Текст книги "Сто тайных чувств"

Автор книги: Эми Тан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 23 страниц)

О, теперь я догадалась, в чем смысл ее вопросов. Мне так хотелось утешить ее. И я солгала в последний раз:

– Идемте, мисс Баннер. Идемте со мной. Йибан сказал мне, что если он умрет, то будет ждать вас в Мире Йинь.

И она поверила мне, потому что я была ее верным другом.

– Вот моя рука, мисс Му, – сказала она, – не отпускай ее, пока не окажемся в Мире Йинь.

И так мы ждали, испуганные, печальные и счастливые, пока смерть не пришла за нами.

22. Когда наступают сумерки

Когда Кван заканчивает свой рассказ, звезды уже начинают тускнеть на посветлевшем небе. Я стою на уступе, ища какие-нибудь признаки жизни среди мрачных теней.

– Ты помнишь, как мы умереть? – спрашивает она, стоя за моей спиной.

Я качаю головой, вспоминая то, что всегда казалось мне сном: сверкание копий, освещенных огнем, каменная стена… Я снова вижу это, чувствую, как страх подступает к горлу. Слышу, как храпят лошади, как они нетерпеливо бьют копытами, в то время как грубая веревка падает на плечи, а потом стягивает мне шею. Я судорожно втягиваю в себя воздух, на шее бьется вздувшаяся вена. Кто-то крепко держит меня за руку – Кван, только она почему-то выглядит гораздо моложе, с повязкой на глазу. Прежде чем я успеваю сказать ей «Не отпускай меня», из моей груди вырывается последний вздох, и я взмываю в небо. Я чувствую, как веревка натягивается, все мои страхи вдруг разом обрушиваются на землю, а я лечу в небо. Мне не больно! Какая чудесная легкость! И все же я не свободна, точнее, не совсем свободна. Потому что рядом со мною Кван. Она по-прежнему крепко держит меня за руку, как и сейчас.

– Ты помнить, да?

– Мне кажется, нас повесили, – от утреннего холода у меня онемели губы.

Кван нахмуривается:

– Повесить? He-а. Я так не думать. В то время Маньчжуры не вешать людей. Слишком хлопотно. И к тому же не было деревья.

Меня охватывает необъяснимое разочарование оттого, что я ошиблась.

– Хорошо, тогда что же случилось?

Она пожимает плечами:

– Не знаю. Потому я спросить тебя.

– Что?! Ты не помнишь, как мы умерли?

– Все так быстро случиться! Сейчас стоять здесь, минута – и очнуться там. Пройти много время. Когда я понять, то уже давно умереть. То же самое, когда я в больнице и мне дать шоковая терапия. Я очнуться – где я? Кто знать, может, в прошлая жизнь ударить молния: ты и я быстро-быстро попасть в другой мир. Думаю, Призрак Купца тоже умереть быстро. Бах! И конец! Оставить только две ступни.

Меня разбирает смех:

– Черт! Поверить не могу, что ты рассказывала мне эту историю, не зная конца!

– Конца? Твоя смерть – это не конец. Это значит, что история продолжаться… Эй, гляди! Солнце почти взойти, – она сладко потягивается, – сейчас мы идти искать Саймон. Надо взять фонарик и одеяло… – И она уверенно трогается в путь, зная, что найдет дорогу назад. Я догадываюсь, куда она направляется: в пещеру, где когда-то Йибан обещал ждать мисс Баннер, где, как я надеюсь, может находиться Саймон.

Мы ползем по осыпающемуся склону, осторожно ощупывая каждый выступ, прежде чем ступить на него. По мере того, как я разогреваюсь, мои щеки начинают гореть. Скоро я увижу эту чертову пещеру – мое проклятие, мою надежду. Кого мы там найдем? Саймона, дрожащего от холода, но еще живого? Йибана, застывшего в вечном ожидании своей возлюбленной? Погрузившись в нелегкие раздумья, я наступаю на груду осыпающейся щебенки и падаю навзничь.

– Осторожно! – кричит Кван.

– Почему люди говорят «осторожно», когда уже слишком поздно? – Я, морщась, встаю на ноги.

