Текст книги "Воссоединенные"

Автор книги: Элли Каунди (Конди)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 24 страниц)

Глава 29. Кай

Кто-то заходит внутрь. Я слышу, как открывается дверь, а затем звук шагов по полу. Может, это Кассия?

Не в этот раз. Кто бы это ни был, от него не пахнет цветочно-бумажным запахом Кассии. От этого человека пахнет потом и дымом. И он дышит иначе, не так, как она. Тяжело. Шумно, словно он бежал и теперь пытается сдержать дыхание.

Я слышу, как он тянется к пакету на капельнице.

Но мне не нужна новая жидкость. Ее недавно сменили. Где же все? Они знают, что происходит?

Меня дергают за руку. Они отцепили пакет от трубки и начали сливать жидкость в какое-то ведро.

Я лежу лицом к окну, и стекла все сильнее дребезжат от ветра.

Это происходит со всеми? Или только со мной? Кто-то хочет убедиться, что я не вернусь назад?

Я слышу, как замедляется биение моего сердца.

Погружаюсь глубже.

Боль затихает.

Тяжело помнить, как надо дышать. Я повторяю про себя стих Кассии, дыша в такт ударам сердца.

Чайная. Роза. Плетистая. Роза. Кружевная. Морковь.

Вдох. Выдох. Вдох. Выдох.

Глава 30. Ксандер

Должно быть, я задремал, потому что подскакиваю, когда открывается дверь тюрьмы.

– Выпускайте его, – говорит кто-то охраннику, а затем перед моей камерой появляется Окер, наблюдающий за тем, как охранник отпирает дверь. – Ты, – говорит Окер. – Пора возвращаться к работе.

Я оглядываю соседнюю камеру. Кассия туда не входила. Она что же, провела всю ночь, присматривая за Каем? Или ее заставляли работать все это время? Остальные заключенные не нарушают тишины. Я слышу их дыхание, но, кажется, больше никто не проснулся.

Когда мы выходим наружу, я замечаю, что еще темно: даже не светает. – Ты работаешь на меня, – поясняет Окер, – а значит, ровно столько часов, что и я. – Он указывает на исследовательскую лабораторию через дорогу. – Она принадлежит мне. Делай, что я скажу, и тогда сможешь проводить большую часть дня там, а не под замком.

Если Лейна – медик в этой деревне, то Окер, думаю, их лоцман.

– Четко следуй моим указаниям, – говорит он мне. – Все, что мне нужно, это твои руки, поскольку мои плохо слушаются меня.

– Окер не сильно старается, чтобы ввести в курс дела,– замечает один из помощников после ухода Окера. – Я Ноа. Я работаю вместе с Окером с тех пор, как он тут появился. – На вид Ноа лет тридцать пять. – Это Тесс.

Тесс кивает мне. Она немного моложе Ноа, и у нее добрая улыбка.

– Ксандер, – представляюсь я. – А это что такое?– Одна из стен лаборатории покрыта изображениями не известных мне людей. Немного старых фотографий, страницы, вырванные из книг, но большинство выглядит так, будто нарисованы от руки. Это Окер нарисовал их, когда руки его еще были здоровыми? Я впечатлен, и вспоминаю ту медсестру из медицинского центра. Возможно, яединственный, кто не способен создавать такие вещи, как рисунки и стихи, без всякой подготовки.

– Окер называет их героями прошлого, – отвечает Ноа. – Он уверен, что нам следует знать о достижениях наших предшественников.

– Он обучался в Обществе, не так ли, – предполагаю я.

– Да, – отвечает Тесс. – Он пришел сюда десять лет назад, прямо перед своим Прощальным банкетом.

– Ему девяностолет? – никогда в жизни я не встречал таких старых людей.

– Да, – кивает Ноа. – Самый старый человек в мире, насколько нам известно.

Дверь учреждения с шумом открывается, и мы все возвращаемся к работе.

***

Несколько часов спустя Окер разрешает помощникам сделать перерыв. – Не ты, – останавливает он меня. – Нужно кое-что сделать, и мне пригодилась бы твоя помощь.

