Текст книги "Утро без рассвета. Книга 3"

Автор книги: Эльмира Нетесова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 23 страниц)

Нетесова Эльвира
Утро без рассвета. Сахалин

УРОЧИЩЕ СКАЛИСТОЕ

Сюда Сеньку прислали сразу после операции, едва он встал на ноги. Адо-Тымовский леспромхоз нуждался в лесорубах. И, показав Мухе, как валить деревья бензопилой, как рассчитать угол и место падения дерева, закрепили за ним бригаду лесорубов, назначили Сеньку вальщиком леса – головой бригады.

Все – бывшие зэка. Все нынешние поселенцы. Ко всем сразу регулярно приезжали гости из Тымовского отделения милиции.

Завидев на реке лодку с двумя-тремя милиционерами, лесорубы предупреждали друг друга:

– Эй! Кенты! Мусора плывут! – этот крик знали даже лошади, старые клячи. Они вмиг забывали про усталость и работали из последних сил.

Вальщик… Сенька один со своей бензопилой должен был обеспечить работу пятнадцати мужиков и четырех лошадей – только на своем участке. Но нить тянулась и дальше – к плотогонам, потом к пилораме, затем к грузчикам порта, отправляющим лес на суда.

Один вальщик… Пила в руках сатаной кричит, бараном из рук рвется. Обжигают ладони нагретые ручки. Опилки из-под ножа в глаза летят. Слепят. Некогда их протирать. От дерева к дереву – бегом. Едва глянул, с какой стороны ветер тянет, куда дерево наклонилось, – и уже грызет березу или ель зубастая пила.

Ухнет дерево на землю со стоном, с криком. А к нему уже обрубщики торопятся. Каждый сучок, каждую ветку топором обтешут.

Живое дерево – под тихого покойника подгонят. Без головы-кроны, без рук-веток. Лежит ровнехонькое. Хлыстом его теперь зовут. И не успеют обрубщики отскочить от хлыста, как к нему слепая от мошкары и комарья кляча подходит. Тянет хлыст на разделочную площадку. Там его распиловщики разделают. Потом чокеровщики свяжут в пучки тросами. И старенький трактор «Нати» уже тянет пучки вниз к плотогонам.

Деревья… Каждое, предназначенное в спил, помечено засечкой. Сенька пыхтит около елей, берез, пихт. Срезает деревья. Они падают. А вальщик уже идет к другому дереву. Есть засечка на стволе – вали. Под конец дня бензопила, разогревшись, начинает барахлить. Нож пилы в стволе заедает – не выдернуть. Мотор глохнет. Слетает цепь. Руки гудят. Пила за день в стокилограммовую превратится. Ноги еле двигаются, но бригада торопит.

– Быстрее.

И снова кричит пила на все урочище. Каждое дерево железной руганью кроет. Ствол за стволом валятся на землю. Иные покуда повалишь – своей жизни не рад.

За день Сенька так выматывается, что даже усталые клячи сочувственно смотрят на него. Просоленная за день рубаха к вечеру коробом топорщится. Рад бы снять. Да комары загрызут.

Покуда доплетется до жилья, силы совсем исчезают. Нет их. И вроде он не человек, а тряпка, какой там ужин! Скорее спать. Во сне ему летят в глаза колючим снегом белые опилки. И руки сжимают; рукоятки пилы.

Но кто это за плечо трясет? Сенька еле продирает глаза.

– Встань, поешь, – зовет кто-то.

– Потом.

– Изведешься, – слышит он голос поварихи, старой женщины.

– Не хочу!

– Сенька!

И Муха ест с закрытыми глазами. Что? Неважно! Все едят. И он. Есть надо. Завтра все сначала.

Так шли дни. Утром он надевал выстиранные кем-то рубашку, майку. Благодарить некогда, да и кого? Кому нужна его благодарность?

А через три первые недели работы на участок приехали из милиции, Решили наведать поселенцев.

Муха сплюнул зло:

– Заботчики! Туды их!.. – И вышел из будки, окинув приехавших злым взглядом.

– Куда так торопишься? – остановил его чей-то голос. Сенька оглянулся. Увидел милиционера:

– От вас на край света сбежал бы, если б дорогу знал!

– Зачем так далеко? Ведь не забирать приехали, помочь хотим.

– Мне уже помогли. Спасибочки, – добавил он соленое слов: сквозь зубы. И ушел, не оглядываясь.

