Текст книги "Сто тайных чувств"

Автор книги: Эми Тан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 23 страниц)

Ду Лили удивляется:

– Ого! Праздник на каждый день рождения? Волшебство, чтобы сбылось желание? Почему американцы все время хотят чего-то, ведь у них и так всего полно? А мне вот и не нужен праздник. Одного желания раз в двадцать лет было бы достаточно…

Саймон отводит меня в сторону:

– Прогуляемся?

– Куда?

Мы выходим со двора, и он показывает мне туннель между гор – проход в другую долину.

Я грожу ему пальцем, словно учительница младших классов:

– Саймон, ты же больше не думаешь о той пещере, правда?

Он делает вид, что обиделся:

– Я? Нет, конечно! Я просто решил, что было бы неплохо пройтись. Нам есть о чем поговорить.

– Ой, о чем же это? – игриво спрашиваю я.

– Ты знаешь. – Он берет меня за руку.

Я кричу через стену:

– Кван! Мы с Саймоном идем гулять!

– Куда?

– Так, по окрестностям.

– Когда вернетесь?

– Когда-нибудь.

– Я должна знать, когда мне начинать волноваться.

– Не волнуйся. – А потом, прикинув, куда мы могли бы отправиться, я добавляю: – Если через два часа мы не вернемся, звони в полицию.

Из-за стены доносится ее голос, весело сообщающий Ду Лили:

– Они сказали, если потеряемся, звони в полицию. Как позвонить? У нас нет телефона…

Мы шагаем молча, держась за руки. Я думаю над тем, что сказать. Я не собираюсь довольствоваться физической близостью. Я хочу, чтобы мы снова стали близки духовно… Так, со своими невысказанными мыслями, мы направляемся к каменной стене, которая отделяет Чангмиань от другой долины. Мы блуждаем по узеньким проулкам, петляющим среди соединенных между собой домов, извиняясь перед семьями, которые таращатся на нас с нескрываемым любопытством, а потом извиняясь снова, когда они бегут к дверям, предлагая нам купить у них монеты – тусклые зеленые кружочки, которым, как они уверяют, по меньшей мере пятьсот лет. Я делаю пару снимков, придумывая название, которое подошло бы им: «Аборигены присматриваются к чужакам». Мы заглядываем во внутренние дворики – там сидят старики с сигаретами в зубах, женщины с малышами на руках. Толстенькие щечки детей горят на холоде. Мы проходим мимо пожилой женщины с огромной вязанкой хвороста на плечах. Мы улыбаемся детям. У некоторых волчья пасть, у других – косолапость. Я спрашиваю себя, не является ли это результатом браков между близкими родственниками. Мы смотрим на них одними глазами – глазами пришельцев с другой планеты. И все же мы понимаем многое по-разному, ибо я содрогаюсь при виде страданий, думая о жизни, которая когда-то была у Кван, которая могла бы быть у меня. А Саймон говорит:

– Знаешь, а им в чем-то повезло.

– Ты о чем?

– Ну… Маленькая община, семейные традиции, связывающие поколения, во главу угла поставлены основные жизненные ценности. Тебе нужен дом? Твои друзья помогут тебе сляпать несколько кирпичей. И никакой тебе волокиты с правами на кредит. Рождение и смерть, любовь и детишки, еда и сон, дом с видом – что еще человеку нужно?

– Центральное отопление.

– Я серьезно, Оливия. Это… Это жизнь.

– Ты сентиментальничаешь. Это ведь предел, основы выживания.

– И все-таки я думаю, что им повезло.

– Даже если они так не думают?

Он делает паузу, потом выпячивает нижнюю губу, словно бульдог:

– Ага.

На его слова, сказанные тоном городского умника, так и хочется возразить. А затем я думаю: да что со мной такое? Почему мне всегда нужно с пеной у рта доказывать свою правоту? Людям здесь наплевать на то, что мы думаем. Оставь, не горячись, успокаиваю я себя.

– Думаю, что я тебя поняла, – говорю я. Но когда он самодовольно улыбается в ответ, угольки моего раздражения разгораются с новой силой.

