Текст книги "Координатор"
Автор книги: Эндрю Йорк
Жанр:
Шпионские детективы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 16 страниц)
– Очаровательная девушка, – сказал Льюис. – Не помню, когда я в последний раз встречал женщину, которая могла бы процитировать Китса.
– Вы считаете это большим достоинством? – спросил Уайлд. – Тогда, может быть, позволите и мне сегодня вечером немного повысить свой культурный уровень?
– Если для вас это так важно. – Льюис допил свой бокал. – Хотя вообще-то она замужем.
– О, я уверен, мистер Морган-Браун придерживается широких взглядов. Я советую вам предпринять что-нибудь в отношении нее, когда мы прибудем в Копенгаген. Например, сводить ее в оперу.
– Надеюсь, я не прерываю деловой беседы?
Ингер Морган-Браун оставила внизу накидку и головной убор, но по-прежнему была с сумочкой.
Они встали.
– К сожалению, мистер Льюис собирается нас покинуть.
– Вы уходите, мистер Льюис? Как жаль.
– Завтра утром в Эсбьерге у меня будут дела, поэтому мне надо как следует выспаться. Но я задержусь в городе и постараюсь воспользоваться вашим любезным приглашением.
– Буду очень рада. Кстати, может быть, вы оставите мне один экземпляр этой книги… «Мораль обезьяны», если не ошибаюсь?
Она села рядом с Уайлдом:
– Вы не говорили, чем вы занимаетесь, истер Ист…
– Пляжные костюмы, – ответил он и испытующе взглянул на Ингер.
– Значит, вы едете на зимний показ Гуннара Моеля? Это очень интересно. Он создает чрезвычайно оригинальные модели.
– Только не говорите, что вы носите один из его купальников…
– Разумеется, ношу. Правда, мне редко представляется возможность его надеть.
– Вы должны быть щедрее к нам, недостойным мужчинам. Кофе «Кирш» вам подойдет?
– Кажется, я никогда его не пробовала. – Она пригубила из чашки и кивнула. – Что ж, неплохо. Вы на редкость гостеприимны.
– К вашим услугам. Скажите, вы датчанка или шведка?
– Я должна вас разочаровать, мистер Ист. Я родилась в Дрездене.
– Никогда бы не подумал.
– Я не единственный человек, которому это удалось, уверяю вас.
– Я имею в виду ваш английский. Вы прекрасно говорите.
– В этом нет ничего удивительного. Кроме того, я говорю на всех скандинавских языках, а также на французском, итальянском, русском и венгерском, не говоря уже о своем родном немецком, причем делаю это с равной легкостью. Начиная с четырех лет.
– Как Фрэнсис Галтон?
– Надеюсь, что лучше, чем Фрэнсис Галтон. В детстве его успехи были действительно впечатляющими, однако свой главный труд о способностях разума он написал, когда ему было уже за сорок. Моя же работа почти уже закончена, хотя мне всего тридцать два.
На ее лице не было заметно ни капли юмора. Уайлд спросил себя, смеялась ли она вообще хоть раз в своей жизни. Единственное, чем она его одарила, – это легкой улыбкой, как снисходительная мать, беседующая со слаборазвитым ребенком.
– Обычно таких людей, как я, называют гениями.
– Звучит просто ужасно. И давно вы это поняли?
– Вы думаете, что я… как это говорят по-английски? Что я приукрашиваю? Между тем я использую слово «гений» просто для сравнения, поскольку оно соответствует моему коэффициенту интеллектуального развития, который составляет сто восемьдесят три балла. А сколько у вас?
Уайлд кивнул стюарду:
– Я думаю, нам надо пропустить еще по стаканчику. Честно говоря, я понятия не имею, какой у меня коэффициент интеллекта, миссис Морган-Браун. Думаю, он оставляет примерно половину от вашего. Пусть будет, скажем, семьдесят пять.
– Это означает, что вы умственно отсталый.
– Ах, так вот, значит, в чем проблема? А я всю жизнь не мог понять, что со мной не так. Но если уж мы начали обсуждать столь интимные проблемы, может быть, пора покончить с «мистером» и «миссис»?
– Меня зовут Ингер.
– Майкл.
