Текст книги "Утро без рассвета. Книга 3"

Автор книги: Эльмира Нетесова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 23 страниц)

– И когда стал подходить к концу срок моего поселения, я задумался о своем здоровье, какое нуждалось в лечении. А лечение стоит денег. И я решил, что человек, повинный в утрате его, поможет и восстановить мне его. К тому же я задолжал, как уже говорил, двоим моим друзьям…

– Друг! Туды его мать! Я б таких друзей…

– Не мешай! – уже прикрикнул Клещ. И продолжил: – Естественно, что я обратился к ним за помощью. Найти адрес Скальпа для того, чтобы я мог потребовать с него компенсацию за здоровье. Разумеется, об этом я сказал моим друзьям. Что не имею других намерений, кроме, как тихо и мирно получить свое – за моральный и физический ущербы. Один из моих друзей решил помочь мне найти адрес Скальпа, послав свою знакомую. Вскоре я приехал в Ереван, где проживал этот Скальп, вместе с моими друзьями. Им эта поездка не была нужна. И поехали они лишь из-за меня, сочувствуя мне, зная о моем плохом состоянии здоровья. Из-за моих приступов. Они, эти друзья, еще и раньше помогали мне. И здесь не захотели подвергать опасностям пути.

В Ереване нас встретила женщина, которая по просьбе Беника должна была дать нам адрес Скальпа. Но она пришла пьяная, и я ничего не понял из того, что она говорила… Лишь потом, когда немного протрезвела, она сказала нам, что она возвращалась со Скальпом из ресторана и по дороге ему стало плохо. Это было ночью. Она завела его в ближайший подъезд, усадила Скальпа на ступени и хотела позвонить в ближайшую квартиру, чтобы оказать ему помощь, но только отступила на шаг – Скальп упал. Она хотела помочь подняться, но он был уже мертв.

– А как вы его на самом деле прикончили? – спросил Трубочист.

– Ты о себе думай, зачем чужою смертью интересуешься? – оборвал Беник. И добавил: – Или ты не веришь тому, что пишешь сам? Давай дальше.

– Эта женщина, – диктовал Клещ, – сказала, что боится оставаться в Ереване, так как ее вместе со Скальпом неоднократно видели в ресторане и могут заподозрить в преднамеренном отравлении или еще в чем-нибудь. Сказала, что хочет уехать куда-нибудь подальше. И мои друзья проявили великодушие и к ней, согласившись взять ее с собою. Но по дороге она проговорилась, что путалась со Скальпом, была с ним близка. А ведь ей было велено лишь найти его адрес и не вступать ни в какие контакты. Она нарушила это. И, связавшись с ним, видимо, пила сама без меры и заставляя пить его – сократила ему жизнь, лишив меня возможности получить ожидаемую компенсацию.

В Хабаровске я решил узнать у этой женщины, были ль у Скальпа деньги? Ведь она с ним путалась и, возможно, знала об этом. Сам не знаю, почему, но хотел выяснить, что, возможно, и летал-то я зря. Но когда я спросил об этом ее, она усмехнулась, полезла в сумку, достала оттуда сберкнижку Скальпа и, помахав ею перед моим лицом, сказала: «Послушай, фрайер, вот они, его деньги! Но они мои! Ведь я кто? Я одесская Гиена! Так-то! Из моих рук и мертвые не вырвутся даром. А ты кто? Шпана! Босяк! На тебе даже костюм чужой! С плеча Беньки! Куда уж тебе чужие деньги! Да и зачем они тебе– придурку?»

Была ночь. Я не помню , как все случилось. Знаю, что когда я очнулся, мои пальцы занемели на горле Гиены. Она была мертвая. Я задушил ее неподалеку от скамейки, где мы с нею говорили, куда я ее вызвал из ве с т иб юля гостиницы. Когда я вернулся к друзьям, то Беник спросил меня, что случилось? Я не сказал ему о Гиене. И о том, как я ее задушил, и за что. Мои друзья ничего не знают. Лишь Беник упрекнул меня за костюм, на котором с мясом была вырвана пуговица. И я не заметил этого сразу. Вероятно, когда я душил Гиену, пуговицу там и потерял, но дело не в ней.