– Не поздно. В другой раз, может, ты и не упасть. Вот, держись за руку.

– Я в порядке. Кости целы, – я вытягиваю ногу, – видишь?

Мы снова карабкаемся вверх, и Кван оглядывается на меня каждые десять секунд. Вскоре мы приближаемся к пещере. Я заглядываю внутрь в поисках признаков жизни – доисторической или недавно минувшей.

– Кван, скажи, что стало с Йибаном и людьми из Чангмианя?

– Я уже умерла тогда, – отвечает она по-китайски, – так что точно не могу сказать. Знаю только слухи, которые ходили по нашей деревне в этой жизни. Но можно ли им верить? Люди из окрестных деревень всегда преувеличивали, делая из мухи слона. Из любой недомолвки вырастала страшная история, а уж потом по окрестностям пошла молва, что Чангмиань проклят.

– И… какая же это история?

– А, погоди, дай перевести дух! – Она, отдуваясь, садится на плоский валун. – А история вот какая: люди говорят, что когда пришли Маньчжуры, они услышали плач людей в пещерах. «Выходите!» – приказали они. Никто не вышел – а ты вышла бы на их месте? Тогда солдаты набрали сухих веток и сучьев, разложили их у входов в пещеры и подожгли. Когда запылали костры, голоса в пещерах переросли в нечеловеческие вопли. И вдруг пещеры разом застонали, а потом выплюнули полчища летучих мышей. Небо почернело от этих тварей, словно над ущельем раскрылся огромный зонт. Летучие мыши раздули огонь, и тогда вся долина запылала. Туннель, уступ – все было объято огнем. Только двум или трем всадникам удалось спастись, остальные солдаты сгорели заживо. Через неделю в Чангмиань пришел другой отряд. Но уже никого не нашел – ни мертвых, ни живых. Деревня была пуста, Дом Призрака Купца был пуст. Тела исчезли. А в ущелье, куда отправились солдаты, не было ничего, кроме пепла и груд камней – сотен безмолвных могил… – Кван поднимается. – Надо идти, – говорит она и устремляется вперед.

Я тороплюсь следом за ней:

– Все здешние жители умерли?

– Может, да, а может, и нет. Месяц спустя один путешественник из Йинтьяна, проезжая через Чангмиань, увидел, что в деревне кипит жизнь. Был обычный базарный день – собаки лежали в канавах, люди бранились, дети играли у ног матерей – будто жизнь шла здесь своим чередом, день изо дня, безо всяких помех. «Эй, – окликнул путешественник одного из старожилов, – что случилось, когда в Чангмиань вошли солдаты?» А старожил отвечал, наморщив лоб: «Солдаты? Что-то я не припомню, чтобы сюда заходили солдаты». Путешественник спросил: «А что вон с тем домом? Он весь почернел от огня». А местные жители отвечали: «Ах, этот. Месяц назад Призрак Купца вернулся и устроил пир в нашу честь. Один из цыплят-призраков, жарившихся на огне, вдруг взлетел к потолку и поджег дом». К тому времени, когда путешественник вернулся в Йинтьян, вся округа, с вершины горы и до самого ее подножия, говорила о том, что Чангмиань – это деревня призраков… Что? Почему ты смеешься?

– Мне кажется, что Чангмиань стал деревней лжецов, которые убедили других в том, что они призраки. Меньше хлопот, нежели прятаться по пещерам всякий раз, когда начинается война.

Кван хлопает в ладоши:

– Умница! Ты права! Большая Ма как-то рассказывала мне историю о том, как один незнакомец, придя в нашу деревню, спросил одного юношу: «Эй, отвечай, – ты призрак или нет?» Юноша нахмурился и указал рукой на груды неотесанных камней: «Скажи мне, под силу ли призраку вырастить такой славный урожай риса?» Незнакомец должен был догадаться, что юноша его разыгрывает. Настоящий призрак не стал бы хвастаться рисом. Он скорее соврал бы что-нибудь о персиках. А? Каково?

Кван ждет, пока до меня дойдет.

