Текст книги "Исчезновения"
Автор книги: Эмили Бейн Мерфи
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 22 страниц)
– А знаете что? – Элиза хватает Беас за руку.
– Дай подумать… – хитро говорит Беас. – Все три турнирных соревнования уже твои?
– Нет, – голос Элизы становится выше. – Уилл пригласил меня пойти с ним на Рождественский бал!
Я останавливаюсь. Мне не хватает воздуха, а сердце словно сжавшийся кулак: в любую секунду может развалиться и стать пылью.
Миссис Фогг оборачивается и видит меня с Майлзом. Я спешу мимо них троих в темноту школы, Майлз следует по пятам.
«Просто чертова перчатка. Не думай ни о чем другом».
– Где ты видел ее в последний раз? – спрашиваю, заставляя голос звучать веселее. С трудом удерживаю подступившие слезы, когда охранник у входа говорит, что никто не возвращал пропавшую перчатку.
– Я катался на сене с друзьями, – говорит Майлз с надеждой.
– Давай проверим там. – Мы пробираемся сквозь толпу к началу очереди. Я игнорирую недовольное ворчание и сажусь на тележку. Деревянные доски скрипят, и в какой-то момент я ловлю себя на мысли, что ожидаю почувствовать сухой, сладкий запах тюка сена.
И потом вижу ее: один черный хлопковый палец, едва заметный из-под согнутых пучков соломы.
– Ага! – я спрыгиваю с тележки и с триумфом отдаю перчатку Майлзу. Он смотрит на меня сияющими глазами, и я борюсь с желанием пригладить его хохолок. – Не теряй ее больше.
Вижу, что Уилл направляется к нам. Он улыбается, поднимает руку, чтобы помахать, но я притворяюсь, что не замечаю. Вместо этого тяну Майлза в другую сторону.
– Что будет, если доживем до полуночи и ничто не исчезнет? – спрашивает кто-то справа от меня. – Значит ли это, что Исчезновения закончились?
– Не говори громко, – шипит другой. – Осталось еще несколько часов.
– И даже тогда – вспомните год, когда пропали сны, – вклинивается третий голос, – мы осознали это только через несколько дней.
– Айла! – Джордж хватает меня за руку. – Куда ты уходила раньше? Ты просто исче… ой, неважно. Плохо подобрал слово.
– Привет, Джордж, – говорю. – Это мой брат Майлз.
– Майлз – как мили[4]4
Игра слов: на английском имя Майлз (Miles) созвучно слову «мили» (miles).
[Закрыть], – говорит Джордж, – а не километры? – Он улыбается собственной шутке.
Майлз тяжело вздыхает и смотрит на меня.
– Никогда прежде не слышал эту шутку, – замечает он бесцветно.
– Ну, в любом случае классные перчатки, – говорит Джордж. – И, ой, спрячьте меня, ладно?
Он быстро приседает между нами.
– Джордж… что ты делаешь? – спрашиваю я, оглядываясь вокруг. Уилл снова исчез в толпе.
Джордж наклоняет голову и прищурясь смотрит на меня.
– Читала бумажку, что я отдал тебе на гонках, о Макельроях?
Я бросаю взгляд на Майлза. Он не знает, что я выбиралась посмотреть гонки Бурь, и не хочу, чтобы узнал.
– Да, – отвечаю я протяжно и бросаю на Джорджа многозначительный взгляд.
Джордж выпрямляется и оглядывается.
– Помнишь, как там было написано, что Чарлтон Темплтон женился на ком-то другом вместо моего предка Лорны? Один из его потомков – девушка нашего возраста из Коррандера, ее зовут Марго Темплтон. – Он пробегает руками по волосам. – Мама хочет помириться с ней, показать, что мы объединились, чтобы люди не думали, что за Проклятием стоят наши семьи.
– Понятно. Примирение, кажется, пройдет очень хорошо. – Я вызывающе улыбаюсь и краду горсть его попкорна.
