Текст книги "Утро без рассвета. Книга 3"

Автор книги: Эльмира Нетесова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 23 страниц)

«Рука убийцы! Палача! Попался бы мне этот мерзавец!» – побледнел Яровой. И, опустив голову, – настроение вконец испорчено, – пошел дальше.

Участок вырублен до основания. Лишь кое-где покалеченная молодь сгорбилась. На человека смотрит исподлобья, насупившись.

У молодой елки верхушка топором срезана. Зачем? Кто-то прошел здесь бездушно. Молодь не жалея. Вон как косил. Руки удержу не знали. Беду сеяли. Смерть.

Деревья, как сироты, после него даже к земле пригнулись. Чтоб не заметил их человек, оставил в покое, не трогал.

И участок, совсем недавно звавшийся тайгой, стал похожим на погост.

Вон ящерица мелькнула. Без хвоста. Кто-то поймал. Но кто? А она за пенек юркнула. Суматошно в чужую нору сунулась. Ее гонят. А она пищит. Просится. Ведь человек идет! От него добра не жди! Одни хвоста лишили из куража, а этот…

Но вот снова кол. Граница участка. И опять слышен голос бензопилы. Работают. Но кто? Яровой знакомился с людьми по почерку их работы. Здесь лес – как лес. С работой этих людей он уже знаком. Видел. Перед Сенькиным участком их деляна была.

Подошел ближе. Конечно, незавидное место досталось бригаде. Лес редкий. Но и этот не метут подчистую. Вальщик каждое дерево внимательно осматривает, прежде чем за пилу взяться. Работает не суетясь. Вот бензопила запела. Перестойная ольха накренилась. Вальщик вбивает клин и меняет угол падения. Пощадил молодую ольху. Потом огляделся. К березе направился. Та одиночкой всю жизнь прожила. Любила ель. Да далеко до нее было. Не дотянулись ветки. Не прижалась к стволу. Не поделилась, что одной куда как труднее переносить морозы. Так и осталась седою по весне. Сохнуть стала и погибла. Плакала береза вместе с первыми весенними дождями. Вытекал из ее ствола прозрачный сок. Падал на землю крупными слезами.

Летят опилки белые, как седина. Вальщик лицо отвернул. Упало дерево.

Следователь подошел.

– Здравствуйте, – и протянул руку человеку.

– Здоров будь, – ответил вальщик.

– Красиво работаете! – похвалил Яровой и добавил: – Тайгу любите.

– За что и шишки получаю. От начальства.

– Почему?

– Ругался вчера в конторе. Спорил. Кто ж по весне людей в глухомань таежную посылает. Ведь нынче всякая козявка плодится. Спугнем. Беды наделаем. Сейчас, смотри-ка, птица гнездо вьет, заяц шубу меняет, лиса детей молоком кормит, енот только что детей завел. Белки бельчат учат ловкости. Да и деревья – глянь! Береза сок дает. Подождать бы! Ведь ее соком все зверье лечится. Предложил, чтоб весной все без исключения на редколесье работали. Не мешали тайге. Ведь живая она. Оно ведь и на редколесье выборочно лес валить надо! Не все кряду. Ведь вот глянь, вишь, две обнялись. Пихта и рябина. Пихта с меткой. Свали я ее и не только пихта, а и рябина погибнет. С горя. Любят они друг друга. Разве можно разлучать? Люди ведь тоже, бывает, умирают от потери любимого!

– Да, но вам ведь невыгодно работать на таких участках? В зарплате теряете, вероятно, немало?

– Не все ж на деньги измерять. Надо о детях думать. А мне хочется, чтобы и внуки мои тайгу не по рассказам знали. Не бродили среди пеньков, не поминали б меня лихим словом.

– Да, но другие не работают, как вы.

– А им что? Поселенцы. Временные. Им здесь не оставаться. Сорвут куш и уедут. Их руки на деньги падкие. Да и то сказать – кто они? Преступники! Вот и здесь такие. На воле убийцами да ворами были и здесь убивают и грабят. Не людей – тайгу! Все под корень губят. Смотрел я как они черемшу, наш дикий чеснок собирают. Не срезают, как мы, а прямо с корнем выдирают. Глазам смотреть на такое больно. Ведь не родится теперь черемша на тех местах. Мы-то ее срезаем. Да что там черемша! Пилят дерево, а заодно и молодь губят. Тоже под корень. Все живьем губят. Хуже зверей.

– Но ведь не все такие?