В ответ я вру в лучших традициях Чангмианя:

– Да, это совсем другое дело.

Она продолжает:

– Через некоторое время, я полагаю, все устали оттого, что их жители деревни принимают за призраков. Никто не хотел здесь торговать. Никто не хотел отдавать своих сыновей и дочерей в семьи из Чангмианя. Тогда начали говорить людям: «Никакие мы не призраки, разумеется, нет. Но в пещере, недалеко отсюда, живет отшельник. Может, он призрак, а может, бессмертен. У него длинные волосы и борода, как у святого. Мы сами его не видели, но слышали, что он появляется только на рассвете и когда наступают сумерки. Он бродит среди могил, ищет могилу одной женщины, которая давно умерла. И не найдя, он убирает все могилы…»

– Они говорили о… Йибане? – спрашиваю я, затаив дыхание.

Кван кивает в ответ.

– Может, эта история началась, когда Йибан был еще жив и ждал мисс Баннер. Но когда мне было шесть лет – вскоре после того, как я утонула, – я увидела его глазами Йинь, среди могил. К тому времени он уже точно был призраком. Я была в том ущелье, собирала хворост, как вдруг в вечерних сумерках услышала спор двух мужчин. Я прокралась среди могил и увидела, как они складывают камни один на другой.

– Скажите мне, дядечки, – вежливо спросила я, – что вы делаете?

Лысый человек был очень груб.

– Черт! – отвечал он. – Ты что, слепая, у тебя глаз нет? Что мы, по-твоему, делаем?

Человек с длинными волосами был более приветлив:

– Видишь ли, девочка, – отвечал он, подняв камень в форме топора, – между жизнью и смертью есть одно место, где можно балансировать на грани невозможного. Мы ищем это место. – Он аккуратно положил камень на вершину груды. Но тут камни посыпались, и один из них упал на ногу лысому.

– Дерьмо! – выругался лысый. – Ты мне ногу чуть не оттяпал. Куда ты торопишься? Истина не у тебя в руках, болван. Ты должен стремиться к ней душой и телом.

– Это был Лао Лу?

Кван ухмыляется:

– Мертвый уже сто с лишним лет, а все еще сквернословит! Я выяснила, что они с Йибаном застряли, не могли попасть в другой мир, потому что у них было слишком много будущих сожалений.

– Как может быть много будущихсожалений? Это бессмысленно.

– А разве нет? Подумай сама. Ты говоришь: если я сделаю это, случится то-то, мне будет тяжело, так что лучше этого не делать. И ты застреваешь. Так случилось с Лао Лу. Ему было жаль, что он заставил бедного Пастора поверить в то, что он убил Кейпа и его солдат. Чтобы наказать себя, решил, что в следующей жизни станет женой пастора. Но как только он начинал думать о своем будущем – что придется выслушивать бесконечные «аминь» и «Господи, помилуй», то не мог не браниться. Как он мог стать женой пастора, если его характер был все такой же скверный? Вот поэтому он и застрял.

– А Йибан?

– Когда он не смог найти мисс Баннер, то подумал, что она умерла, и очень опечалился. Потом решил, что она вернулась к Кейпу, и еще больше опечалился. Когда Йибан умер, то полетел на небеса, чтобы найти ее там, но не найдя, поверил, что она горит в аду вместе с Кейпом.

– А ему никогда не приходило в голову, что она попала в Мир Йинь?

– Видишь, что получается, когда застреваешь. Приходят ли тебе в голову хорошие мысли? Не-а. А плохие? Более чем достаточно.

– Так он что, до сих пор никак не может попасть в… мир иной?

– О нет-нет-нет-нет-нет! Я рассказала ему о тебе.

– Рассказала? Что?

– Рассказала ему, где ты. Когда ты родишься. А теперь он снова тебя ждет. Он где-то рядом.

– Саймон?

Ее лицо озаряет широкая улыбка. Она протягивает руку в сторону высокой скалы. Позади скалы видна узкая расщелина.

– Так это и есть пещера с озером?

– Она самая.

Я просовываю голову в расщелину и кричу:

– Саймон! Саймон! Ты там? Ты живой?