– Ну, Марго все усложняет, – говорит он, отпихивая мою руку. – Она всегда выглядит так, словно планирует меня прихлопнуть.
Я разглядываю толпу равнодушным взглядом. Там стоит девочка, которая сердито смотрит в нашем направлении. Ее голову украшает ободок со стразами на кучерявых пепельно-каштановых волосах. Она могла бы быть красивой, если бы не постоянное недовольное выражение лица. Сложно сказать.
– А, – говорю, – думаю, я вычислила ее.
– Видишь? Она просто пугает.
– Бьюсь об заклад, ты мог бы купить ее расположение с помощью попкорна. – Засовываю руку в пакет за еще одной горстью. Кукуруза летит в разные стороны, когда я кладу ее в рот. – Он очень вкусный.
– Веди себя прилично, – говорит Джордж. – Думаю, правило таково, что ты должна быть на моей стороне.
– Так как твоя мама хочет, чтобы ты извинился?
– Я почти уверен, что она хочет, чтобы я сделал предложение.
Я давлюсь попкорном.
– Или… по крайней мере, пригласил Марго на Рождественский бал.
– Звучит более приемлемо для начала, – говорю, приходя в себя. Вместе с Майлзом, следующим за нами, мы находим место в траве, серебряной и прохладной в лунном свете. Она щекочет мои голые ноги. С этой выгодной точки обзора нам хорошо виден ряд Беас.
– О, ну, хм, насчет… – мямлит Джордж. Его веснушки темнеют. Он говорит тише, чтобы не услышал Майлз. – Я типа думал, что было бы веселее, если, может… мы пошли бы на бал вместе.
– О! – восклицаю я и в замешательстве отправляю еще одну горсть попкорна в рот. Замечаю доктора и миссис Клиффтон, которые сидят на несколько рядов дальше. Она прислонилась к нему. Легкий ветерок шевелит ее волосы. Я не ищу Уилла. – Хорошо, – все, что могу сказать.
– Здорово, – говорит Джордж, откидываясь назад на траву.
Дирижер мистер Райли стучит палочкой о пюпитр, поднимает руки в воздух. Оркестранты ставят инструменты в положение готовности, словно от кончика палочки дирижера натянуты нити паутины, и публика затихает. Рука мистера Райли опускается, и по его сигналу группа струнных инструментов оживает вместе с музыкой.
Мелодия такая всеобъемлющая и насыщенная, что проникает в мою грудь, размывая грань между удовольствием и болью. Может, она и то и другое и объединяет их во что-то одно. Я закрываю глаза и слушаю, думая о том, что сказал доктор Клиффтон о комбинациях, которые создают магию.
Когда начинает играть Беас, я обращаю свое внимание к ней. Ее глаза закрыты, и мелодия течет сквозь нее, словно она сама создана из музыки. Часы, на которые все стараются не смотреть, отсчитывают секунды. Крещендо скрипки Беас поднимается на вершине ее соло, ее подбородок направлен вверх, когда смычок опускается вниз.
А потом ноты скрипки внезапно умолкают, будто испортилась запись, которую мы слышим по радио, и вилку выдернули из розетки.
Руки Беас продолжают двигаться, но слышатся только скрежет конского волоса о стальные струны и легкое покашливание среди публики.
Кто-то неловко хихикает, потом другой ахает, и за этим раздается низкий стон. Джордж садится и сжимает руками колени так, что пальцы становятся белыми.
– Нет! – крик маленькой девочки прорезает тишину. Музыканты проверяют свои инструменты и встают, опрокидывая стулья и недоуменно опуская смычки. Члены их семей выбегают из толпы с протянутыми руками.
Пожилая женщина стоит рядом со мной и прерывающимся голосом говорит:
– Пожалуйста, пусть будет что-нибудь другое.
Посреди этого хаоса я лихорадочно ищу Беас.
Она не сдвинулась со своего стула. Сидит и смотрит на партитуру перед собой, вытирая слезы, прежде чем они падают на ее опущенную скрипку.
