Текст книги "Воссоединенные"
Автор книги: Элли Каунди (Конди)
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 24 страниц)
Я сворачиваю бумагу и прячу обратно в карман. Пока я читал послание, уже спустились сумерки. За пределами заграждения солнце уже должно было уйти за горизонт. Дверь, ведущая во дворик, открывается, и выходит Лей, как раз в тот момент, когда пара направляется внутрь.
– Кэрроу, – произносит она. – Я надеялась, что найду тебя здесь.
– Что-то случилось? – спрашиваю я. Последние несколько дней я не пересекался с ней. Учитывая, что она не была членом Восстания с самого начала, ее поставили работать не медиком, а лишь медсестрой общего профиля, ассистирующей в той команде и смене, где она больше всего нужна.
– Нет, – отвечает она. – Все хорошо. Мне нравится ухаживать за больными. А ты как?
– Я тоже в порядке.
Лей смотрит на меня, и я замечаю в ее глазах тот же вопрос, какой я задавал себе, когда пришлось решать, отдать за нее голос или нет. Ей любопытно, можно ли мне довериться, и действительно ли она знает меня настоящего.
– Я хотела, – говорит она, наконец, – поинтересоваться у тебя на счет того красного пятнышка, которое появляется у больных на спине. Что это?
– Это небольшое поражение нервной системы, – объясняю я. – Пятно появляется на спине или шее, когда вирус проникает в организм. – Я запинаюсь, но вспоминаю, что теперь она в наших рядах, и ей можно рассказать все. – Восстание приказало некоторым из нас следить за появлением подобных пятен, так как они – верный признак чумы.
– И такое случается только с теми людьми, кто действительно заболел.
– Верно, – киваю я. – замершие формы вируса, который используют для иммунизации, не приводят к подобным симптомам. Но когда человека поражает живойвирус чумы, он проникает в нервные ткани, оставляя после себя след в виде красного пятна.
– А ты замечал что-нибудь необычное? – спрашивает Лей. – Какие-нибудь разновидности первоначальной формы вируса? – Она пытается выяснить, не заразилась ли она чумой, и не принимает на веру заявления Восстания. Это должно бы встревожить меня, раз уж я отдал за нее голос, но я остаюсь спокоен.
– Не совсем, – отвечаю я. – И сейчас и раньше к нам поступали больные, которые не были еще совсем неподвижными. Один пациент даже разговаривал со мной, пока я вливал в него лекарство.
– И что он сказал? – спрашивает Лей.
– Он хотел, чтобы я дал ему обещание, что с ним все будет хорошо. И я дал.
Она кивает, и неожиданно я замечаю, какой измотанной она выглядит. – У тебя сейчас перерыв? – спрашиваю у нее.
– Нет, через несколько часов. Но это не так уж важно, в любом случае. Я не спала толком с тех пор, как он ушел. Я не вижу сны. Это самая сложная вещь для меня со времени его смерти.
Я понимаю. – Потому что, если ты не видишь сны, ты не можешь притвориться, что он по-прежнему рядом. – Вот что делаю я, когда сплю: возвращаюсь к Кассии в наш городок.
– Да, – кивает она. – Не могу. – Она смотрит на меня, и я слышу ее невысказанные слова. Ее избранник умер, и уже ничего не будет, как прежде.
Затем, к моему удивлению, она наклоняется ближе и на краткий миг касается ладонью моего лица. Такое со мной случается впервые после Кассии, поэтому мне приходится сопротивляться, чтобы не прильнуть к этому ласкающему прикосновению. – Твои глаза голубые, – говорит она и убирает руку. – Как у него. – Ее голос полон одиночества и тоски по нему...
Глава 13. Кассия
Сначала площадь перед музеем кажется безлюдной, и я расстроенно поджимаю губы. Как же я заработаю себе на дорогу к семье, если никто не хочет торговать?
Терпение, напоминаю я себе. Тут не угадаешь, когда за тобой наблюдают и ждут, и решают, заговорить с тобой или нет.Пока что я здесь единственный торговец, но это ненадолго. Скоро подтянутся остальные.