– Иудейское имя, означающее «тот, кто любит Бога». Для друга Вальтера это звучит весьма парадоксально. Ну что ж, Майкл, чем бы вы хотели заняться в этот вечер?
– Я как раз рассчитывал, что вы меня об этом спросите, – сказал Уайлд. – Но здесь очень уж многолюдно, а на верхней палубе, пожалуй, слишком холодно. В каюте у меня есть бутылочка отличного вина.
– Салон скоро опустеет. Вы играете в шахматы?
– Это моя любимая игра.
– Прекрасный способ провести время. У меня в сумочке лежит карманный набор. Мы можем сесть вон за тем столиком. Там будет спокойно.
Они пересели, и Уайлд перенес напитки. Ингер поставила на столик маленькую доску:
– Хотите играть белыми?
– Лучше вы.
– Хорошо, вы можете играть за белых во второй партии.
Она уперлась локтями в колени, наклонилась, сосредоточенно глядя на доску, и на лбу у нее появилась легкая морщинка. Она пошла пешкой от короля. Уайлд предложил сицилийскую защиту и вскоре обнаружил, что против него развернули дебют Эозина. Через пятнадцать ходов, потеряв королевскую пешку и поставив под удар одновременно короля, ферзя и слона, он сдался. На протяжении часа, пока длилась игра, Ингер сидела неподвижно, наклонившись вперед, уперев локти в колени и приподняв плечи, с бесстрастным выражением лица, если не считать слегка нахмуренных бровей, и лишь время от времени протягивала руку, чтобы передвинуть фигуру. Когда он проиграл, она подняла голову:
– Теперь ваша очередь играть белыми.
– А стоит ли? Я чувствую себя как опозорившийся мальчишка.
Сказав это, он почувствовал, что говорит уже без всяких шуток.
Она откинулась на стул и одарила его одной из своих холодных улыбок.
– У вас нет причин расстраиваться. Вы довольно хороший игрок. – Она задумчиво потерла подбородок. – Ваш десятый ход пешкой на Ь5 был лишним, вместо этого следовало разменять слонов. А когда вы отступили конем на e8, это была грубейшая ошибка. Вы могли бы разменять пешки и попытать счастья в центре, хотя белые все равно бы выиграли. Эта игра повторяет партию, сыгранную гроссмейстером Гелларом и гроссмейстером Васюковым на советском чемпионате… кажется, в пятьдесят первом году. Или в пятьдесят втором. Тогда у меня был сложный период, и я не могла уделять шахматам столько времени, сколько сейчас. Однако вы играли не так хорошо, как гроссмейстер Васюков.
– А вы, конечно, играли гораздо лучше, чем гроссмейстер Геллар. По-вашему, я могу улучшить свою игру?
– Конечно можете. Разумеется, только в том случае, если вы готовы уделять этому достаточное время. У вас пробел в теории дебютов, а это требует изучения и практики. К сожалению, у меня не было возможности оценить ваши действия в эндшпиле, но, как правило, в таких случаях все решает опыт. С тактической точки зрения вы сделали только две ошибки, о которых я упомянула. Вообще, мне кажется, ваша главная проблема заключается в психологическом подходе. Шахматная игра – это довольно интересный психологический тест. По-моему, Майкл, вы действуете слишком осторожно, сразу уходите в глухую оборону и не торопитесь атаковать. В шахматах как в жизни, а в жизни как на войне, не правда ли? Если вы хотите преуспеть, вам надо действовать более решительно.
– Вы совершенно правы, – согласился Уайлд. – Не могу вам передать, как меня ободрила ваша оценка. Еще пять минут назад я серьезно сомневался в своем будущем. Скажите мне, что вы знаете о Льюисе?
Она заново расставила фигуры.
– Судя по вашим же словам, он продает книги. Кроме того, любит поэзию.
– Он присосался ко мне, как пиявка.
– Вы довольно заметный человек, Майкл. Даже привлекательный, если свет падает удачно. – Она снова бросила взгляд на его двубортный пиджак. – Все при вас, как говорят англичане. Я никогда не видела мистера Льюиса до сегодняшнего вечера. Несмотря на то, что езжу этим маршрутом уже много лет.