Кван хватает меня за плечи и оттаскивает назад.

– Я войти внутрь, найти его, – говорит она по-английски, – где фонарик?

Я вытаскиваю из рюкзака фонарик и включаю его.

– Черт, он, наверное, горел всю ночь. Батарейка села.

– Дай поглядеть, – она берет фонарик, и тот моментально загорается, – видишь, не села. Все хорошо! – Она протискивается в расщелину. Я следую за ней.

– Нет-нет, Либби-я! Ты ждать снаружи.

– Почему?

– На всякий случай…

– На случай чего?

– Просто на всякий случай! Не спорь, – она крепко, до боли, стискивает мою руку, – обещаешь, да?

– Ладно, обещаю.

Она улыбается. Но через минуту ее лицо искажается, словно от внезапной боли, а по круглым щекам текут слезы.

– Кван! Ты чего?

Она снова сжимает мою руку, бормоча по-английски:

– О, Либби-я, я так рада, что наконец могу тебе отплатить. Теперь ты знать все мои тайны. Моя душа спокойна… – Она порывисто обнимает меня.

Мне неловко. Я всегда испытывала неловкость от подобных излияний.

– Отплатить мне – за что? Ладно тебе, Кван, ты мне ничего не должна.

– Да-да! Ты мой верный друг, – она шмыгает носом, – из-за меня ты пойти в Мир Йинь, потому что я сказать тебе: не волнуйся, Йибан пойти за тобой. Но нет, он пойти на небеса, тебя там нет… Так что видишь, из-за меня вы потерять друг друга… Вот почему я так рада, когда увидеть Саймон в первый раз. Тогда я сказать себе: наконец-то!

Я отступаю назад. Голова идет кругом.

– Кван, в тот вечер, когда ты в первый раз увидела Саймона, помнишь, ты разговаривала с его подругой, Эльзой?

Она вытирает глаза рукавом.

– …Эльза? А, да-да! Элси. Помню. Славная девочка. Польская еврейка. Каталась на водные лыжи и зашла в блинную.

– То, что она тогда сказала… Что Саймон должен забыть ее… Ты это придумала? Может, она сказала что-то еще?

Кван хмурится:

– Забыть ее? Она так сказала?

– С твоих слов – да.

– А, сейчас я вспомнить. Не «забыть». Извинить.Она хотела, чтобы он извинить ее. Она сделать что-то, из-за чего он как виноватый. Винить себя в ее смерти. Она сказать, что это ее вина, нет проблем, не переживай. Что-то вроде того.

– Но разве она не сказала ему, чтобы он подождал ее? Что она скоро вернется?

– Почему ты так думать?

– Потому что я ее видела! Видела теми тайными чувствами, о которых ты всегда говорила! Она умоляла Саймона увидеть ее, понять, что она чувствует, я видела…

– Шш! Шш! – Кван кладет руку мне на плечо. – Эх, Либби-я, Либби-я!.. Это не тайные чувства. Это твои собственные сомнения, твои тревоги. Ты видеть призрак самой себя. Ты умолять Саймона: услышь меня, взгляни на меня… Люби меня. Элси так не говорить. Две жизни назад ты – ее дочь. Зачем ей желать тебе зла? Нет! Она помочьтебе…

Я слушаю ее, не веря своим ушам. Эльза была моей матерью?! Правда это или нет, но я чувствую огромное облегчение, словно гора свалилась с плеч, а вместе с ней – груз вековых обид, сомнений и страхов.

– Все это время ты думать, что она преследовать тебя? He-а. Ты преследовать сама себя! Саймон тоже знать это, – она целует меня в щеку. – Я разыскать его, и он все сказать тебе сам. – Она начинает протискиваться в расщелину.

– Кван! – кричу я.

Она оборачивается:

– А?

– Обещай, что ты не заблудишься. Обещай, что вернешься!

– Да, обещаю-обещаю! Конечно, – она опускается все ниже и ниже, – не волнуйся… – ее голос становится все глуше и глуше, вибрируя в гулком пространстве, – я найти Саймон, скоро вернуться. Ты ждать нас… – И она исчезает.