– Не все. Яо передовике нашем. Уж сколько мы с ним в соседстве работаем, а до сих пор здороваться с гадом не могу.

– Другие-то хвалят.

– Потому что иначе нельзя.

– А почему?

– Всех в руках держит. Угрозами.

– Но вас-то нет!

– То я! Сумел за себя постоять!

– А другие?

– Они для него ничего не значат.

– Скажите, а вы сами давно в лесу? – спросил Яровой.

– Всю жизнь. Я люблю тайгу. В ней вырос. Здесь и детей ращу. Они у меня добрые. Тоже не могут смолчать, если видят, что кто-то тайгу обижает. Я вот вальщиком работаю. А никак не могу привыкнуть к этому. Не могу деревья губить. Ну, перестой– понятно. А вот – строевой! Это же молодые, высокие, крепкие деревья. Поначалу за каждое дерево с мастером ругался. Особо за березы. Весною начнешь валить, а по пиле сок бежит. И кажется, не дерево – живого человека губишь. Мастер меня за доводы высмеивал, а потом понял. И перестал. Лес-то, он умеет к себе уважение внушить.

– Это верно. Но только не всем оно привилось.

– Ничего! Тайга наша до поры щедра. А в одночасье за грехи и спросить сможет, – завел вальщик пилу и, махнув рукой Аркадию, направился к перестойной осине.

ЭТО НЕ ВОЙДЕТ В ПРОТОКОЛ

Следователь шел тайгой. Вот снова участок Мухи. Яровой старался не смотреть по сторонам. Ему казалось, что здесь стон стоит вокруг. Тайга молила о пощаде.

Через час Яровой пришел на Сенькину деляну. Завидев его, лесорубы-поселенцы отвернулись. А мальчишка в кусты юркнул, бригадира предупредить. Аркадий снял плащ, повесил на стене будки. Решил сходить к роднику умыться с дороги. Среди деревьев заметил возвращавшегося от Сеньки ручного медведя, которого, как слышал Яровой, во время пожара спасли. Он это спасение уже три года отрабатывает, помогая мужикам на деляне. Жалко зверя. В тайге – ив неволе. И все же странно, почему он не ушел от поселенцев? Почему не вернулся в тайгу? Хотя что ж, прирученный зверь уже не тот, каким нужно быть в тайге.

Аркадий полез в карман. Достал коробку с леденцами. В дороге, как ни странно, пришлось бросить курить. Разные папиросы вызывали надсадный кашель. И Яровой, сунув в рот конфетку, умылся в ручейке, вытекающем из родника.

Как хорошо умыться этой водой! Она казалась настоянной на лесных запахах, холодная, она моментально снимает усталость Аркадий легко шел к будке. Он подошел к плащу, чтоб достать расческу, и вдруг почувствовал запах водки. Откуда он? Ведь водки никогда не было в карманах плаща. Но почему же он пропитан ею? Яровой недоуменно поворачивается и вмиг прижимается спиной к стене будки. Разъяренный медведь, поднявшись на задние лапы, шел на Аркадия.

И только теперь Яровой понял, что плащ был специально облит водкой. А все ручные медведи приучены к спиртному. Ведь в неволе их зубы слабеют и начинают болеть. Вот и снимают водкой боль зверю.

Этого лишь раздразнили запахом. А водки не дали. И он, услышав запах человека, которому принадлежал плащ, решил разделаться с ним, с Яровым, какой по зверьему представлению сам выпил, а про медведя забыл.

Аркадий машинально сунул руку в карман. Нащупал пистолет.

Убить? Но за что? Разве зверь виноват? Да и эти – вон как насторожились. Смотрят. Ждут. Что будет? Убить просто. Но они запомнят. Ведь хоть и варвары, а к медведю привыкли. Даже своему ремеслу обучили. Убийцей и зверя сделать хотят.

Как быть? Медведь в пяти шагах.

Яровой сжимал коробку с леденцами, потом поддел крышку. Открыл. Набрал горсть конфет. И, сам не зная зачем, кинул их в морду медведю. И чудо! Медведь жадно накинулся на них. Стал подбирать леденцы. Поспешно совал их в пасть. Вынюхивал, выискивал каждый. Куда делась его злость. У него чесались десны.и зверь грыз леденцы, как ребенок, радуясь им, словно находке. Он забыл о водке. А Яровой этим временем, выпустив из вспотевшей ладони пистолет, свернул плащ, спрятал его в чемодан.