Я знаю, что совершил преступление, что не должен был убивать Гиену, но она убила мою надежду на выздоровление. Я убивал ее, как свою, теперь уже ненужную мне самому, жизнь. Обо всем этом я пишу по нескольким причинам. В смерти Гиены виноват я, но не больше, чем она виновата в смерти Скальпа. Она путалась с ним только из-за денег и получила свое – хотя бы сберкнижку. Я имел право на эти деньги и не получил их. Сберкнижку я оставил Гиене. Ведь все равно я эти деньги не имел возможности получить. И я решил жить, как все. Работать и как-то существовать. Но, приехал в район следователь Яровой. Он стал спрашивать меня о Гиене. Начал грозить тем, что разделается со мной. И сказал, чтобы я не отпирался от убийства Гиены, что ему известно, что не только ее, а и Скальпа убил я. И он об этом тоже знает. А я убил только Гиену. Но говорить о том ему не смог. Начался приступ. Да и что он мог понять о причине моего поступка! И тогда он стал допрашивать моих друзей, которые ничего не знали о случившемся. И не имеют к нему никакого отношения. А следователь ловит их, как преступников, пороча тем самым их не только перед поселенцами, а и перед начальством района, перед милицией, которая должна давать им характеристики после отбытия срока поселения. Но за что? Они работают. Честно. А в случившемся виновен лишь я. Не признался ему ни в чем лишь потому, что, допрашивая меня. Яровой постоянно грозил мне. Но чего он мог добиться? Я слышал не только угрозы, а и реальное их исполнение, когда отбывал наказание в местах лишения свободы. И я, переживший все это, к сожалению не смог спокойно перенести обещаний Ярового «законопатить» меня в те же условия до скончания моей жизни. И оба раза после неоднократных угроз у меня начинались приступы и я попадал в больницу. Я предполагаю, что такие же допросы Яровой устроил и моим друзьям. Мы отбывали наказание, мы видели несправедливости и нарушения. С нами обращались, как с преступниками. И только здесь мы почувствовали себя людьми. И все это благодаря пониманию и условиям, за которым следите и вы, товарищ прокурор. Я прошу вас разобраться с моим письмом. И наказать виновника моей смерти. Так как он пообещал мне не уехать из района, пока не засадит меня как убийцу на особый режим не менее чем на четвертной. Конечно, ему поверят. Он следователь, а я – поселенец. Да еще болен. Я был судим. Но ведь и следствие должно располагать фактами установленными, а не взятыми при показаниях вынужденных, под угрозой. Этим методом пользуются лишь бездарные, грубые люди. А не юристы, призванные разобраться в деталях дела и судьбах людей. Я сообщил вам все. Мне к чему скрывать. Это мое последнее письмо прошу не показывать моим друзьям. Я не хочу, чтоб мертвого они ругали меня за то, что из-за меня пережили немало неприятностей. Но сберегите для жизни хотя бы их. Это моя последняя просьба к вам. Пусть в их памяти я останусь больным человеком, а не тем, кто и здесь – на поселении – причинил им немало хлопот и неприятностей. Они много пережили. И доказали своей работой, что достойны другой жизни, другой судьбы.

– Ну, падла, как в кино брешет! – Ишь, как все складно и жалостливо! – удивился Муха, а Клещ продолжал:

– Я ухожу из этой жизни без сожаления. Ее у меня отняли и юристы, подобные Яровому, осудившие меня незаконно ко второму сроку. Я знаю, они всегда правы. И не хочу умирать на третьем сроке. Я сам умру. Но вы не должны позволить этому следователю, чтоб и мои друзья, а у меня, кроме них, никого нет, не последовали моему примеру.

– Все? – спросил Трубочист умолкшего Клеща.

– Все! Ставь подпись свою. Письмо спрячь во внутренний карман пиджака. Чтобы не подумали, будто подложили. «Жмуров» обыскивают тщательно. А тем более – поселенцев, – заметил Беник.

– Я так и не понял, а почему ты адресовал прокурору района, а не республиканскому? – спросил Муха.

– Ты не понял? Да ведь пока письмо будет идти, лягавый будет продолжать следствие. А наш, прочитав письмо, тут же сообразит, как отстранить Ярового от ведения дела. За день! Понял? И все! Да после такой компры Яровой может вообще вылететь из следователей. К тому же, республиканскому прокурору таких писем тьма идет. Делами загружен. Покуда до нашего письма очередь дойдет! Пока разберутся! А у нашего– особых дел нет. А такого письма никогда не получал. Ты ж знаешь, он человек аккуратный, тут же меры примет. Ну и накроется Яровой. Завтра же будет отстранен от ведения дела. Понял? И никто, и ничто ему уже не поможет, – Клещ рассмеялся.

– Ловко придумал! – похвалил Муха.

