Текст книги "Утро без рассвета. Книга 3"

Автор книги: Эльмира Нетесова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 23 страниц)

– Я понял. Сейчас распоряжусь, – повернул в кабинет начальник.

Следователь смотрел на реку. По ней резво неслась лодка. В ней — Беник. Он торопился.

Через несколько минут, вместе с двумя оперативниками, Аркадий уже направлялся в верховья Тыми.

Сегодня был удачный день. Хабаровский угрозыск прислал дополнительные сведения об осмотре места происшествия. Угрозыск Еревана дослал данные допросов продавцов, опознавших Русакову и поселенцев. Одесский угрозыск прислал протокол тщательного допроса соседки Русаковой. Яровой довольно улыбался. Он намеренно не задал Клещу некоторых вопросов, какие захлопнули бы дверь «ловушки». И намеренно оставил выход. Не случайно и выпустил. Теперь Клещ, сам того не зная, должен дать Яровому основные козыри, раскрыть намерения. И это обязательно должно случиться.

Яровой едет по реке. Упругий ветер бьет в лицо, ерошит волосы, лезет за воротник, за пазуху. Щекочет шею. Солнце греет ощутимо. А голубые брызги воды, поднимаемые лодкой, отливают радугой в солнечных лучах и крупными бусами снова падают в воду.

Волны Тыми – темносиние, хорошо гармонируют с прибрежной зеленью деревьев, кустов, травы. Все радуется весне, теплу, жизни. Все принарядилось в праздничные убранства. И теперь природа, словно сама собою любуясь, приворожила к себе глаза людей.

В городе такое не увидишь. Лишь здесь, в таежной глухомани, и природа может показать себя человеку во всей красе. Словно девчонки, собравшиеся искупаться в реке, сбегают со склона молодые, стройные березки. Но, завидя лодку, стыдливо приостановились. Любопытно глазеют на людей. Зеленые ветви, как короткие сарафаны, задирает игриво легкий ветер. Не удержать. И деревья – будто тихо посмеиваются над веселыми шутками ветра:

А вон ель, как строгая гувернантка, присматривает за шалуньями березками. Брови нахмурила. Мохнатой лапой проказницам грозит. Обещает выдрать за легкие кудри. Ель так походит на старую деву. Вон юбка у нее какая длинная, до самых пят. Вся в складках, в сборках, никакого изящества. Живая статуя, без души и сердца. Ее и весна не радует, не кружит голову. Стоит на толстой ноге, какой не меньше сотни лет. И ворчит, как старая экономка на расточительную, беспечную молодь. Она не умеет смеяться, давно не умеет радоваться. Лишь в ночи, когда молодь спит, перешептываются старухи-ели меж собой, словно былые грехи молодости вспоминают. Делятся, беззубо хихикают. Когда– то и они были молодыми. Но это прошло. Давно минуло. В памяти многое стерлось. Грела весна и их сердца, кружила головы. Да так, что от смеха иглы облетали. А теперь… В память о молодости – седины, да лысины. Тихий шепот по ночам.

Весна– это любовь. А любовь– горе… Оттого, что осталась она неразделенною, непонятой, текут по вековым стволам елей прозрачные клейкие слезы и по сей день. Живицей зовут эти слезы. Зверье ли таежное, добрый ли человек – раны свои слезами еловыми лечат. И помогает. Может детому, что от самого сердца сурового слезы эти бегут. С горя… А лечат. Чужую боль. Может из сострадания?

Не всяк увидит слезы еловые. Надежно скрывают их лапами от чужих глаз хмурые таежные красавицы. Слезы, как сердце, не выставляют напоказ. Больного здоровый не поймет. Осмеет ненароком. От чего рана вдвойне больше болит…

Лишь иногда в теплый, тихий полдень, ели, оглядев притихшие березы, начнут им добрые сказки рассказывать. О злом ветре, который не сумел сломать рябину зимой, потому что ту в крепких объятиях держал любимый. Про вербу, занесенную глубоким снегом. Ее не заморозил лютый холод зимы. Потому, что ее грела и спасла любовь к другу.

Любовь… Ели редко выговаривают это слово. Чаще слышно от них наставительное, сердитое: – «Тише… Спать».

Но березки не могут спать. И звенит их смех по пригорку голосом весны. Ее веселым хором, ее песней.