По тропинке мы карабкаемся на холм. Обогнув вершину холма, замечаем детей – двух девчушек и мальчика лет пяти-шести, играющих в грязи. Примерно в десяти метрах над ними возвышается каменная стена и туннель, закрывающий от нас то, что находится по ту сторону. Дети поднимают головы, глядя на нас с опаской. Их лица и одежда перепачканы глиной.

– Ни хау? – спрашивает их Саймон с дурацким американским акцентом, – как дела? – это одна из немногих китайских фраз, которые он выучил. Прежде чем дети успевают отреагировать, я достаю «лейку» и делаю пять снимков. Дети хихикают, а затем продолжают свою игру. Мальчик завершает строительство башни из глины – отпечатки его пальчиков все еще видны на воротах и стенах. Одна девочка щиплет травинки, другая – аккуратно выкладывает ими крышу миниатюрной хижины. Около хижины ползает несколько кузнечиков – пленников этого замечательного архитектурного комплекса.

– Нет, правда, какие умные, – говорю я, – они делают игрушки из ничего.

– Умные и грязные, – отвечает он. – Ладно, я пошутил. Они очень милые, – он показывает на младшую девочку, – вот эта похожа на тебя в том же возрасте, на праздничной фотографии.

Когда мы направляемся к туннелю, дети вдруг вскакивают на ноги.

– Вы куда? – выкрикивает мальчик тоненьким голоском.

– Поглядеть, что там, – я показываю на туннель, – пошли с нами?

Дети бегут впереди. Но, подойдя к самому входу, они оборачиваются и смотрят на нас.

– Идем же, – говорю я им, – вы первые.

Они не двигаются, только серьезно качают головами.

– Пойдем вместе, – я протягиваю руку младшей девочке. Она отступает и прячется за спину мальчика, который решительно отвечает:

– Мы не можем.

Старшая девочка добавляет:

– Мы боимся.

Все трое сбиваются в кучу, уставясь на туннель расширенными от ужаса глазенками.

Я перевожу их слова Саймону, и он говорит:

– Я пошел. Не хотят идти, не надо.

Как только он вступает в туннель, дети начинают верещать, а потом поворачиваются и пускаются наутек.

– Чего это они? – Его голос отдается эхом в сводчатом проходе.

– Не знаю, – я слежу за ними взглядом, пока они не исчезают за гребнем холма, – может, им запретили разговаривать с незнакомцами.

– Ты где там? – кричит он. – Иди, чего ты ждешь?

Я разглядываю стены туннеля, вытянувшиеся вдоль уступа. В отличие от стен, сложенных из обожженного кирпича, которые мы видели в Чангмиане, эти сложены из огромных отесанных камней. Не представляю, как древним строителям удавалось их сюда втаскивать. Сколько народу надорвалось здесь? Использовались ли их тела как строительный раствор, как использовали тела тех, кто возводил Великую Китайскую стену? Фактически эта стена представляет собой миниатюрную копию Великой стены. Но для чего она здесь? Служила ли она защитой от набегов монгольских захватчиков? Когда я вхожу внутрь, сердце начинает бешено стучать где-то в горле, и голова кружится. Я останавливаюсь посредине туннеля и прикасаюсь рукой к стене. Весь туннель около полутора метров в длину и столько же – в высоту. Как в могиле. Я представляю призраков враждебных солдат, поджидающих нас с той стороны.

Но вместо призраков передо мной небольшая тихая долина с пропитанным дождевой водой пастбищем с одной стороны и возделанными полями – с другой. Наша тропинка, словно узенькая коричневая лента, спускается вниз, деля долину надвое. С обеих сторон долина защищена горами с округлыми вершинами, но эти горы гораздо меньше тех двух, что возвышаются впереди. Подобный пейзаж мог бы стать идеальной декорацией для пасторальной любовной истории, если бы мне удалось выбросить из головы перепуганные личики детей. Саймон уже начал спускаться с холма.

– Ты уверен, что это не чья-нибудь собственность? – спрашиваю я. – Может, мы нарушаем границы?

Он удивленно оборачивается:

– В Китае? Ты что, шутишь? Их что, просто так называют коммунистами? Здесь вся земля общая.

– Не думаю, что это так и теперь. Люди могут владеть домами, даже иметь собственное дело…

– Э, не волнуйся. Если даже и нарушаем границы, не пристрелят же они нас. Просто скажут, чтобы мы ушли, и мы уйдем. Вперед! Я хочу увидеть следующую долину, ту, что за этой.