Медведь подошел, скребанул лапой по карману. Яровой протянул ему еще горсть леденцов. Зверь аккуратно слизнул конфеты с ладони. Подошел вплотную к Яровому. Обнюхал лицо. Руки. Сел. Совсем рядом.

И Аркадию стало легче. Медведь признал. Хорошо, что не застрелил. Да и вряд ли бы смог. Ведь однажды медведь спас его. Там, на Карагинском.

Поселенцы говорили о чем-то вполголоса. Недовольно косились на медведя. Сенька даже не скрывал досаду.

«Конечно, плащ оказался облитым водкой не случайно», – размышлял Яровой. Хотели натравить зверя. А от того в ярости чего угодно жди. Но случись с Яровым беда – сказали бы, что не надо было ему соваться на деляну. Ведь зверь ручной, никого не трогал. Ни своих, ни приезжих. Ведь и милиция здесь бывает, и начальство. Кто мог бы предположить, что именно Яровой вызовет гнев медведя? За поступок зверя никто бы не отвечал. А плащ – ну так его можно было и сжечь. Докажи потом! Да и кто бы этим заниматься стал? Лишний раз подтвердилось бы недавнее предостережение начальника милиции.

– Тимка! Иди работать! – позвал Сенька.

Медведь неохотно встал. Поплелся за Мухой. Другие лесорубы тоже пошли на деляну.

Аркадий удивился. Ведь наступили сумерки. Что можно сделать до темноты? И пошел понаблюдать.

Сенька валил березу. Вот она упала. Мужик подошел обработать дерево. Тимка ждал.

Муха повернулся, увидел зверя. Заглушил пилу. Подошел к медведю:

– На леденцы позарился? С-сука! – и ударил медведя ногой в живот. Тимка отскочил. Сенька нагнал его, бил пинками по животу, по спине, по морде. Зверь кричал, отмахивался лапами. Но слабо. Но вот он затих. Угнул голову.

– Прекрати, сволочь! – вышел из-за дерева Аркадий.

– А, и ты тут! Сыщик проклятый! – Муха пошел на Ярового, злой, хуже зверя. Кулаки в пудовые гири сжал.

– Ну, попался! Я знал, что ты придешь! – наступал Сенька.

Следователь понял, надо защищаться.

Поселенец подскочил. Короткий замах и… страшный удар в челюсть чуть не лишил сознания. Яровой стиснул зубы от боли. Резко, ребром ладони ударил по шее. Но Муха устоял. Он схватил Ярового за плечи, сдавил и ударил головой о ствол дерева.

– Кретин! – потемнело в глазах Аркадия. Он вывернулся. И изо всех сил ткнул Сеньку головой в сплетение. Потом – удар в челюсть. Неожиданный, резкий. Снова – по шее. Затем – по печени. Сенька бледнел. Яровой ловкий, подвижный, лишал его возможности двигаться.

Но вот Муха схватил топор. И тут же, получив удар в челюсть, отлетел на несколько шагов. Но снова вскочил.

– Убью!

Яровой резко ударил в висок. Сенька пошатнулся. И вдруг на него сзади навалился Тимка. Подмял поселенца. Не выпускает. Лапой по голове скребет. И только тут Аркадий заметил, что когти у зверя спилены. Он не мог сам себе вырыть берлогу, а потому пользовался жильем человека. Конечно, это было сделано не случайно. А зверь рычал, открывал пасть. Но и клыков не было. Их обломали у него, когда Тимка был еще медвежонком. Обломали не случайно. Он не мог грызть кости. И – даже поймай себе добычу в тайге– не смог бы ею воспользоваться. Вот и ел суп и кашу. От этой не звериной еды болели зубы.

Пасть Тимки раззявлена. Слюна на лицо Сеньки течет. Но что толку! В пасти – злость. Но проучить, наказать поселенца за свои обиды зверь в полной мере не мог.

– И ты, курва, на меня? – вырывался Сенька. Но медведь держал крепко. Не выпускал. Он валял бригадира по траве. Мял его, рычал в лицо, норовил прихватить зубами за горло.

Сенька ударил его коленом в живот. Тимка отскочил. Повалился на траву. И Яровой заметил, что медведь кастрирован. Вот почему он не ушел от людей, вот почему не манит его тайга.

У Тимки не будет медвежат. Никогда! У него отнято все, отнято человеком.

Сенька, корчась от боли, вставал трудно. Тимка уже зализывал живот. И вдруг, глянув в сторону Ярового, рявкнул. Кинулся. Яровой вскочил. И вовремя. Громадная, старая, сырая береза повалилась с шумом. Еще немного промедли – и она раздавила бы следователя.