А вон боярка, уже зацвела. Веселая косынка на кудрявой головке трепещет. А попробуй, притронься к ней! Вмиг руки о шипы исколешь. До крови. Недаром и прозвали подружки это дерево барышней-недотрогой. И только ели знают, помнят, почему на боярке колючки появились. Но никогда и никому не выдадут тайну бояркину. Говорят, что раньше шипов у нее не было. Обычным было дерево. И влюбилось по весне. На глазах у всех обнималась с другом. Одним им жила. Одному ему песни пела. Засыпала на его плече. Да прискучила дружку преданность боярки. Ее любовью пресытившись, отвернулся от нее. Другую подружку присмотрел. Другою увлекся. А боярка, измены не выдержав, сохнуть стала. Осиротила детей своих. А те, чуть подросли, шипами обзавелись. Чтоб никто не смог обнять, никто не посмел притронуться. Говорят, что шипы эти из самой души дерева растут. Как злость, как горе. С тех пор боярки осторожны стали. На любовь скупы, на ласки неспособны. Недоверчивые, прежде чем словом подарить, колючками своими отхлещут. Зол их смех. И сердца, в колючках заблудившиеся, не умеют, разучились любить. Хороши они с виду. Кудрявы, пушисты. Терпкие ягоды их вкусны. Но попробуй – сорви! Это не ягоды! Это черные слезы отравленной весны. Вон как зерна хрустят на зубах. Как камушки. Это семена. В них жизнь будущая заложена. Она еще и на свет не появилась, а уже в «броне». Никому не верит.

А там, под пихтой, ольха молодая. Совсем подросток. Голенастая, как кузнечик. А туда же, уже взрослые разговоры подслушивает. Ишь как к стволу прижалась. Ну и хитрюга! Спящей прикинулась. А сама вся дрожит от смеха. Пихта не замечает. Знай себе болтает с соседкой, про ольху-девчонку вовсе забыла. А та вон как слушает.

Приемную мать свою строгой дамой считала, неприступною. А она вон… Всех ухажеров вспомнить не может. Их оказалось втрое больше, чем лет самой пихте. А ольху наставлениями пичкает. Тоже еще – крепость трухлявая! Старуха, а в душе – бес. С виду – госпожа, а в душе – распутная разбойница… Яровой оглядывается на другой берег. Там цветущая черемуха в воду плачет лепестками белыми.

У каждого в тайге горе и радость свои. Свое рождение, своя и смерть… Яровой не может оторвать глаз от тайги. Она словно заколдовала сердце человеческое. И теперь вырваться ему из зеленого плена ее трудно. Из лап и кудрей. Из слез и смеха.

Говорят, что все, кто живет в глухомани таежной, душою чист, как родник в тайге. И мысли, и желания его прозрачны и бесхитростны, как этот родник. Что кровь в жилах никогда не старится, звенит лесною песней не плесневеющей, всегда молодой. А еще говорят, что у всех лесников головы такие же мудрые, как у елей. А сердца юные, как у берез. Так ли это? Возможно, что так, если говорить о тех, кто жизнь свою с рождения и до смерти не раздумывая и не выгадывая, без оглядки отдал тайге. И, сроднившись с нею кровью и телом, остался ее детом, ее порождением.

Аркадий в душе позавидовал лесникам. Прожить всю жизнь в тайге… Наверное, становясь стариками, они все еще не верят, что жизнь прошла. И, ухватив себя за сивую бороду, иной, наверное, по-детски удивится. И когда она успела вырасти? Ведь вот, кажется, только вчера гонял по полянам за зелеными стрекозами. Бегал за зайцами так, что пятки в спину влипали. Таскал из речек раков и орал, пойманный клешнями за босые исцарапанные ноги, кажется, еще вчера мать сводила цыпки и бородавки. И запрещала возиться по запрудам с головастиками. А сегодня… Нате вам – борода до пояса. И крутятся старики на лежанках ночи напролет. Жизнь была или только приснилась? Пойди-ка, пойми…

Двое оперативников прибыли на деляну к Сеньке под вечер. Бригада поселенцев встретила их, как обычно. Ничуть не удивившись. Проверка… Что ж тут такого. К этому здесь привыкли.