Я жду, что вот-вот появится разгневанный фермер и накинется на нас с мотыгой. Но на пастбище пусто, а в полях очень тихо. Странно, день-то рабочий. Почему здесь никого нет? И для чего эти высоченные каменные стены, если не для защиты от врагов? Почему здесь такая мертвая тишина? Никаких признаков жизни, даже птицы не поют.

– Саймон, – начинаю я, – не кажется ли тебе, что…

– Знаю, это удивительно, поля выглядят точь-в-точь как какое-нибудь английское поместье, прямо сцена из «Хоуардс Энд».

Через час мы пересекаем долину и начинаем подниматься на холм, на этот раз более крутой и каменистый, нежели предыдущий. Тропинка сужается, становясь все больше похожей на американские горки. Теперь я вижу стену, второй туннель, известковые вершины, похожие на кораллы, пробившиеся со дна океана. Темные тучи застилают солнце, и воздух становится прохладным.

– Может, повернем обратно? – говорю я. – Похоже, будет дождь.

– Нет, сначала посмотрим, что на вершине.

И, не дожидаясь моего ответа, Саймон карабкается вверх по тропинке. Я следую за ним, вспоминая рассказ Кван о миссионерах – о том, как деревенские сказали, что их убили разбойники. Может, в этой сказке была доля правды? Уезжая из отеля в Гуйлине, – когда это было, неужели вчера? – я купила газету «Чайна дэйли»на английском языке. На первой странице был репортаж о неуклонном росте преступности в стране за последнее время, особенно в туристических центрах – таком, как Гуйлинь. Два дня назад в одной из деревень с населением двести семьдесят три человека было расстреляно пять преступников – один за изнасилование, два – за ограбление и два – за убийство. Все преступления были совершены в минувшем году. Пять жестоких преступлений, пять казней, и все это – в одной крошечной деревушке! Вот вам правосудие на скорую руку: обвинен, признан виновным, ба-бах. Далее в газете сообщалось, что рост преступности – следствие «тлетворного влияния Запада и дегенеративного образа мышления». Якобы перед смертью один из преступников признался, что у него помутился рассудок после просмотра пиратской копии американского фильма «Голый пистолет 33 1/3». Он также заявил, что не совершал убийства, что японскую туристку убили «бандиты с гор», а он только купил украденные часы «Сейко», принадлежавшие убитой. Вспомнив этот эпизод, я с облегчением думаю о том, что мы не представляем интереса для бандитов. Я ношу не «Сейко», а дешевенькие пластмассовые «Касио». Хотя кто знает, может, бандиты с гор мечтают именно об электронных часах с калькулятором размером с ноготь на большом пальце. Паспорт я, слава богу, оставила в доме Большой Ма. Я слышала, что паспорт стоит порядка пяти тысяч долларов на черном рынке. За такие деньги можно запросто укокошить.

– Где твой паспорт? – спрашиваю я Саймона.

– Здесь, – он хлопает рукой по своему рюкзачку, – ты думаешь, мы тут наткнемся на пограничный патруль?

– Черт, Саймон! Не надо повсюду таскать с собой паспорт!

– Почему?

Прежде чем я успеваю ответить, в кустах раздается треск, сопровождаемый стуком копыт. Это бандиты верхом на лошадях! Саймон спокойно шагает вперед.

– Саймон! Вернись!