Глава 24
27 октября 1941 года
Птица: канарейка
Канарейки не поют осенью.
Часть их мозга, отвечающая за пение, отмирает.
Она снова развивается за зимние месяцы, чтобы птицы могли запеть с приходом весны.
– Как думаешь, что мне сегодня надо сделать? – спрашиваю Финеаса. Я беру наши тарелки, чтобы помыть их в раковине. Капли росы собираются в стеклянные камешки вдоль окна. – Я мог бы заменить петли входной двери.
Он прочищает горло.
– Думаю, что всякие работы мы вполне закончили, – говорит он осторожно. Я отскребаю застывший желток со своей тарелки, понимая, что значат его слова. Теперь, когда я добыл деньги и починил дом, моя полезность исчерпана.
Мое горло сжимается так плотно, словно я проглотил комок ваты. Надеюсь, он прямо скажет об этом. Будет намного хуже, если он будет кружить вокруг да около, намекая.
Может, мне надо просто сказать, что собирался уходить в любом случае. Я так сильно тру тарелку, что, боюсь, она может треснуть в моих руках, неровно вздыхаю и ставлю ее на подставку для просушки. Специально оставляю маленькие кусочки яйца, прилипшие к ней туманным кольцом.
Финеас складывает салфетку.
– Я думал, ты мог бы все равно остаться. Жить у меня, – объявляет он, отодвигаясь от стола. – Но нам понадобится новая печь. Так почему бы тебе не пойти и не найти новую?
– О, – говорю небрежно, – хорошо.
Снова беру тарелку с подставки и тру ее, пока она не начинает сиять.
Когда вхожу в магазин хозтоваров, над головой звенит колокольчик. Иду по проходам мимо шлифовальных станков и тисков, машинок для шитья «Зингер» и газонокосилок, чтобы изучить модели плит под ослепляющим светом. Выбрав самую дорогую и договорившись о доставке, возвращаюсь к швейным машинкам. Некоторые иголки кажутся такими большими, что ими можно кого-то заколоть: выколоть глаз, прибить руку к стене или столу. Я притворяюсь, что изучаю ножовку номер два, которая сужается в кончик рапиры. Не могу сказать, отображает ли меня зеркало, висящее в углу наверху, но я беру самую толстую пачку иголок, засовываю их в карман, все это время не спуская глаз с пилы.
У меня, разумеется, есть деньги, чтобы купить их. Я их беру просто ради развлечения.
По иронии судьбы какой-то торговый агент разговаривает с владельцем магазина о новой системе замков, когда я прохожу мимо них с иголками в кармане.
Агент передает свою визитную карточку по стойке как раз перед тем, как я выхожу за дверь.
– Вопрос состоит в том, сколько вы готовы заплатить за спокойствие, – говорит он владельцу.
Вот тогда ко мне возвращается моя идея, загорается.
Сколько бы вы заплатили?
Варианты. В бутылках. Эйфория. Спокойствие.
Я раздумываю над этим, когда возвращаюсь домой к Финеасу, пока вырезаю полость в животе моей деревянной птички. Внутри я устанавливаю рычаг в виде штопора так, чтобы при повороте головы птицы опускалась бы иголка.
Варианты, варианты. Открытие, которое должно было быть, – по крайней мере, частично мое. Варианты возвращают или усиливают чувства, физические ощущения.
Почему никто об этом раньше не подумал, не довел до другого уровня? Возможно ли собрать в бутылку эмоции? Запечатлеть психические состояния?
Если люди будут платить деньги за временное улучшение физического мира – даже такое мимолетное и неважное, как запах, – сколько они готовы будут отдать за что-то более важное? Какую цену можно установить за возможность применять психическое состояние по команде, из мешочка или бутылки?
Покой.
Радость.
Храбрость.
И даже то самое, что растет во мне, пока я вкручиваю иголку в птичку.
Надежда.
Не варианты, думаю я, а Добродетели.