Краем глаза замечаю движение, и вот из-за угла здания музея появляется девчушка с короткими светлыми волосами и красивыми глазами. Она что-то держит в сложенных перед собой ладонях. На секунду я вспоминаю Инди с ее осиным гнездом, как бережно она несла его через все ущелья.
Девочка подходит ближе. – Можно с вами поговорить? – спрашивает она.
– Конечно, – отвечаю я. В последнее время мы практически отказались от всяких паролей-вопросов об истории Общества. В них уже нет такой нужды, как раньше.
Девочка приоткрывает ладони, и я вижу крохотную, с коричневато-зеленым оперением птичку, сидящую внутри.
Зрелище оказывается настолько необычным, что я таращусь на эту птичку, абсолютно неподвижную, и только ее перышки слабо трепещут на ветру.
Они отливают зеленым, отмечаю я.
– Я сделала ее, – говорит девочка, – в благодарность за ваши слова, которые спасли моего брата. Держите.
И она протягивает мне эту птичку. Маленькая, слепленная из глины и высушенная на солнце. В моей ладони она кажется тяжелой и живой, ее перышки сделаны из кусочков зеленого шелка и покрывают только крылья.
– Она прекрасна, – восхищаюсь я. – А перышки, – они...
– Сделаны из отреза шелка, который Общество прислало мне несколько месяцев назад, после моего банкета Обручения. Я решила, что ткань мне больше не понадобится.
Она тоже надевала зеленое платье.
– Не сжимайте птичку слишком крепко, – просит девочка. – Она может вас поранить, – и затем она тянет меня из тени деревьев, и неоперенные части птички начинают искриться. Они сверкают на солнце.
– Мне пришлось разбить стекло, чтобы разрезать шелк на кусочки. А потом я подумала, что можно использовать и осколки тоже. Я их раздробила мелко-мелко и закатала в глину. Они размером почти с песчинки.
Я прикрываю глаза. Когда-то давно, в городке, я сделала нечто подобное, – отдала Каю отрез своего платья. Я четко помню, как трещала материя, когда я отрывала кусок от платья.
Птичка вся сверкает, и, кажется, что она вот-вот взлетит. Блеск стекла, шелк оперения.
Она кажется настолько живой, что на один краткий миг мне хочется выпустить ее в небо и посмотреть, как она замашет крылышками. Но я знаю, что в итоге услышу только глухой стук глины о землю и разлетающиеся клочки зелени. Форма, которая делает ее птицей, будет уничтожена. Поэтому я бережно сжимаю ее, и слова песни непроизвольно рвутся наружу.
Я не одна, кто умеет писать.
Я не одна, кто умеет создавать.
Общество отняло у нас так много, но мы все равно слышим шорох музыки, легкие намеки на поэзию; все равно замечаем подсказки искусства в окружающем нас мире. Они никогда не могли удержать нас в стороне от всего этого. Мы накапливали в себе частицы искусства, зачастую сами не понимая этого, и многие жаждали найти путь, поделиться этим богатством.
Я в который раз осознаю, что мы не нуждаемся в торговле своим искусством – мы могли бы дарить его или делиться. Кто-то принесет стих, а другой принесет картину. И если мы ничего не возьмем с собой, все равно будем богаче, чем раньше, просто поглядев на что-то прекрасное или послушав что-то правдивое.
Ветер играет с зелеными перышками птички. – Она слишком прекрасна, – говорю я, – чтобы хранить ее только для себя одной.
– Именно это я и почувствовала в отношении вашего стихотворения, – нетерпеливо кивает девочка. – Мне захотелось показать его всем и каждому.
– А что, если мы найдем способ сделать это? – спрашиваю я. – Что, если у нас получится собраться всем вместе, и каждый принесет то, что придумал и сделал сам?
Но где?