– Сейчас, – и исчезает за поворотом. А потом я слышу его вопли: – Эй, там! Тпру! Погоди… Э, погоди! – и он несется, спотыкаясь, вниз по дороге, и с криком «Оливия, отойди!» врезается в меня с такой силой, что я, не удержавшись на ногах, мешком валюсь на землю. Я лежу в грязи, и мой разум вдруг отделяется от тела. Мысли ясные и спокойные, а чувства обострились. Я ощупываю шишку на голени, вздувшуюся вену на коленке. Боли нет. Нет боли! И без тени сомнения или страха я осознаю, что там, за поворотом – смерть. Я читала об этом в книжках: каким-то образом ты это чувствуешь, хотя и не можешь объяснить. Время течет медленно. Как правило, прошедшая жизнь мелькает перед глазами умирающего за секунды, но сейчас время тянется так медленно! У меня, похоже, предостаточно времени, чтобы вспомнить все самое лучшее, что было в моей жизни – нежданные радости, Саймона… Даже Саймона! И любовь, прощение, целительное умиротворение – оттого, что позади не осталось никаких горьких сожалений. Мне становится смешно: слава богу, на мне чистое белье, хотя здесь, в Китае, всем на это наплевать. Слава богу, со мной Саймон, и я не одна в этот ужасный и вместе с тем прекрасный момент. Слава богу, он будет со мной и после смерти – в раю или Мире Йинь, не важно. Хотя, если там и вправду что-то есть, что, если… Что, если там Эльза? В чьи ангельские объятия он устремится? Мысли вдруг перестают быть спокойными и ясными, время течет в обычном ритме, и я вскакиваю на ноги, говоря себе: «К такой-то матери все это дерьмо!»

Вот тогда-то они и появляются, наши так называемые убийцы – корова и теленок. Услыхав мои вопли, они испуганно тормозят, поднимая тучу грязных брызг.

– Что такое? – спрашивает Саймон.

Корова протяжно мычит в ответ. Если бы от стыда умирали, я бы сейчас точно отдала богу душу. Моя беседа с Создателем была глупой шуткой! А я даже не могу посмеяться. Какая же я дура! Я больше не могу доверять ни собственному чутью, ни ощущениям. Теперь я понимаю шизофреников, которые, пытаясь упорядочить окружающий их хаос, сшивают мир кое-как, прежде чем он распадется на мелкие куски.

Корова с теленком убегают прочь. Но как только мы вступаем обратно на тропу, навстречу нам спускается молодой человек с палкой в руке. На нем серый свитер поверх белой рубашки, новенькие джинсы и белоснежные кроссовки.

– Это, должно быть, пастух, – говорит Саймон.

Остерегаясь на этот раз делать какие-либо выводы, я отвечаю:

– Может, это бандит, почем мы знаем.

Мы отходим в сторону, уступая ему дорогу. Но прямо перед нами молодой человек останавливается. Я жду от него какого-нибудь вопроса, но он молчит. У него непроницаемое лицо. Взгляд внимательный, цепкий.

– Ни хау! – машет ему Саймон, хотя парень стоит прямо перед его носом.

Парень молчит. Его взгляд скользит по нашим лицам. Я начинаю бормотать по-китайски:

– Это ваши коровы? Они меня до смерти напугали… Может, вы слышали, как я кричала? Мы с мужем американцы, живем в Сан-Франциско. Знаете, где это? Да? Нет?.. А теперь мы приехали в гости в Чангмиань к тете моей сестры Ли Бин-бин.

Никакой реакции.

– Вы ее знаете? Вообще-то она умерла. Вчера, прямо перед нашим приездом, такое несчастье. А теперь мы должны… – Я так нервничаю, что никак не могу вспомнить, как будет по-китайски «похоронить». И тогда я говорю: – Устроить праздник в ее честь, печальный праздник.

Я нервно смеюсь. Мне стыдно за мой китайский, за мой американский акцент. Парень смотрит прямо мне в глаза. И я мысленно говорю ему, ладно, козел, хочешь играть в «гляделки», давай поиграем. Но спустя несколько секунд не выдерживаю и опускаю глаза.

– Что это с ним? – спрашивает Саймон.

Я пожимаю плечами. Этот пастух не похож на остальных мужчин в Чангмиане – с загрубевшими на холоде руками и кое-как подстриженными волосами. Этот аккуратно подстрижен, с чистыми ногтями. Надменный умник. В Сан-Франциско такой сошел бы за аспиранта, преподавателя университета или рефлексирующего поэта. А здесь он всего лишь пастух – пастух, которому мы не нравимся по непонятным мне причинам. Но именно поэтому я хочу одержать над ним верх, заставить его улыбнуться, убедив заодно и себя, что я вовсе не так смешна, как может показаться на первый взгляд.

– Мы тут гуляем, – продолжаю я по-китайски, – любуемся окрестностями. Здесь очень красиво. Мы хотим посмотреть, что между теми горами, – я показываю на туннель, вдруг он меня не понял.