Ноа и Тесс посылают мне сочувственные взгляды.

Окер ставит передо мной стопку коробок и банок с аккуратно наклеенными этикетками и вручает мне список. – Приготовь эту смесь, – говорит он, и я начинаю отмерять. Он возвращается к шкафчику и зарывается в него в поисках ингредиентов. Я слышу звон стекляшек.

А потом, к моему удивлению, он начинает со мной разговаривать. – Ты говорил, что видел около двух тысяч пациентов, когда работал в медицинском центре в Камасе, – уточняет он. – За четыре месяца.

– Да. Конечно, было еще много других пациентов, которых я не лечил, в других частях медцентра и в зданиях Камаса.

– Из всех, кого ты видел, сколько неподвижных выглядело лучше, чем мои пациенты здесь? – спрашивает он.

– Ни один, – отвечаю я.

– Слишком быстрый ответ. Не торопись, подумай хорошенько.

Я мысленно возвращаюсь ко всем моим пациентам. Я не могу вспомнить лицо каждого из них, но последние человек сто представляю четко. И, конечно же, Лей.

– Ни один, – повторяю я.

Окер с удовлетворением скрещивает руки на груди и садится в кресло. Он наблюдает, как я добавляю ингредиенты в смесь. – Ладно, – говорит он. – Теперь тыможешь задать вопрос.

Я не ожидал такой благоприятной возможности, но собираюсь воспользоваться ею. – Чем отличается смесь, которую готовите вы, от той, что использует Восстание? – спрашиваю я.

Окер толкает ко мне контейнер. – Ты когда-нибудь слышал про болезнь Альцгеймера?

Это вопрос, а не ответ. Но я отвечаю на него. – Нет.

– Не удивительно, – говорит Окер. – Потому что я излечил ее еще до твоего рождения.

– Выизлечили ее, – говорю я. – Только вы, и никто другой?

Окер тычет в две фотографии на стене у себя за спиной.

– Нет, конечно. Я входил в состав исследовательской группы в Обществе. При этой болезни происходило отложение белка в головном мозге. До нас многие ученые работали над этим проектом, но мы выяснили, как можно контролировать уровень выработки этих белков, и перекрыли им каналы. – Он наклоняется поближе, чтобы взглянуть на приготовленную мною смесь. – Так вот, отвечая на твой первый вопрос: разница в том, что я знаю, что делаю, когда готовлю лекарство. В отличие от Восстания. Я знаю, как можно удержать некоторые белки от мутаций и не позволить им накапливаться, так как эти процессы схожи с болезнью, которую мы излечили. И я знаю, что нужно делать, чтобы не допустить накопления тромбоцитов в селезенке, вследствие чего мы убережем пациентов от внутренних разрывов и кровотечений. Другое отличие в том, что я добавляю в свои растворы гораздо меньше болеутоляющих веществ.

Мои пациенты ощущают некоторую боль; но не страдание, а скорее дискомфорт. Это напоминает им, что нужно дышать. Таким способом вернуть их из комы более вероятно.

– Но хорошо ли это? – спрашиваю я. – Что, если они могут чувствовать всю боль от язв?

Окер фыркает. – Если они что-то чувствуют, то борются, – говорит он. – Если бы ты оказался в том месте, где нет боли, разве ты пожелал бы вернуться оттуда?

Он придвигает ко мне лоток с порошком. – Отмерь сколько нужно и перегони в раствор.

Я бросаю взгляд на инструкцию и высыпаю два грамма порошка в жидкость.

– Иногда я сам не верю себе, – бормочет Окер. Я не могу сказать, разговаривает он со мной или сам с собой, но потом он смотрит в мою сторону. – И вот я снова работаю над лекарством от этой проклятой чумы.

– Подождите, – говорю я. – Вы и первое лекарство разрабатывали?

Он кивает. – Общество знало о работе, которую мы проделали в отношении накопления белка. Они заставили мою команду создать лекарство от чумы. Перед тем, как Общество наслало болезнь на Врага, они хотели быть уверены в том, что у нас будет лекарство на случай, если чума вернется.

– Так Восстание лгало. У Общества действительнобыло лекарство.