Музей приходит на ум первым, и я оборачиваюсь, чтобы поглядеть на его заколоченные двери. Если мы сможем проникнуть внутрь, то в музее найдутся вполне подходящие для нас витрины и яркий свет ламп. Если они сломаны, мы сможем починить. Мысленно я уже представляю, как открываю дверцу одной из витрин, пришпиливаю внутрь свой стих и отступаю на шаг назад, чтобы полюбоваться.
Меня пробирает мелкая дрожь. Нет. Это не самое подходящее место.
Я поворачиваюсь назад к девочке. Она смотрит на меня оценивающим взглядом. – Меня зовут Далтон Фуллер, – представляется она.
Как посредник, я не обязана называться, но сейчас я не занимаюсь торговлей. – Я Кассия Рейес, – говорю я.
– Я знаю, – кивает Далтон. – Вы ведь подписались внизу стихотворения. – Она умолкает. – Думаю, я знаю подходящее для нас место.
***
– Туда никто не ходит, потому что запах не очень приятный. Но это можно исправить.
Мы стоим на краю болота, простирающегося до самого озера. С этого места мы видим только берег, но не то, что омывают воды.
Я подумала о тех рыбках, бьющихся о пирс, о своих руках и голенях – была ли это последняя попытка Общества отравить воды, как они это сделали в Отдаленных провинциях и на землях Врага? Но зачем надо было отравлять свои водоемы, вроде этого озера?
Поскольку Восстание вплотную занялось лечением болезни, у них значительно уменьшилась территория зоны безмятежья. Я видела, как воздушные корабли увозили одни части заграждений, сближая другие их части. И теперь некоторые здания, раньше бывшие внутри стен, очутились снаружи.
Восстание перетащило неиспользуемые части заграждений на свободную землю возле озера. Разделенные, белые куски стен сами выглядят, как произведение искусства – огромные и изогнутые, будто упавшие на землю перья гигантского существа, превратившиеся затем в мрамор, подобно костям, которые постепенно каменеют в земле. Как разрушенные ущелья с пустотами между ними.
– Я видела их с воздуха, на остановках аэропоезда, – говорю я, – но даже не предполагала, как они выглядят вблизи.
В одном месте два куска стен оказались сваленными друг рядом с другом, ближе, чем остальные. Они параллельно изгибаются и вместе выглядят, как длинный туннель, не срастающийся вверху. Я захожу внутрь, там немного темнее и воздух холоднее, а над головой чистая линия голубого неба, льющаяся потоком света. Я прислоняю ладонь к поверхности стены и гляжу наверх.
– Дождь проникает внутрь, – говорит Далтон. – Но все равно это место достаточно укрыто и вполне подходит нам.
– Мы могли бы повесить картины и стихи на стены, – предлагаю я, и Далтон согласно кивает. – И соорудить какой-нибудь помост, чтобы выставлять предметы вроде твоей птички.
А если кто-то умеет петь, они будут приходить сюда, и мы будем слушать их. На мгновение я застываю, представляя, как музыка эхом отражается от стен и бежит дальше, к опустошенному, заброшенному озеру.
Я знаю, что должна продолжать заниматься торговлей, чтобы вернуться к своей семье, и сортировать, чтобы сохраниться в рядах Восстания. Но эта задумка также кажется мне правильной. Думаю, дедушка понял бы меня.
Часть третья: Медик
Глава 14. Ксандер
– Посылаем новую группу пациентов, – передает мне главный медик по мини-порту.
– Хорошо, – отвечаю я. – Мы готовы принять их. – Теперь у нас есть пустые кровати. После трех месяцев буйства чумы, болезнь, наконец, начала сходить на нет, во многом благодаря увеличению иммунизации, осуществляемой Восстанием. Ученые, пилоты и работники сделали все, что было в их силах, мы спасли уже сотни тысяч людей. Это большая честь – быть частью Восстания.
Я иду к двери, чтобы впустить врачей с новыми больными. – Похоже, у нас были незначительные вспышки болезни в одном из пригородов, – говорит один из врачей, протискиваясь внутрь и держа в руках носилки с одного конца. Пот градом катится с его лица, он выглядит уставшим. Я восхищаюсь врачами больше, чем кем-либо еще в Восстании. Их работа тяжела физически и очень утомительна. – Я предполагаю, что они каким-то образом пропустили иммунизацию.