А на следующий день приехала на участок кинопередвижка, ночи лесорубы кинофильмы смотрели. Сенька спал. А мужики целую неделю вспоминали увиденное. И удивлялись, что милиция, а вот и же – порадовала.

Сенька целыми днями работал один и плохо знал, кто с ним в бригаде, что за люди. Некогда было знакомиться, на разговоры времени не оставалось.

На нижнем складе, что находился на берегу реки Тымь, вторая бригада плоты сбивала. Она тоже, как и остальные, зависела от работы вальщика.

И Сенька работал один на всех. С ним с одним обговаривались деланы под вырубку, размер сортиментов, расстановка на участке.

Муха говорил веско, доказательно. И начальство не решалось с ним спорить. Да и к чему? Сенька знал свое дело. И в бригаде его ценили за силу, умение работать, держать язык за зубами.

Случилось как-то, перепились мужики в день зарплаты. Все вповалку по участку лежали. Долго собирал их Муха в одну кучу. А утром устроил над ними расправу. Бил не щадя. Всех. Да так, что все пятнадцать против него не выстояли. В синяки и в шишки изукрасил.

А вечером беседу провел.

– С чего нажрались, падлы? С какого такого праздника? Иль мозги ваши завонялись и забыли, что вы не на свободе еще? Что за каждым нашим шагом лягавые следят? И за каждый промах норовят назад упрятать? Кому бутылка милей свободы – валяй с бригады! Но сам! Я предпочитаю валить лес. Кого засеку на пьянке еще – по-своему разделаюсь, как со своим врагом. Уж я найду, как того убрать, чтоб никто не подкопался. Из-за одного гнуса не хочу больше срок тянуть. Не думайте, что я буду вас из говна за уши тащить. Сами вляпаетесь, сами и вылезете, кто сможет. Но я никому из вас не помощник. Любого, кто после нынешнего дня ужрется – жмуром сделаю [1]1
  Жмур – покойник (жаргон).


[Закрыть]. Усекли?!

С того дня в бригаде пьяных не было. Боялись. И хотя народ тут собрался бывалый, все фартовые. Муху боялись больше милиции. А все из-за наколок, сделанных ему в молодости. В них-то бригада разбиралась. Их испугались больше, чем угроз.

В один из ненастных дней, когда работать из-за дождя было невозможно, разговорились поселенцы меж собой – кто за что сюда попал. Кто по какой статье отбывал наказание, сколько сидел, на чем «попух», чем занимался на свободе, сколько еще «тянуть» осталось.

Были в бригаде два майданщика. Эти – чемоданы в поездах воровали. Были двое щипачей – что промышляли по мелочам – вырывали сумочки и сумки, портфели и папки. Были и домушники – квартирные воры. Затесался и бывший «медвежатник». Были и налетчики. Пестрая компания. Среди них Муха выделил для себя лишь «медвежатника», громадного мужика, да бывшего «в законе» вора, хитрого, как змей. С ними он держался более сносно. И обращался, как с равными себе.

Они заметили это. И, перестав перечить Мухе, первыми изо всех, молча подчинились ему.

Сенька зимой и летом работал с ними. Ел из одного котла, получал одинаковую со всеми зарплату. Вместе со всеми вставал и ложился. Отдельно от других лишь вел подсчет дням, оставшимся до свободы.

Рядом с его бригадой работали на лесоповале женщины. Тоже поселение отбывали. Кто за что. Иногда, поскольку участки их были рядом, они виделись. Бабы ловко орудовали топорами. Работали на зависть не только мужикам, а и лошадям. С рассвета и до заката.

Иногда они задевали мужиков. Те отвечали им взаимностью. Обещали наведаться в гости, но к концу дня все изматывались так, что ни до чего было. Одна мысль – скорее бы до койки добраться, дожить до утра.

Но постепенно люди втянулись. И недавние кровавые мозоли, саднившие ладони, покрылись жесткой ножей, совсем не реагирующей на боль и тяжести. И мужики вначале по одному, а потом и гуськом, потянулись в гости к бабам.

Возвращались под утро. Притихшие. С больною грустинкой в глазах.

В гости к соседкам не ходили лишь Сенька и «медвежатник». Бабы, завидев их, зачастую поддевали солеными шутками. Звали? открыто, нахально. И Сенька обрывал их грубовато, но не зло:

– Явместо себя к вам кентов отпускаю. Наряд им за это выписываю. Ай не хватает вам?'