– Конечно, было, – отвечает Окер. – Но недостаточно в случае пандемии, поэтому Восстание заручилось поддержкой народа, чтобы продолжить его производство. Но все равно Общество разработало лекарство первым. Держу пари, ваш Лоцман не упомянул об этом.

– Не упомянул, – соглашаюсь я.

– Я заплатил значительную сумму, чтобы сбежать сюда. Меня вывез ваш нынешний Лоцман. – Окер подходит к шкафу, чтобы отыскать еще что-то. – Это было до того, как он стал Лоцманом Восстания,– добавляет он приглушенным голосом. – Когда Восстание предложило ему стать их лидером, я предостерегал его, чтобы он не доверял им. Они – не повстанцы. Они – то же Общество, только под другим названием, им просто нужен ты и твои последователи, говорил я. Но он был так уверен, что это сработает. – Окер возвращается к столу. – А может, и не былуверен, – добавляет он. – Он хранил запись о том, что я нахожусь здесь, в Эндстоуне.

Значит, Окер был одним из исчезнувших, о которых мне рассказывала Лей. – Вас это беспокоило? – спрашиваю я. – Что он отслеживал ваше местонахождение?

– Нет, – отвечает Окер. – Я хотел покинуть Общество, и у меня получилось. Я не против того, чтобы время от времени чувствовать себя полезным. Вот. – Он протягивает мне датапод. – Прокрути для меня этот список.

Пока я делаю это, он ворчит. – Они что, не могут сузить круг поисков? Мы все пришли к выводу, что это как-то связано с окружающей средой. Да, мы едим все, что можем найти или вырастить. Это длинный список. Мы непременно найдем что-нибудь, что поможет им. Но это может случиться слишком поздно.

– Почему Лоцман не отвез вас в Камас или Центр? – спрашиваю я.  – Это было бы лучшим местом для работы над лекарством. Вам могли бы доставлять запасы и растения с гор. В провинциях у вас был бы доступ ко всем данным, к оборудованию…

Лицо Окера непреклонно. – Потому что я согласился работать с ними только при одном условии, – говорит он. – Что я остаюсь именно здесь.

Я киваю.

– Уходя однажды, – говорит Окер, – ты не возвращаешься.

Его руки выглядят такими старыми, словно бумага, прикрывающая кость, но вены вырисовываются, полные жизни и крови. – Могу предположить, что у тебя есть еще один вопрос, – говорит он, и его голос одновременно раздражен и заинтересован. – Задавай.

– Лоцман рассказал нам, что кто-то загрязнил источники водоснабжения. Как вы думаете, это они создали мутацию? И то, и другое произошло настолько быстро. Похоже на то, что мутацию вызвали искусственно, так же как и вспышку болезни.

– Хороший вопрос, – говорит Окер, – но, держу пари, мутация появилась естественным путем. В природе регулярно случаются небольшие генетические изменения, но, если мутация не приносит пользу, она просто утрачивается, подавляемая другими, не мутировавшими вариантами. – Он указывает на другую банку, и я снимаю ее и откупориваю крышку. – Если же присутствует какой-то вид селективного давления, и мутация может принести пользу, то, в конце концов, она перерастает и замещает не мутировавшие формы.

– Об этом мне рассказывал один вирусолог из Камаса, – вспоминаю я.

– И он был прав, – отвечает Окер. – По крайней мере, на мой взгляд.

– Он также говорил мне, что, возможно, само лекарство сыграло роль селективного давления и вызывало мутацию.

– Возможно, – соглашается Окер, – но, если и так, я все равно не верю, что кто-либо спланировал это дело. Это было, как мы, живущие за пределами Общества, иногда говорим, невезение. Одна из мутаций оказалась невосприимчивой к лечению, и, как следствие, разрослась и прижилась.

Вот Окер и подтвердил. Это лекарство вызвало самую настоящую пандемию.

– Но я забегаю вперед, – говорит Окер. – Я еще не рассказал тебе, как именно работает вирус. Кое-что ты понял сам. Но самый лучший способ объяснить, – продолжает он сухо, – это обратиться к истории. Между прочим, к одной из Ста. Номер три. Ты помнишь ее?