– И это меня тоже беспокоит. Можете считать меня чересчур нервным субъектом, если хотите. Вам, кстати, не кажется, что вы привлекаете к себе слишком много внимания?
– В свое время эту идею использовал Эдгар По в «Похищенном письме». – Она стряхнула пепел. – Никому не придет в голову искать что-то серьезное в такой парочке, как мы с Кристофером.
– Я хотел бы поговорить и о Кристофере.
Она резко смешала фигуры, захлопнула сложенную доску и убрала ее обратно в сумочку.
– Я расскажу вам о Кристофере, Майкл, а вы будет слушать меня очень внимательно. Мне сказали, что на обратном пути из Копенгагена у вас будет мало времени, поэтому чрезвычайно важно,-чтобы вы точно знали, что вам нужно делать. Вы придете к нам в воскресенье вечером. Таким образом, мы убьем сразу двух зайцев: я ознакомлю вас с расположением нашего номера, и вас увидят служащие гостиницы. В понедельник вечером Кристофер и я ляжем спать очень рано, сразу после ужина. Не позже девяти часов. Когда вы выполните свое задание, возвращайтесь в гостиницу, и постарайтесь сделать это как можно незаметней. Это большой отель, и двери в нем никогда не закрываются. Приходите к нам в номер. Если вас кто-нибудь заметит, то, скорей всего, вспомнит, что уже видел вас раньше, и решит, что вы здесь живете. Не входите в номер, если встретите в коридоре людей, но при благоприятных обстоятельствах не теряйте времени зря. Дверь будет открыта. Полагаю, вам уже приходилось делать такие вещи раньше.
– Входить и выходить из женской спальни ночью? Это история всей моей жизни.
Она не улыбнулась.
– Как только вы окажетесь внутри, я вас загримирую, и вы займете место Кристофера в коляске. Как вы знаете, мы уезжаем из Копенгагена во вторник утром. Обратный путь не составит больших проблем. Кристофер почти не выходит из своей каюты, и он редко бывает таким общительным, как сегодня вечером. Команда корабля хорошо знает нас и его привычки. Как, по-вашему, это достаточно исчерпывающая информация?
– Пожалуй, да. А что насчет бедного старины Кристофера?
– Кристофер покинет гостиницу в понедельник вечером. Как только мы ляжем спать.
– Каким образом?
– Разумеется, на своих двоих. Он вовсе не прикован к коляске и совсем не стар. На самом деле он на год моложе меня. Он снимет свою бороду и будет выглядеть совершенно по-другому.
– И кто же он на самом деле?
Она вытянула левую руку. На ее запястье был широкий платиновый браслет.
– Мой муж. Мы изменили только дату рождения в его документах.
– И это действительно работает?
– Это срабатывает уже много лет. Наша легенда тщательно разработана. Мы с Кристофером совершили несколько поездок туда и обратно сразу после его вымышленного артрита, не делая при этом никаких подмен. Потом мы съездили еще несколько раз, забирая вместо Кристофера других людей, не подвергавшихся никакой опасности, чтобы опробовать его возвращение в Англию и надежность моего прикрытия. Никому ни разу даже в голову не пришло в чем-то нас заподозрить. Мы почти совершенны.
– Готов в это поверить. Объясните мне, как такого очаровательного гения, как вы, угораздило заняться столь своеобразным бизнесом?
– Мы сможем поговорить об этом на обратном пути. Вы уверены, что не хотите отыграться?
– Боюсь, что нет. Уверенность в себе является необходимым условием моей профессии, а когда я играю с вами в шахматы, от нее почти ничего не остается.
– Очень здравое рассуждение. – Она встала из-за стола. – Спасибо за приятно проведенный вечер. Да, насчет завтрашнего дня: в поезде мы с Кристофером всегда ездим в отдельном купе. Будет лучше, если во время поездки вы станете держаться от него подальше.
– Если вы на этом настаиваете. Но в таком случае я считаю, что нам просто необходимо распить бутылочку моего вина. Чем больше я вас узнаю, тем больше уверенности испытываю в своем будущем.
На ее губах снова появилась легкая улыбка.
– Насколько я понимаю, вы находите меня сексуально привлекательной.
– Как и всех своих жен – включая тех, кто продержался только пару дней.