– А у тебя, кроме наряда, ничего нет? – наглели бабы.

И тогда Сенька срывался, делал вид, что бежит за ними. Они удирали. Никто не знал о его беде. Никто и не догадывался. Муха сам от себя скрывал это горе и не сознавался в том, даже во сне.

Теперь бабы, осмелев, стали и сами наведываться к мужикам. Помогали поварихе стирать рубашки, майки лесорубов. Варили ужин. Убирались в будке. Раз в неделю обе бригады смотрели кино, прямо в лесу.

Мужики с бабами по парам садились. И только Сенька, да «медвежатник» сидели по одному на скамейках. Пробовали и к ним подсаживаться бабы. Но бесполезно. И, махнув рукой, решили, что есть у тех зазнобы. Далеко отсюда, но крепко помнят о них мужики.

С утра до ночи над делянкой стоял вопль бензопилы, раздавались крики лесорубов, звон топоров, гудение трактора. Бригада продвигалась все дальше в глубь тайги.

Лес разделанный на сортименты шел в порт, грузился на суда, уходил далеко от берегов Сахалина.

Сенька уже заимел вклад на сберкнижке, куда перечисляли по его просьбе всю зарплату. В лесу ее все равно негде было тратить и не на что. А за продукты высчитывали со всех лесорубов в бухгалтерии.

За все годы лишь один раз побывал Муха в поселке Адо-Тымово, да и то затем, чтобы приобрести необходимое в магазине. А больше – и не появлялся там. Милиция сама приезжала на участок. Поначалу – почти каждый день, потом – раз в неделю, потом – один раз в месяц. На том и остановилась. Начальство леспромхоза навещало бригаду и того реже. Лишь обговорить план на следующий квартал, уточнить сортименты, закрепить участки под вырубки, выдать спецовку, топоры. Узнав, каких продуктов надо подвезти лесорубам, оставляли заявку у заведующей магазина и спешили в другие бригады. Их по побережью реки было более полусотни.

Муха знал, что начальству не до него, потому разговоры у них всегда были короткими. Начальство уважало Сеньку за деловитость, умение работать и держать в руках всю бригаду.

С милицией Муха не разговаривал. Захочет кто-нибудь с ним заговорить, покуда отдыхает, вальщик как ужаленный подскакивает к бензопиле. Заведет ее – и скорее за работу. Тут, хочешь – не хочешь, любой отскочит от Сеньки. Пила тарахтит, обдает дымом и опилками, да еще и дерево неизвестно куда может повалить этот поселенец. А вдруг на голову? С него станет. Привалит елью и взыщи с него. Скажет – не видел. А докажи обратное! Начальство за него руками и зубами держится. По показателям бригада Сеньки всегда впереди других.

Чокеровщики, раскряжевщики, сучкорубы, зная, как относится бригадир к милиции, старались держать их друг от друга на расстоянии.

Сенька им был за это благодарен.

Но вот перевели его бригаду на самый трудный участок – в урочище Скалистое.

Не хотело начальство делать это. Но лесорубы леспромхоза заставили. Да оно и понятно. Ведь все эти годы у Мухи участки были удобные для работы. Лес густой. Валили всплошную, а не выборочно, как другие. Местность ровная. Ни распадков, ни сопок, ни ущелий, как у других. Отсюда и план, и заработок. Другие и на горах, и на болотах работали. От дерева к дереву надо десяток метров пройти. Покуда норму выполнишь, за день наскакаешься. Вот и постановили на собрании – хоть раз за эти годы поручить Сеньке самый трудный участок. Там не гари, не болота, по сопкам надо побегать. Но и это не столь трудно. Опасными были оползни. Когда раскисшая по весне или после дождя глина ползет из-под ног, срывая с собою деревья, пни, кусты, коряги. И волочет все это вниз к подножью, мешая по пути все в один ком. Гигантский и неуклюжий. Иль, завернув в громадную складку все попавшееся «под руку», хоронит внизу без стонов и криков то, что не удержалось.

Лес на этом участке был смешанный. На лошади к хлысту не подойти. Подъемы крутые. Все деревья руками придется выносить с вершин сопок. Сбрасывать вниз нельзя – из-за камнепадов.