Дерево было подпилено и едва держалось. Аркадий заметил тонкий трос, уползающий в кусты. Его натянули от дерева. И вот оно рухнуло. Но мимо.

«Снова пронесло», – вздохнул следователь. Лицо Мухи белело в сгущающихся сумерках то ли от боли, то ли от злости.

Тимку задело ветками, но слегка. И медведь, почесывая ушибленные места, досадливо косился в сторону Сеньки.

Поселенец, тяжело ступая, подошел к следователю:

– Отвяжись ты от меня. Отступись.

– Если не виновен, тогда – да.

– Много ты понимаешь в этом: виновен, не виновен. Жизнь-то меня кругом виноватым сделала. Каждая козявка укусить норовит. Нигде покоя нет. Сюда забился, так и то дергаешь.

– Сам виноват, – прервал Яровой.

– В чем?

– Если бы не был виновен, не травил бы на меня зверя, не подпиливал бы дерево. Убивают лишь из мести или из страха! Мстить тебе мне не за что. А вот страх!..

– Ненавижу слежку. Что ты овчаркой здесь около меня крутишься? Что вынюхиваешь?

– Выбирай выражения!

– Выбрал бы я! Не навидался я вашего брата?! Мусора проклятые! Терпенья с вами нет.

– Ничего, потерпишь.

– Ладно. Посмотрим, чья возьмет, – процедил Сенька сквозь зубы. И, подойдя чуть ли не вплотную к Яровому, сказал:

– Хорошо ты меня отделал. Повезло тебе. Я ведь и убить тебя мог вгорячах!

– Я не волк. Не задушишь.

– Смотри-ка! И об этом знаешь! Силен ты, мужик. Все узнал. И драться умеешь. Но… смотри, не путайся у меня под ногами. Сегодня – повезло. А завтра, как знать, что с тобой может случиться. Не попадайся мне на глаза. И близ меня не шастай! Понял?

– Я ведь не в бригаде у тебя. И приказы твои– смешны. Иди, занимайся своим делом. И не забывайся. Думай, кому, и что ты говоришь. Ты битый, но и на тебя есть управа.

– Ну, зови лягашей! Испугался я их, говнюков! Они ко мне только кодлой ездят. Только ты такой один идиот выискался! Или жизнь не мила?

– Почему же? Но дороже своей те, какие ты безвинно погубить можешь.

– А тебе какое до них дело?

– Ты никого не щадил. Ни тайгу, ни зверя. А уж человека – и подавно. Руки у тебя злые. Жестокие.

– С чего им добрыми быть? Они мне помогают за себя стоять. Защищаться. От вас. На кого теперь сетовать? Вы мне жизнь сломали!

– А ты мстишь? Но кто виноват? Ты сам знаешь, за что был осужден. Так при чем тут я? Или любой другой? Ты и на свободе убивал.

– Я не о том.

– О чем же?

– Второй раз ни за что упрятали. Червонец ни за хрен собачий получил.

– А при чем я?!

– Ты? Из их кодлы. Все вы одинаковы. Глаза б мои на вас не смотрели.

—Ладно, обиженный, не тебе– говорить, не мне– слушать. Да и ты сейчас, еще на свободу не вышел, а что делаешь?

– Не выводи! У меня тоже нервы есть и самолюбие.

– В руках себя держать не умеешь.

– Ладно. Забудем. Ты ж мужик, в конце концов. Чего не бывает! Ну, погорячился я! Случается со всяким.

– Я не о себе. Тут бы черт с тобой. За себя я всегда постоять сумею.

– А, этого прохвоста Скальпа имеешь в виду. Так его, падлу, давно пришить нужно было. Много грехов за ним водилось. Но не я его грохнул. А жаль!

– Ладно. Разберусь. Не ты, так расстанемся.

– Скорее бы, – вздохнул Сенька. И, повернувшись, пошел к будке. Окликнул Тимку:

– Топай, падла косматая! Кент кастрированный, дармоед проклятый! Чтоб ты сдох!

Яровой пошел следом, но поселенец повернулся к нему:

– А ты куда? Ежель в будку, то не моги и думать. Нет свободного плацкарта. Все места заняты. Да и не приглашали. Ночуй где хочешь. А в будку не пущу. Духу лягавьего не переношу.

