Текст книги "Исчезновения"
Автор книги: Эмили Бейн Мерфи
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 22 страниц)
– Это значит, – говорю, сглатывая, – что побратимы живут в Проклятии, взятом полностью со страниц Шекспира.
– Ты понимаешь, что за десятилетия никто так близко не подбирался к разгадке? – Беас вспрыгивает на ноги. – Пойдем, расскажем Клиффтонам! Давай сообщим всем!
– Подожди! – говорю и хватаю ее за руку. Борюсь с собственным желанием слететь по ступеням вниз и победно постучать в дверь библиотеки доктора Клиффтона. – Мы все еще не знаем, почему семь лет имеют значение или почему это происходит здесь, именно в этот период времени. Не думаю, что нам нужно рассказывать об этом кому-либо до тех пор, пока не ответим на эти вопросы.
Я не упоминаю другого момента, который продолжает преследовать мое подсознание: почему мама стала единственным исключением?
Беас немного надувает губки, но потом хватает меня за руку, и мы обе визжим и прыгаем. Потому что сегодняшний день – отметка, говорящая об изменениях, о том, что мы повернули за угол. Мы обе это чувствуем: что-то большое, новое.
– Хорошо, – соглашается Беас, – пока никому не расскажем. Немного поработаем над твоей маленькой теорией, пока она не станет достаточно сильной, чтобы загореться сама по себе.
– Именно так, – говорю, складывая и убирая список.
И потом будем смотреть, как она полыхает.
Глава 42
20 февраля 1943 года
Птица: альбатрос
Альбатросы образуют пары на всю жизнь,
и все же за свою жизнь альбатрос пролетает миллионы километров в одиночестве.
Ларкин хорошо сделал свою работу. Шумиха вокруг Добродетелей разносится по тайным трубам подпольного мира. В общем это просто слухи. Виктор хочет, чтобы этот шум достиг высшей точки, перед тем как мы продадим на аукционе Добродетели за бо́льшую цену, чем кто-либо из нас мог себе представить.
Но прежде всего нам нужно создать их запас.
Все это время я считал, что Гарольд забрал детей в какое-то путешествие, верил, что, хотя дом тихий, но все вещи остались внутри, они обязаны вернуться с Камнем. Он должен быть у одного из них, и если бы я пытался угадать, то сделал бы ставку на девочку. Потому что история всегда повторяется.
Но кажется, словно они сами исчезли. Пыль тревожу только я. Мои ботинки оставляют следы на дереве, которые мне нужно потом убрать. Внутри этого пустого дома, окруженный улыбающимися лицами с их фотографий, я чувствую, что схожу с ума, будто попал в семью привидений.
Вижу, что соседка Куиннов подозревает меня в чем-то, как только стучу в дверь. Что-то во мне всегда настораживает людей.
Она слегка приоткрывает дверь и смотрит на меня, сузив глаза, ее волосы растрепаны, а щеки чересчур нарумянены. «Рейд» – написано на почтовом ящике.
Изображаю улыбку:
– Миссис Рейд? – говорю.
– Кто вы? – спрашивает она. – Я видела, как вы ходите вокруг. Что вам нужно от соседнего дома?
– Мы с Джульет выросли вместе, – объясняю.
– Я не видела вас на похоронах, – говорит она, поджав губы.
Старый вкус гниения наполняет рот, и я прочищаю горло.
– Мы… не общались до недавнего времени.
Я не убедил ее. Мое терпение на исходе.
– Мне нужно связаться с ее семьей. Если бы вы могли сказать мне, где их найти… – Я делаю шаг вперед.
– Не знаю, где они, – отрезает она и закрывает дверь перед моим носом.
Слышу щелчок замка – простого, такие я взламывал сотни раз до этого. Я почти уверен, что она лжет, и раздумываю, не ворваться ли к ней и не накачать ли хлороформом, который находится в моем кармане. Я мог бы отвезти ее в один из городов-побратимов и собрать новую Добродетель, посмотреть, сколько Виктор сможет за нее получить.