– Ладно. Потом радоваться будем! Сейчас давай кончать, – оборвал Беник.

– Нет! Я не согласен! – закричал Вовка.

– Что?! – Муха присвистнул.

– А почему бы не тебе или «Клещу»?

– У Клеща сын есть! – заорал Сенька.

– Тихо вы! Чего орете? Все решено. Кто это тебя подменять будет? Ты деньги наши не сумел в руках удержать. А тайну, сговор, кто доверит? Сход так постановил! И ты, как налетчик, а значит, не вор «в законе», не имеешь права голоса. Это закон всех «малин». Иль забыл? Да Муха за те деньги, какие дал тебе за Скальпа, тоже вылечиться мог. Он от здоровья оторвал. От себя! А за эти деньги он мог себе, знаешь, у любого зэка яйца купить!

– Ладно! Хватит! Чего спорить? Мы за Скальпа пережили свое. А ты из-за денег придурком стал! Чего теперь орешь? Да я тебя своими руками подвешу, если сам не захочешь, – пригрозил Сенька.

– Погоди! Давай подумаем, как ему сдохнуть, чтоб в самоубийство поверили, – перебил Клещ.

– Да как? Пусть удавится.

– Здесь нельзя. Подозрительно. Как он тут оказался, так далеко от дома, все знают, что он с порта не высовывался. Дальше Ноглик нигде не был, – сказал Клещ.

– Ну, отвезти – не проблема. Да только стоит ли душиться? Да и на чем? Вишь какой у него ремень жидкий, не выдержит. Да и короткий. Еле хватит, чтоб петлю для головы сделать. На узел не останется, – бубнил Муха.

– У меня в лодке веревка есть. Буксирная. Пусть на ней вздернется, – предложил Бенька.

– А потом тебя за задницу вздернут. Эту твою веревку не только каждый плотогон видел, а и «мусора», когда лодку осматривали в милиции, – возразил Муха.

– Тогда пусть пиджак с письмом на берегу оставит, а самому камень на шею и в воду, – предложил Клещ.

– Камень ты чем привяжешь? Ремнем его? Так не выдержит. За рубаху – тоже не дело, туда лишь кирпич влезет. И он не утянет на дно.

– Тогда пусть вены перережет себе, – предложил Клещ.

– Дурак! Так это – улика! Вены перерезать ему могли помочь. А если сам – так надо, чтобы он сделал это либо у себя на складе, либо в общаге. А ты поверишь, что он сделает это, а не побежит к Яровому. Нет, я хочу сам убедиться. Сам увидеть. А резать вены за Ногликами, какой дурак станет? – возразил Муха.

– Так он и есть дурак.

– Но лишь временами. Врачи при вскрытии определят, сделал ли он это во время приступа или же нет. Если нет, то на кого подозрение упадет? То-то, – урезонил Сенька.

– Тогда надо сделать вот что. Там за Ногликами, раскорчевку тайги делают. Под строительство дома площадку расчищают. Многие коряги выдернуты, но не вывезены. Пусть он станет в яму, под корягу, ремнем охватит за сук и потянет на себя. Коряга и придавит. Так, что ни один медик по кускам не соберет, – предложил Беник.

– Чепуха! А как его найдут? Кто его пойдет искать? Сам говоришь – время дорого. К тому же риск. Может, не раздавить, а только покалечить. Он и растреплется. А нам и проверить нельзя. Подойди мы глянуть – сдох ли он, следы на земле останутся. Земля-то взъерошена. А подозрение на кого? На нас. Нет. Это не подходит. Надо, чтоб на виду. Чтоб враз заметили. И без подозрений, – говорил Муха.

– А как?

– Я думаю, нехай он сдохнет как белка.

– Не понял.

– А и понимать нечего. Белка, когда ей жрать нечего, в развилку меж сучками головой сунется и будь здорова!

– Какие же сучки Трубочиста выдержат? Он хоть и дохлый, но не белка, – возразил Клещ.

– Не белка. Иначе бы не сидели тут с этой падлой. Да только дерево такое имеется. Прямо у Ноглик. На берегу реки. И сучья в мою руку толщиной. Как вилки торчат. Приметил, когда сюда меня везли. И потом, когда из Еревана возвращался. От земли они невысоко. Подтянуться можно запросто. Или на пенек, что под сучьями стоит. В аккурат на рост Трубочиста. Встанет, вденется. Оттолкнется от пенька. И готов. Нам с реки будет хорошо видно. Метрах в десяти – не больше. И сбежать не сможет, – предложил Муха.