На деляне еще не закончились работы. И Сенька даже не оглянулся на милиционеров. Те сделали перекличку, но уезжать не торопились. Сказали, что у них сломался мотор в лодке, а потому они заночуют сегодня на деляне. Никто не обратил внимания и на это. Мало ли кому что в голову взбредет. Пусть ночуют. Тем более, что эти милиционеры вот уже почти четыре года приезжают на деляну. Их здесь знали все.

Знали и доверяли. Эти милиционеры не вызывали настороженности. Они ходили по деляне, перекидываясь шутками с лесорубами. Рассказывали о новостях в районе. Держались просто. Все было как всегда.

Из пузатого рюкзака они достали газеты, журналы. А когда стемнело и поселенцы закончили работу, оперативники сели с ними ужинать. Никто не обратил внимания на то, как они не спускали глаз с Сеньки. Как следили за каждым шагом его, за каждым движением. Ведь разговор шел обычный. И только перед тем, как ложиться спать, бригадир сказал, словно ненароком:

– Наверное, ревизия была серьезной, что-то раскопали дьяволы. Видно прораба нашего пометут. Совсем приуныл мужик, ходит – как пришибленный. С лица сник вовсе. Видать, неприятности у него. Даже кричать разучился. Притих… Вроде и нет его. А кого поставят взамен, еще неизвестно. Этот хоть свойский был. Понимал нас немного. А назначат нового – заездит.

– Для нас один хрен, кто будет заместо его. А хрен – редьки не слаще. Начальство на то и держат, чтобы оно на нас ездило. Какая нам разница? К тому ж, тебе по осени срок поселения кончается. Помашешь им всем рукой, а через неделю забудешь, как их всех звали, – смеялся лохматый помощник Сеньки.

– До осени еще дожить надо. А новому чуть не потрафь и все, – крутнул головою бригадир.

– Чего ты беспокоишься? С чего взял, будто пометут прораба вашего? Если даже нашла что-нибудь ревизия, ну получит выговор, или начет – с зарплаты вычтут. И все! Ревизоров – пруд пруди, а прорабов по пальцам пересчитать можно. Не густо их здесь. Кадрами швыряться не станут. Да и что могла обнаружить ревизия? Прораб не воровал. Если б что было за ним, давно б попался, – вставил оперативник.

– Оно и воры не сразу попадаются. Иной всю жизнь промышляет. А под старость и возьмут за жопу. На мелочи припутают и – крышка. Когда все с рук сходит, человек привыкает к удаче и забывает об осторожности. На том и попадается. А прораб, тем более, не вор. Навыков не имел. В работе без огрехов не бывает. Он не сумел скрыть. Могли придраться. Я ж вижу по нем, что-то неладное стряслось, – не унимался Сенька.

– Много ль тебе с новым начальством работать? К тому ж тебя все знают, а к новому присматриваться еще будут, – успокоил Сеньку второй оперативник.

– А и верно, прав! Ведь правду говорят, что свое родное говно – дороже чужого золота! – захохотал бригадир.

– Вот и спи спокойно. Что тебе прораб? Какая разница– кого на его место поставят? У тебя шикарные показатели. С ними, не будь ты поселенцем, на всю страну бы известностью стал. А ты голову ломаешь, – усмехался оперативник.

– Ничего, скоро и мои муки кончатся. Уеду на материк. Стану жить, как пан – королю, кум – министру. Деньги будут. Устроюсь на работу. Буду жить, поплевывая в потолок, – хохотал Сенька.

– А куда ехать хочешь? – спросил один из оперативников.

– Тебе зачем знать?

– Может, в отпуске буду, в гости нагряну.

– Не-е, таких гостей не надо.

– Что ж ты от меня плохого видел?

– От тебя – ничего. Но ты ж и в отпуск в мундире приедешь. Не иначе. А я с прошлым завяжу.

– Кто ж в отпуск при погонах ездит?

– Ну тогда черкну. Из какой-нибудь деревеньки.

– А почему в деревеньку? С твоими деньгами и в городе можно неплохо устроиться, – удивился оперативник.

– В городе? Нет. Там народ сквалыжный. Все напропалую завистники. А в деревне – сама простодушность. Да и с харчами проще. Тут тебе и молоко, и мясо. Есть деньги – ешь от пуза. Все по дешевке. Свежее. А мне, с моим желудком, того и надо. Отращу пузо, заведу свиней, курей. Хозяином сделаюсь, – мечтал Сенька.