– Да,– говорю я, и это действительно так. Я хорошо запомнил ее, потому что там имя девочки – Ксанта – звучит немного похоже на мое собственное.

– Расскажи мне ее, – говорит Окер.

В последний раз я пытался рассказывать что-либо Лей, и получилось не очень. Для нее я желал бы сделать все в лучшем свете. Но сейчас я попытаюсь снова, потому что Окер просит меня сделать это, и я думаю, это именно он найдет лекарство. Я стараюсь сдержать улыбку. Это произойдет.

И это сделаем мы.

– Это история о девочке по имени Ксанта, – начинаю я. – Однажды она решила, что не хочет есть свою собственную пищу. И когда доставили еду, она схватила овсянку отца и съела ее вместо своей. Но она была слишком горячая, и Ксанта весь день чувствовала себя больной, ее лихорадило. На следующий день она украла овсянку матери, но еда была слишком холодной, и Ксанта дрожала от холода. На третий день она съела свою собственную овсянку, и та оказалась такой, как надо. Девочка чувствовала себя хорошо. – Я останавливаюсь. Дурацкая, в общем-то, история, предназначенная для того, чтобы напомнить детям Общества, что они должны поступать так, как им велят. – Она продолжается в том же духе, – рассказываю я. – Девочка три раза поступает ненадлежащим образом, пока не осознает, что только Общество знает, что хорошо для нее.

К моему удивлению, Окер кивает. – Достаточно, – говорит он. – Ты забыл только ту часть, где говорится о ее волосах.

– Точно, – вспоминаю я. – Они были золотистые. Именно так переводится имя «Ксанта».

– В любом случае, это не имеет значения, – замечает Окер. – Важной является та идея, что что-то может быть слишком горячим, слишком холодным и в самый раз. Запомни, именно таким методом действует вирус. Думаю, он использует что-то наподобие стратегии Ксанты. Вирус не хочет, чтобы его мишени заканчивались слишком быстро. Он убивает организм, который заражает, но не может убить слишком быстро. Он должен иметь возможность вовремя перейти в другой организм.

– Значит, если вирус убивает все слишком быстро, – говорю я, – это слишком горячо.

– И если не перемещается в другой организм достаточно быстро, он умирает, – подхватывает Окер. – Слишком холодно.

– Но придерживаясь середины, он попадает в точку.

Окер кивает. – Эта мутация, – говорит он, – оказалась тем, что надо. И Общество с Восстанием, их действия, не являлись главной причиной. Да, они поспособствовали некоторым условиям. Но вирус мутировал сам по себе, как и другие вирусы до него. Чума периодически появляется на протяжении всей истории человечества, и этому не будет конца.

– Значит, мы никогда не будем по-настоящему в безопасности, – говорю я.

– О нет, мой мальчик, – уже мягче произносит Окер. – Можно назвать величайшим триумфом Общества то, что многие из нас когда-то поверили, что находятся в безопасности.

Глава 31. Кассия

Я должна пойти проведать Кая.

Я должна остаться здесь и работать над лекарством.

Когда я позволяю себе думать, то разрываюсь между двумя местами и теряюсь, погружаюсь в тревогу, ничего не достигая и никому не помогая. Так что я не буду думать, только не об этом. Я думаю о растениях и лекарствах и числах, я сортирую данные, пытаясь найти что-то, что вернет неподвижных в сознание.

Сравнивать списки не так просто, как кажется. Они включают не только названия продуктов, которые употребляли жители деревни и фермеры, но и частоту, с которой они расходовались; вид земли на которой выращивались растения или животные, и множество другой информации, которую нужно принимать во внимание. Просто потому, что что-то часто употреблялось, не означает, что оно обеспечивает иммунитет, тем более, что-то съеденное лишь однажды.

Люди входят и выходят – врачи изучают пациентов и возвращаются с докладами, Окер и Ксандер делают свою работу, сортировщики уходят на перерыв, Лейна заглядывает с проверкой.