– Вы можете положить его прямо здесь, – говорю я. Они перекладывают пациента с носилок на кровать. Одна из медсестер начинает переодевать пациента в больничный халат, и я слышу, как она восклицает в изумлении.
– Что там? – спрашиваю я.
– Сыпь, – отвечает медсестра. Она указывает на пациента, и я замечаю красные полосы, покрывающие его грудь. – У этого совсем плохи дела.
Если маленькие красные пятнышки стали для нас привычным зрелищем, то сейчас мы видим сыпь, распространившуюся по всему туловищу. – Давайте перевернем его и осмотрим спину, – предлагаю я.
Мы так и делаем. Сыпь покрывает и спину пациента. Я вытаскиваю свой мини-порт, чтобы ввести заметку. – У остальных так же? – спрашиваю я.
– Пока не замечали, – отвечает врач.
Мы осматриваем остальных новоприбывших. Ни на одном из них нет сильной сыпи, или даже небольших красных пятен.
– Возможно, ничего страшного нет, – говорю я. – Но я приглашу вирусолога.
***
Его приход не занимает много времени. – Что там у нас? – самоуверенно спрашивает он. Я не особо общался с ним, но знаю его в лицо, и знаю, что у него репутация одного из лучших врачей в Восстании. – Какие-то изменения?
– Похоже на то, – отвечаю я. – Обширная вирусная сыпь, ранее небольшая и локализованная, а сейчас проявившаяся в виде дерматом по всему туловищу.
Вирусолог смотрит на меня с удивлением, как будто он не ожидал, что я буду использовать медицинские термины. Но я нахожусь здесь уже три месяца. Я знаю, какие слова нужно говорить, и, что более важно, я знаю, что они означают.
Мы уже стоим в перчатках и масках, готовые для процедур. Вирусолог роется в кейсе и вытаскивает лекарство. – Принесите мне аппарат, фиксирующий состояние, – просит он одного из врачей. – А Вы, – обращается он ко мне. – Возьмите кровь на анализ и подключите капельницу.
– Подобного мы совсем не ожидали, – говорит вирусолог в тот момент, когда я запускаю иглу в вену больного. Главный медик наблюдает за нашими действиями из главного порта на стене. – Вирусы все время изменяются. Можно увидеть, как различные мутации одного вируса проявляются в различных тканях, и даже на одном человеке.
Я подвешиваю пакет с питательными веществами и открываю капельницу.
– Чтобы мутация набрала силу, – говорит вирусолог, – должно произойти некое селективное давление. Нечто такое, что сделает мутацию более жизнеспособной, чем изначальный вирус.
Он обучает меня, осознаю я, чего делать совсем не должен. И, думаю, что я понял, о чем он говорит. – Лекарство, например? – спрашиваю я. – Оно может сыграть роль селективного давления? – Могли мы самидать толчок к развитию нового вируса?
– Не волнуйтесь, – отвечает он. – Скорее всего, мы просто столкнулись с иммунной системой, неадекватно реагирующей на вирус.
Он поглядывает на больного, отдавая указания на мини-порт. Учитывая, что я занимаюсь больными, сообщение поступает и на мой мини-порт тоже. Переворачивайте больного каждые два часа, чтобы предотвратить образование пролежней. Обрабатывайте и перевязывайте пораженные ткани, сдерживая распространение инфекции.Те же инструкции, что и для остальных пациентов. – Бедный парень, – произносит врач. – Может быть, лучшим выходом для него будет оставаться без сознания. Потому что он будет испытывать сильную боль, пока не исцелится.
– Следует ли нам поместить больных с этого потока в отдельный корпус медцентра? – спрашиваю я у главного медика через порт.
– Только если вы сами предпочтете не размещать их в вашем крыле, – отвечает тот.
– Нет, мы может изолировать их позднее, если появится такая необходимость.