Глава 25
Понедельник за Днем Исчезновений привычен и в то же время нет, как малейший поворот калейдоскопа. Лабораторный стол, испещренный решетками, ряд бутылок из стекла цвета моря, мерцание холодного солнечного света через окно и скрежет стула, когда занимаю место между Джорджем и Беас. Беас не поднимает взгляда. Ее глаза опухли, и в кои-то веки перед ней нет партитуры. Она не рисует нот на полях страниц и не напевает себе под нос.
А кладет голову на руки и глухо говорит:
– Я порвала с Томом.
– Что? – одновременно удивляемся мы с Джорджем.
– Честно, не вижу смысла, – говорит она. – И это все, что я хочу об этом сказать.
– Ладно. – Брови Джорджа поднимаются. Через мгновение он говорит: – Слышал, что сестра Элизы возвращается домой.
– Из оперы? – спрашиваю я.
– Ну как ей теперь петь? – горько спрашивает Беас, не поднимая головы. Даже доктор Дигби оставляет ее в покое, и она не произносит ни слова до конца занятия.
Я пытаюсь вспомнить слова Уиттьера из «Наконец», чтобы написать строки для Беас, когда звенит звонок и она резко встает. – Беас… – говорю я, спешу собрать книги и пойти за ней, но у двери ее ждет Элиза. Она берет Беас за руку.
– Знаю, сейчас ты это не понимаешь, но здесь для тебя найдется кое-кто лучше, – уверяет ее Элиза, когда я прохожу мимо них. Беас кладет голову на плечо Элизы и не смотрит на меня. Элиза продолжает, специально повышая тон: – Вот почему люди из Стерлинга должны быть с людьми из Стерлинга, а не с посторонними.
Иду к своему шкафчику. Вот кем я всегда буду для Джорджа, Беас и Уилла: тем, кто может уехать в любую секунду и никогда полностью не поймет их. Я вожусь с замком и размышляю, будут ли казаться напрасными мои попытки утешения из-за Исчезновений или, хуже того, покровительственными. Впервые вижу Исчезновения такими, какими они являются. Разрушение: методичное и безжалостное. Исчезновения спутаны вместе в куче крюков и разрывают поверхность.
Когда открываю шкафчик, из него вылетает сложенная записка. Со страхом поднимаю ее с ботинка. Это мальчишеский почерк, корявый и мелкий.
Бьюсь об заклад, ты можешь слышать.
Не так ли?
Я комкаю бумажку. Она может быть от кого угодно.
«Конечно же, я не могу», – хочется мне кричать.
Я делаю вдох.
«Временно, – напоминаю себе. Смотрю на удаляющиеся спины Беас и Элизы. – Для меня временно».
И только для меня.
***
Остаток недели коридоры в школе остаются пугающе тихими. Везде атмосфера внезапного поражения: в физкультурном зале, когда я кидаю звезды, пока дома вместе с миссис Клиффтон отбираю металлолом для военных нужд. Уилл уходит с коробкой инструментов в руке, бормоча о том, что нашел что-то, требующее починки. В четверг, через неделю после Дня Исчезновений, Беас вертится на стуле рядом со мной на практическом занятии, и я бросаю беглый взгляд на ее колено. Впервые за все время на нем нет никакой чернильной надписи.
Все больше тишины, повсюду.
– Думаешь, Клиффтоны не станут возражать, если я приду с тобой домой? – спрашивает Джордж, когда мы собираем книги. – У меня есть кое-какие идеи для вариантов музыки, которые я хотел бы обсудить с доктором Клиффтоном.
– Я уверена, все будет нормально, – отвечаю я. Колеблюсь. – Беас, хочешь тоже пойти?
– Нет, спасибо, – говорит она и, соскальзывая со стула, идет к двери.
Машины миссис Клиффтон нет там, где она обычно стоит, вдоль изгиба боковой дорожки. Мои мышцы ноют от тупой боли после вчерашней тренировки по звездам. Мне так больно, что едва могу надеть пальто. Я оглядываю пустеющую лужайку.
– Ты Майлза не видишь?