Вместо этого отворачиваюсь с усталым вздохом. Слишком много усилий для такой ворчливой старой кошелки. Мне нужен кто-то юный, тот, который ближе к детству, когда жизнь легка, беззаботна и радостна. По крайней мере, такой она должна быть.
Еще раз смотрю на окно Айлы.
Поднимаю воротник пальто, чтобы спрятать лицо, и возвращаюсь к железнодорожной станции. В голове плещутся мысли о Джульет, и я не могу вспоминать несколько ярких мгновений моей юности без того, чтобы не думать о единственном человеке, подарившем их мне: девочке, в которую я влюбился, когда мне было всего десять лет, – в нее и больше ни в кого и никогда.
Матильда.
Лучшая подруга Джульет.
Моя маленькая рыжая птичка.
Я пригибаю голову на ветру и чувствую, как снова возвращается легкая хромота, когда начинаю идти быстрее.
Даже сейчас я все еще люблю ее. С той самой бесконечной зимы, когда мне было десять лет и моя приемная мать Элеанор не выпускала меня на улицу. Я сидел весь день у окна, хотя от жара огня запотевали стекла. Мир за ними начинал казаться всего лишь размытой фотографией.
Но потом однажды Джульет и Матильда заскочили через парадную дверь, а я не повернулся, чтобы посмотреть, как они стряхивают снег с волос. Их щеки раскраснелись там, где кожа встретилась с морозом, и они обе были так полны жизни. Я продолжал рассматривать свою энциклопедию о птицах и подпрыгнул, когда Матильда подошла ко мне сзади.
– Тебе нравится наблюдать за птицами? – спросила она вежливо. – Джульет сказала, что ты следишь за ними из окна.
На мгновение я утратил дар речи.
– Да, – наконец сказал я. – Но зимой их часто не увидишь.
– Какая твоя любимая?
– Матильда! – спустился к нам голос Джульет, она была уже на полпути вверх по лестнице.
– Иду! – крикнула Матильда в ответ.
Но вместо этого выжидающе повернулась ко мне.
Я заикался, листал страницы, пока не нашел ту, на которую больше всего любил смотреть. Яркие краски нарисованной птички. Я показал ее Матильде, стесняясь, словно птичка была частью меня.
Она долго изучала изображение, рыжие волосы падали ей на глаза, пока она их не откинула.
– Матильда! – снова позвала Джульет.
Но она осталась рядом со мной. Кончиком пальца начертала контур птицы в тумане окна.
– Пока не придет весна, – прошептала она, и ее прикосновение оставалось на стекле еще долго после того, как растаял лед.
Глава 43
Прежде чем уйти, Беас осыпает меня Угольками, и я направляюсь на улицу, чтобы снять брезент с моей мишени и распаковать звезды. Сердце поет от радости нашего открытия, и мне приятно, что за последние шесть месяцев мне стало удобно держать звезды в руках. Я натренировала мышцы так, что бросок звезды за кончик больше не требует столько напряжения. Практикую упражнение снова и снова, с большего расстояния, пока звезды раз за разом не попадают в центр цели, день не меркнет, а тело не начинает болеть.
Майлз и миссис Клиффтон возвращаются из города только после ужина. Я уже переодеваюсь для сна, когда Майлз стучит в дверь.
– Айла, – говорит он, – пришло письмо.
Распахиваю дверь и как только вижу почерк папы, глаза наполняются слезами.
Вскрываю конверт. Интересно, как выглядел папа, когда писал письмо. Выросла ли у него жесткая борода теперь, когда никто не протестует, заявляя, что она колется.
За весь нынешний день письмо – лучшая новость.
Майлз прислоняется к косяку двери, пока я убираю письмо в конверт.
– Все еще ворчишь? – спрашивает он.
– Нет, – отвечаю, – никогда не чувствовала себя лучше.
– Ну, ты это делала. Была ужасной занудой всю неделю.
– Забавно, как быстро все может измениться, – бормочу, снова пробегая кончиками пальцев по письму.
Брат садится на кровать.
– Ты злилась потому, что все говорили, что мы приехали и произошло дополнительное Исчезновение?
Я поднимаю бровь.
– Кто все?
Его глаза светятся.