Аркадий остановился. Подумал. Встала проблема ночлега. О н столько дней не высыпался. Спал где попало. На бревнах или в катере. И вот снова. Негде. Даже зверю нашлось место в будке. Медведю. Его позвали. А Яровой остался один на один с тайгой.

«Ладно же! Еще как знать, что лучше», – решил он для себя. И, побродив немного, нашел два дерева. Они стояли рядом. Яровой обломал нижнюю ветку ольхи, положил перекладину. Потом наломал еловых лап. Загородил с обоих сторон подход к деревьям. Получался неплохой шалаш. Аркадий заложил хвойными лапами третью сторону. Потом наломал веток, положил их на траву. Получилось отменное жилье. Без удобств особых. Зато свое. Сам хозяин. Яровой влез в шалаш. Что ни говори, от будки далеко, можно спать спокойно. Рядом с шалашом журчал ручей. Яровой развел костерок. Открыл банку говяжьей тушенки. Достал хлеб. Потом вымыл банку. Вскипятил чай. И пил, улыбаясь в темноту, оттаивая душой.

Впервые в жизни привелось вот так ночевать. Одному. В тайге. Один на один с ночью и костром.

«Совсем неплохо», – подумал он. Ведь все годы работы он и мечтать об этом не мог. А неувязка с ночлегом обернулась в радость.

Сухие ветки горели ровно, обдавали теплом. Дым от костерка выгонял из шалаша назойливое комарье. Яровой блаженствовал, впервые за эти дни. Он постелил плащ и собрался гасить костер. Как вдруг услышал за спиной осторожные шаги. Яровой резко встал.

В нескольких шагах от него стоял напарник Сеньки. Воровато озирался.

– Как видишь. А что тебе нужно?

– Да вот я решил навестить. Скучно поди-ка одному?

– Хочешь компанию составить? – спросил следователь.

– Ага!

– Ну что ж! Подходи ближе. Садись, – внимательно следил за мужчиной Аркадий.

Тот подошел. Оглядел шалаш:

– Неплохо устроился.

– Меня устраивает.

– Молодец! Как истинный лесник нашел выход, – улыбался поселенец.

– Ничего мудрого.

– А я вот тут тебе поесть принес. Все ж зря Сенька вот так с тобой. По-хорошему надо. У нас не принято гостей обижать.

– Я не гость.

– Но ведь человек! Покормить надо, место отвести. Чтоб по-людски. Мало что не поладили меж собой. Хлебом и кровом обходить никого нельзя.

– Я не голоден, – прервал его Яровой.

– Брезгуешь мною?

– А при чем тут ты? Ведь о хлебе говоришь. А я сыт.

– Не веришь?

– Кому? – заподозрил Яровой неладное.

– Думаешь, прислали? Я сам пришел. Ведь ты меня из-под дерева вытащил.

– Но ты из-за меня под него и попал, – удивился Яровой неуклюжему напоминанию.

– Я вот тут кое-что… – стал разворачивать мужик сверток.

– Не надо. Нет необходимости.

– Обижаешь. Я с чистым сердцем к тебе.

– А я и не сомневаюсь.

– Тут вот мясо. Оленина. Очень хорошая. Свежая. Ешь. Пока горячее. Хлеб тут имеется. Вчера привезли, – торопился мужик, раскладывая на газете порезанное мясо, хлеб.

– Я не хочу.

– Слушай, у нас по таежному закону гостю нельзя отказываться от еды.

– Ладно. Но будем есть так, как у нас – на Кавказе, – предложил Аркадий. И тут же заметил, как мужик насторожился. – Ты говоришь – я гость! Значит, ты хозяин. А у нас заведено – хозяин ест первый кусок.

– Но я ужинал. Вместе со всеми.

– Я тоже. Правда один. Но это неважно. Ты принес. И говоришь о своем обычае. Нельзя отказываться. Я и не отказываюсь. Но и ты должен мой обычай выполнить.

– Но я по горло сыт.

– Ешь, – подступил Яровой к мужику, протягивая ему кусок мяса. Тот отшатнулся невольно.

– Ешь! – потребовал следователь.

— Это тебе!

– Нет! Обоим!

– Я ж к тебе, как к человеку, – отвернул мужик лицо от мяса . Яровой уже уловил едва слышный запах цветов аконита. Борец – та его называют в народе. Сильный яд этого растения убил не одну жизнь в тайге. Мясо варилось вместе с аконитом и впитало в себя весь яд. К тому же, пока ломал хвойные лапы, поранил палец. И теперь ег о неприятно поламывало, ведь мясо соприкоснулось с раной.