– Ш-ш-ш, – предупреждающе шепчет Джордж. Теперь я тоже слышу: издевательский голос мальчика, невидимого для нас. Он доносится из сада.
– Может, несколько твоих зубов тоже решат проблему с этим новым Исчезновением, – угрожает голос, и за этим следует звук потасовки. Я бросаю сумку на землю и принимаюсь бежать, сердце стучит в ярости и страхе, пальцы сжимаются в кулаки, когда заворачиваю за угол.
Но Элиза успевает раньше. Она выбегает из боковой двери физкультурного зала и первой добирается до наших братьев. Хватает своего за локоть и оттаскивает его. Когда он оборачивается, я его узнаю: видела на Ярмарке урожая.
– Ай, – он хнычет, и я останавливаюсь.
– Уолт, – говорит Элиза голосом, от которого мог бы зачахнуть камень, – он ребенок по сравнению с тобой. Выбери того, кто, по крайней мере, может дать отпор. Без достойного противника ты – всего лишь хулиган.
Она резко отпускает его руку.
– Ты Пэттон, – говорит она с презрением и фыркает: – Это ниже тебя.
Она отворачивается и, когда замечает, что я стою рядом, одаривает меня таким пристальным взглядом, который мог бы растопить траву. Но я благодарна ей за то, что она защитила Майлза, даже если она это сделала самым оскорбительным способом, и задаюсь смутным вопросом: а не признала ли она сейчас, что видит во мне равную?
Она уходит, бросая Уолту через плечо:
– И тебе повезет, если я не наябедничаю на тебя маме за то, что ты такая маленькая свинья.
Уолт, пыхтя, следует за ней, сердито смотрит по очереди на каждого, пинает пыль в воздух, та взвивается клубами вокруг нас и оседает на моих зубах.
Джордж стряхивает ее со своей школьной сумки.
– Он задира, – бормочет он.
Майлз и не пытается прикрыться от облака пыли. Он наклоняется, чтобы рассмотреть камни на земле у его ног, и пыль собирается в его волосах.
Он не захотел бы, чтобы я тряслась из-за него. Поэтому я просто стою на безопасном расстоянии.
– Все нормально? – спрашиваю и, когда он кивает, засовываю руки в карманы пальто. Наконец из-за поворота подъезжает миссис Клиффтон.
– Простите! – кричит она нам, опуская стекло. – Я застряла на телефонном разговоре и никак не могла его закончить даже ценой жизни. – Она розовеет, когда видит Джорджа, и я понимаю, кто был на другом конце телефонной линии.
Джордж либо не понимает, либо ему все равно.
– Может Джордж прийти позаниматься с нами? – спрашиваю я миссис Клиффтон.
– Только если он согласится остаться и на ужин.
– Спасибо, – говорит Джордж. Он понижает голос, когда мы идем к машине. – Кто бы мог подумать, что сегодня рыцарем в сияющих доспехах будет Элиза? – он внимательно смотрит на Майлза, будто пытаясь понять, действительно ли он вышел из этой ситуации целым и невредимым.
Майлз кажется таким маленьким и невинным, когда забирается на переднее сиденье, не проронив ни слова. Но мне хорошо известно, что значат его сжатые челюсти, когда он прищурясь смотрит в окно и трет камешки между пальцев, пока они не станут гладкими.
Я знаю своего брата и думаю, что они все его недооценили.
***
Дома мы с Джорджем раскладываем книги на кухонном столе рядом с теплом печи. Женевьева втирает радугу специй в курицу, которую готовит, заменяет стеклянные емкости для запекания картошки и фасоли на противни с хлебом, который только что испекла на ужин. Она цокает языком и суетится, как курица-наседка, жалуясь, что мы ей мешаем и болтаем больше, чем две старые женщины, но продолжает подкладывать нам на тарелки печенье и сэндвичи.
– Думаешь, с Беас все будет хорошо? – спрашиваю Джорджа, собирая в линию крошки на своей тарелке.