– Все дети в школе. Но начал это Уолт.
– Брат Элизы? – хмыкаю. Прищурившись, смотрю на Майлза, внезапно замечая его подпрыгивающее колено. – Почему ты сейчас на взводе?
– Потому что у меня для тебя кое-что есть. Это должно тебя подбодрить. – Он спрыгивает с моей кровати и роется в кармане. – Я взял это сегодня в городе.
Он протягивает мне маленькую белую сложенную бумажку. Уголки его губ подергиваются.
– Что это? – спрашиваю. – Телеграмма?
Он кивает.
– От миссис Пэттон – Элизе и Уолту.
– Майлз! – Я роняю ее, как будто она обожгла пальцы. – Ты не имеешь права брать чужую почту. Это противозаконно!
– Не прочтешь ее? – спрашивает он с широко открытыми глазами, полными неверия.
Я не отвечаю. Телеграмма упала мне на колени, от нее исходит жар, словно от тлеющего угля.
– Хорошо. Я все равно скажу тебе, что там. – Он забирает листок. – Не смогу попасть на Турнир из-за важного аукциона. Точка. Отложите вечеринку и извинитесь за меня. Точка. Отправляю подарки, чтобы компенсировать это злополучное опоздание. Точка.
У меня в животе что-то сворачивается, будто я выпила прокисшее молоко.
Майлзу становится не по себе от моего молчания.
– Все вышло легко, – говорит он. – Я забрал ее, когда мы были на телеграфе и никто не смотрел. – Он изучает мое лицо в поисках реакции. – Так им и надо, – тихо добавляет он. – Я видел, как она вела себя с тобой на Ярмарке урожая. Пусть Элиза и Уолт почувствуют, каково это, когда они не могут объяснить все поступки своей мамы.
Нахмурившись, беру телеграмму. Кончиками пальцев ощущаю острые уголки. Понятно, что правильней всего было бы доставить ее Элизе, как и предполагалось. Знаю это. Но я правда, правда не хочу. Как могу отнести им телеграмму, не признавшись в том, что сделал Майлз?
Если кто-либо узнает, что он украл телеграмму у Пэттонов, возникнут последствия. Это способно запятнать репутацию Клиффтонов. Из-за этого Майлза могут выкинуть из школы. И тогда куда мы потом пойдем?
Не говоря уже о том, что мне пришлось бы унижаться перед Элизой.
Чувствую, что Майлз смотрит на меня. А мне отчасти хочется его убить.
Ладно, по крайней мере, он взял только телеграмму, рассуждаю мрачно, а не обещанные миссис Пэттон подарки.
– Думаю, никому не нужно знать, – медленно говорю. – Может, телеграмма просто потерялась или не пришла. – Разрываю ее на мелкие нечитаемые кусочки, прежде чем смогу передумать. – Я не скажу, если сам не проговоришься, – обещаю я.
Он награждает меня кривоватой улыбкой: редким знаком его доверия.
– И, Майлз, – предупреждаю, – если когда-либо еще что-то украдешь, я оторву твои руки прямо от тела.
– Хорошо, Айла, – ворчит он. – Я просто пытался тебя развеселить. – Он находит что-то еще в глубине своего кармана и кидает мне. Мешочек вариантов Сна. – За то, что не наябедничаешь на меня. Пусть твои сны будут полны звезд, а не теней, – говорит он и уходит.
Я вздыхаю и падаю обратно на кровать, неуверенность расползается во мне как капля краски в воде. Думаю, мне просто нужно рассматривать эту ситуацию как выбор стороны между Элизой и Майлзом. Так что, конечно, я права, выбирая Майлза. Он – моя плоть и кровь, и защищать его – моя обязанность. Вот как ты должен вести себя с семьей.
Но слабый голосок внутри не дает мне покоя: «Даже если они сделали что-то неправильное?»
Я отмахиваюсь от этого голоса и обращаюсь к другому подарку Майлза.
***
Я знаю, как работают сны. Они, как азартная игра, создают самые милые видения или мрачнейшие кошмары, заставляя меня столкнуться с глубокими страхами, о существовании которых знаю только я. Интересно, можно ли их контролировать так, как обстоит с Внутренним взором?