Я набрасываю на плечи одеяло и приваливаюсь спиной к валуну, который закрывает вход в пещеру. Я все еще надеюсь. Что здесь особенного? Смотрю на небо. Такое серое. Неужели опять пойдет дождь? И от одной-единственной мрачной мысли уныние и здравый смысл снова берут верх. Кван прямо-таки загипнотизировала меня своими небылицами. Неужели я, как и она, начинаю витать в мире иллюзий? Как я могла позволить ей отправиться в эту пещеру одной? Я вскакиваю и, просунув голову в отверстие, начинаю звать ее: «Кван! Вернись!» Потом потихоньку заползаю в темную расщелину. «Кван! Кван! Черт возьми, Кван, отзовись!» Я продвигаюсь вперед, стукаюсь головой о низкий потолок, чертыхаюсь, потом снова зову ее. Через несколько шагов полоска света сужается, а на следующем повороте и вовсе исчезает, будто мне на лицо набросили темное покрывало. Стараюсь не паниковать. Я полжизни проработала в темных комнатах. Но здесь темнота кажется беспросветной. Она, словно магнит, притягивает меня к себе. Я отступаю назад, понимая, что совершенно не ориентируюсь во тьме, не могу понять, где право и лево, где верх и низ. Из последних сил зову Кван, но голос скоро становится хриплым, и я начинаю задыхаться. Отсюда, похоже, выкачали весь воздух!

– Оливия?

Я ловлю воздух открытым ртом, словно выброшенная на берег рыба.

– Ты цела?

– О, боже!.. Саймон, это ты?.. – Я начинаю рыдать. – Ты живой?

– А то! Кто же, по-твоему, сейчас с тобой разговаривает?

Я плачу и смеюсь.

– Все может быть.

– Ну давай, протяни мне руку.

Я беспомощно хватаю воздух, пока наконец не вцепляюсь в его пальцы. Он притягивает меня к себе, и я обнимаю его за шею, утыкаюсь лицом в его грудь, ощупываю его спину, убеждая себя, что это не сон.

– Саймон, милый, то, что случилось вчера… я была не в себе. А потом, когда ты не вернулся… Кван сказала тебе, что я тут пережила?

– Нет, я ведь еще не был дома.

У меня внутри все холодеет.

– О, господи боже!

– Что такое?

– А где Кван? Разве она не идет за тобой?

– Я понятия не имею, где она.

– Но… Она пошла искать тебя. Она пошла в пещеру! А я звала ее! Господи! Этого не может быть! Она обещала, что не заблудится. Она обещала вернуться… – Я продолжаю бормотать, в то время как Саймон выводит меня из пещеры.

…Свет снаружи такой яркий, что я слепну. И вслепую ощупываю его лицо, смутно надеясь, что, когда ко мне вернется зрение, он станет Йибаном, а на мне будет желтое платье, запятнанное кровью.

23. Похороны

Кван исчезла два месяца назад. Я не говорю: умерла, потому что до сих пор не могу позволить себе так думать.

Я сижу у себя на кухне, жуя гранулированные мюсли и разглядывая фотографии без вести пропавших детей на пачке молока. «Вознаграждение за любую информацию», – написано внизу. Я знаю, что чувствуют матери этих детей – они не могут запретить себе верить, что их дети живы, пока не будет доказано обратное. Тебе необходимо их увидеть еще один раз, прежде чем придет время прощаться навсегда. Ты не можешь позволить тому, кого любишь, уйти из этого мира, не пообещав, что он будет ждать тебя там. И мне хочется верить, что еще не поздно сказать Кван: да, я была мисс Баннер, а ты Нунуму, и мы навеки останемся верными друзьями.

Два месяца назад я видела ее в последний раз. Я тогда долго ждала ее у пещеры, думая, что, если поверю в ее истории, она вернется. Я сидела на музыкальной шкатулке, Саймон сидел рядом. Он пытался утешать меня и ни разу не отпустил ни единой шуточки. Я поняла, что и ему не по себе.

– Она вернется, – уверял он, – мне так жаль, что тебе снова приходится переживать этот ужас.