– А если горло не передавит?

– Передавит. Мы проследим. Суки там крепкие. Любого выдержат. В крайнем случае я еще за ноги дерну для верности. Под деревом бамбук растет. Молодой. Через час распрямится. И запаха не даст. А нам – надежно. Коли сбежать вздумает, своими руками его в развилку всажу, – пообещал Сенька.

– Ну что ж. Давай так, – согласился Клещ.

– Давай поживее, чтоб к утру успеть вернуться, – торопил Муха.

– Да. Только я прихватил бутылку. Для этого дурака. Пусть простится с жизнью, выпьет напоследок за смерть свою. Для храбрости. И для медиков. Чтоб не искали приступ. Чтоб, отчаянье нашли.

– Молодец! – похвалил Муха.

– Пей! Из горла! – сунул бутылку Журавлеву Бенька.

Яровой слышал, как застучали зубы Вовки о горло бутылки.

– Пей! Не тяни! – торопил Муха.

Через несколько минут пустая бутылка полетела в кусты. Аркадий вздрогнул, хорошо, что никого не задела.

– Вставай, пошли! – послышался голос Клеща.

– Живей! Ну! Чего раскис? Иль об о с рался? – хохотнул Муха и все трое направились к берегу.

И тут же ночную тишину разорвал пронзительный крик сороки. Сигнал, поданный лесником. Это его толкнул в бок Яровой. Поселенцы на секунду замерли.

– Стоять на месте! – кинулись к ним оперативники.

Клещ тут же кинулся к лодке. Но оперативник сбил его. Надел наручники. И, оглушенного, связал. Муха заорал по-звериному:

– Продал лягавым! – и прыгнул к Трубочисту. Но пудовый кулак его опустился на голову Юрки. Откинутый в сторону, Трубочист плакал пьяными слезами, не понимая, что лучше для него – смерть или спасение.

Оперативники долго боролись с Сенькой. И лишь старый лесник, вовремя подсунувший под ноги Сеньки корягу, навалился на упавшего, заломил ему руки. Оперативники быстро надели на них наручники.

Три лодки, дружно вздохнув моторами, вскоре отчалили от берега. И побежали по воде вниз. К Ногликам. Аркадий сидел в лодке. На дне ее, проклиная все и всех, лежал Муха. Рядом вздрагивал всем телом Трубочист. В первой лодке везли Клеща.

Да, не подслушай Яровой этот разговор, в присутствии свидетелей, вряд ли удалось бы ему закончить расследование. Он это понимал. Преступники оказались умнее, чем можно было предположить…

Вот Трубочист, кажется, трезветь начал. До него понемногу стало доходить все случившееся. Он на холодном ветру вытирал мокрое лицо и со страхом смотрел на Муху, крутившегося на дне лодки. Тот ругался так, что Вовка вздрагивал, а оперативники надрывали со смеху животы.

Яровой не слушал. Он думал о своем. Ведь вот и в засаде узнал о многом. Но ни Муха, ни Клещ не сказали, как убили они Скальпа. Но убили! Это уже вне сомнений.

Но как убили? Это предстоит установить и доказать. И сделать это тяжело! Ведь спасенный от смерти Трубочист ничего не знает о тайне убийства Скальпа, да и о смерти Гиены ему вряд ли что известно.

Яровой смотрел на Вовку. Тот угнул голову. Обхватил ее руками. Словно от ударов прикрывал. Плечи Трубочиста будто судорога передергивала. А Муха все кричал. До слуха Ярового донеслось

– Продался, падла! Сука припадошная! Кентов сыскал?! Снюхался! Ничего! Вместе отбывать будем! Там все с тебя взыщется! И это…

– Молчать! – приказал ему следователь.

– А ты мне рот не затыкай, гнус проклятый. Я еще не на суде. Там посмотрим, чья возьмет, кто из нас закрутится. За наручники, надетые до приговора, еще отвечать кое-кому придется. Не вы одни грамотные, падлы лягавые!

На следующий день Яровой с утра пошел к прокурору района. Тот встал навстречу Яровому. Долго жал руку.

– Я вам письмо тут принес. Жалобу на меня, – достал следователь письмо Трубочиста.

– Жалобу? Интересно. Дайте познакомлюсь, – взял он письмо и пробежал глазами по строчкам. Яровой внимательно следил за выражением его лица.

Вот брови прокурора сдвинулись, образовав одну кустисту ю злую полосу. Потом складки прорезали лоб.