– А что? Тоже дело. Выйдешь на базар торговать, гаркнешь: «Покупай – подешевело! Расхватали – не берут! А ну, бабка, бери яйца, сам топтал, свежие!» Иль молоко продавать станешь. Халат белый натянешь, напялишь колпак. Сущий лекарь. Хрен узнает кто! – хохотал Сенькин помощник.

– А что? В деревне сытней живут, – соглашался оперативник, – и дешевле – добавил.

– У тебя родня на материке имеется, к кому ехать можно? – спросил второй оперативник.

– Нету. Никого нету. Сирота я круглая. Но ничего…

– А у меня дома трое детей. Уже выросли. Дочка замуж вышла в прошлом году. Когда меня забирали, совсем махонькой была. А теперь вот матерью на днях станет. Хоть бы внука, увидеть, дожить бы, – вздохнул угрюмый мужик из угла.

– На хрен ты им нужен? Они на твое мурло не повернутся. Дед! Ха! Всю жизнь на Северах. Героический строитель по принуждению! Да ты что ж думаешь? Внук с тобой говорить не сумеет. Он же «фени» [12]12
  Т. е. воровского жаргона.


[Закрыть] не знает. Как объясняться с ним будешь? Да тебя к нему на пушечный залп не подпустят. Не забывай, кто ты есть, – смеялся от печки чекеровщик.

– Подпустят. И язык сыщем. Родная, кровь поможет объясниться, – заморгал глазами старик.

Разговор увял. Поселенцы поскучнели. Скоро воля! Свобода. Ее они ждут каждую минуту. Но что-то их ждет? Как встретят родные? Может и руки не протянут для приветствия повзрослевшие сыновья? Не кинутся навстречу. Не прижмутся щекой к лицу. Не успокоят усталое сердце. И, отвернув лицо, как от чужого, взрослым, изменившимся голосом скажут: «Не позорь наш дом. Уходи! Мы чужие!». И пойдет отец, опустив плечи, прочь от сыновьего порога. Пряча слезы, горе, боль. А отойдя на несколько шагов, остановится, оглянется и, пожелав сыну другой – светлой, не своей судьбы, поплетется в пустоту, простив ребенку изгнание свое. И до самой могилы станет корить себя, что потерял в жизни самое дорогое – свое дитя.

Кого-то из них ждет эта участь. Не все дети умеют прощать. Не всем дано понять. За ошибки каждого ждет своя расплата. С нею они столкнутся, выйдя на свободу. Может, не сразу. Может, через годы. Но она будет. И еще не раз увидит кто-то из них презирающие глаза детей. А может и услышит:

– Тебе ли учить? Не забывай – кто ты? Может, оттого – все они с нетерпением ждут прихода почты. Может, письмецо пришло из дома? Как они там? Что нового? Ждут ли его? Захотят ли увидеть, принять? И уходят мужики кто куда читать эти долгожданные, такие дорогие весточки из дома. От своих. И целуют каждую строчка, прижимают к сердцу. А иные… Да что там. Ведь разлука делает все. На расстоянии и постаревшая жена кажется самой лучшей на свете. А дети – самые умные и добрые! Потому что они – его, родные…

Спят поселенцы… Стонут, вздыхают во сне. Разговор не окончен. Вон как охает старик. С добра ли? По лицу печаль и радость вперемешку бродят. Сейчас он дома. Внучонка нянчит. Пусть во сне, не взаправду. Но тот его дедом зовет. А детям – виднее. Они не ошибаются.

Не шуми ветер. Не буди его. Сон старику – большая, единственная награда. К реальности еще дальняя дорога предстоит. Сбудется ли этот сон?

Спит и Сенька. Лицо озабоченное. Даже во сне задумчивые складки лоб прорезали. На словах все просто. Деревня… В жизни все куда сложнее. И трудней.

Спят оперативники. Им проще. Но нет. Прислушайся! Дыхание выдает. Не спят. Скоро полночь… Спать нельзя. Работа – есть работа. Она – их жизнь. Она – ее смысл.

Не спит и Яровой, не до сна ему. Не до отдыха. Сегодня Клещ не мог послать на Сенькину деляну ветку. Опоздал. Плоты встретил около Ныша. Хотя…

Ведь мог подъехать на лодке к нижнему складу. Дождаться первую же лошадь и передать сигнал. Но у Сеньки оперативники. Они не прозевают. Заметят.