Сенька, услышав об этом, нахмурился. Почернел. Сжал волосатые кулаки свои в булыжники. Глаза кровью налились. И, глянув на начальника участка остервенело, крикнул:

– Кому моей крови нужно?

– Все годы тебе выделяли деляны хорошие. Люди видели. А заработок всем нужен. Справедливого распределения потребовали. Тоже правы. Ведь не слепые. Ну да ничего. Месяца за три оправишься. А там надолго я тебя не потревожу. Но Скалистый за тобой. Ничего не поделаешь. Да и кто там справится лучше, чем ты? Я сам туда не всякого пошлю. У тебя народ работящий, трезвый. Ни прогулов, ни отлучек не бывает. Ты – вся моя надежда и опора, – подсластил пилюлю начальник.

И Сенька, решив что-то для себя, мрачно согласился.

Три дня бригада Сеньки добиралась до урочища. Шли дожди. Нудные, промозглые. Каждую ночь ухали в подножье оползни.

Лесорубы глядели на них – матерились. А Муха ходил около: сопок. Присматривался. Прикидывал. А потом влез на вершину.: Огляделся там. И через пару дней – придумал! Но велел всем молчать.

И загудели по вырубленной лесосеке хлысты. Их опускали на тросах вниз. По каткам. Подложенные под хлысты бревна легли от макушки сопки до основания, как рельсы.

Взъерошенный, мокрый от макушки и до пяток, Сенька стоял на верху сопки, как сатана. А отработанные деревья уносились вниз с гулом.

Лошади испуганно прядали ушами, шарахались в стороны. Но вскоре привыкли и не убегали от хлыстов, а спокойно тянули их к нижнему складу на разделочную площадку, опережая маломощный трактор.

За первую неделю бригада вырубила лес на первой вершине. Потом и вторая макушка облысела. А Сенька торопил лесорубов налаживать скаты с других голов участка. И сам до ночи не уходил с деляны. Ему очень хотелось получить к концу поселения хорошую характеристику. Такую, чтобы комар носа не подточил. И никакая милиция не напомнила бы ему о прошлом. Он уже представлял, что будет в ней написано о нем – Мухе.

Но однажды… Он онемел. Он не поверим глазам. И притянув клячу поближе за уздцы, все понял. – Узнали! Но кто? Кто сказал? – рука была знакома…

ПЛОТОГОНЫ

В поселок Ныш, что раскинулся на середине реки Тымь, Беник приехал весной, в самый разгар лесосплавных работ. Глянув на приписку в сопроводительном письме, начальник лесосплавной! конторы нахмурился и, оглядев Клеща с ног до макушки, хмыкнула многозначительно:

– Так-так…

Клещ не привык к недомолвкам и, уставившись в глаза начальника, спросил требовательно:

– А что не так?

– Посмотрим, – вильнул тот от ответа. И добавил: – Плотогоном будешь работать. Лес сплавлять. Из верховий Тыми к устью. Понял?

– Пока не понял, – сознался Беник.

– А чего не понять? Примешь в Адо-Тымово плоты на нижнем складе. И валяй до Ноглик на них. Следи, чтоб не расползлись по дороге. За каждое потерянное дерево – по твоему карману будем бить. Ведь лес на экспорт пойдет. А это – валюта! Понимать должен. А значит, каждый плот проверь. Хорошо ли схвачен. Потом тебя подучат.

– Ас зарплаты сразу начнут высчитывать или тоже потом?

– Ишь ты какой! Так ведь и вся твоя забота – за лесом следить. Багром работать. Хорошо скрепишь – отдыхай весь путь. Плохо – на себя пеняй. Плоты твои на середину реки катер вытащит. До Ныша – на буксире, а там – сами. По воде, по течению, своим ходом. Река у нас полноводная. Так что особо не перегнешься, не переработаешь. Лес доставишь к устью. Там его у тебя примут. И катером в Ныш доставят. А там… снова в Адо-Тымово. Покуда одну партию леса сплавишь, вторая будет наготове. Вас в бригаде плотогонов – десять человек. На двоих по пять плотов. Это сто кубов леса на одного. Понял?

– Не многовато ли?

– Ты что? Один правит плотом. Носовым. Второй, в хвосте, за сохранностью смотрит. Все так работают.

– Они уже обучены. А я этих плотов в жизни не видел! В глаза! А вы меня уже и вычетами пугаете! Это как же понять?!