Запускаю руку в мешочек, посыпаю себя вариантами и закрываю глаза, пытаясь подсказать мозгу правильное направление.
Хотя это и больно, позволяю себе представить ту ночь гонки Бурь, прогулки наедине с Уиллом в прохладной темноте, как он лениво растянулся на траве и смотрел, пока я кидала звезды в сделанную им мишень. Мое сердцебиение замедляется. Я засыпаю.
Когда открываю глаза, совсем не вижу Уилла. Я одна в школьном спортивном зале. Солнечные лучи, яркие и теплые, льются сквозь высокие окна. Смотрю вниз и ощущаю в своей руке меч.
Как только вижу Элизу, которая быстрым шагом идет по залу, понимаю, что мой мозг предал меня.
На ней мое красное пальто, а на мне – ее костюм с Ярмарки урожая. Дотрагиваюсь до бусинок, сверкающих капельками дождя на пальцах, и чувствую себя обнаженной.
Элиза вдруг опускает на лицо защитную маску и бежит на меня с рапирой. Я пытаюсь опустить свою маску и с ужасом понимаю, что у меня ее нет. Инстинктивно поднимаю свой меч. Но он не такой легкий, как рапира. Это настоящий меч, тяжелый и острый как бритва.
Мне сложно даже поднять его и удержать равновесие, когда пытаюсь защитить себя. Но Элиза продолжает наступать, кончик ее рапиры колет меня снова и снова, пока я не оказываюсь прижатой к стене. Тогда я вижу свой шанс: одно незащищенное место на шее Элизы.
Я поднимаю меч, чтобы ударить. Колеблюсь.
И тут сон исчезает. Элиза уходит.
Мгновение темноты. Возможно, проходит минута, может быть, час. А потом темнота рассеивается, и я вижу цветы.
Их сотни, ярких и красивых, как я и помню, когда отец их среза́л и расставлял в вазах вокруг маминой кровати. В течение последних недель он проделывал это каждое утро, освежая поникшие или увядшие стебли. Папа начал приносить сад к маме, когда она сама уже не могла в него выйти.
Мамина комната темновата, и меня влечет к цветам. Я выбираю ближайшую вазу. Вдыхаю аромат белых шапок гортензии. Мозг не забыл этого запаха, я упиваюсь им.
Но это скорее не сон, а воспоминание. Я помню эту сцену. То был последний раз, когда я видела маму живой. Вот он, дождь, барабанящий по окну. Лицо у мамы худое и уставшее, глаза кажутся слишком большими, ее маленькое тело едва оставляет вмятину на подушке. Но даже тогда я вижу ее боевой дух, который все еще горит. Во сне голос мамы звучит приглушенно и искаженно. Все разом возвращается: то, что я хотела сказать в тот день, и то, что произнесла вместо этого.
– Айла, – голос мамы очень слаб, – позаботься о брате. Вы всегда будете связаны друг с другом. Не обращайся с ним так, чтобы потом жалеть об этом. – Ее следующие слова еле различимы, словно слышу их через толстое стекло. – Это не сразу получается, – шепчет она.
Беру мамину руку в свою. Она у нее такая худая, что я чувствую все косточки.
– Я позабочусь о Майлзе, – обещаю. – Присмотрю за ним.
Я опускаю взгляд на наши руки и думаю, сколько всего умирает вместе с человеком: не просто мамино тело, но ее запах, звук голоса, то, как ее «с» слетали с кончика языка, ее пение – она всегда пела, когда мыла посуду в кухонной раковине. Вопрос мучает, словно заноза на языке, но я и сейчас не задаю его, как не спросила и раньше.
Каким будет мир без тебя?
Теперь я знаю.
Мир без мамы более пустой, сникший, часто тусклый. Он серый, а раньше здесь был бесконечный цвет. Это ночи без указывающего путь компаса звезд. Порой выживание только благодаря доброте других. Бесконечная борьба, чтобы найти все еще имеющуюся здесь красоту, даже после худшего Исчезновения.
Финальные слова, хочу ей сказать, – «разбитое сердце».