Как выяснилось, все это время его жизнь была вне опасности. После нашего с ним скандала он тоже ушел из туннеля. По дороге к дому Большой Ма Саймон наткнулся на пастуха, который обозвал нас придурками. Только парень оказался не пастухом, а аспирантом из Бостона по имени Энди, американским племянником женщины из соседней деревни. Они отправились в дом к тетушке и там не спеша потягивали маотай, [36]36
  Маотай – крепкий спиртной напиток, производимый из сорго.


[Закрыть]пока оба не вырубились. Но и без этого с Саймоном ничего не случилось бы, хотя ему было неприятно в этом признаваться. В его рюкзачке была шерстяная шапка, которую он надел сразу после того, как я убежала. А когда он, чтобы выпустить пар, начал сбрасывать камни в ущелье, то разогрелся так, что даже вспотел.

– Ты напрасно волновалась, – расстроенно сказал он.

– Было бы хуже, если бы выяснилось, что я волновалась не напрасно, – ответила я.

Я подумала, что надо благодарить судьбу за то, что она сжалилась надо мной, вернув Саймона, и тогда так же будет и с Кван. «Прости-прости, Либби-я, – скажет она, – я не туда повернуть в пещера, потерять дорога. Проплутать там все утро! Ты напрасно волноваться». Позже интервалы воображаемого времени, проведенного Кван в пещере, непрерывно увеличивались: «…Либби-я, где моя голова? Я увидеть озеро, замечтаться. Думать, только час прошел. Ха! А пролетело десять…»

Мы с Саймоном всю ночь просидели у пещеры. Ду Лили принесла нам еду, одеяла, брезент. Мы отвалили камень, закрывавший вход, забрались внутрь и съежились под низким сводом. Я смотрела на небо, усыпанное звездами, думая о том, стоит ли рассказать ему о мисс Баннер, Нунуму и Йибане. Но потом мне стало страшно. Для меня эта история была талисманом, дарящим надежду. И если Саймон или кто-либо другой не поймет хотя бы малую часть ее, тогда я упущу свой единственный шанс во всей Вселенной.

На следующее утро Ду Лили и Энди собрали поисковую группу. Старики побоялись идти в пещеру, так что пришла в основном молодежь. Они принесли масляные лампы и веревку. Я пыталась вспомнить дорогу в пещеру с озером. Что говорил Зен? Иди за водой, выбирай низкий путь, предпочитая узкую дорогу широкой. Или наоборот?.. Мне не нужно было просить Саймона не соваться в пещеру. Он все время был рядом, и мы мрачно наблюдали за тем, как один человек, обвязав веревку вокруг пояса, исчез в недрах пещеры, а другой в это время оставался снаружи, крепко держа туго натянутый конец.

На третий день спасатели обнаружили лабиринт, ведущий в другие пещеры. Но никаких следов Кван. Ду Лили уехала в Гуйлинь, чтобы известить власти об исчезновении Кван и отправить телеграмму, которую я написала Джорджу. В полдень прибыли четыре фургона с солдатами в зеленой форме и чиновниками в черных костюмах. На следующее утро приехал знакомый седан, и оттуда вылез Рокки и какой-то угрюмый старик, известный ученый, как объяснил Рокки, добавив, что профессор По был правой рукой палеонтолога, обнаружившего Пекинского Человека. Профессор вошел в лабиринт, который стал доступным для исследований при наличии веревки и ламп. Вернувшись через несколько часов, он объявил, что много лет назад местные жители прорыли множество ходов через пещеры, создав сложную систему сообщающихся между собой туннелей. Очевидно, жители Чангмианя прорыли этот лабиринт, чтобы спасаться от монголов и других воинственных племен. Захватчики, попав в лабиринт, моментально терялись и начинали метаться, словно крысы в смертельном капкане.

Потом приехала группа геологов. В этой суматохе все, казалось, забыли о Кван. Вместо того чтобы искать ее, они откапывали кувшины для зерна и воды, вторгались в логовища летучих мышей, и тысячи насмерть перепуганных созданий с криками взмывали в воздух, закрывая собой слепящее солнце. Они даже сделали важное научное открытие, обнаружив человеческое дерьмо, которому по меньшей мере три тысячи лет!