– Причина лежит гораздо глубже. Подсознательно вы раздражены тем, что проиграли в шахматы, и теперь хотите утвердить надо мной свое мужское превосходство. Вы производите впечатление сексуально опытного мужчины. Вы уверены, что сможете заставить меня испытать оргазм, и после этого я стану вашей рабой. Самое скверное, что во многих случаях мужчины, занимающие эту позицию, оказываются совершенно правы. Такова слабость моего пола – мы стремимся свести свои чувства и самих себя к одной линии жизни, к одному мужчине. Тем самым мы добровольно сужаем свои возможности и лишаем себя нашего внутреннего интеллектуального превосходства. И что мы получаем взамен? Разве не сказал один известный американский психоаналитик, что удовольствие от секса сравнимо с тем, которое мы испытываем, например, всего-навсего чихнув?
– Мне кажется, вы не совсем правильно его поняли. Кинси говорил, что чихание является единственным физиологическим циклом, сравнимым с сексом. Хотя возможно, что вы являетесь противником и того и другого.
– Думаю, вам надо честно признаться самому себе, что единственное удовольствие, которое вы хотите от меня получить, – это удовлетворение вашего мужского эго. Я оставлю вам свидетельство своей неудержимой страсти.
Она наклонилась над ним так, словно хотела поцеловать его в щеку, но вместо этого опустила голову еще ниже и укусила его в шею. У нее белые острые зубы; он почувствовал сильную боль.
– Вот отметина, которую оставила вам Ингер Морган-Браун. Теперь вы сможете предоставить мистеру Льюису доказательство своей победы.
Глава 11В Дании всю дорогу мело. Несмотря на это, Ютландия казалась ареной стихийного бедствия: минувшая зима не прикрыла ее достаточным слоем снега, и теперь черная земля выглядела мертвой и бесплодной, а домашние животные были надежно укрыты в своих хлевах. Скандинавские почтовые открытки с заснеженным пейзажем неожиданно стали напоминать Юкон. Уайлд напомнил себе, что теперь он попал в мир замкнутой жизни, где люди и животные неохотно и только в случае необходимости покидают безопасное тепло своих домов. Выходя из поезда на Центральном вокзале в Копенгагене, он вспомнил забытое ощущение зимы, когда вместо воздуха вдыхаешь почти чистый нашатырь и открытые уши пылают на морозе. Он прикинул, что сейчас градусов десять ниже нуля. Ему пришло в голову, что он уже давно не имел дело с настоящим холодом – лет шесть с тех пор, как ему пришлось переходить через чешскую границу. Но шесть лет назад он был и крепче и моложе. Он взглянул на платформу и увидел двух носильщиков, боровшихся с коляской Кристофера Моргана-Брауна, и Ингер, которая давала им указания. Она не смотрела в его сторону.
– Мистер Ист? Меня зовут Стефан, я шофер мистера Моеля. Не возражаете, если я возьму ваш чемодан?
Стефан оказался низенький и толстый, с седой бородкой. У него были пухлые пальцы и неторопливые движения.
Уайлд проследовал за ним по ступенькам лестницы во внутренний двор, где на снегу с похоронной торжественностью стоял черный «мерседес».
– Как вам эта погодка?
– О да, погода совсем неважная, – сказал Стефан. – А в Стокгольме, куда мы ездили на прошлой неделе, было еще хуже. Минус сорок. Сильный мороз. Это плохо для бизнеса. Но нам ехать совсем недалеко.
Вот и хорошо, подумал Уайлд: он намного лучше знал прибрежную зону с ее уютными обшарпанными барами, чем остальную часть города, большая часть которой терялась в неизвестности. Набеги шведов и бомбардировки англичан лишили его явных примет возраста; в обилии красного кирпича у большинства зданий было что-то отдававшее захолустьем и предместьем, неисчислимые церкви подавляли и сбивали с толку своим количеством. Но теперь он приехал сюда по делу, а знание местности всегда полезно. Стефан повернул налево с Банегаарда на Гаммель-Конгвей, потом еще раз налево. Мороз прогнал прохожих с улиц, и ночные огни в одиночестве играли в свой безмолвный калейдоскоп. Уайлд решил, что они недалеко от замка Фредериксберг, когда Стефан свернул с бульвара в боковую улицу. Краем глаза он успел заметить какое-то огромное квадратное здание, возвышавшееся над улицей, и машина въехала в подземный гараж. Стефан прорулил по центральному проходу и притормозил у стальных дверей. Несмотря на поздний час, в гараже было полно машин.