– Все в работе учились! В деле! И ты ничем не лучше остальных.

– А кто же напарник у меня?

– Какой еще напарник? Не на ««дело», на работу посылаю. Тут кого бригада даст. С тем и будешь.

– На ««дело» с такими не ходят, – глянул на начальника Беник и добавил: – Да и отходился. Кстати, в «деле» не напарники, а кенты бывают. Это надежнее.

– Ладно, грамотный больно! Посмотрим, какой ты кент. В нашем деле. Ступай вот на пристань. К бригадиру плотогонов. Он не хуже тебя. Сами там разбирайтесь. Вот это ему передай! – сунул в руку Беника какую-то бумажку начальник.

А через день Клещ уже был в Адо-Тымово. И через пару часов, надсадно пыхтя, катер подошел к приготовленным к отправке плотам.

– Готово? – спросил старик-плотогон, напарник Клеща.

Беник пожал плечами и крикнул:

– Черт их знает!

Старик только хотел перепрыгнуть со своего головного плота, чтоб проверить остальные, но катер в это время стал выводить плоты на середину реки и старик, едва не бултыхнувшись в воду, досадливо крутнул головой.

Плоты, ткнув воду тупорыло, медленно развернулись и пошли, вслед за катером.

Беник держал наготове багор. Но не знал, что им делать и как его применять.

А плоты уже вышли на середину реки. Поскрипывая под ногами, мылись в темной воде бревна. Сцепленные скобами сверху и снизу, они терлись боками друг о друга. Белотелые березки в среднем третьем плоту внезапно зашевелились, стали расползаться.

– Эй, старый хрыч! Останови катер! – закричал Беник. И, прыгая с плота на плот, заскочил на березовый.

– Вяжи! – кинул старик веревку и пачку скоб.

Беник подтянул бревна. Катер остановился. И березовый плот, ткнувшись в передний – замер. Клещ лихорадочно вбивал скобы. Бревна прыгали под ногами.

– Да не так! Лопух! Дай сюда! – оттолкнул Беника старик. И стянув бревна веревкой одно к другому, быстро скрепил их сначала с одной стороны, потом со второй – впереди. И, перепрыгнув через плот, крикнул – тем, на катере:

– Пошли!

Беник смотрел в оба. Плоты шли ровно. Плавно. Бревна не. выползали. И Клещ, уставший от их вида, стал рассматривать берега. А они проплывали медленно, словно хотели навсегда врезаться в память новичка-плотогона.

В первые месяцы, пока Беник осваивал новое для него дело, доставалось нелегко. Коварная Тымь разбрасывала слабые плоты по бревну. Река будто смеялась над неумением Клеща и проверяла на прочность не столько плоты, сколько человека. Много раз подводные коряги и воронки грозили утопить плотогона, часто, окунувшись с головой в ледяную воду, давал он себе слово уйти с этой работы и попроситься в другое место! Но каждый раз откладывал, словно чего-то ждал.

Тымь… Она словно для того и жила на этой земле, чтобы носить на своей спине плоты под крики плотогонов. Она одна слышала их ругань, смех.

Плоты шли один за другим, сплошным одеялом укрывая лицо реки.

Случалось, на порогах тонули опытные плотогоны и выживали новички. Редкий день здесь обходился без происшествий. И река, посмеиваясь над людьми, по-прежнему показывала свой норов.

Беник почти не бывал в селе. В редкие выходные, которые устраивала для него непогода, поднимавшая на реке настоящую бурю, Клещ отсыпался целыми днями.

Лесосплавная контора поселила его в общежитии вместе с другими плотогонами. И Клеща это устраивало. Все же не один. Устал сам – есть кому другому принести воды, затопить печь. Так бы она и шла, его жизнь. Но однажды…

Привезли его со стариком напарником к пристани Ныша. А все из– за дождей. Пришлось отдыхать. И только катер к пристани подошел – увидел Беник девушку.

Мало ли их встречалось на пути его? Всяких видывал. Но эта! Клещ стоял обалдело.

– Ты чего? – удивился старик напарник.

– Чья она? – указал на девушку Беник.

– Моя дочь. Встречает. А ты что, раньше не видел ее?

– Нет.

Девушка подбежала к старику. Обняла за худую, морщинистую шею.

К колючей, сивой щеке его своим лицом прижалась, замерла на секунду.