Он смотрит вверх, потом поворачивается к нам, скаля зубы. Саймон наклоняется к моему уху:

– Он явно не понял, о чем ты толкуешь. Ладно, идем.

Но я не сдаюсь:

– Это ничего? Может, нам необходимо чье-то разрешение? Это безопасно? Можете нам что-нибудь посоветовать? – И я представляю себе, как это ужасно – иметь мозги, но не видеть перед собой никаких перспектив дальше пастбища в Чангмиане. Может, он нам завидует?

Словно прочитав мои мысли, он ухмыляется.

– Вот придурки, – говорит он на прекрасном английском языке, а затем обходит нас и спускается дальше по тропинке.

Какое-то время мы ошарашенно молчим. Потом Саймон начинает подниматься дальше.

– Это было весьма странно. Что ты ему сказала?

– Ничего!

– Я же не говорю, что ты что-то не так сказала. Но что конкретно?

– Я сказала, что мы гуляем. Что здесь такого? Спросила, не нужно ли нам разрешение, чтобы здесь находиться.

Мы снова карабкаемся на холм, но за руки больше не держимся. Две странные встречи – с детьми и с пастухом свели на нет все попытки возобновить романтическую беседу. Я пытаюсь не думать о них, но, будучи не в силах постичь их смысл, начинаю психовать. Это предзнаменование. Словно отвратительный запах, предупреждающий, что впереди что-то гнилое, мертвое, разложившееся.

Саймон кладет руку мне на спину:

– Что с тобой?

– Ничего.

На самом деле мне просто необходимо с ним поделиться, чтобы хоть наши страхи, если не надежды, стали общими. Я останавливаюсь.

– Это может показаться глупым, но я подумала – что, если это были предзнаменования?

– Какие предзнаменования?

– То, что дети сказали, чтобы мы не ходили туда…

– Они сказали, что онине могут туда пойти. Это другое дело.

– И этот парень. Его дьявольский смех! Словно он знает, что нам не следует ходить в следующую долину, но ни за что не скажет, почему.

– Смех у него вовсе не дьявольский. Нормальный смех. Ты сейчас напоминаешь Кван – веришь в какие-то предрассудки из-за дурацких совпадений.

Я взрываюсь:

– Ты спросил меня, о чем я думаю, и я тебе сказала! И не надо противоречить каждому моему слову и потешаться надо мной!

– Эй, полегче! Я извиняюсь. Я только пытался развеселить тебя. Хочешь, сейчас же вернемся? Ты что, действительно так разнервничалась?

– Ненавижу это слово! Черт!

– Ну вот! Теперь-то я что натворил?

– «Так разнервничалась!» – передразниваю я. – Так говорят о богатеньких дамочках с маленькими собачками. Снисходительно!

– Я не это имел в виду.

– Ты никогда не скажешь о мужике – «он разнервничался»!

– Ладно, ладно! Виновен по всем статьям! Ты не разнервничалась, ты… истеричка! Теперь что? – Он ухмыляется. – Ладно тебе, Оливия, улыбнись. Что стряслось-то?

– Я просто… обеспокоена. Мы, возможно, нарушаем границы, а я не хочу, чтобы о нас думали как о наглых американцах, которым на все наплевать.

Он кладет руку мне на плечо:

– Слушай. Мы уже почти пришли. Мы быстро посмотрим, а потом сразу назад. Если повстречаем кого-то, извинимся и уйдем. Но если ты и вправду так нервничаешь, то есть это… беспокоишься…

– Ты замолчишь или нет! – Я толкаю его в бок. – Иди давай. Я догоню.

Он пожимает плечами, а затем начинает преодолевать подъем большими шагами. Я стою, глядя ему в спину, бичуя себя за то, что не сказала ему того, о чем думаю. Но меня задевает, что он не понимает, не чувствует того, что мне нужно. А я не могу тащить из него это клещами, потому что в таком случае я стану стервой из стерв, а он – невинным страдальцем.

Когда я добираюсь до вершины, Саймон уже в туннеле, который очень похож на предыдущий, только более старый. Или, может, разрушенный? Часть стены просела, и, похоже, не из-за естественных процессов, а в результате пушечной стрельбы.

– Оливия! – кричит Саймон с той стороны. – Иди сюда! Ты не поверишь!