– Будет, – отвечает он с набитым ртом. – Дай ей еще несколько дней.
Но знаю, что Исчезновения глубоко ранили Беас. Отсутствие музыки подобно порванному ожерелью: оно рассеивает косвенный ущерб, как раскатывающиеся бусинки. Я хочу их снова собрать: танцы и пение, записи и концерты, балы – и найти способ вернуть их ей.
– Так что думают люди о происходящем? – спрашиваю.
– Теорий множество, – говорит Джордж. – Что это какое-то проклятие, изменение в мозгу или в сенсорной функции, что-то передающееся в семье как наследственная черта. Мы рассмотрели идею о том, что это нечто в воздухе, воде или почве, что у нас всех психическое расстройство. Или, может, – раздумывает Джордж, прищурившись, – это что-то случайное и неприятное, как болезнь.
– Джордж… – я колеблюсь, все еще вспоминая атаку Уолта на Майлза, – почему люди продолжают нападать на меня и Майлза, когда есть столько других возможных Катализаторов?
«Я видела книгу Совета, – думаю, – и знаю о других».
– Позволь спросить тебя, – говорит Джордж. – Почему, думаешь, Элиза так настроена стать Мисс Стерлинг во всем? Ты заметила это? – он крутит карандаш между пальцами. – Как тебе кажется, почему моя мама всегда сует нос в чужие дела? Суть в том, Айла, что твоя мама уехала. У нее был шанс выбраться, и она воспользовалась им. И люди воспринимают это так, словно она бросила Стерлинг и это только доказало ее вину. – Выражение лица Джорджа смягчается. – Любой другой, кто мог быть Катализатором, делает все возможное, чтобы показать, что он кардинально от нее отличается.
Я сжимаю юбку в кулаках под столом.
Нас прерывает звук открывающейся двери. Мы собираем наши книги и встречаем доктора Клиффтона и Уилла в прихожей.
– Привет, Джордж, – произносит доктор Клиффтон удивленно. Я съеживаюсь, когда он и Уилл останавливают свой взгляд на мне и Джордже, стоящих бок о бок, словно пытаясь точно определить, что именно между нами двумя происходит.
– Доктор Клиффтон, – говорит Джордж, делая шаг вперед, – я знаю, что вы ищете вариант для музыки, и подумал: а не готовы ли вы выслушать некоторые мои идеи?
– Конечно, – отвечает доктор Клиффтон. – Твоя мама упомянула, что у тебя научный склад ума. Возможно, так мы найдем ответ в два раза быстрее. – Он поворачивается к Уиллу. – Мы можем закончить наш с тобой разговор в другое время? Или хочешь к нам присоединиться?
Уилл смотрит на Джорджа, потом снова на меня, чешет бровь.
– Нет, все нормально, – говорит он.
Доктор Клиффтон лезет в сумку, чтобы показать Джорджу книгу, распухшую от закладок.
– Я собирал идеи заранее, целое десятилетие. На данный момент есть почти тысяча версий.
Джордж держит в руках свой единственный листок бумаги.
– Я думал… над этим.
– Отлично, – говорит доктор Клиффтон, беря у него листок. – Мы добавим его. – Он засовывает его в книгу и приглашает Джорджа пройти в библиотеку. – Я точно чувствую, что решение должно быть где-то здесь. Давай начнем.
Дверь за ними закрывается.
Мы с Уиллом стоим в прихожей, первый раз оказавшись наедине со Дня Исчезновений, когда он пригласил Элизу на Рождественский бал.
– Привет, – говорит он, опуская ящик с инструментами.
– Привет, – отвечаю я сухо.
Он тянется в задний карман.
– Я зашел на почту по пути домой, – говорит он, – это пришло тебе.
Он передает мне сложенный конверт, надписанный папиным почерком.
Я тут же вскрываю его и пробегаю глазами новости о дневной мессе и гимнастике, о медузе и таком ярком солнце, что многие люди попали в медпункт с ожогами. С трудом могу представить, насколько далеко он должен быть от меня сейчас – здесь облака висят низко, и они серые, угрожают снегом. И все равно я опираюсь на перила с облегчением.