Вирусолог согласно кивает. – Как только мы получим результаты с взятых образцов ткани, я дам вам знать, – говорит он. – Это займет всего час-другой.
– Начинайте, тем временем, проводить терапию, – дает мне указание главный медик.
– Хорошо.
– Вы отлично проводите забор крови, – выйдя из кабинета, говорит вирусолог. – Можно подумать, что Вы и раньше работали врачом.
– Спасибо, – отвечаю я.
– Кэрроу, – добавляет главный медик, – Вы давно не отдыхали. Возьмите перерыв, пока будут исследовать образцы.
– Я в порядке, – возражаю я.
– Вы уже и так перерабатываете, – повторяет главный медик. – Медсестры и врачи за всем приглядят.
***
Я давно начал проводить все свои перерывы на заднем дворике. Даже обед туда приношу. Здесь есть небольшой клочок, засаженный деревцами и цветами, которые уже начинают чахнуть, потому что за ними некому ухаживать. Но, по крайней мере, когда я нахожусь здесь, то знаю точно – день сейчас или ночь.
И еще я надеюсь, что, проводя все время в одном и том же месте, имею больше шансов встретить Лей. Тогда мы могли бы поболтать о работе и о своих наблюдениях.
Сначала я думаю, что мне не повезло – ее нет во дворике. Но, когда я уже приканчиваю свой обед, дверь отворяется и выходит Лей.
– Кэрроу, – приветствует она с радостью в голосе. Должно быть, она тоже искала меня, это приятно осознавать. Она улыбается и жестом показывает на людей, заполнивших двор. – Это место уже многим приглянулось.
Она права. Я насчитываю, по крайней мере, тринадцать человек, пригревшихся на солнце. – Я хотел пообщаться с тобой, – говорю я. – Кое-что интересное произошло в последней партии прибывших пациентов.
– Что там случилось? – спрашивает она.
– У одного больного обнаружили обширную форму сыпи.
– Как это выглядит?
Я описываю Лей характер повреждений и слова вирусолога. Но у меня очень плохо получается объяснить ей, что значит селективное давление. Она все же улавливает суть. – Итак, возможно ли, что само лекарствостало причиной мутации?
– Может, это и правда мутация, – говорю я. – Но ни у одного другого больного не наблюдается подобной сыпи. Хотя, вполне возможно, что прошло совсем немного времени, и симптомы еще не проявились.
– Мне бы очень хотелось увидеть их, – говорит она. Сначала я думаю, что она имеет в виду пациентов, но замечаю ее жест в том направлении, где должны виднеться горы, если бы стены не загораживали их. – Меня всегда удивляло, почему людям, жившим далеко от гор, ничего о них не рассказывали. Сейчас я догадываюсь, почему.
– Я никогда не скучал по ним, – откликаюсь я. В Ории у нас был только Холм, и меня это никогда не заботило. Меня больше привлекали небольшие места – лужайка перед зданием школы, яркая синева плавательного бассейна. И еще мне нравились кленовые деревья, пока их совсем не спилили. Мне хочется создать заново все эти прекрасные вещи, теперь, когда Общество пало.
– Мое имя – Ксандер, – неожиданно говорю я Лей, и удивляю нас обоих. – Кажется, я никогда не говорил тебе его.
– А я Ниа, – отвечает она.
– Очень приятно, – говорю я. Так оно и есть, хотя мы не будем нарушать протокол и обращаться друг к другу по именам во время работы.
– Что мне нравится в нем больше всего, – резко меняет она и тон, и тему разговора, – так это то, что он никогда не боится. Кроме того случая, когда он влюбился в меня. Но и тогда он не отступил.
На то, чтобы дать правильный ответ, у меня уходит чуть больше времени, чем обычно. Но Лей не дает мне и рта раскрыть.
– А что тебе нравится в ней? – спрашивает она. – В твоейПаре?
– Все, – отвечаю я. – Абсолютно. – Мои руки безвольно повисают. И снова я не могу подобрать слова для ответа. Это чувство так непривычно, и я не могу понять, почему мне так сложно говорить о Кассии.