– Все будет хорошо, – шепчу. Она отпускает мою руку и касается моих волос, заправляет их за уродливое ухо. – Я люблю тебя.
Я люблю тебя, я люблю тебя, я люблю тебя.
Не знаю, сон ли это или реальное воспоминание, но мама словно пытается сказать что-то еще. Она силится произнести слова, но они ускользают от нее.
Снова беру ее за руку, но она вдруг превращается в мрамор из моих других снов – такая болезненно, обжигающе холодная. Цепляюсь за нее и слушаю далекий звук: ясную, чистую печаль.
Не осознаю, что это мои собственные всхлипы, пока дверь не открывается и Уилл внезапно не оказывается рядом, его руки обхватывают меня, вытягивая меня вверх и прочь из этого удушающего тумана сна.
– Все хорошо, – говорит он, обхватив руками мои плечи. – Открой глаза. Это не настоящее. – Я смотрю на него, пока наконец не понимаю, что он говорит. – Это не настоящее. Вот это настоящее.
Он ждет, пока мои глаза не начинают снова ясно различать свет, струящийся из коридора, мамину фотографию, которая смотрит на меня со стола, вечно приглушенный желтый цвет стен моей спальни.
Когда мое дыхание успокаивается, он отпускает мои плечи.
– Спасибо. – Я вытираю глаза тыльной стороной ладони. – Теперь все нормально.
– Хорошо, – говорит он.
Потом он без слов ложится на пол рядом с моей кроватью и остается в комнате до рассвета.
Глава 44
На следующее утро я в одиночестве ем тост на кухне и слоняюсь по коридорам, пока не нахожу миссис Клиффтон в солнечной комнате. Вокруг нее коробки с перьями соловьев, на коленях открытая бухгалтерская книга.
– Доброе утро, – говорю, входя в комнату, моргаю на солнечном свете. Грусть прошедшей ночи все еще окутывает меня как вуаль.
– Утро доброе, дорогая. – Миссис Клиффтон поднимает глаза. – Ты уже позавтракала?
– Да, – говорю и делаю паузу, провожу носком туфли по холодной плитке.
Миссис Клиффтон вздыхает и откладывает в сторону бухгалтерскую книгу.
– Айла, я хотела снова извиниться за то, что сказала прошлым вечером. Боюсь, все прозвучало неправильно, и хотела бы не говорить этого. – Она наклоняет голову. – Правда, что эти месяцы были сложнее, чем обычно, но вы с Майлзом стали для меня светлым пятном – и я действительно рада, что вы приехали.
Я откашливаюсь и преодолеваю неожиданную волну стеснительности.
– Я хотела спросить… – говорю, – была ли мама когда-либо знакома с кем-то по имени Стивен?
Миссис Клиффтон резко поворачивается.
– Стивен?
Я застала ее врасплох, на ее лице сейчас выражение, которое я видела однажды, несколько месяцев назад, когда она начала объяснять про Исчезновения. Это взгляд того, кто пытается идти осторожно.
Я собираюсь с духом и продолжаю.
– Кем он был: ее другом, кем-то… больше?
– Ну, Айла, – говорит она, поеживаясь, – они выросли вместе. Их обоих вырастила Элеанор Каммингс.
У меня снова такое чувство, будто из легких выбили воздух. Я разжимаю руки, словно они вытянули корни, переплетающиеся с другими корнями, с каждым рывком выпускающие ветки с секретами. Как я когда-нибудь узнаю, что дошла до их конца?
Вздыхаю и сажусь на диван.
– Она никогда ничего о нем не говорила, – произношу устало, закрываю глаза и шепчу: – Почему бы?
Снова открываю глаза, когда миссис Клиффтон тоже вздыхает.
– Стивен был несчастным человеком, – говорит она. – И чем старше, тем несчастнее. Он всегда был очень мил со мной, но, думаю, часто обижался на Джульет. У них были сложные отношения, особенно к концу.
– Что сделало его таким?