Интересно. Встретятся они вдвоем или вызовут и Трубочиста? Если вызовут, то встреча в любом случае не произойдет сегодня. Пока сигнал дойдет до Вовки, пройдет не меньше, чем сутки. А, может, у них есть другая связь? Более совершенная. Ведь если им понадобится увидеться срочно, они не будут мешкать. Что там веточки? Но что они могут придумать?

Хотя, да! Муха с Клещом всегда смогут встретиться быстро. А Вовка? Но ведь у плотогонов есть сигналы. Возможно, существует и условный у Беника для Вовки? И тот без бревна может встретиться. Тут же. Ведь сигналы плотогонов хорошо слышны на складе у Журавлева. И если существует свой особый сигнал, Клещ не будет мешкать. Но надо дожидаться веток. Ведь Беник никогда не был на деляне у Сеньки. Это установлено точно. Бригадир тоже не встречался с плотогонами. А связь есть. Значит, ветка. С кем захочет увидеться Клещ, чтобы обсудить встречу с ним – с Яровым? С кем первым должен поделиться? С Вовкой? Предупредить о костюме? Чтоб в случае чего подтвердил показания Беньки? Возможно. Но скорее всего он захочет встретиться с Мухой, чтоб не просто поделиться, а и обсудить, предпринять что-то конкретное. Ведь Вовка – не советчик. В этой тройке его голос ничего не решает. Да и что может посоветовать Трубочист? Больной и запуганный человек? Вряд ли они ему доверяют настолько, чтоб он знал об их замыслах все подробности. Надо сходить к Юрию. Были ль ветки в последние дни? Надо уточнить. Возможно, парню удалось узнать что– либо.

Следователь идет к зимовью, размышляя. Куда сегодня мог направиться Беник? Ясно, что не на работу. Плоты пошли без него… Это Яровой видел. Сам. Напарник Клеща тоже в Нише остался. Значит, Беник будет искать возможности связаться с Мухой и как можно скорее. Возможно, рискнет прийти прямо на деляну. Если не хватит терпения ждать до утра. Но там оперативники. Они должны будут в этом случае взять обоих. Беник сразу смекнет, что это засада. Правда, эти оперативники не были в порту, не участвовали в поимке. Яровой попросил дать ему в помощь тех, кто постоянно бывал в Сенькиной бригаде. Кого знали. Но вряд ли Бенька вот так и завалится в будку или на участок. После случая в порту на каждом шагу осторожничать станет. Но времени у него мало. И он понимает, что нужно торопишься. Ведь Клещ допускает, что я в любое время могу вызвать на допрос Муху и Вовку. О том, что они ездили втроем мне известно. И он об этом знает. А значит, захочет опередить мой допрос. Предупредить – какие нужно давать показания. Чтоб и его показания были оправданы. Исключить все возможные противоречия. Но только ли это они будут обсуждать? Возможно, захотят сбежать из района? Но как? На железной дороге теперь круглосуточно дежурит милиция. И им это, вероятно, уже известно. Сбежать в тайгу? Но там их можно найти. Украсть у кого-нибудь документы и добраться пешком до другой станции, а там на самолет? Но в порту имеются фотографии поселенцев и указание Ярового не продавать билеты этим лицам, а в случае их появления немедленно задержать.

Те же указания и фотографии разосланы по всем кассам пароходств. Всем работникам грузовых портов. И, прежде всего, проинструктирована охрана и грузоотправители Ногликского и Катанглинского портов. Они находились рядом. Речной и морской порты восточного побережья Сахалина. Теперь каждое судно перед отправкой на морской рейд тщательно проверяет милиция.

Яровой торопится. На разговор с Юрием у него будет совсем мало времени. Надо действовать. На разговоры – минимум…

Юрий встретил Ярового заспанный. Все эти дни он проводил рядом с Сеньки н ой бригадой. Наблюдал. Следил. Домой приходил, когда поселенцы заканчивали работу. Парень уставал. Не высыпался. Но… Ни разу его наблюдения не принесли успеха. Веток не было.

– Может, Сенька заподозрил меня? Может другое что придумал? – сокрушался парень.

– Вряд ли.

– Я очень внимательно за ними следил. Каждую лошадь видел. Все бревна, какие уходили на нижний склад. Наблюдал и за возвращавшимися. Но ничего…

– Значит, спокойны были.

– Не сказал бы.

– Почему? – удивился следователь.

– Сенька все к прорабу приставал.