Уилл задерживается рядом со мной.
– Все хорошо?
Я коротко киваю ему и отворачиваюсь, ничего больше не добавляя.
– Отлично… – в этот раз его тон такой же прохладный, как и мой.
Я направляюсь наверх, чтобы оставить письмо на кровати Майлза, когда в дверь неожиданно стучат.
Снаружи, переминаясь с ноги на ногу, стоит Беас.
– А если я передумала? – говорит она, пожимая плечами, и я улыбаюсь и широко открываю дверь, чтобы дать ей войти.
***
Я устраиваю Беас экскурсию по дому, а потом мы располагаемся на полу в моей комнате. Она отдает мне «Подлесок».
– Она оказалась интересной.
– Возьми другую, – говорю, показывая на свою жалкую полку. Она изучает мои потрепанные книги, и, когда выбирает Йетса, я достаю маминого Шекспира.
Временами мы слышим, как дверь библиотеки открывается, когда Женевьева приносит чай.
– Я уже вычеркнул двенадцать, – говорит доктор Клиффтон. – И обеспечу доставку остальных нужных нам материалов.
Джордж начинает читать список, когда мои глаза останавливаются на «Короле Генрихе VIII».
– Пусть музыка умолкнет[5]5
Перевод В. Томашевского.
[Закрыть].
Я наклоняюсь вперед и перечитываю слова, снимая колпачок с ручки. Обвожу слова, словно надеваю на них корону.
Потом разворачиваю составленный мной список и добавляю последнюю находку. Она присоединяется к моей предыдущей заметке из «Бури», той, в которой говорится, что все в этом мире растворяется, исчезает, не оставляя после себя ничего.
– Что ты делаешь? – спрашивает Беас, заглядывая через мое плечо.
Здесь много обведенных абзацев. Все, что нашла мама и что обнаружила после нее я. Мой список теперь растягивается на две страницы. Все вместе разложено, и картина начинает вырисовываться.
– Доктор Клиффтон сказал, что для большинства вариантов ответы находятся в литературе, – говорю уклончиво. – Многие были найдены у Шекспира.
Пролистываю еще несколько страниц, скользя глазами по словам так быстро, как только возможно. Беас возвращается к домашнему заданию.
– Мне нравится Бард, но иногда елизаветинский английский похож на попытки пробежать через грязь.
– Потом становится легче, – говорю рассеянно, дойдя до «Много шума из ничего».
Мой взгляд скользит по словам, пока не дохожу до места, обведенного мамой.
Странная дрожь пробегает по телу.
Она отметила:
Беатриче:
У меня нос заложен, душа моя, ничего не чувствую; так тяжело!
Маргарита:
Девушка – и тяжела. Сильно, должно быть, простудилась.
Беатриче:
Ах, Боже мой, давно ли ты пустилась в такие тонкости?
Маргарита:
С тех пор, как вы их оставили. А что, разве остроты мне не идут?
Беатриче:
Не знаю, что-то незаметны; ты бы приколола их к шляпе. Право, я нездорова.
Маргарита:
Приложите к сердцу припарку из Carduus benedictus – превосходное средство от стеснения в груди[6]6
Пер. А. И. Кронеберга.
[Закрыть].
Carduus benedictus.
Benedictus я узнаю. «Благословенный» на латыни, мертвом языке, которому меня учила мама. Почему это слово прозвучало смутно знакомо? Мне требуется мгновение, чтобы вспомнить.
Сердце учащенно бьется, словно приближаюсь к границе чего-то, что я упустила.
Потом резко закрываю книгу мамы и хватаю свой список.
– Беас, – говорю я, – у меня есть идея.
***
Стучу в дверь библиотеки, мое возбуждение все возрастает.
– Входите, – говорит доктор Клиффтон.