Я бегу через туннель, и, когда оказываюсь на той стороне и гляжу вниз, передо мной открывается картина, которая и завораживает, и леденит кровь одновременно, сказочная страна из моих кошмаров. Она совсем не похожа на ту спокойную, залитую солнцем долину, которую мы только что миновали. Это узкое глубокое ущелье с отвесными стенами, бугристыми, словно неприбранная кровать под клочковатым одеялом из мха, на которой причудливым образом сочетаются пятна света и мрачные тени.

Глаза Саймона оживленно блестят.

– Здорово, правда?

Там и сям возвышаются группы скал. Они похожи на памятники. Или это навеки застывшие солдаты? А может, это китайская версия окаменевшей Лотовой жены? Столпы, символизирующие человеческую слабость, окаменевшие останки тех, кто пробрался сюда и осмелился оглянуться назад.

– Посмотри на эти пещеры! – восклицает Саймон. – Должно быть, их здесь сотни.

И действительно, в ущелье, со дна и до самого верха, сплошные трещины и расщелины, пещеры и выбоины – похоже на полки с урнами в огромном доисторическом морге.

– Невероятно! – удивляется Саймон. Я знаю, он сейчас думает о пещере Кван. Он спускается по тропинке, скорей напоминающей колею с каменистыми уступами.

– Саймон, я устала. У меня ноги болят.

Он оборачивается:

– Жди меня здесь. Я на пять минут, только брошу взгляд. А потом мы вместе пойдем домой. Ладно?

– Только пять минут! – кричу я. – И не заходи в пещеры.

Он быстро спускается вниз. Что толкает его на такое безрассудство? Видимо, тут все дело в биологической разнице между мужчиной и женщиной. Женский мозг использует более высокие, развитые функции – этим объясняется их чувствительность, доброта, в то время как мужчина доверяет более примитивным инстинктам. Увидел гору, иди в гору. Почуял опасность, иди на нее. А потом раскури трубку. Я терпеть не могу, когда он бывает так беспечен. И все же не могу не признать, что это равнодушие к опасности, упорное преследование цели, невзирая на последствия, чертовски соблазнительно. Именно такие мужчины меня привлекают: взбирающиеся на Гималаи, переплывающие в джунглях реки, кишащие аллигаторами. Я, безусловно, не считаю их отважными. Они безрассудны, непредсказуемы, ненадежны. Но, подобно гигантским волнам и падающим звездам, они придают остроту нашей жизни, которая иначе была бы размеренной, как прилив, рутинной, как смена дня и ночи.

Я смотрю на часы. Прошло пять минут. Потом десять, пятнадцать, двадцать… Где он, черт возьми? В последний раз я его видела, когда он спускался к тем гроздьям скал-солдат или как их там. Он зашел за кустарник, и я потеряла его из виду. На мою щеку падает капля. Другая шлепается на куртку. Через секунду дождь начинает хлестать как из ведра. «Саймон! – ору я. – Саймон!» Я думала, что мой голос отзовется в скалах, но он звучит сдавленно, приглушенный дождем. Я прячусь от дождя в туннеле. Дождь идет стеной, в воздухе металлический запах – от вымываемых из скал минералов. Вершины и склоны темнеют, начинают блестеть. Вода, стекающая со склонов, образует ручейки, которые увлекают за собою камни. А что, если это наводнение? Я проклинаю Саймона за то, что он заставляет меня так волноваться. Но через минуту меня охватывает паника. Я должна выйти из укрытия и отправляться на поиски. Я натягиваю капюшон, выхожу прямо под дождь и шагаю по направлению к склону.

Я надеюсь на бескорыстную храбрость, которая по идее должна бы овладеть мной и помочь спуститься по склону. Но когда я заглядываю в темное ущелье, меня начинает трясти от страха. Страх проникает под кожу, парализует и тело, и разум. В горле что-то сжимается, и я начинаю громко молиться: «Пожалуйста, Господи или Будда, кто там… Сделай так, чтобы он немедленно вернулся. Я этого не вынесу. Сделай так, чтобы он вернулся, а я клянусь…»

Передо мной, будто из ниоткуда, появляется Саймон. Его волосы, куртка, джинсы насквозь промокли. И вот он стоит, пыхтя, словно пес, который хочет еще поиграть. Облегчение уступает место ярости.