Прокурор прошел за свой стол. Сел грузно. Читал медленно. Перечитывая иные слова снова. Руки его нервно переворачивали страницы. Вот и скулы заходили. Прокурор явно досадовал. Дочитав письмо, он отложил его в сторону. Холодно, отчужденно посмотре л на Ярового и процедил сквозь зубы:

– Да, не завидую я вам, товарищ Яровой, нас на севере за таки е вещи по голове никого не погладят, – потряс он письмом и продолжил:

– Я вынужден потребовать от вас прекращения следственны х действий по делу. Мне надо связаться с прокурором области. Изложить ему все произошедшее, а уж он, в свою очередь, созвонится с прокурором вашей республики. Пусть они решают, как быть дальше. Но я не позволю, чтобы в моем районе следователи работали ка к частные детективы! У нас каждый человек находится под охрано й закона. И этот закон, смею заметить, стоит на защите прав и интересов каждого. Вне зависимости свободный это человек или поселенец. Работает он на пользу государству и обществу – значит, это человек нужный нам. И ни вы, ни я, не смеем преследовать людей за прошлое всю жизнь! Наказание отбыто! Человек исправился! И стыдно вам – юристу, работать так топорно! Простите, но я был гораздо лучшего мнения о вас! – лицо прокурора побагровело.

– А чем вызвана перемена мнения? Как? Вы еще не понимаете? Не осознали всю тяжесть случившегося? Шутить изволите? Но с чем? С человеческой жизнью? Плохие у вас были учителя! И начальство! Я этого не оставлю без последствий! Вы опозорили не только себя, а и меня. И всех юристов нашей системы. Я не смирюсь! У меня громадный стаж и опыт в работе! И ни одного черного пятна на моей совести за все эти годы! Вы ни разу не советовались со мной со дня приезда. Вы лишь утверждали! Не зная ни людей, ни наших условий. Вы что ж, считаете, что ваша подготовка выше моей? Вот вам и результат за вашу самонадеянность!

– А что за результат?

– Человека не стало! Жизни! На страже которой мы стоим! Иль интересы вашего, так называемого, дела выше жизни человеческой? – подскочил прокурор. И продолжил, теряя над собою контроль: – Если даже учесть, что Журавлев и убил эту Гиену, о которой он здесь пишет, так это он сделал в невменяемом состоянии, за что не мог быть подвергнут уголовной ответственности. Или вы и этого не знали? Достаточно было поговорить с его руководством, с врачами!" Они в курсе его состояния! – прокурор схватился за телефон.

— Куда вы намерены звонить?

— Чтоб оперативная группа приступила к поискам трупа!

– Да не беспокойтесь! Он в камере предварительного следствия!

– Кто?

– Журавлев!

– Живой?

– Трупы бывают лишь в морге. Конечно, жив, – холодно заметил следователь.

– А как же письмо? – опешил прокурор.

Яровой рассмеялся.

– Вам отказала логика. Не обижайтесь. Но вы не учли, что письмо это принес вам я сам. И не волновался.

– Я ничего не понимаю, – обмяк прокурор и устало сел на стул.

Аркадий вкратце рассказал ему о ночном происшествии.

– Да-а, – сконфуженно опустил лицо прокурор и спросил:

– Так как же вам все-таки удалось раскусить их?

– По веткам. Они назначали друг другу встречи ветками. Их было несколько. И мне удалось детально изучить каждую. И помеченные бревна.

– Расскажите подробнее, – попросил прокурор.

– Ветки были разными. Я сопоставлял их со встречами. За поселенцами следили. Так вот, когда от Сеньки на нижний склад шла ветка с листьями, значит Мухе было что рассказать. Если шла сухая ветка– сигнал опасности. Будь Беник начеку! Но последняя не была сигналом к встрече. Ветки с листьями тоже были разные. Если листья были с правой стороны, то встреча была на правом берегу. А с левой – значит на левом. Ветка внизу пол острым углом обрезана, чтоб не спутать, какой стороной к глазам повернуть.

– Ну, а время?

– И это узнал. В середине ветки оставлялось столько листьев, на какое время назначалась встреча, – улыбался Яровой.

– А тогда зачем Беник ветки посылал? – не понял прокурор.

– О! Они имели большое значение!

– Какое же?

– Ведь эти встречи зачастую назначал сам Клещ. Знаки те же. Но несли они и другую нагрузку.

– Какую?