Мы с Беас входим в комнату, озаренную светом лампы и заходящего солнца. Джордж и доктор Клиффтон склонились над грудой книг, открытых и сложенных друг на друга. Они смотрят на меня с вежливым ожиданием.
– Я читала кое-что из маминого, – начинаю. – Том Шекспира. И у меня есть теория насчет Исчезновений.
Доктор Клиффтон выпрямляется:
– Продолжай.
– Я наткнулась на этот абзац, – показываю им обведенные слова: «Пусть музыка умолкнет», переворачиваю страницу. – И здесь, когда Беатриче не чувствует запахов, Маргарет советует испробовать Carduus benedictus. Это мне напомнило о том, когда вы нашли первый вариант.
Достаю энциклопедию о растениях, которую он мне показывал ранее. Перехожу к маленькому колючему пурпурному растению.
Подпись внизу гласит: Carduus benedictus. Благословенный чертополох.
– Вы сами сказали, что на страницах Шекспира можно найти множество ответов, – напоминаю ему. Разворачиваю свои списки и разглаживаю их на его столе. – Я работала над этим. Что если… все Исчезновения можно найти здесь?
Доктор Клиффтон хмурится, просматривая мою работу.
– Впечатляюще, Айла, правда. – Размышляя, он постукивает пальцем по подбородку. – Полагаю, то, что ты говоришь, может оказаться возможным. Однако давай все продумаем как следует.
Он пробегает пальцем по написанным мною в спешке заметкам.
– Здесь все еще много чего не хватает – и с точки зрения Исчезновений и вариантов. Так сразу я не вижу Угольки или что-либо про пропавшие звезды.
– Да, – говорю, показывая на список. – Посмотрите, я думала, звезды могут быть «ночь им затемни» из «Сна в летнюю ночь».
Он делает паузу, думает.
– Но мы все еще можем видеть луну ночью, так что это кажется слишком притянутым.
Джордж смотрит через его плечо.
– А что насчет варианта Сна Майлза, с зубами? Это больше похоже на Фрейда. Сотни лет после Шекспира.
– Ну, – говорю, заикаясь: я не была готова защищать свою теорию словно в суде, – я еще не просмотрела все страницы…
– И остается самый большой вопрос: почему? – раздумывает доктор Клиффтон. – Почему это произошло здесь и сейчас? Почему это повлияло на нас, в таком далеком будущем, стало наказанием для людей и городов, которые даже не существовали во времена Шекспира?
– Ну, я не уверена, – признаю.
– Каким бы впечатляющим ни был Шекспир, он не обладал способностью заглянуть в будущее, насколько знаю. – Он смеется. – И нет исторической связи между нами и Шекспиром или даже между Стерлингом и Стратфордом-на-Эйвоне.
Я киваю. Я как-то не подумала о том, почему Шекспир был вовлечен в проклятие трех городов, которые он никогда не посещал, и через сотни лет после его смерти.
– Думаю, естественно, здесь можно найти много связей, – говорит доктор Клиффтон. – Он был достаточно плодовитым, конечно, и одним из самых влиятельных писателей в истории литературы. Но не считаю, что все это можно притянуть настолько, чтобы оно все нам объяснило.
Я киваю, чувствуя себя сдувшейся. Они пробили зияющие дыры в моей теории. Если бы она и мое эго были сделаны из ткани, они оба были бы сейчас изорваны в клочья.
Увидев выражение моего лица, доктор Клиффтон мягко добавляет:
– У тебя хорошая идея, Айла. Продолжай думать над этими строками. Может, что-нибудь и найдешь.
– Нет, вы правы, – говорю, – она ошибочная.
– Мне лучше пойти, – говорит Беас и выглядит такой же сдувшейся, какой себя чувствую я. Провожаю ее к двери и смотрю, как она уходит сквозь первые хлопья снега.
Потом закрываю маминого Шекспира и засовываю его в сумрак под кроватью, чувствуя себя по-дурацки из-за того, что рассчитывала открыть тайну Стерлинга, существовавшую тридцать пять лет.