Аркадий положил мясо на газету, сунул руку в банку с чаем. Это самое верное средство дезинфекции. Палец перестало ломить. Прошл о и жжение.

– Боишься, следователь?

– Кого?

– Не знаю.

– Пошел вон! Живо! А ну! Чтоб не видел тебя! – прикрикну Яровой.

Мужик отступил в ночь. Пятился от следователя. Яровой посидел еще немного у костра и пошел спать.

Утром, когда он вылез из шалаша, увидел мертвую лису, что позарилась на мясо – вчерашнее угощение. Лиса, видно, недолго мучилась. Яровой пожалел, что не сжег мясо на костре.

Сегодня он решил встретиться с лесником урочища и с мастеро м соседнего участка. Вместе с ними надо обойти все Сенькины деляны вырубленные за последние полгода. Собрать сведения, сколько лес а вывезено фактически с делян. Эти цифры обязательно должны быт ь у лесника. А мастер должен определить, за какое время произведена вырубка.

ЛЕСНИКИ

Лесника он нашел вскоре. Тот ругался с Сенькой. Грозил найт и на него управу у начальства. Седой широкоплечий старик не мо г сдержать возмущения:

– Анчихрист проклятый! Нешто глаз нет! На что стольк о молоди загубил, супостат окаянный! Смотри! На сотне метров тридцать посадок задавил! Чтоб твои бельмы лопнули, исчадье зла!

– Чего орешь? Заглохни, старый пень! Иди, жалься, труха вонючая! – орал на него Сенька.

– Погибели нет на твою башку! Хоть бы рысь тебя задрала!

– А ну! Валяй отсюдова, покуда костыли тебе не переломал, – подскочил к леснику Муха. Старик плюнул и отошел от поселенца, моргая обиженно, часто, зло.

– Вы лесник этого урочища, отец? – подошел к нему Яровой с уверенностью, что не ошибся.

– Ай, мил человек, какой я нынче лесник? Был лесник, а теперь одно званье осталось. Лесник – это хозяин леса? А коль его нет, то и хозяин не нужен, – едва сдерживал слезы старик. И продолжил: – Нет на Сеньку управы. Нет ее.

Яровой оглянулся на звук шагов. К ним подходил парень, так похожий на лесника.

– Вот познакомьтесь. Мой внук. Студент. Будущий прокурор. Пусть хоть он в люди выбьется. Мне не довелось, так Юрка этого обормота к рукам приберет, – указал старик на парня.

Яровой протянул руку. Представился.

– Юрий, – назвался внук лесника и пожал руку следователю.

– На каком курсе учишься? – спросил Яровой, внимательно наблюдая за лошадьми, уходившими с деляны Сеньки.

– На четвертом.

– Где учишься?

– В ДВГУ. Это Дальневосточный государственный университет. Во Владивостоке.

– Заочник?

– Да. Учусь и работаю.

– А где работаешь?

– Деду помогаю. У нас с ним два участка.

– Послушай, Юра, у меня к тебе одно дело есть. Временем располагаешь?

– Конечно.

– Тогда подожди, – и, повернувшись к леснику, попросил: – Вы сможете меня подождать? С полчаса.

– Отчего ж! Могу, – отошел в сторону старик.

Яровой с парнем говорили недолго. Аркадий попросил Юрия понаблюдать, выйдет ли с деляны лошадь с веткой в уздечке. Если выйдет – запомнить какая ветка, как и с какой стороны вдета. Посмотреть, вернется лошадь с нижнего склада с веткой или без нее. Запомнить возчика. И понаблюдать, отлучится ли с деляны бригадир. Если отлучится, то на какое время. Если будет возможность, понаблюдать куда он пойдет.

Парень схватывал все с полуслова.

– Знаете, постараюсь сфотографировать конягу с этой веткой. И бригадира. Если удастся.

– Это еще лучше, – обрадовался Яровой и добавил:

– А еще посмотри: бревно одно у этой лошади должно быть помечено. Запомни метку. Хорошенько.

– Я возчиков знаю. Они мне доверяют, – сказал парень.

И вскоре, обговорив еще кое-какие детали, они условились встретиться в полночь в зимовье лесника, где Юрка предложил ночлег Яровому.

– Нет. Ночевать я буду в шалаше. Чтоб Сенька не заподозрил. Нас не должны видеть вместе, – предупредил Яровой парня.