– С чем?

– Все спрашивал – зачем его в область вызывали?

– Что тот отвечал?

– Что из-за ревизии теребят.

– А Сенька поверил? – торопил Аркадий.

– Вряд ли…

– Почему?

– Спрашивал, что выкопали?

– А прораб что ответил?

– Сказал, что все приписки наружу вылезли. И теперь по голове не погладят. Снимут.

– Еще о чем говорили?

– Сенька выпытывал, мол, к кому вызывали. А прораб сказал, что в ОБХСС. Бригадир спрашивал, к кому? Прораб ответил, что к начальнику. Областному.

– Еще что?

– Сенька узнавал, спрашивали ли про него? А прораб послал его… И ответил, что в ОБХСС поселенцами не интересуются.

– Продолжай.

– Бригадир все крутил насчет вас. Мол, вызывали вы прораба к себе? А тот и говорит, что не видел вас уже давно.

– Еще что заметил?

– Изменился прораб к Сеньке. Разговаривать с ним перестал. Молчаливый сделался. Даже не узнать. Видно, плохи его дела. Все думает о чем-то. Кричать перестал на людей. И у поселенцев не задерживается.

– К Сеньке завтра спозаранку ветка должна пойти с нижнего склада, ты проследи. Запомни ее. Детально. Всю. И последи за бригадиром. Вероятно, в последний раз, – говорил следователь.

– Хорошо. Обязательно прослежу. Но где вы будете? Где мне вас искать, чтоб потом все рассказать?

– Я у вас буду. И еще знай, на Сенькиной деляне сейчас два оперативника. Ты к ним не подходи. Понял?

– Конечно.

– Как только увидишь ветку, бегом сюда. И за бревном следи. Заметишь ветку – сделай так: сломаешь себе ветку и, чтобы видели оперативники, обмахни ею лицо. Три раза. Это если будет ветка с нижнего склада. Если пойдет ветка от Сеньки – обмахни веткой плечи. Если пойдет меченое бревно, этой же веткой сапоги обмахни. Запомнил?

– Да.

– Как только ты заметишь, что оперативники повторили поданный тобою знак, беги сюда в зимовье. Условились?

– Да.

– Не спутай ничего. Дальше мы все здесь обговорим. Самодеятельностью не занимайся.

– Ладно, – угнул голову парень.

– Дед дома? – спросил Яровой.

– Завтра утром будет. В лесхоз поехал. А что?

– Он нам может понадобиться.

– Так я за ним могу съездить. На лодке. Скоро привезу, – предложил Юрка.

– Когда он должен приехать?

– Часов в восемь утра.

– Тогда не торопись. Спи. Я схожу еще на реку. К утру приду. Потом ты пойдешь. А лодка твоя нам возможно пригодится. Ты приготовь ее. Заправь. Чтоб на ходу была.

– Она у меня всегда в исправности.

– Тем лучше. А дед на чем приедет?

– На катере. Сплавном. К нижнему складу.

– Значит, одновременно с плотогонами? – повеселел Яровой.

– Вероятно.

Следователь уходит торопливо. Надо понаблюдать, возможно, Клещ приедет на лодке ночью и вызовет Муху из будки. Как бы там ни было, но оперативники могут проспать. Не услышать исчезновения бригадира.

Аркадий идет к Тыми. Размышляет. Случайно ли, что на убийство Скальпа эти трое решились теперь, перед самым освобождением? Конечно, не случайно. Могли бы и раньше. Но решили, видимо, что пока следствие будет идти, если оно начнется, то они за это время уже будут освобождены. С твердым алиби… Сделай они это год назад, как знать, возможно, дело раскрутилось бы уже.

Но почему именно, двадцатого марта? Обстоятельства сложились удачно для всех троих? Но вряд ли. Делано только в этом. Видно, с этим днем что-то связано.

Яровой начинает вспоминать и вдруг… Да, конечно. Много лет назад, именно двадцатого марта, в свой день рождения. Клещ отдал деньги Трубочисту за убийство Скальпа. И потребовал, чтобы тот сумел справиться с этим к следующему дню рождения Беньки. Не позднее.

Но справиться с этим не удалось. А все потому, что вскоре, вслед за Клещом, с дополнительным сроком был отправлен на Камчатку и Журавлев.

Двадцатое марта… Отмечая свой день рождения. Клещ все годы помнил, что жив его враг, за чью смерть он заплатил и ждал ее каждую минуту.