Мне кажется, что Лей огорчает мое немногословие, но нет. – Я тебя понимаю, – она согласно кивает.
Мое время вышло, и перерыв закончился. – Мне нужно возвращаться, – говорю я. – Самое время осмотреть пациентов.
– Все это для тебя так естественно, не правда ли? – говорит Лей.
– О чем ты? – не понимаю я.
– Заботиться о людях, – Она снова смотрит в направлении гор.
– Где ты жил прошлым летом? – интересуется она. – Тебя тогда уже направили в Камас?
– Нет. – Тогда я еще был дома, в Ории, и пытался влюбить в себя Кассию. Как же давно это было. – А что?
– Ты напоминаешь мне один вид рыбок, которые приплывают в нашу реку на летний сезон, – объясняет она.
Я смеюсь. – Это хорошо или плохо?
Она улыбается, но все равно выглядит грустной. – Они приплывают с моря всеми возможными путями.
– Это звучит невероятно, – удивляюсь я.
– Да, но это правда. И во время своего путешествия они полностью меняются. Когда эти рыбы живут в океане, они голубые с серебристыми спинками. Но, приплывая в здешние воды, они приобретают дико-пестрый окрас – становятся ярко-красными с зелеными головами.
Я не совсем понимаю, как все это связано со мной.
Она пытается объяснить. – Я хочу сказать, что ты нашел правильный путь в жизни. Ты был рожден, чтобы помогать людям, и ты всегда найдешь способ сделать это, неважно, где будешь находиться. Как эти красные нерки [3]3
Нерка красная (Oncorhynchus nerka), проходная и жилая рыба рода тихоокеанских лососей. Отличается большим числом жаберных тычинок (28—40) и яркой красной окраской во время размножения. – БСЭ, 1969-1978 гг.
[Закрыть], рожденные, чтобы находить свой путь из океана к дому.
– Спасибо тебе, – говорю я.
Одно мгновение я думаю о том, чтобы все ей рассказать, включая и то, на что я пошел, чтобы добыть синие таблетки. Но останавливаю себя. – Мне пора возвращаться на работу, – говорю я Лей, выплескиваю остатки воды из своей фляжки на розы, растущие у скамьи, и направляюсь к двери.
***
Я пробираюсь по задворкам домов в Кленовом городке, вдоль колеи для доставки еды. У меня в голове раздается тихий скрип тележек, хотя время позднее, и пищу уже не развозят. Когда я прохожу мимо дома Кассии, мне хочется протянуть руку и дотронуться до ставней, или постучать в окно, но я, конечно, не делаю этого.
Я приближаюсь к городской площади, где расположены парки отдыха, и не успеваю даже удивиться, как передо мной появляется архивист. – Мы сейчас рядом с бассейном, – говорит он.
– Я знаю. – Это место находится в окрестностях моего дома, и я точно знаю, куда пришел. Прямо перед нами вырисовывается острый белый край вышки для прыжков в воду. Наше перешептывание во влажном ночном воздухе звучит подобно стрекоту крыльев саранчи.
Он стремительно перемахивает через забор, и я следую за ним. Я уже хочу сказать, что «Бассейн закрыт. Нам нельзя быть здесь», но, очевидно, что мы уже внутри.
У подножья вышки нас ожидает группа людей. – Все, что тебе нужно сделать, – это взять у них кровь, – сообщает мне архивист.
– Зачем, – спрашиваю я, холодея.
– Мы собираем образцы тканей для сохранения, – объясняет архивист. – Мы сами хотим этим управлять. Ты ведь знал об этом.
– Я думал, мы возьмем образцы обычным путем, – говорю я. – Ватными тампонами, а не иглами. Вам ведь нужно совсем немного ткани.
– Этот способ лучше, – отвечает архивист.
– Вы не крадете у нас, в отличие от Общества, – обращается ко мне одна из женщин, ее голос тих и спокоен. – Вы берете нашу кровь и возвращаете обратно, – она вытягивает свою руку. – Я готова.