На пятый день из Сан-Франциско прибыли Джордж и Вирджи. Они получили все мои телеграммы, одна безысходнее другой. Джордж был почему-то уверен, что Кван никуда не пропала, полагая, что все дело в том, что я плохо понимаю Мандарин и поэтому вышла временная неувязка. Однако к вечеру на него было жалко смотреть. Он взял ее свитер и зарылся в него лицом, совершенно не заботясь о том, что все вокруг видят его слезы.

На седьмой день поисковые группы обнаружили светящееся озеро с древними поселениями на берегу. Но по-прежнему никаких следов Кван. К тому моменту вся деревня была наводнена чиновниками всевозможных рангов и множеством научно-исследовательских групп, пытающихся определить, почему вода в озере светится.

Каждый день мне приходилось объясняться с очередным чиновником по поводу того, что случилось с Кван. Дата ее рождения? Дата эмиграции в Соединенные Штаты? Причины возвращения в Китай? Были ли у нее проблемы со здоровьем? Была ли между вами ссора? А может, вы поссорились с вашим супругом? Были ли у вашего супруга причины на нее обижаться? Она поэтому сбежала? У вас есть ее фотография? Вы фотографировали? Каким фотоаппаратом? Вы профессиональный фотограф? Нет, правда? Сколько платят за такие фотографии? Правда?! Так много? А меня можете щелкнуть?

По ночам мы с Саймоном крепко прижимались друг к другу, лежа на широкой супружеской кровати. Мы занимались любовью, но вовсе не потому, что нас охватывало желание. Просто во время близости к нам возвращалась надежда. Мы начинали верить в то, что наша любовь не позволит нам больше разлучаться. С каждым уходящим днем я старалась не терять надежды, а, наоборот, запасалась новыми силами. Я вспоминала рассказы Кван. Я вспоминала о тех временах, когда она бинтовала мои раны, учила кататься на велосипеде, прикладывала ладони к моему пылавшему лбу. «Спи, Либби-я, спи», – шептала она, и я засыпала.

Тем временем Чангмиань стал похож на базарную площадь. Предприимчивый парень, который пытался всучить нам фальшивые древние монеты, собирал теперь по десять юаней с каждого желающего войти в первый туннель. Его братец брал по двадцать юаней за вход во второй туннель. Толпы туристов бродили по ущелью, и жители Чангмианя начали торговать камнями с могил. Разгорелся спор между руководителями деревни и чиновниками по поводу того, кому принадлежат пещеры и их содержимое. Так прошло две недели, и мы с Саймоном решили, что с нас хватит. Мы не стали менять билеты и вылетели в Сан-Франциско.

Перед нашим отъездом Большая Ма наконец дождалась собственных похорон. В то дождливое утро на похоронах присутствовало всего одиннадцать человек – двое рабочих, нанятых, чтобы отнести гроб на могилу, несколько местных стариков, Джордж, Вирджи, Ду Лили, Саймон и я. Я размышляла над тем, как, должно быть, расстроилась Большая Ма из-за того, что всеобщее внимание было приковано к тайне исчезновения Кван. Рабочие погрузили гроб на телегу, запряженную парой мулов. Ду Лили привязала к крышке гроба пресловутого петуха, который орал во всю глотку. Когда мы дошли до моста через оросительный пруд, то увидели, что дорога перегорожена командой тележурналистов.

– А ну, посторонись! – закричала Ду Лили. – Вы что, ослепли? У нас здесь похороны!

Но ребята с телевидения подошли поближе и попросили нас, учитывая интересы сограждан, поведать о замечательном открытии в Чангмиане.

– Замечательное безобразие! – отвечала Ду Лили. – Вы разрушаете нашу деревню! А теперь прочь с дороги!