– Ну как дома-то? – спросил ее, забыв о Бене, старик.

– Хорошо. Тебя ждали.

У Клеща внутри засосало. Старика ждут. А его, Беника, его кто ждет?!

– Да, вы вот познакомьтесь! – опомнился старик.

Клещ повернулся, девушка внимательно рассматривала его лицо. Беник окинул ее всю быстрым, цепким взглядом.

Хороша, ничего не скажешь. Руку ее в своей придержал.

– Ты заходи к нам, коль время будет, – прищурил глаза напарник.

– А куда заходить?

– Вон наш дом, – указал старик.

А Беник, вернувшийся в общежитие, стал срочно приводить в порядок костюм, рубашку, ботинки. Долго и тщательно брился. А переодевшись, глянул на себя в зеркало.

Еще ничего товар! Морщины, правда, кое-где появились, но сойдет. И, заскочив в магазин, взял все, что нужно: для старика бутылку, для девушки духи и конфеты.

Беник шел к дому думая, как его встретят? Не поторопился ли он нанести визит? Но ждать хорошо, когда знаешь, что впереди много дней в запасе. Здесь же кто ее знает, эту погоду?

Клещу открыла старуха. Поздоровалась тепло. Пропустила в дом. Семья за столом сидела.

– Давай, садись с нами! – пригласил старик Григорий. Беника усадили рядом с хозяином. Заставили поесть. Потом плотогоны выпили. И старушка, видно, хорошо изучившая характер мужа, пошла постелить ему на лежанке. Тот через несколько минут извинился, пошел отдыхать.

Беник встал, но девушка удивленно глянула:

– Уходите?

– Пусть отдыхает Григорий. Не буду мешать.

– А вы не мешаете.

Старушка ушла в другую комнату, забрав вязанье.

– Может, в кино сходим, – предложил Беник.

– Яуже видела этот фильм, – ответила девушка.

– Ну, тогда пойдем погуляем, – предложил гость.

– Холодно. Ветер сильный.

– Не замерзнем! – глянул он на девушку.

Вскоре они вышли на улицу. Пошли на берег Тыми. Долго бродили в камышовых зарослях, говорили. О чем? Слова ничего не значили. Глаза выдавали. И впервые Беник хотел одного, чтобы подольше продлилась непогода. А она словно подслушала. Две недели не пускала плотогонов на реку.

Старик внимательно присматривался к Бене. А тот голову потерял. Впервые в жизни полюбил. Да так, что минута без нее казалась годом. Сердцеедом, слыл бабником, а тут все забыл. Терялся. И лишь потом немного осмелел.

За две недели привязался к ней всей душою своей. А когда настало время ехать в Адо-Тымово, загрустил. Как он будет без нее – один? И вечером, уведя девушку подальше от села, от дома, схватил ее Беник на руки, целовал испуганные глаза, губы:

– Стань моей!

Девушка вырывалась. Но куда уж ей? Кенты не могли уйти из рук Клеща.

– Будь женой!

Она молчала. Лишь испуганно смотрела на Беника.

Клещ прижал ее к себе:

– Ну, что молчишь?

– Парень у меня есть. Он в армии. Служит.

– Еще неизвестно, любит ли он тебя! А, впрочем, это тебе решать. Может, и вернее выйти за него, – разжал руки Клещ.

Но все же через месяц, уже глубокой осенью, Беник женился на ней. И перешел жить в дом к Григорию. А через год у Клеща родился сын. Шли дни. Беник гонял плоты вместе с тестем. Зарабатывал. Старался приносить жене как можно больше денег. Порою по месяцу, по два не слезал с плотов. Теперь вместе с Григорием они брали не пять, а восемь плотов. Григорий не мог нарадоваться на зятя. Находка, а не человек. И не знали плотогоны, что в село вернулся из армии парень…

Ничего не знал Клещ, лишь стал замечать кривые усмешки плотогонов. Шепот за спиной.

Не придал значения.

Жена перестала встречать его на пристани. Перестала радоваться его приезду. Он и тогда не придал значения перемене.

А смех плотогонов стал громче. Откровеннее. Григорий злился, а потом решил разобраться сам во всем. И, попросив зятя сходить за плотами в Адо-Тымово, сказался больным и сошел в Ныше.