– Магазин еще открыт? – спросил Уайлд.
– Только что закрылся. Но магазин занимает только пять первых этажей, выше находится ресторан и два этажа офисных помещений.
Электронный датчик сработал, открыв стальные двери, и они въехали в меньший по размерам зал, где сейчас стоял только красный «сандерберд». Стефан выключил зажигание, и двери мягко сомкнулись за спиной.
– Апартаменты Гуннара расположены на двух верхних этажах. Лифт доставит вас прямо туда. А я присмотрю за вашими вещами, мистер Ист.
Уайлд нажал на кнопку лифта. Кабинка поднималась с утробным звуком, по сравнению с улицей в ней было почти жарко. Тепло обволакивало его, как невидимое облако. Двери бесшумно отворились, и он вышел в вестибюль. Ковер был темно-синим, стены и потолок – ослепительно белыми. Открытая двойная дверь вела в просторный зал. Ковер здесь был уже красно-коричневым, но стены и потолок остались белыми. В углу стоял большой камин, очевидно, только для украшения. Кресла были сделаны по дизайну Ле Корбюзье: хромированные рамы, обтянутые черный кожей, достаточно комфортные, чтобы на них можно было спать. Холодильник в коктейль-баре был, наверно, самым большим из всех, какие он когда-либо видел; рядом стоял музыкальный автомат. Внешняя стена представляла собой двойное стекло, за которым, не будь сейчас снега, открылся бы прекрасный вид на Копенгаген. Однако даже он вряд ли смог бы затмить висевшие в комнате картины: хотя Уайлд не был знатоком импрессионистов, он узнал двух Модильяни, Боннара и Писсарро. В вазах стояли свежие цветы; их запах наполнял горячий, неподвижный воздух зала и делал его похожим на оранжерею.
Он снял пальто, закурил сигарету и стал рассматривать фигурки из мейсенского фарфора, стоявшие в застекленном шкафу справа от окна. В том, что находился слева, стояли китайские статуэтки эпохи Танг. Он спросил себя, что оплачивается лучше: купальники или шпионаж? Он повернулся, услышав, как открылась внутренняя дверь.
В комнату вошла высокая женщина с большой грудью и узкими бедрами, темноволосая, весьма самоуверенная на вид. Обращали на себя внимание короткая стрижка и чрезвычайно живые глаза, подчеркнутые ярким макияжем. На ней был белый костюм и плетеные сандалии на каблуках.
– Мистер Ист? Простите, что не встретила вас сразу. Честно говоря, из-за этой отвратительной погоды мы понятия не имели, когда придет ваш поезд.
Ее английский был хорош. Она высоко держала плечи; чулки на ее ногах сидели как вторая кожа.
– Меня зовут Хельда Петерсен. Садитесь, пожалуйста. Сухой мартини вам подойдет?
– Я предпочел бы «Бижу».
– Чудесная идея. Я тоже к вам присоединюсь. К сожалению, у нас нет настойки на апельсиновых корках.
– Поскольку все остальное у вас, похоже, есть, я остановлюсь на «ангостуре» [3]3
«Ангостура» – разновидность горькой настойки.
[Закрыть].
Она рассмеялась, издав низкий горловой звук, и села рядом с ним на канапе. Они чокнулись бокалами.
– За ваш приезд. Надеюсь, нам удастся вам что-нибудь продать.
Она вынула сигарету и наклонилась, чтобы прикурить от его зажигалки. При этом она скорее качнулась, чем двинулась. Он подумал, что ее цвет может быть императорский зеленый.
– Я слышу Гуннара, – сказала она.
Ему показалось, что в ее голосе прозвучало облегчение.