Я уже привыкла к этой суете и перестала поднимать голову, когда слышу стук деревянной двери; я едва замечаю, когда внутрь проскальзывает горный ветерок и ворошит мои волосы.

***

Женский голос нарушает мою сосредоточенность. – Мы тут подумали о некоторых данных, – начинает она. – Я хочу убедиться, что мы включили их все в наш список.

– Конечно, – говорит Ребекка.

Что-то в голосе женщины кажется знакомым. Я поднимаю глаза.

Она выглядит старше, чем звук ее голоса, волосы совсем седые и заплетены в сложные косы, уложенные высоко на голове. У нее обветренная кожа и плавные движения рук, в которых она сжимает клочок бумаги со списком.

– Анна, – произношу я вслух.

Она поворачивается, чтобы посмотреть на меня. – Мы знакомы? – спрашивает она.

– Нет, – говорю я. – Извините. Просто я видела вашу деревню, и я знаю Хантера и Элая. – Я так хочу увидеть Элая. Но, поскольку я навещаю Кая и работаю над лекарством, у меня совсем нет времени, чтобы пойти поискать новое поселение фермеров, хотя и знаю, что оно недалеко от главной деревни. Меня охватывает чувство вины, хотя я не знаю, позволят ли мне Лейна и другие уйти, даже если я попрошу. Я нахожусьздесь, чтобы работать над лекарством.

– Ты должно быть Кассия, – говорит Анна. – Элай постоянно говорит о тебе.

– Да, это я. Скажите Элаю, что Кай тоже здесь. – Рассказывал Элай Анне о Кае? Из-за проблеска узнавания в глазах Анны, я думаю, что рассказывал. – Вот только Кай один из пациентов.

– Мне очень жаль, – говорит Анна.

Я стискиваю края грубо обтесанного стола, напоминая себе не думать слишком много о Кае, или я сломаюсь, и это будет вовсе не хорошо для него. – Хантер и Элай – они в порядке?

– Да.

– Я хотела прийти к ним... – начинаю я.

– Все нормально, – говорит Анна. – Я понимаю.

Ребекка чуть передвигается, и Анна понимает намек. Она улыбается мне. – Когда я закончу, я скажу Элаю, что ты здесь. Он захочет тебя увидеть. И Хантер тоже.

– Спасибо, – говорю я, все еще не веря, что встретила ее. Это же Анна, женщина, о которой я слышала от Хантера, и труды которой я видела в пещере. Когда она начинает зачитывать свой ​​список, я не могу подстроиться под звуки ее голоса.

– Ночная лилия, – говорит она Ребекке. – Цветки амариллиса, но только в небольших количествах, они токсичны. Также по сезону мы использовали шалфей, собирали эфедру для чая…

Слова красивы, как песня. И я осознаю, почему мне знаком голос Анны. Он немного похож на голос моей матери. Я подтягиваю к себе бумажку и записываю названия, которые произносит Анна. Мама, наверное, уже знает некоторые из них, и она будет рада узнать и другие. Я спою их ей, когда принесу лекарство.

***

– А сейчас отдохни немного. – Ребекка вкладывает в мою руку завернутый в тряпицу кусок лепешки. Хлеб теплый, и от его запаха мой живот начинает урчать. Они здесь сами себе готовят еду. Как же это выглядит? Вот бы у меня было время, чтобы научиться и этому тоже. – И вот это, – добавляет она, протягивая мне фляжку с водой. – Поешь, пока будешь навещать его.

Ну, конечно, она знает, куда я пойду.

Спеша по тропинке в лазарет, я дышу лесным воздухом. Полевые цветы растут везде, где не ступает нога человека; фиолетовые и красные, синие и желтые. Облака, непоседливые и поразительно розовые, парят в небе над деревьями и пиками гор.

В этот момент меня посещает стойкое убеждение: мы сможем найти лекарство. Я никогда не чувствовала это так сильно.

Зайдя в лазарет, я сажусь рядом с Каем и смотрю на него, взяв его за руку.