Весь вечер он колотил дочь. Кулаками. Не щадя и не жалея. Впервые в жизни. Бил, как мужика. Пытавшуюся защитить дочь старуху пинком загнал в другую комнату. И, снова закатав рукава, кидался на дочь зверем.

– Убью, потаскуха! – кричал отец.

Дочь молчала. Она не оправдывалась и не винилась. Грохалась в углы головой, боками, лицом – вспухшим и почерневшим.

Но что-то неладное почувствовал и сам Беник. Причалив ночью плоты в Ныше, решил домой заглянуть.

Едва открыл дверь и обомлел. Тесть держал за косы его жену, и бил ее наотмашь по щекам, приговаривая:

– Признавайся, покайся, стерва!

– Отойди! – кинулся к нему Клещ. И, подхватив упавшую жену, отнес на кровать. – За что ты ее?

– За вину ее, за слабость бабью, виноват я перед тобой, сынок. Не углядели. Шлюхой стала. Опозорила нас. Всех. Слухи уже по всей Тыми о ней поползли. С тем, своим бывшим дружком схлестнулась!

Беник помертвел. Лицо белее стены стало. Он сел за стол.

– Папа, папа, – залопотал малыш, выползая из комнаты.

Беник схватил его на руки. Сын плакал. Целовал отца.

– Дитё не пощадила, сука! – кричал Григорий.

– Погоди, отец, не шуми. Сам разберусь, – остановил его Клещ и подсел к жене.

– Скажи мне, верно ли говорят? Была ли ты с ним? Принуждать не буду. Не хочешь, не можешь быть со мной – живи с ним. Но сына я заберу. Вот и все. Но скажи честно. Не трону. Соврешь, а я узнаю, на себя пеняй, – сказал он тихо, спокойно.

– В кино я с ним была. Верно. Три раза. Но не позорилась. Не была с ним. Проводил домой. И все. Сказала, что все кончено меж нами.

– А почему три раза была в кино? Ведь сказать могла и без этого. Сразу. Иль еще сама раздумывала?

– Я все тебе сказала.

– Так. Ну что ж. Посмотрим, – скрипнул зубами Беник. Он не поверил. И этой же ночью пришел к тому парню.

Избив его, он узнал, что жена изменяла ему. Вот уже три месяца… Но парень, боясь расправы, решил на другой жениться.

Беник не пошел домой. Боясь сгоряча натворить беду. Считал, что к концу поселения сын подрастет и он, забрав его, уедет навсегда из Ныша, забыв о жене, обо всем случившемся.

Три месяца он не приезжал домой. Жил в Адо-Тымово, ночевал в Ногликах. А в Ныше не оставался. Григорий понимал его и не уговаривал. А Беник лишь иногда спрашивал его о сыне, передавал для него деньги, игрушки, подарки. Просил поцеловать за него сына…

Постепенно боль улеглась. Клещ, привыкший было к семье, отвык от нее. Лишь о сыне частенько вспоминал. А с женой… Решил подать на развод. Заготовил заявление в суд. Хотел отвезти его. Но… Внезапно умер Григорий. Ночью. Кровоизлияние в мозг. Спасти не смогли.

И Бене поневоле пришлось вернуться в дом тестя. Вернуться, чтобы кормить семью. Сын кинулся к нему. Уже ходить научился. Старушка обняла. Как родного. Жена виновато смотрела на него. Ждала ночи – поры примирения. Но…

Беник выложил на стол деньги. Поцеловал сына. Утешил старушку и, даже не оглянувшись на жену, ушел в ночь. Ушел из дома. Ночевал на плоту. В палатке. На надувном матраце.

А утром катер повез его в Адо-Тымово.

«Разводиться или подождать? – думал Беник. – Не разведись – нарожает черт знает от кого. Или заразой наградит. Потом докажи, что ты не ишак. Разведись – надо сразу забирать ребенка. А куда? Чем его кормить здесь? Может, пока пусть все будет как есть? Сын вырастет немного, а?» Страшная пустота холодной змеей вползала в душу.

«Хоть бы кент какой поблизости оказался! С кем отбывал. Хоть легче было бы время скоротать до конца поселения. А то лишь чужие кругом», – говорил себе Беник. И смотрел на надоевшие за год бревна. Только они его кенты. Его друзья и враги. Но что это? Беник нагнулся. Блеклый рассвет осветил бревна.

– Нашел! Есть! – заорал Беник и тут же умолк…