Мы бежим к туннелю. Саймон стягивает куртку и выжимает воду из рукавов, устроив на земле небольшой потоп.

– Ну, и что нам теперь делать? – раздраженно спрашиваю я.

– Согревать друг друга, – его зубы стучат. Он прислоняется к стене туннеля, притягивает меня, спиной к своей груди и обхватывает обеими руками. Руки у него ледяные. – Ладно, расслабься, – он начинает мягко покачивать меня, – вот так, так получше.

Я пытаюсь восстановить в памяти нашу утреннюю близость – нежданное счастье, хлынувшие на свободу чувства, которые так долго копились внутри. Но сейчас каждый мускул моего тела напряжен, я чувствую себя скованно. Как я могу расслабиться? Как я могу не думать о том, что случилось? Ведь для этого необходимо полное доверие.

А потом мне в голову приходит ужасная мысль: спал ли он с другими женщинами с тех пор, как мы расстались? Конечно, спал! Парень не может и двух дней прожить без секса. Несколько лет назад мы наткнулись на вопросник в журнале под названием «Интимная жизнь вашего партнера», что-то вроде того. Я прочитала Саймону первый вопрос: «Как часто ваш партнер занимается мастурбацией?» Мысленно я уже вычеркивала ответ «Редко или никогда», как вдруг он ответил:

– Три-четыре раза в неделю. Зависит от…

– От чего зависит? – съязвила я. – От погоды?

– От скуки, по большей части, – ответил он. А я подумала: два раза в неделю со мной – это скучно?

А теперь я спрашиваю себя: сколько женщин успело ему наскучитьс тех пор, как мы расстались?

Саймон массирует мою шею.

– Господи, ты такая напряженная. Чувствуешь?

– Саймон, знаешь, сегодня утром…

– Ммм, это было чудесно.

– А ты не думаешь, что нам следовало использовать презерватив?

Я надеялась, что он ответит: «Зачем? Я ведь стреляю холостыми. Ты же знаешь». Но он вдруг задерживает дыхание. Его руки замирают. А затем он берет меня за руку:

– Мм, да, я как-то забыл.

Я зажмуриваюсь. Стараюсь дышать ровно. Я собираюсь спросить его. Что бы он ни ответил, я смирюсь. К тому же я сама не святая. Я спала с этим придурковатым директором по маркетингу, Риком – хотя на самом деле нам даже не потребовался презерватив, лежавший на ночном столике, ибо его «отбойный молоток», как он именовал свой вялый пенис, объявил бессрочную забастовку. Раньше, по его словам, этого никогда не случалось, никогда. Я чувствовала себя униженной, особенно после того, как с помощью притворных вздохов и судорог имитировала оргазм.

Саймон приближает губы к моему уху. Его дыхание похоже на шелест моря в раковине – воспоминание, навеки заключенное в оболочку.

– Саймон, по поводу презерватива – ты хочешь сказать, что с кем-то спал?

Его дыхание замирает. Он отрывает губы от моего уха.

– Ну… Если и было, то я уже не помню, – он сжимает меня в объятиях, – как бы то ни было, они ничего не значат. Только ты. – Он гладит меня по голове.

– Они? Сколько же их было?

– Мм… Я не помню.

– Десять? Двенадцать?

Он начинает смеяться.

– Ладно тебе, передохни.

– Три? Четыре?

Мы оба молчим. Он шумно выдыхает и неловко ерзает.

– Угу. Что-то вроде этого.

– Так все-таки три или четыре?

– Оливия, давай не будем об этом. Ты только расстроишься.

Я отодвигаюсь от него:

– Я уже расстроилась! Ты спал с четырьмя женщинами, а сегодня утром даже не подумал о том, чтобы надеть чертов презерватив! – Я отхожу к стене напротив и сверлю его пронзительным взглядом.

– Их было трое. – Он смотрит себе под ноги, – и я был осторожен. Ничего такого я не мог подцепить. Каждый раз использовал презерватив.

– Каждый раз?! Подумать только, тонны презервативов! Как это мило с твоей стороны так позаботиться обо мне!

– Хватит, Оливия, остановись.