Тогда стильная женщина в модных джинсах отвела Ду Лили в сторону, и я увидела, как она предложила ей деньги, которые Ду Лили с возмущением отвергла. Мое сердце замерло от восхищения. В руках женщины мелькнула еще одна пачка банкнотов. Ду Лили показала на корреспондентов, потом на гроб, громко возмущаясь. Появилась еще одна пачка, на этот раз более увесистая. Ду Лили пожала плечами.

– Ладно, – проговорила она, пряча деньги в карман, – по крайней мере, это пригодится усопшей, чтобы побаловать себя в загробном мире.

У меня потемнело в глазах. Саймон помрачнел. Нам пришлось идти в обход, и мы долго петляли по узеньким проулкам, пока не добрались до деревенского кладбища на склоне горы к западу от Чангмианя.

На могиле Большой Ма Ду Лили плакала, лаская ее иссохшее лицо. Я подумала, что тело очень хорошо сохранилось, несмотря на двухнедельную паузу между кончиной и погребением.

– Ай, Ли Бин-бин, – причитала Ду Лили, – ты еще слишком молода, чтобы умирать. Я должна была умереть раньше.

Я перевела Саймону ее слова. Он уставился на Ду Лили.

– Она утверждает, что старше Большой Ма?

– Не знаю. И не хочу в это вникать.

Пока рабочие опускали крышку гроба, мне вдруг стало ясно, что ответы на многие вопросы так никогда и не будут найдены: куда исчезла Кван, как звали моего отца, правда ли, что Кван и девочка по имени Булочка утонули много лет назад.

– Погодите! – закричала Ду Лили рабочим. – Я чуть не забыла.

Она сунула руку в карман и вытащила скомканные банкноты. Я плакала, глядя, как она запихивает их в одеревеневшую руку Большой Ма. Мое доверие к ней было полностью восстановлено. Потом Ду Лили снова залезла в карман и достала еще кое-что. Это было черное утиное яйцо. Она вложила его в другую руку Большой Ма.

– Твое любимое, – сказала она, – если проголодаешься по дороге туда.

«Утиные яйца! Я запасла так много! – зазвучал в моих ушах голос Кван. – Может, еще что-то осталось».

Я обернулась к Саймону.

– Мне надо отойти, – я сморщилась, обхватив руками живот и сделав вид, что мне нехорошо.

– Тебе помочь?

Я покачала головой и подошла к Ду Лили.

– Живот болит, – сказала я.

Она понимающе взглянула на меня. Убедившись, что они меня не видят, я бросилась бежать. И плевать мне было, оправдаются ли мои ожидания или нет. В конце концов надежда – это все, что у меня оставалось. Я ликовала. Знала, что найду то, во что верю.

Я влетела в дом Большой Ма, схватила ржавую мотыгу и кинулась к зданию сельской общины. Добежав до ворот, медленно прошла через них, ища знакомые знаки. Вот они – почерневшие кирпичи у самого основания. Это убедило меня в том, что эти кирпичи – из сгоревшего Дома Призрака Купца. Я заторопилась через пустое здание, радуясь, что там никого нет: очевидно, все бродили по ущелью, разглядывая древнее дерьмо. С другой стороны дома я не обнаружила ни сада, ни извилистых дорожек, ни павильона. Все было выровнено для спортивной площадки. Но, как я и ожидала, камни старых стен тоже были почерневшими. Пройдя в северо-западный угол площадки и посчитав в уме: десять кувшинов, десять шагов, принялась копать глинистую землю мотыгой. Я хохотала во все горло. Со стороны могло показаться, что я стала такой же чокнутой, как Кван.

Я выкопала яму около полутора метров длиной и полметра глубиной – вполне достаточно, чтобы закопать труп. Потом почувствовала, как мотыга ударилась обо что-то, но не о камень. Я встала на колени и принялась лихорадочно выгребать мокрую землю руками. Вскоре я увидела его. Светлая глина, твердая и гладкая. В нетерпении я схватила мотыгу и открыла ею кувшин.

Я вытащила черное яйцо, потом еще одно и еще… Я прижала яйца к груди, – маленькие реликвии из моего прошлого, превратившиеся в куски серого мела. Но меня это не беспокоило. Я знала, что мне все-таки удается попробовать то, что осталось.