Он встал и повернулся лицом к лифту. Он старался вести себя так, как вел бы себя Майкл Ист, хотя в этой ситуации, наверно, встал бы в любом случае. На вошедшем мужчине был двубортный костюм из синего мохера, по фигуре это был рослый человек, на несколько дюймов выше Уайлда, с узкой талией, прямой как штык спиной и широкими, крепкими плечами. Его лицо уже начало стареть, но кожа выглядела свежей и упругой, а красота юности, казалось, все еще осеняла его высокий лоб, прямой нос, полные губы и твердый подбородок. У него были густые седые волосы. Он носил темные очки, с левой дужки которых свисала цепочка, тянувшаяся к его нагрудному карману. Он смотрел поверх головы Уайлда. От внезапной догадки у Уайлда побежали мурашки по спине. Он взглянул на Хельду, и та подтверждающе кивнула. Гуннар Моель без труда пересек комнату, не задев никаких предметов. Но он был слеп.
– Мистер Ист! – Его голос, звучал раскатисто и гулко; рукопожатие было сухим и сильным. – Рад вас видеть. Я уже начал волноваться, опасаясь, не придется ли вам разбить лагерь где-то по дороге. Если вы не против, я буду звать вас Майклом, а вы меня Гуннаром. Можно я вас ощупаю?
Уайлд снова вопросительно посмотрел на Хельду и получил еще один легкий кивок.
– Конечно, пожалуйста, – сказал он.
Гуннар Моель остановился перед ним, твердыми пальцами потрогал его подбородок, потом перешел выше к носу и ушам, провел ладонью по макушке Уайлда, а потом обеими руками оценил ширину и крепость его плеч.
– Да, – сказал он. – Майкл. А теперь расскажите мне, хорошо ли прошло ваше путешествие? Насколько я понимаю, поезд опоздал. Просто ужасно. Но Стефан вас встретил? Это хорошо.
У него была теплая улыбка.
– Хельда уже предложила вам выпить? Хорошо. Прекрасно. Я думаю, Майкл не откажется от еще одного бокала, Хельда. Что вы пьете?
– «Бижу», – сказал Уайлд.
– Это коктейль, – объяснила Хельда. – Его делают из джина, зеленого шартреза, сладкого вермута и горьких настоек.
– Коктейль, – задумчиво сказал Гуннар и улыбнулся Уайлду. – Давно я не пил коктейлей. В Швеции мы пьем только шнапс и «Приппс». Мы весьма консервативны в своих вкусах. Но сегодня я буду пить «Бижу», Хельда. Мне ужасно жаль, Майкл, но мы уже поужинали. Ранний ужин – еще один варварский обычай шведов. Но я уверен, что Хельда приготовит вам сандвичи.
– Прямо сейчас, Гуннар? – спросила она уже от бара.
– После того, как мы выпьем. Это ваш первый визит в Данию, Майкл?
– Однажды я уже приезжал сюда, но это было давно, лет десять назад. В Копенгагене я был совсем недолго. Проездом по пути в Стокгольм.
– О, Стокгольм. На свете нет другого такого места, как Стокгольм. Это король городов, Майкл. Мой город. Что касается Хельды, то она уже стала копенгагенкой. Цивилизованная красота Малара для нее потеряна, и теперь она считает, что все лучшее, что есть на свете, начинается и заканчивается среди ее церковных шпилей.
Он обошел вокруг канапе и направился к окну. Не успев переварить первый шок, Уайлд испытал второй. Гуннар Моель передвигался по комнате с неестественной прямотой, почти как деревянная фигурка, подвешенная за плечи на ниточках, хотя в его рукопожатии не было никакой подагрической неловкости.
– Снег валит гуще, чем обычно, – сказал он. – Я могу это слышать, Майкл. У меня очень острый слух. Похоже, сегодня разыгралась настоящая метель. Завтра, возможно, небо прояснится. В ясную погоду из этого окна открывается превосходный вид. Но нынешняя зима просто безнадежна. Я уверен, вы уже об этом слышали, потому что все вокруг только и говорят, что о плохой зиме. Действительно, я не припомню такой плохой зимы, несмотря на свой солидный возраст. Я не говорю уже о том, как неблагоприятно это сказывается на розничной торговле. С другой стороны, чем хуже обстоят дела снаружи, тем лучше идет работа внутри.