– Иногда он вносил поправку во времени встречи. Обрывая листья. А если посылал голую ветку – значит, согласен с условиями и придет на встречу. Но это в том случае, когда он получал ветку от Мухи. А если сам посылал голую летку, значит, есть очень важный разговор. Грозит опасность. Надо обсудить. Время сбора – то же, что и предыдущей встречи. Сколько на ветке было ответвлений, столько человек и встречалось. Я лишь последнюю ветку Клеща увидел с тремя ответвлениями. Голую. До этого были по два.

– А бревна со знаками? Что они значили? Какую нагрузку несли?

– Это все отражено в протоколе следственного эксперимента, – ответил Яровой.

– Я не из праздного любопытства спрашиваю вас об этом. Поймите меня правильно. Ведь я не буду изучать это дело. А в работе вдруг случится подобное, буду знать для себя. Ведь я столько лет здесь, а ничего подобного не слышал ни от кого. Вам же за такой мизерно короткий промежуток времени посчастливилось раскрыть столь многое – не скрывал удивления прокурор.

– Бревна со знаками не служили сигналами к встрече. Они отправлялись в те дни, когда я говорил с начальством. В частности, с мастером, с лесником. Ставилась стрела. Это значило– угроза. И засечки. Говорил с одним – одна засечка. С двумя – две засечки. Вот так. И Клещ знал, а также Вовка, что я нахожусь на деляне у Мухи. Но, к тому же, если с бревном шла ветка, значит Сенька знал, о чем я говорил с прорабом или с другими людьми. Подслушал или выспросил. Все несло свою нагрузку.

– Ну, а как же Вовка? Его посвящали в курс событий?

– Далеко не всегда.

– Почему?

– Они ему не доверяли.

– Позвольте, но как же это? Не доверяли и взяли с собой в Ереван? – не верилось прокурору.

– Именно так. Но ведь он хоть и ездил, но так и не знает, как был убит Скальп, кто задушил Гиену.

– Тогда зачем его брали?

– А чтоб в случае провала сделать вот это, – указал Яровой на письмо. И добавил: – Подставить хотели. Одного из всех троих. Единственным виновником случившегося. Как бы им это удалось, если бы не засада, не мне вам напоминать…

Прокурор, устыдившись, отвернулся. Он растерялся, не зная, как загладить свою вину перед следователем.

– Я хочу получить у вас материалы закончившейся ревизии, – переменил тему разговора Аркадий.

– Мы уже возбудили уголовное дело против должностных лиц леспромхоза, участка сплава и порта!

– Мне нужен дубликат акта ревизии, – уточнил Яровой.

– Это уже готово. Я приготовил для вас все необходимые документы, – протянул прокурор папку с бумагами.

Яровой поблагодарил.

– И еще я хочу вам сказать, что санкцию на арест задержанных вами троих поселенцев я не могу дать, поскольку дело находится не в производстве моей прокуратуры.

– Об этом не надо беспокоиться. Санкцию на арест и этапирование я получил от своего прокурора по телеграфу. А вот конвой для этапирования арестованных в Ереван, конечно, понадобится.

– Я немедленно свяжусь с милицией. Конвой будет обеспечен, – взялся прокурор за телефонную трубку.

– Подождите одну минуту, – остановил его Яровой.

– Что?

– Верните мое письмо Журавлева, – сказал следователь.

– Вот. Возьмите. И извините меня…

Уходя из кабинета. Яровой слышал, как звонил прокурор в милицию:

– Выделите конвой! Да! В Ереван! Нет, троих мало. Да, пятеро, пусть пятеро! Да кого покрепче, помоложе! На всякий случай! Чтоб и не подумали о побеге в пути!..

…Сегодня Яровой улетал с Сахалина. Последний день… Последние часы…

Прощай, Север! Пройдены трудные тропы твои. Тропы жизней и судеб человеческих. Ты многое подарил и показал. Многому научил. Долго проверял и присматривался. Ты был разбойником, отбирающим жизнь, и верным другом. Ты учил терпению и мудрости. Ты научил любить и ценить жизнь.

Спасибо тебе, Север, за седую мудрость твою. За то, что избранником природы ты делаешь отбор сильных натур и характеров. И не жалея, не щадя, легко расстаешься со слабым. Спасибо, что учишь ценить, в сто крат сильнее – дружбу человеческую и жизнь. За чистоту твою! За силу! За сердце большое и щедрое. За испытания и спасения. За вечную молодость твою…

Медленно, словно нехотя, пошел самолет за взлетную полосу, важно покачивая крыльями. Вот и все. Далеко внизу остался укрытый туманом остров, словно прячущийся от чужих глаз. Самолет летел навстречу солнцу.