остальных, когда те сворачивали на улицу, где находился особняк де Шальяка, выглядевший точно так же, как запомнилось Алехандро, – прочное кирпичное здание с замысловатой остроконечной крышей и крепкой стеной, окружающей внутренний двор. Они скакали по булыжной мостовой, и Алехандро охватило странное, отнюдь не неприятное чувство возвращения домой. Он хорошо знал особняк, изучил его секреты и мог без труда найти те места, где можно говорить шепотом, не боясь быть услышанным. Он отыскал взглядом слуховое окно своей прежней комнаты, все особенности которой прекрасно сохранились в памяти, несмотря на прошедшие восемь лет.

В фойе навстречу путникам бросились слуги, помогая им с поклажей и освобождая от промокших плащей. Среди них Алехандро был знаком лишь один – пожилой человек, восемь лет назад стороживший его; при виде своего бывшего пленника он слегка вздрогнул.

Когда этот человек провожал их вверх по узкой лестнице, Алехандро сказал:

– Рад узнать, что вы живы и здоровы.

Старик улыбнулся.

– Я ждал вашего возвращения. И тщательно следовал всем вашим советам. Потому и жив до сих пор.

Алехандро остановился на верхней площадке лестницы и сделал жест в сторону мальчика.

– Позвольте представить вам моего внука, Гильома.

Старик церемонно поклонился мальчику.

– Приветствую тебя, юный сэр, в особняке де Шальяка.

Гильом, казалось, растерялся, а потом тоже поклонился, стараясь в точности повторить движение старика. Тот рассмеялся:

– Думаю, мы с тобой поладим. А теперь располагайтесь.

Он распахнул дверь той самой маленькой комнаты, которую восемь лет назад в течение месяца занимал Алехандро. Постель стояла там же, сбоку от окна, однако умывальник и кресло передвинули, освободив место для хорошо набитого, мягкого тюфяка на полу.

Слуга положил их сумки в угол.

– Если вам что-нибудь понадобится, сэр, просто позвоните в колокольчик.

Алехандро поблагодарил его, и тот ушел. Гильом с любопытством смотрел в окно, разглядывая парижскую улицу.

– Сколько тут людей, дедушка…

– Да, Гильом.

Алехандро опустился на колени рядом с мальчиком. Внизу скакали всадники, торопились в университет студенты в развевающихся одеяниях; во внутреннем дворе отдыхали несколько охранников из числа тех, кто участвовал в путешествии. Обычная парижская жизнь, однако она зачаровывала.

Глядя сквозь волнистое оконное стекло, Алехандро погрузился в воспоминания о том дне восемь лет назад, когда Кэт и Гильом Каль, стоя внизу на улице, бросили ему привязанное к камню послание. Это стало началом заговора по его освобождению, и именно тогда он впервые заметил их взаимную привязанность.

«Меня не должно было это удивлять».

Они были родственные души, оба яркие, решительные, красивые, прекрасно сложенные. Он подумал о том, что в этом путешествии тоже встретил родственную душу, и подивился тому, что такие вещи часто происходят как бы случайно, благодаря слепому везению.

«Да, меня не должно было это удивлять – тогда. Как не должно удивлять и сейчас».

Почувствовав, что Гильом тянет его за рукав, Алехандро посмотрел на мальчика.

– Дедушка, с тобой все в порядке?

Образы Кэт и ее возлюбленного растаяли.

– Да, Гильом.

– Правда-правда? – с тревогой продолжал допытываться мальчик.

– Да. Почему ты спрашиваешь?

– Потому что ты… ну… ты плачешь.