Он сел рядом с Уайлдом. В этой позе, когда двигались только руки, его скованность была почти не заметна. Но даже теперь, когда он сидел, спина у него была слишком прямой, и в каждом жесте чувствовалась какая-то преувеличенная точность. Уайлд подумал, не носит ли он хирургический корсет. Но хирургические корсеты не поднимаются так высоко, они заканчиваются на спине чуть ниже лопаток.
– За выпивкой мы поговорим о моей работе, Майкл, а потом вы, наверно, захотите пройти к себе, переодеться и принять душ. Но только не ложитесь спать. О нет, нет. Где угодно, но не в Копенгагене. Вы играете в бридж?
– Время от времени.
– Хорошо. Прекрасно. Мы сыграем один роббер после того, как вы перекусите. Я каждый вечер играю в бридж. И при этом болтаю без умолку. Как видите, я с вами откровенен, Майкл, и честно вас предупредил. Почему бы и нет? Это моя жизнь, Майкл. Я считаю себя счастливым человеком. Я люблю женщин. Всех женщин, даже тех, кого природа обделила красотой, хотя я могу ценить красоту не хуже любого другого мужчины. И я трачу свою жизнь на то, чтобы находить все новые способы и средства, благодаря которым женщина может выглядеть красивей, чем она на самом деле. Или, скорее, чтобы помочь им реализовать свою красоту. Это вовсе не банальность, Майкл. По своей натуре я не кутюрье. Кутюрье не видят в женщинах живых людей, для них они всего лишь вешалки, на которые можно напяливать всякие вздорные и нелепые наряды. А я больше всего забочусь о самих женщинах, не правда ли, Хельда?
Женщина уже сидела в кресле напротив, тесно сжав колени, поставив локти на подлокотники и прихлебывая из бокала.
– Да, Гуннар, – послушно ответила она.
Гуннар, довольный, улыбнулся, повернувшись в ее сторону. Когда он улыбался, его лицо вспыхивало таким светом, словно никаких неприятностей на свете уже не существовало. Уайлд подумал, что жизнь полна неприятных сюрпризов. Ему никогда не приходилось убивать только половину человека. Причем половину, которая чувствует себя такой счастливой.
– Хельда – моя топ-модель, – продолжал Гуннар. – В этом бизнесе нет никого лучше нее. Я разрабатываю свою одежду специально под нее, хотя она не является типичным примером моих будущих клиенток. Она слишком хороша. Вы так не находите, Майкл?
– О, разумеется, вы правы, – сказал Уайлд.
Гуннар похлопал его по колену:
– Лучше всего она выглядит обнаженной. Завтра я вам это покажу. Но обожать Хельду – лишняя трата времени. Ее появление на пляже становится общественной угрозой. Однако моя настоящая задача – создавать одежду для самых обыкновенных девушек, которые лежат на пляже рядом с ней. В конечном счете я должен представлять ее всего лишь одной из сотен девушек, среди целой толпы Хельд. Потом я снова сосредоточиваю свое внимание на настоящей Хельде, и все начинается сначала. Это бесконечно решаемая задача, как вопрос о Боге или мироздании. Вот почему она меня так захватывает. Когда-то все начиналось с простого хобби, но теперь это стало моей жизнью. Меня радуют даже те правила и ограничения, внутри которых мне приходится работать. Они существуют, эти правила, тут ничего не поделаешь, – все эти никчемные условности, которые придумывают стыдливые педанты, чтобы успокоить лицемеров и ханжей. Неплохо, верно? Я хорошо говорю по-английски, как вы считаете? Я все стараюсь делать хорошо. Я думаю, вам понравятся мои модели, Майкл.
– Не сомневаюсь, что лично мне они понравятся, – сказал Уайлд. – К сожалению, «Хассон и Вемисс» интересуют только линии прет-а-порте.