Двадцатое марта… Этот день помнил и Журавлев. Он получил за смерть Скальпа, одновременно продав свою жизнь. Не убив, он должен был умереть сам. Правда, его жизнь Клещу не была нужна. Но воровской закон для всех одинаков. Он не делает исключений никому. Он не признает отговорок и обстоятельств.

Двадцатое марта… Но именно в этот день кенты барака чуть не убили Сеньку из-за Скальпа. И, лишив его мужичьих радостей, чуть не выпустили из него душу. Он лежал тогда на нарах жалкий и беспомощный. Стонущий комик мяса, лишенный уважения, имени, лица. Он проклинал тот день, когда появился на свет. И молил о смерти. Но словно назло – выжил. И выжив – поклялся отомстить.

Двадцатое марта… Роковой день. Скальп не мог его предвидеть заранее. Не зная о черном совпадении событий. А может и знал… Во всяком случае, двадцатое марта стало последним днем его жизни.

Черная гладь реки серебрится в лунном свете. И кажется, что река на ночь надела самое нарядное платье из черной парчи. А теперь, затаив дыхание, радуется убранству. У реки всегда есть свои истоки, из которых река до стари будет брать начало свое. Да и есть ли старость у рек? Они всегда молоды. У них не бывает смерти…

Яровой вглядывается в темную гладь Тыми. Беник, если и поедет, то не там, где его могут заметить. Не по лунной дорожке. Не по освещенной поверхности. Будет держаться ближе к берегу, где прибрежные деревья кутают в темноту все, что движется и все, что спит.

Но нет. На реке ни одного постороннего звука, ни одного движения. Лишь ночные птахи перекликаются в кустах. Да мелкие зверьки делят добычу ночной охоты.

Утром весь мокрый от росы Яровой возвращается в зимовье. Юрий уже проснулся. Приготовил завтрак. Но Аркадию ни до чего. Он тут же ложится спать, а парень отправляется на деляну. Следователь спит. Надо отдохнуть. Кто знает, как сложится сегодняшний день…

Вместе с бригадой встали и оперативники. Но не засобирались уезжать, как было обычно. Сказали, что проверят другие бригады поселенцев. Но завтра. А сегодня побудут у Сеньки. Посмотрят, как его бригада работает. Ведь скоро освобождение. И каждому бывшему поселенцу понадобится к производственной еще и характеристика отделения милиции. А чтобы писать о человеке, нужно понаблюдать его и в работе. Сенька недоверчиво покосился на оперативников. И хмыкнул через плечо:

– Что ж, наблюдайте…

С деляны на нижний склад пошли первые лошади, волоча за собой хлысты и пыль. Побежал к реке и трактор, таща за собою первую пачку леса. Оперативники наблюдали за работой Сеньки. Иногда помогали обрубщику. Изредка оглядывались на дорогу, ведущую с нижнего склада. Вот показался трактор, возвращающийся с реки. В кабине рядом с трактористом Юрка уселся. Веткой лицо обмахивает. Лошадей трактор обогнал. Оперативники насторожились. Юрка выскочил из кабины. И, подойдя к поваленному дереву, стал внимательно осматривать листья.

– Чего ты там все ищешь? Академик сопливый, – смеялся Сенька.

– Клещей ищу.

– Клещей? – лицо бригадира исказилось.

– Ну да. Тебе ж на благо.

– Это что еще за благо?! – заорал Сенька.

– Чтоб ты энцефалитом не заболел. Видишь? Вот, смотри. Вот эта букашка – тебя придурком может сделать, если укусит в период кладки яиц. У нее, видишь, крест на спине и брюхо мохнатое. С виду маленький, а для людей – страшнее зверя, – показывал Юрка клеща Сеньке.

– Тьфу ты, черт! И откуда у эдакой крохи яйца взялись? Ну скажи, на что они ему? Одна морока и беспокойство. Подарил бы их кому надо. Вот укусил бы я с такими яйцами какую-нибудь, а она б и сдурела. Вот был бы фокус! С дурной чего хочешь делай. А без толку на что зло распылять?

– Вот я их и ловлю. Чтоб зла не было.

– Ну, давай! Валяй, академик. Делать тебе, вижу, нехрена. Лови! Да гляди, чтоб они тебя не покалечили. А то дурной лесник – хуже милиции! – хохотал бригадир.