– Жизнь обошлась с ним жестоко, это правда, – говорит миссис Клиффтон и делает паузу: – Но у каждого из нас все же есть выбор, как на это ответить. – Она смотрит на меня. – Конечно, ожесточиться обычно проще. И я полагаю, что вполне возможно понять, почему люди делают тот или иной выбор, даже если он ошибочный.
Я думаю о телеграмме, украденной Майлзом, разорванные клочки которой спрятаны наверху, в моей мусорной корзинке.
– Он уехал из Стерлинга вскоре после Джульет, и больше никто его не видел. Джульет на протяжении многих лет пыталась его найти, но, думаю, в конце концов сдалась. Последнее, что я слышала: она начала верить, что он умер.
«Но он должен быть жив», – думаю я, очень даже жив. Потому что мама собиралась отправить ему книгу со своим кольцом внутри, а она носила его до своих последних дней.
– Я начинаю уставать от этих неожиданностей, – говорю миссис Клиффтон с внезапной дрожью в голосе. – Есть что-то еще? Даже не знаю, о чем еще спрашивать. Просто хочу чувствовать себя так в последний раз.
Она смотрит на свои руки, и я, глубоко вздохнув, готовлюсь ко всему тому, что она мне расскажет.
– Джульет написала накануне своей смерти, – говорит она, вытаскивая носовой платок. – Айла… – она колеблется, – Исчезновения действительно пришли за твоей мамой в конце ее жизни. – Она сворачивает и разворачивает носовой платок у себя на коленях. – Сначала она думала, что не может чувствовать запах цветов, потому что больна. Но потом… она попросила твоего отца принести ей зеркало. – Что-то сжимается у меня в груди. – Я не знала, стоит ли тебе рассказывать, – продолжает миссис Клиффтон. – Не думала, что для тебя окажется полезным знать это. Но, может, вокруг уже слишком много секретов. И это последний, о котором я знаю.
Когда я поднимаю взгляд, поражаюсь, увидев, что глаза миссис Клиффтон блестят от слез.
– Недавно я смотрела воспоминание о ней, – говорит она. – Не предполагала, что буду когда-либо снова это делать. Думала, будет слишком больно.
– Мне она снилась прошлой ночью, – отвечаю. – И было так хорошо снова ее увидеть. – Смаргиваю внезапные слезы. – Но было и тяжело. – Делаю паузу, чтобы усмирить дрожь в голосе. – Я не хочу ее забывать.
– Я помню, как тяжело мне было потерять Джульет, когда она покинула Стерлинг, и ведь она тогда просто уехала. Ты уже познала больше утрат за свою юную жизнь, чем большинство людей. А твоя мать… – миссис Клиффтон коротко смеется, как-то странно, и платком промокает глаза, – она так гордилась бы, увидев, как хорошо ты справилась. Она просто светилась бы от гордости.
Миссис Клиффтон предлагает мне платок, и я вытираю подступившие слезы.
– Вы могли бы рассказать мне то воспоминание о ней? – спрашиваю. – Если это не слишком личное?
– Это было нечто, что Джульет сказала в последний раз, когда я видела ее, приехав в Гарднер вместе с Уильямом. Ее слова сделали меня счастливой, потому что это была одна из так любимых ею загадок. Хочешь попробовать угадать?
Я киваю.
– Что лучше всего растет в темноте?
Загадки мамы. Всегда ее загадки. Я задумываюсь.
– Секреты? – отваживаюсь я.
Миссис Клиффтон улыбается и качает головой.
– Надежда, – говорит она.
Потом я удивляюсь сама себе, когда опускаю голову ей на плечо. Хотя жар нашей кожи становится липким и ее волосы чуть щекочут мою шею, мы долго не двигаемся и не говорим, пока печаль прошлой ночи наконец не уходит и я не чувствую покой.
***
На следующий день Уилл ждет, чтобы пройтись со мной домой после тренировок по звездам: стоит, прислонившись к стене, как прежде. Словно нашей ссоры никогда и не было.
Он помылся под душем, его волосы зачесаны назад, и он переоделся в рубашку с манжетами на рукавах, в которой его глаза всегда кажутся голубыми-преголубыми.
– Привет, – говорю ему.
– О! – отвечает он, выпрямляясь. – Хм, привет. – На его лице появляется странное выражение.