Юрий ушел. Аркадий догнал лесника и, найдя мастера соседнего с Сенькиным участка, они, теперь уже втроем, пошли проверить деляны выработки Мухи.

Лесник достал из-за пазухи тетрадь. Толстую, старую. Сверял каждый кол по номерам в тетради.

– Это первый участок. В ноябре прошлого года его дали Сеньке. Тут семь делян. Сгущенность леса отмечена первой сеткой. Самой высокой. Тайга тут была густая, – говорил лесник.

– Как это выразилось в кубометрах?

– Не менее тысячи кубов взяли с деляны, – ответил мастер Яровому.

– Да погоди ты! У меня точные цифры есть. Вот смотрите, со всех этих делян они вывезли девять тысяч кубометров леса. Это только древесины высшего сорта. А вот первый сорт – отсюда же – две тысячи шестьсот кубов. Это на наши мебельные фабрики. И четыреста восемьдесят два куба – лес второго сорта. На свои – местные нужды. Всего двенадцать тысяч восемьдесят два куба, – показал лесник записи следователю.

– А за какой промежуток времени они выработали этот участок? – спросил Яровой.

– Он пришел сюда в ноябре. И работал до марта. Потом их перевели на тот участок, где они и теперь работают, – сказал мастер.

– Какого числа они закончили этот участок?

– Пятого марта, – уверенно ответил мастер.

– Так точно помните?

– Еще бы! Пятого у нас стыковка участков была. Ну и мой бригадир подрался с Сенькой. На почве морально-этических разногласий. Вечером меня и бригадира на партбюро вызвали. Обоим по выговору влепили. С занесением в учетную карточку. За нарушение трудовой дисциплины на участке, – невесело усмехнулся мастер.

– А Сеньке? – спросил лесник.

– А он что – партийный? Он же бандит!

Все трое рассмеялись.

– Так вот он на следующий день переезжать стал. На другой участок. А пятое марта я помню, – продолжил мастер.

– Скажите, отец, а у вас эти цифры по выработке леса откуда? Вы что, сами замер делаете? – спросил Яровой.

– Конечно. И в лесничество докладываю.

– А цифры, кубатура вам зачем?

– Это для отчета. Мне потом на эти площади утверждают план посадок. Мы ж потом премии получаем за выращенный и сохраненный, взамен вырубленного, лес. Потому и слежу.

– А лесничество не пользуется данными леспромхоза о площади вырубленных участков?

– Как же? Леспромхоз отчитывается. Моему начальству. И выработки участков обговаривают.

– А по кубатуре, сданной государству, сверки делаете? Ваши замеры и Сенькины – сверяют?

– Этого не знаю. В нашей бухгалтерии грамотеев и без меня хватает.

Следователь повернулся к мастеру.

– А вы не заметили, в марте Сенька отлучался куда-нибудь с деляны?

– Не знаю. Я на него смотреть не мог. Была бы моя воля, не допускал бы такого подлеца в лес.

– Почему?

– Он вредитель! – не сдержался лесник.

– Объясните, – попросил Яровой.

– Очень просто. Ведь вот березу когда нужно валить, пенек должен оставаться от тридцати восьми до сорока одного сантиметра. Это потому, что молодые побеги – детки остаются защищенными. И при остатке ствола легче переносят непогоду, быстрее растут. Они крепче, чем свободная поросль. Детки обычно от корней растут. И как только набирают силу – «съедают» пенек. Высасывают из него все. Но и выживают только за счет пеньков. И размеры остатка установлены давно. Сенька никогда этого не придерживается. И оставляет пеньки от семнадцати до двадцати сантиметров. Зачастую не только не оставляя молоди защиту, но и срезая самих малышей. Они покуда малы – прижимаются к стволу березы. Он и их губит. Старых и малых враз. Если каким и повезет уцелеть, так без защиты остаются. А в этих случаях лишь трое из десяти выживают, тогда как при пеньке – все десять целы. Это же восстановление взятого у тайги. И самое надежное. Мы ж почему говорим – подсадки. Это значит посадить рядом со взрослым, крепким деревом – молодь. То есть отдать под присмотр. На догляд. В дети. И из подсаженных деревьев девяносто процентов – выживают. А вот из посадок, это когда молодь самостоятельно растет в грунте на свободном массиве – тридцать, а то и сорок процентов саженцев – погибает. Я эти посадки детдомом зову. Приютом для сирот. Вот на участках Сеньки придется делать сплошные посадки. Выкорчевывать пеньки, пахать и сажать деревья. Пока они в силу войдут, сколько лет пройдет? А вот у них, у соседей, все пойдет во много раз быстрее. Там только подсадки будут. Усыновление. Так приличнее понять, – сказал лесник.