Из-за поворота показались лошади. Вот одна, которая с веткой, остановилась рядом с Сенькой. Бригадир увидел ветку. Вытащил ее, загородив спиной от остальных. И, похлопав кобылу по боку, приказал возчику отойти немного в сторону, чтобы не ушибло ненароком.

Когда лошади и трактор загрузившись хлыстами ушли с деляны, Сенька сел перекурить.

– Тяжелая у тебя работа, – подсел к нему оперативник.

– И нудная. Все время одно и то же. Да и риск. Ведь вон деревья какие! Привалит– не выберешься живым, – посочувствовал второй оперативник.

– Ваш брат сюда ссылает, – буркнул Сенька.

– Но ничего. Тебе до осени недолго.

– Слава богу! Может доживу, – ухмыльнулся бригадир.

– Ладно. Ты давай, работай. А мы пойдем. Других навестим. Можешь считать, что тебе характеристика обеспечена.

– А я и не беспокоюсь. Я ее мозолями заработал, – смеялся Сенька.

Юрка оставался на деляне, когда милиционеры покинули участок Сеньки. Сделав вид, что идут в другую бригаду, они вскоре пришли в зимовье. Заранее взглядами приказав Юрке оставаться на месте.

Яровой ждал. Завидев оперативников, немало удивился.

– А где Юрий?

– На деляне.

– Почему вы пришли?

– Кажется, у Сеньки подозрение появилось. На наш счет. Решили уйти. К тому же, ветку с нижнего склада он уже получил. Но сам лошадей без всего отправил. Если ветка или бревно будут – Юрка сообщит. А нам лучше не показываться туда больше. Все дело можно испортить.

– Да, вам теперь и делать там нечего. Ветку получил Сенька. Покуда он свою ветку стал бы отправлять, плоты бы уже ушли. И он это знает. А если бы вы остались у него и сегодня, завтра он Клещу послал бы с утра знак о вашем пребывании. И предупредил бы Беньку тем самым. Нам нужно быть начеку. Возможно, сегодня о встрече будет предупрежден и Трубочист. Но как? Где? Вот это нам нужно установить! Значит, сейчас вам надо вернуться в Ноглики. И обязательно опередить плоты. Вы должны быть неподалеку от Журавлева. Следите– кто к нему будет подходить. Зачем? И обязательно обратите внимание на сигналы, плотогонов. Возможно, какой-то из них – условный. Запомните его. И не выпускайте Володьку из вида ни днем, ни ночью. Ни на одну минуту. Он – тот самый конец веревки, какой поможет узел развязать. Кто-то из двоих, скорее всего Клещ, захочет непременно увидеться с Вовкой. Убить его он не решится после случившегося. Хотя, есть ли в этом гарантия? Но вы, в случае опасности для Вовки, знаете, как действовать. Старайтесь остаться незамеченными. И в то же время будьте рядом, – напутствовал Яровой. И добавил: – Если вы услышите сигнал, который будет чем-то отличаться от сигналов других плотогонов, а Журавлев – кстати проследите за его поведением при этом сигнале – вдруг не покинет порт, уйдет с работы как всегда и никто по дороге его не встретит, один из вас пусть останется следить за бараком, а второй – ко мне. Если же ничего подозрительного не случится, я имею в виду сигналы плотогонов, следите за Журавлевым попеременно. И сегодня, и завтра.

Оперативники ушли. Яровой не сказал им о том, что, судя по описанию ветки. Муха с Клещом должны будут встретиться сегодня. В два часа ночи. Надо дождаться возвращения с деляны Юрия. Ясно, что сегодня он ничего существенного более не заметит.

Юрка вернулся затемно. Рассказал о ветке. Сообщил, что никто из посторонних не приходил к бригадиру.

– Сегодня ты мне покажешь то место, где обычно были встречи Сеньки и того, кто посылает ему эти ветки, – попросил Яровой, – идем?

– Не стоит вам туда ходить. Незамеченным остаться трудно. Тут нужно быть по крайней мере лесником. Подход к тому месту идет и по поляне. Заметить могут. Одно неосторожное движение и спугнуть можно. Лучше я сам, один пойду. У меня ведь слух лесника. Вы все равно больше меня не услышите. А память тоже хорошая. Все, что услышу, слово в слово передам. Можете быть уверены. Но если они вас увидят– все.