Жертвы чумы не закрывают своих глаз. Хотелось бы мне, чтобы было иначе. Взгляд Кая плоский и серый; не тот цвет, который я привыкла видеть, – синий, зеленый. Я прислоняю руку к его лбу, чувствую гладкость кожи и основание кости. Кажется, он горячий. Может, началось заражение? – Он плохо выглядит, – докладываю я дежурному врачу. – Пакет с питательными веществами уже опустел. Вы не слишком сильно открыли капельницу?

Она проверяет свои записи. – Этому пациенту совсем недавно меняли пакет.

Я не двигаюсь. Что-то пошло неправильно, и вины Кая здесь нет. Через некоторое время врач встает и идет за новым пакетом, чтобы прикрепить к его трубке. Она кажется совсем измотанной. Дежурят всего лишь два врача. – Вам нужна дополнительная помощь? – спрашиваю я.

– Нет, – отвечает она резко. – Лейна и Окер настаивают, чтобы с неподвижными занимались только тех из нас, кто имеет медицинское образование.

После того как она заканчивает, я сажусь рядом с Каем и накрываю его руку своей, размышляя о том, как в нем бурлила жизнь на Холме, в ущельях и недолгое время в горах. А потом он ушел. Я думаю о том, как проводила время, разгадывая цвет его глаз, когда только влюблялась в него. Я узнала, что он изменчив, и его характер очень сложно описать.

Открывается дверь, и я поворачиваюсь, ожидая, что мне сейчас скажут, что мое время истекло и нужно возвращаться к работе. Но я не хочу уходить, и это странно. Когда я сортировала, то была уверена, что это самая важная вещь из всего, что я делаю. А когда я сижу здесь, то понимаю, что находиться рядом с неподвижными тоже очень важно.

Но это не посыльный из исследовательской лаборатории. Это Анна.

– Можно войти? – спрашивает Анна. После того как она вымыла руки и надела на лицо маску, она становится рядом со мной. Я встаю, готовая предложить ей мой стул, но она качает головой и садится на пол возле кровати. Странно смотреть на нее сверху вниз.

– Значит, это Кай, – говорит Анна. Он лежит на боку, и она смотрит в его глаза и дотрагивается до его руки. – Элай хочет видеть его. Думаешь, это хорошая идея?

– Не знаю, – отвечаю я. Будет неплохо, если Элай придет, потому что тогда Кай услышит еще один голос, который станет говорить с ним и звать его назад. Но будет ли это хорошо для Элая? – Вам виднее. – Это трудно произнести, но, несомненно, это правда. Я знала Элая всего лишь несколько дней. А она знакома с ним уже несколько месяцев.

– Элай рассказывал мне, что отец Кая был торговцем, – говорит Анна. – Элай не знал его имени, но он вспомнил, как Кай говорил ему о том, что его отец учился писать в нашей деревне.

– Да, – подтверждаю я. – Вы помните его?

– Да, – отвечает Анна. – Я бы не забыла его. Его звали Шон Финнау. Я помогала ему учиться писать его имя. Конечно, сперва он хотел выучить имя своей жены. – Она улыбается. – Он торговал для нее при каждом удобном случае. Покупал ей кисти, даже если не мог позволить себе краски.

Хотела бы я знать, слышит ли это Кай.

– Шон вел сделки и для Кая, – говорит Анна.

– Что вы имеете в виду? – спрашиваю я.

– Некоторые торговцы, бывало, сотрудничали с независимыми пилотами, – отвечает Анна. – С теми, что вывозили людей из Общества. И Шон однажды сделал это.

– Он пытался выторговать отъезд Кая? – спрашиваю я с удивлением.

– Нет. Шон провел сделку от чужого имени, чтобы доставить кое-кого, своего племянника, в каменные деревни. Конечно, мы, фермеры, никогда не содействовали подобным вещам. Но Шон рассказал мне об этом.

Я в смятении. Мэтью Маркхем. Сын Патрика и Аиды. Он не умер?

– Шон осуществил сделку без платы, потому что это было семейным делом – сестра его жены попросила. Ее муж знал, что Общество прогнило насквозь, и захотел вывезти своего ребенка. Эта сделка была чрезвычайно тонкой и опасной.