– А вы не пытались узнать, почему он так делает? – спросил следователь.

– И так понятно, – чертыхнулся мастер.

– В чем же дело?

– За кубатурой гонится. Спилим ниже – размер бревна больше. Это же всем понятно.

– Начальству говорили?

– Они сами не без глаз. Видят.

– И как реагируют?

– А что? С них не молодь, выполнение плана требуют. Говорят, молодь и восстановление леса – забота лесничества. Пусть у них и болит голова. Нам какое дело? Дальше сегодняшнего дня ничего не видят. Хотят жить спокойно. Лучше выполнить план. Выговоры не хотят получать.

– А за что ваш бригадир с Сенькой подрался? – спросил Яровой у мастера.

– За это самое, о чем сейчас говорили.

– Так, а Сеньке сошла с рук драка?

– Он передовик. Не придали особой огласки. Да и вину на моего бригадира свалили. Мол, коммунисты должны быть выдержанными.

– Вот смотрите, видите – детки спилены, – нагнулся лесник.

– Не впервой, – махнул рукой мастер.

Аркадий замерил остатки. Взял наобум несколько пеньков. Их высота не превысила двадцати сантиметров.

– И вот еще одна деталь. Приказом было доведено до сведения всех бригад – не оставлять обрубленные ветки в лесу более двух дней. Сжигать сразу. Чтоб не заводились гниль и паразиты. А Сенькина бригада – бывает по десять дней не убирает за собой ветки. Покуда куча выше деревьев не соберется. Тогда подожгут. А это запрещено пожнадзором, – жаловался старик.

Вечером, когда уставший Яровой вернулся в шалаш, он слышал, как гудит, работает на деляне Сенькина бригада. Валится лес, звенит топор, ругаются чокеровщики, раскряжевщики. От их голосов стонала тайга.

Аркадий задумался.

Да, загадочное убийство, если это убийство. И покойник… Ануш говорила, что он жил на квартире в Ереване и не был прописан. У него в комнате она ни разу не была. Авангард сказал, что не хочет ее компрометировать и показывать знакомым, покуда они не расписаны. Даже ей показалось странным в те дни, что он хотел при росписи перейти на ее фамилию. А после какого-то случая в ресторане стал пуглив. И, когда она в шутку предложила провожать его, он, к ее удивлению, не отказался, а даже обрадовался. И еще… Эти его часы. Да, но пять точно таких часов Аркадию, словно в насмешку, показали лесорубы Сенькиной бригады. Издевка, что же более?

Откровенная насмешка. У всех на обороте часов буква «С» стоит. Кто говорит, что по названию ущелья Скалистое память имеет, вот и пометил. У других-то сын Сергей, то жена – Софья. И все ухмылялись. Уверены. Да, но если Сенька в марте перебирался с участка на участок, значит, с шестого несколько дней у него не должно быть выхода леса. Надо проверить. И цифры лесника. Ведь по его словам бригада дала по три тысячи кубометров леса в месяц. А прораб говорил о тысяче, тысяче двести! Существенное расхождение. Надо проверить данные лесника в лесничестве. Ведь если старик прав, то одно преступление могло породить второе.

Яровой не заметил, как стемнело. Он думал о Скальпе, о Сеньке, о Клеще и о Трубочисте. И уснул.

– Яровой! Яровой! – услышал он вдруг шепот.

Аркадий проснулся.

– Скорее в зимовье идите! – позвал голос Юрки. И тут же парень исчез, словно растворился в тайге.

Яровой оглянулся. И пошел к дому лесника. До него километра два. Аркадий знал, к старику из Сенькиной бригады никто не приходит. Незачем. Да и отношения не те.

Яровой вошел в зимовье. Старик сидел у печки, грел спину. Стругал какой-то сучок. Юрка сидел за столом, читал.

– Доброе утро, – улыбнулся Яровой хозяевам.

– Проходите. Зазяблись верно совсем? – спросил старик и, повернувшись к внуку, сказал:

– Оставь покуда науку. Она голодную требуху не любит, давай поесть поставим.

Пока ели, щеки парня горели румянцем нетерпения. Он торопился. И, едва тарелки опустели, первым вышел из-за стола. Старик убрал тарелки. И, собрав их в таз, вышел из дома помыть в ручье.