– Все мои разработки годятся для массового производства. Боюсь, вы никогда не изучали с достаточным вниманием женскую фигуру. Иначе вы бы поняли, что все данные, которые определяют ее красоту или, наоборот, ее отсутствие, сводятся всего к десятку точно измеряемых показателей. Мы сможем поговорить об этом позже. Но пока вернемся к Хельде. Как я могу подчеркнуть ее красоту, скажем, на завтрашнем показе? К чему мне попусту тратить время? У нее есть норковая шуба и норковая шапка. Пусть она их носит, а вниз надевает какое-нибудь поношенное тряпье. Ничего другого я не могу сделать ни для нее, ни для любой другой женщины. Для того, чтобы ходить по улице зимой, лучшей одежды не существует. Облачите в норку красивую женщину, и она станет богиней. Наденьте норку на привлекательную женщину, и она станет красавицей. А если женщина совсем уж некрасива, в норке она будет по крайней мере привлекательной. Надо издать специальный государственный закон, хотя бы для стран с холодным климатом, чтобы каждая женщина в день своего совершеннолетия получала норковую шубу. Это понравилось бы им гораздо больше, чем пособия по безработице, верно?
Уайлд кивнул, на мгновение забыв, что с ним разговаривает слепой.
– Короче говоря, – продолжал Моель, – если стоит зима и вы выходите на улицу, нет никаких проблем. Но мы с вами говорим о лете, о пляже, а на пляже, как известно, не носят норковые шубы. Тем не менее всегда должен найтись какой-то равноценный способ, чтобы подчеркнуть женскую красоту. И он всегда находится. Если зимой на улице носят норку, если летом в городе короткая юбка открывает при порыве ветра краешек бедра, то на пляже то же самое значение имеет грудь. Мы с вами еще поговорим о пляжах и грудях. Принеси нам еще по одному коктейлю, Хельда.
– Да, Гуннар.
Уайлд смотрел, как она направилась к бару. Она не шла, а скользила.
– И принеси мне мои мелки, – попросил Гуннар. – Мы воспользуемся Хельдой, потому что под рукой больше никого нет. Но, как я уже сказал, разрабатывать одежду под Хельду – пустая трата времени. Чем меньше на ней надето, тем лучше она выглядит. Так что придется представить, что перед нами уже не Хельда. Предположим, что у нее хорошие ноги и красивое лицо, но при этом короткая талия и маленький бюст. Вероятно, вы встречали женщин с такими недостатками.
– Ее звали Кэролайн.
– О, Кэролайн. Красивое имя. Что ж, ради вас мы переименуем Хельду в Кэролайн.
Он взял с подноса свой бокал и коробочку цветных мелков и поставил их на столик рядом. Хельда встала прямо перед ним. Она закинула руки за голову и сомкнула их на затылке. Ей пошло бы позировать фотографу.
– Итак, во-первых, мы должны отметить те части тела, на которые мы никак не можем повлиять.
Пальцы Гуннара быстро и легко взбежали вверх по телу Хельды, ощупав ее бедра и ребра, потом он взял зеленый мел и провел толстую линию вокруг ее талии, дюйма на три пониже пупка. Он добавил две короткие черты там, где бедра сходились с туловищем.
– Здесь будут трусики. Мы можем использовать тюль везде, где это возможно, и, естественно, он должен подходить к общей цветовой гамме купального костюма, но в общем-то это все, что в наших силах.
– Вы всегда делаете наброски на своих моделях?
– Конечно, Майкл. Я вижу своими пальцами и не могу рисовать одежду на бумаге. С Хельдой это делать легче всего, потому что я отлично знаю ее тело. На ней я прикидываю сотни три костюмов в год.
Хельда улыбнулась Уайлду. Она стояла совершенно расслабленно и в то же время неподвижно, почти не дыша.
– А теперь нам надо придумать нечто такое, чем она могла бы привлечь к себе внимание, и не на каком-нибудь захудалом пляже, среди безгрудых матрон, а в Сен-Тропе, где все побережье кишмя кишит смазливыми старлетками, на которых нет ничего, кроме половинки бикини. У нашей же Кэролайн бюст, увы, не больше тридцати двух дюймов. Вы скажете – трудная, даже невыполнимая задача. Разумеется, вы правы; я никогда себя не обманываю. Там, где красота не является самоочевидной, где ее нельзя почувствовать, мое искусство бесполезно. Но к счастью для магов и волшебников, глаза – самый ненадежный орган восприятия. Запахи, вкусы воспринимаются основательней и длятся дольше. Глаза могут остановиться на чем угодно, хотя бы из любопытства. Наша задача в том, чтобы этот взгляд задержался. Прежде всего, мы должны удлинить ее тело.