Она смотрит сквозь меня, вспоминая отца Кая, человека которого я никогда не встречала. Интересно, Каким он был? Очень легко представить его, как старшую, более безумную версию Кая: веселую, дерзкую.

– Но, – продолжает Анна. – Шон все отлично устроил. Он предположил, что Общество предпочтет побегу известие о смерти, и оказался прав. Общество сочинило целую историю, объясняя исчезновение мальчика. Они не хотели, чтобы распространялись слухи об исчезнувших, как их тогда называли. И они не хотели, чтобы люди думали, что могут сбежать.

– Он очень сильно рисковал ради своего племянника, – говорю я.

– Нет. Он делал это для своего сына.

– Для Кая?

– Шон не мог изменить свой статус в Обществе. Но он хотел лучшей жизни для своего сына, чем мог ему обеспечить.

– Но отец Кая был повстанцем, – отвечаю я. – Он верил в Восстание.

– В конце концов, я думаю, он был также реалистом, – продолжает Анна. – Он знал, что шансы на победу у повстанцев были невелики. То, что он сделал для Кая, было своего рода страховкой. Если бы что-то пошло не так, и Шон умер, то у Кая было бы свое место в Обществе. Он мог бы вернуться жить в дом тети и дяди.

– Он так и поступил.

– Да. Кай оказался в безопасности.

– Нет, – возражаю я. – Они, в конце концов, отправили его в трудовой лагерь. – Яотправила его в трудовой лагерь.

– Но это случилось гораздо позже, чем предполагалось. Он, вероятно, прожил в Обществе дольше, чем смог бы прожить взаперти в Отдаленных провинциях.

– Где тот мальчик сейчас? – спрашиваю я. – Мэтью Маркхем?

– Понятия не имею, – отвечает Анна. – Я никогда не встречалась с ним, ты же понимаешь. Я знала о нем только из уст Шона.

– Я была знакома с дядей Кая, – говорю я. – С Патриком. Я не поверю, что он отправил бы своего сына жить там, где он ничего и никого не знает.

– Родители делают самые странные вещи, когда видят явную опасность, грозящую их детям.

– Но Патрик не сделал такого с Каем, – сердито говорю я.

– Я полагаю, – произносит Анна, – он хотел выполнить просьбу родителей Кая – чтобы у их ребенка был шанс покинуть Отдаленные провинции. Я уверена, что тетя и дядя Кая вовсе не желали отказываться от него. Ссылка одного сына чуть не убила их. И потом, когда в течение многих лет не происходило ничего страшного, они стали задаваться вопросом, правильно ли они поступили, отослав его. – Анна глубоко вздыхает. – Хантер, должно быть, рассказал тебе, что я оставила его одного вместе с дочерью. С моей внучкой Сарой.

– Да, – киваю я. Я видела, как Хантер хоронил Сару. Я видела строчку на ее могиле – Когда июньский ветер рвет их пальцами с цветов.

– Хантер никогда не упрекал меня, – говорит Анна. – Он знал, что я должна была перевести людей. Времени было в обрез. Те, кто остались, погибли. Я оказалась права.

Она смотрит на меня. Ее глаза очень темные. – Но я виню себя. – Она вытягивает руку, сгибая пальцы, и мне чудятся следы голубых линий на ее коже, а может, это всего лишь вены. Сложно сказать в тусклом свете больницы.

Анна встает. – Когда у тебя следующий перерыв? – интересуется она.

– Я даже не знаю.

– Я постараюсь найти и привести Элая и Хантера повидаться с тобой. – Анна наклоняется и касается плеча Кая. – И с тобой.

После того, как она уходит, я наклоняюсь к Каю. – Ты все слышал? – спрашиваю я у него. – Ты слышал, как сильно твои родители любили тебя?

Он не отвечает.

– И я люблю тебя, – говорю я ему. – Мы по-прежнему ищем для тебя лекарство.

Он не шевелится. Я рассказываю ему стихи, и говорю, что люблю его. Снова и снова. Я смотрю на него и думаю, что жидкость, перетекающая в его вены, помогает; вот на его лицо возвращается румянец, подобно тому, как солнце на заре освещает камень.