– Кто они? Я их знаю? Расскажи! – И я вспоминаю о женщине, которую не выношу, о Вероне. В прошлом году мы нанимали ее в качестве директора для одного проекта. Она вся насквозь была фальшивая – имя, ресницы, ногти, грудь. Как-то раз я сказала Саймону, что для настоящих ее груди слишком симметричны. Он засмеялся и сказал: «Ну, по крайней мере, упругости им не занимать». А когда я поинтересовалась, откуда ему это известно, он ответил, что всякий раз, когда они вместе рассматривали макеты, она наклонялась к его плечу и прижималась грудью к его спине. «А почему ты ничего ей не сказал?» – спросила я. Он ответил, что это только привлекло бы внимание к самому факту флирта, и лучше просто не обращать внимания, потому что тут ничего не поделаешь.

– Верона – одна из них? – Я скрещиваю руки на груди, чтобы унять дрожь. Он слегка приоткрывает рот, потом снова закрывает, передумав говорить. – Это правда? Ты трахался с этой сукой?

– Это твои слова, а не мои.

Я взбешена.

– Так скажи мне, они были настоящие? Эти ее упругие сиськи?

– Хватит, Оливия, остановись. Почему, скажи мне на милость, это так важно для тебя? Это ни черта не значит.

– Это значит, что ты и не собирался возвращаться ко мне! Это значит, что я не могу тебе доверять. И никогда не могла, – я, задыхаясь от ярости, увлекая за собой Саймона, – я всегда была для тебя пустым местом! Но я тешила себя надеждой, что ты меня любишь! А Кван со своими дурацкими призраками провела тебя, с этим так называемым сеансом. Помнишь, что сказала Эльза? Чтобы ты забыл ее и продолжал жить. И знаешь что? Кван все подстроила. Она соврала! Потому что я ей так велела.

Саймон издает смешок:

– Оливия, ты сошла с ума. Ты что, думаешь, я поверилво все это дерьмо? Я думал, мы просто-напросто разыгрываем Кван.

Я начинаю рыдать:

– Ага, просто обхохочешься… Только это не был розыгрыш. Саймон, она была там! Клянусь, я видела ее. И знаешь, что она говорила? Забыть ее? Черта с два! Она умоляла тебя забыть меня.Она просила подождать…

Саймон хлопает себя по лбу:

– Как же я не догадался?! Она до сих пор не дает тебе покоя!

–  Мнене дает покоя?! Она тебе не дает покоя!

Его глаза сужаются:

– Знаешь, в чем твоя проблема? Эльза нужна тебе как козел отпущения, потому что ты не уверена в себе. Она стала важней для тебя, чем когда-то была для меня. Ты даже не знала ее, но почему-то переносишь все свои сомнения на нее…

Я зажимаю уши, чтобы не слышать его. И пока он вываливает на меня этот псевдоаналитический мусор, я ломаю голову в поисках другого оружия, чтобы окончательно добить его. И тут я вспоминаю, как однажды тайком прочла письма Эльзы, адресованные Саймону – их ласковые имена, юношеские обещания. Я поворачиваюсь к нему:

– Так, по-твоему, я сошла с ума? Может, оно и так, потому что я вижу ее сейчас! Да, Эльзу! Она стоит прямо перед тобой! Она только что сказала: «Ангел Бане, я что, для тебя ничего не значу? Ты должен был ждать меня, мы собирались вместе сажать эти деревья, по одному каждый год».

Его лицо каменеет. Он пытается закрыть мне рот рукой. Я отпрыгиваю.

– Видишь? – кричу я со слезами. – Она здесь! Она в твоей голове! В твоем сердце! Она всегда здесь, в этом дурацком туннеле, со своими идиотскими предчувствиями! Она говорит нам, что мы обречены, Саймон, мы обречены!..

У него такое лицо, словно его ударили. Я никогда прежде не видела у него такого лица. Это пугает меня. Он дрожит. По щекам текут капли воды – это дождь или слезы?

– Зачем ты так, зачем? – стонет он.

Я выбегаю из туннеля прямо под дождь. Я бегу через долину, задыхаясь, чувствуя, что сердце вот-вот выпрыгнет из груди. К моменту, когда я добегаю до дома Большой Ма, дождь прекращается. Когда я прохожу через внутренний двор, Кван окидывает меня многозначительным взглядом:

– Либби-я, ох, Либби-я, почему ты плакать?