– Спасибо за прошлую ночь, – благодарю, а он продолжает смотреть на меня с выражением, которое я не вполне понимаю. Мы отправляемся в путь, и немного погодя я подношу пальцы, чтобы вытереть губы, и спрашиваю:
– Что-то… на моем лице?
– Что? – уточняет он. – А, нет. – Он кажется рассеянным.
– Извини за то, что я тебе сказала, – говорю, вспыхивая, – после гонки. Я не хотела, не имела это в виду.
Он только начал отвечать, как мимо нас по дороге проезжает машина, и кто-то, замотанный в шарф так, что открыт только рот, высовывается из окна.
– Иди, беги из города, как и твоя мама! – кричит он. – И в этот раз забирай Проклятие с собой.
Лицо Уилла мгновеннно темнеет от вспышки гнева, он подбирает камень и кидает его в машину, но она уже исчезла в клубах пыли за поворотом.
– Все здесь такие лицемеры, – бормочет он, сжимая кулаки. – Словно они не сделали бы то же самое, будь у них возможность. Все так поступили бы.
– Ты бы – нет, – говорю тихо.
Он смотрит на меня.
– И я – тоже.
Он показывает на дорогу, и мы продолжаем идти.
– Мой папа остался бы, кстати. Он бы нашел способ помогать людям, быть полезным. – Он прочищает горло. – Я восхищаюсь им и хотел бы больше походить на него. Но я не виню твою маму. Если бы у меня был шанс сбежать, я бы воспользовался им. – Он отворачивается. – И я никогда не хотел бы быть причиной того, что кто-то потеряет этот шанс.
Это выражение его лица заставляет мое сердце сжаться.
– Твой отец боролся бы, чтобы остаться с тобой, – говорю, и в моих словах внезапно изливается то, что накопилось за долгие месяцы. Я уже чувствую, как сжимается горло. – А мой отец даже не пытался, – я давлюсь словами. – В каком-то смысле, – говорю, ускоряя шаг, неожиданно разозлившись, – уйти на войну было легче, чем столкнуться с жизнью вместе с нами.
– Сочувствую, Айла, – говорит Уилл, протягивая ко мне руку, а потом убирая ее. Мы идем в тишине несколько минут.
Как только деревья начинают редеть, мы проходим мимо массивного дома с ярко-красной дверью.
– Кто там живет? – спрашиваю, показывая пальцем.
Он бросает взгляд на мой палец.
– Угадай, – говорит он.
– Пэттоны?
Он кивает.
– Почему у них красная дверь, а у всех остальных – нет?
– Они завезли ее. Заплатили, чтобы ее покрасили и привезли сюда из другого штата. У большинства здешних людей нет столько денег, чтобы так тратиться.
Я поднимаю бровь и смотрю на него.
– Ваша входная дверь серая.
Он поднимает бровь в ответ.
– Если бы у моего отца было финальное слово, это было бы слово солидарность.
Финальное слово. Я смеюсь, а он внезапно краснеет, и, глядя на него, я вспоминаю его рождественский подарок. Мы идем остаток пути в спокойной тишине, и дома я жду, пока Уилл не поднимется по лестнице к себе в комнату, прежде чем проскальзываю в библиотеку доктора Клиффтона. Закрываю дверь и просматриваю ряды книг в поисках словарей иностранных языков. Снимаю нужный с полки.
Я сажусь в углу и открываю словарь. Сердце ускоряет биение, а пальцы летают быстрее, пока я переворачиваю страницы и добираюсь до слов на букву L.
Слово, которое Уилл вырезал на деревянной шкатулке, загадка, которую он оставил, чтобы я разгадала на Рождество. Lumoava.
Это значит «очаровательная».
На финском.
У меня в груди полыхает жар. Сердце взлетает на бумажных крыльях, которые не замедляются, пока не вижу Уилла вечером за ужином. Потом сердце замирает на мгновение и снова летит.
За стол сажусь рядом с ним, и это ошибка.
Ему приходится три раза попросить меня передать зеленую фасоль, прежде чем я понимаю, что больше не слышу его.