Архивист передает мне кейс. Открыв его, я вижу стерильные пробирки и упакованные в пластик шприцы. – Начинай, – говорит он мне. – Уговор есть уговор. Когда ты закончишь, таблетки будут у тебя. Больше тебе ничего не нужно знать.
Он прав. Я даже не стараюсь понять сложную систему сделок и комиссий. И уж конечно я не хочу знать, какую цену заплатили эти люди, чтобы оказаться здесь. Одобрена ли эта сделка другими архивистами, или этот человек ведет торговлю за их спинами?
Во что я ввязался? Ведь я даже не подозревал, что черный рынок крови будет платой за синие таблетки.
– Вы рискуете быть пойманными, – говорю я.
– Нет. Все будет нормально.
– Пожалуйста, – просит женщина. – Мне нужно возвращаться домой.
Я надеваю перчатки и готовлю шприц. Все это время она стоит с закрытыми глазами. Я ввожу иглу в вену у сгиба локтя. Женщина испуганно вскрикивает. – Я почти закончил, – успокаиваю ее. – Потерпите. – Я вытягиваю шприц и разглядываю. Ее кровь темная.
– Спасибо, – говорит женщина. Архивист протягивает ей кусочек ваты, которой она зажимает внутреннюю сторону руки.
Как только я заканчиваю свою работу, архивист дает мне синие таблетки. А затем обращается к людям: – Через неделю приходите снова, и приводите своих детей. Вы ведь хотите быть уверены, что их образцы тоже сохранятся?
– Я не приду через неделю, – сообщаю я архивисту.
– Почему нет? – спрашивает он. – Ты оказываешь им услугу.
– Нет. Наука еще не дошла до того, чтобы возвращать людей к жизни.
Если бы было по-другому, размышляю я, уверен, люди уже использовали бы такую возможность. Например, Патрик и Аида Маркхем. Если бы существовал способ вернуть их сына, они бы им воспользовались.
Уже дома, при помощи небольшого скальпеля, украденного из медцентра, я совершаю уникальную для меня операцию: очень аккуратно разрезаю таблетки, скручиваю кусочки бумаги и заталкиваю их внутрь. Затем держу упаковку над сжигателем мусора, чтобы снова склеить таблетки.
Это занятие занимает у меня почти всю ночь, а утром я подскакиваю от криков, потому что офицеры увозят Кая. И совсем скоро после этого уезжает Кассия, и, благодаря мне, у нее есть при себе запас синих таблеток.
***
Я возвращаюсь в свое крыло проверить пациентов. – Есть какие-нибудь необычные реакции на лекарство? – спрашиваю я.
Медсестра качает головой. – Нет. У пятерых реакция благоприятная. А остальные, включая больного с сыпью, пока без изменений. Конечно, прошло совсем мало времени. – Ей нет нужды разъяснять то, что мы оба и так знаем: обычно к этому времени уже появляется хоть какая-то реакция. Так что дела плохи.
– У кого-нибудь еще появилась сыпь?
– Мы не осматривали их со времени прибытия, – отвечает она. – Прошло меньше получаса.
– Давайте сделаем это сейчас, – предлагаю я.
Мы осторожно переворачиваем одного пациента. Ничего. Другого – ничего.
Но у третьей пациентки сыпь выскочила по всему телу. Пятна еще не такие красные, как у первого больного, но эта реакция, безусловно, нетипична.
– Вызовите вирусолога, – окликаю я одного врача. Мы аккуратно переворачиваем женщину, и у меня перехватывает дыхание. Из ее рта и ноздрей сочится кровь.
– У нас пациент с другими симптомами, – сообщаю через порт главному врачу. Прежде чем он успевает сказать что-то в ответ, из моего мини-порта раздается еще один голос, вирусолога. – Кэрроу?
– Да?
– Я исследовал геном вируса, взятый у пациента с периферийной сыпью. В белковой оболочке гена выявился дополнительный экземпляр нейронных включений. Вы понимаете, о чем я говорю?
Я понимаю.
Мутация находится прямо у нас в руках.
