Текст книги "И-е рус,олим"
Автор книги: Елизавета Михайличенко
Соавторы: Юрий Несис
сообщить о нарушении
Текущая страница: 24 (всего у книги 30 страниц)
– А покажи, где ты с ним разговаривал.
– Я с ним не разговариваю.
Сейчас спросит почему. А действительно, почему?
– Да? А почему? Разве это не лучший способ с ним разобраться? Активный эксперимент всегда лучше пассивного. Почти всегда.
– Активный эксперимент лучше. А пассивный – чище,– сказал я, чтобы отделаться.
Лею это полностью устроило, она глубокомысленно протянула:
– Ну да,– и о чем-то задумалась.
А правильно я с ним не разговаривал. Это инстинкт самосохранения сработал. Потому что всех, кто с ним разговаривает, он вовлекает в свои игры. И, следовательно, как-то использует, назначая друзьями или врагами по одному ему известным критериям. Еще неизвестно, кем страшнее оказаться. Кто знает, каких доказательств дружбы Аллерген может потребовать, в какие эксперименты заманить. Вот и Кинолог вчера рассказывал ему такое, что даже мне бы не сказал. Если это, конечно, был Кинолог.
Еще Кот написал новый стих, в котором на нем был красный берет парашютиста, надо понимать, как сигнал. Вряд ли он прямо сигнализировал о том, что стал на тропу войны, скорее косвенно о чем-то совсем другом. Грех, он ведь тоже красного цвета. Но в конце стихотворения появились Лея и Рахель, и мне стало жутковато, словно не только я наблюдаю за Котом, но и он наблюдает за мной. Рахель говорила всего несколько слов, но была так пронзительно похожа на Белку, ту давнишнюю, когда она еще и близко не была Рахелью. А Лея уговаривала, в точности как меня несколько часов назад, уехать, бежать, спасаться.
– Непонятный наборчик,– сказала Лея,– Невский и московские театры. Не знаешь, этот Аллерген из Москвы или из Питера?
Дура!
Потом мы прогулялись вокруг дома. Каждому из нас казалось, что партнер выгуливает его на поводке. Мы дошли до ешивы, посмотрели на беснующихся хасидов. Когда-то и я был таким, правда недолго. Игры в команде у меня никогда не получались долгими, если, конечно, не считать Гришу... Жаль, что с ним так получилось. И что с Леей так получается – тоже жаль. Но что мне делать с этим ужасным ощущением, что я не могу сделать так, как им хочется? А что еще ужаснее – как хочется порой и мне. Потому что мне тоже хочется уехать с Леей в загорающую у моря Нетанию. Но как объяснить мне им, что я не могу, если я даже себе это объяснить не могу? Я просто это чувствую так внятно, что возникает однозначность, а это уже – знание. Я – Страж, принявший Обет. Мне нельзя иметь привязанности. И спасибо за то, что они сами медленно отмирают, иначе пришлось бы обрубать по живому. Мне нельзя заводить жену. И Лею уводят от меня, взяв под руки, два милосердных ангела – Сочувствие и Равнодушие.
Я спросил, где ее сын. Она как-то болезненно усмехнулась. Ну конечно, я должен был спросить об этом уже давно. Я опаздываю даже в мелочах. Сына она отправила на все осенние праздники к бабушке. В неназываемый вслух город Нетанию. Как все быстро рушится.
У Стража, принявшего Обет, не должно быть детей. В моем случае все сложнее. Этот ребенок (или эти дети) был зачат до принятия Обета. Значит, мой Обет может быть и не принят. Значит, я могу оказаться Стражем, с непринятым Обетом. А это не то же самое, что Страж, не принявший Обет. Это гораздо хуже. Но это если ребенку (детям) суждено появиться. А если нет? Если нет, значит мой Обет принят...
Но это все верно при одном главном условии, что ребенок (дети) мой. От меня. А не зачат на мостовой Старого Города, тогда. Потому что, если она зачала тогда, у дома Беллы, то к моему Обету это отношения не имет. Вернее, еще хуже – очень даже имеет. Но моя роль отца меняется на роль Стража. Это ужасно.
Если я прав, никакие УЗИ ничего не прояснят. Не покажет же ультразвук кошачьи лапы, в самом деле, а если и покажет, то врачи это так не истолкуют, это будет за пределами их ассоциативного поля. Но, скорее всего, на УЗИ просто все время будет какая-то неясная смазанная картина... Надо... генетическая экспертиза, возможно, помогла бы... но Лея не согласится... Надо... Грот. Да, в Грот пойти она согласится, она давно хочет. Она пойдет из любопытства, а я спрошу у того, кто придет ко мне туда... А если он тоже придет туда спрашивать, то я соглашусь ответить на все его вопросы, но только при условии, что он согласится ответить на мой единственный вопрос.
Теперь я понял. Только теперь. Почему после принятия Обета начавшиеся во мне изменения слегка как бы дернулись, но остановились. Словно на старте заглох мотор. Я должен разобраться что означает Леина беременность. И определить свой статус. Да.
(C)
(C) не сидели на балконе. После длительного обсуждения с Гришей их роли в разворовывании Храмовой Горы, собственный любимый балкон напоминал о неприятном и казался казенным. Поэтому (C) потерянно бродили по квартире, прислушивались к себе и, встречаясь, перебрасывались фразами.
– Мы уже с Гришей и так много антиоксидантов употребили, правда? -грустно констатировала Анат.– Сегодня уже пить не стоит, да?
– Сегодня мы еще и не начинали.
(C) разминулись. Анат подумала над фразой, посмотрела на часы и все поняла:
– А ты уверен, что твоя печень тоже меряет дозу еврейскими сутками? -спросила она, поравнявшись с Максом в коридоре.
– Господь милостив и повелел нам напиваться всего два раза в год.
– Ну да! Симхат Тора! Я не забыла, просто не связала. Конечно, напиваться на Пурим и Симхат Тору, а в остальные дни – репетировать! – (C) наконец-то остановились.
– Два раза в год – как на советские демонстрации,– ожил Макс.– Вот две демонстрации в год – много, две сессии в год – много, а два возлияния – мало.
– На балкон?
– Ммммммммммм! – начинающейся сиреной завыл Макс, откупоривая бутылку "Дальтона".– Сколько?
– Ну, уши залей.
Макс утопил в вине изображенных на фирменных бокалах "Gato Negro" черных котов по самые уши, и (C) отхлебнули за радость изучения Торы.
– Что особенно радует в радости изучения Торы,– объявил Макс,– так это то, что она нисходит и на злостных прогульщиков тоже,– плавным грузинским жестом он обвел присутствующих. Аллерген дернул лапами, но не проснулся.
– За мышкой бежит,– сказала Анат.
– За мышкой неинтересно.
– Тогда за смыслом нашей среднестатистической жизни. Интересно, какой тюремный срок приходится на среднестатистическую пару?
– Это просто,– хмыкнул Макс.– Прикинь их среднестатистическое время в отелях и умножь на соотношение мест в тюрьмах к местам в отелях.
– Ты меня ни с кем не путаешь?
– Нет. Поэтому не предлагаю ввести фактор, учитывающий среднестатистический иностранный туризм.
– Ключевое слово здесь "средний",– ласково напомнила Анат.
Этим ключевым словом они открыли еще несколько дверей, и к концу первой бутылки в новом цикле изучения Торы, добрались до обсуждения кризиса среднего возраста среднеевропейской цивилизации. Аллерген за это время проснулся, съел свою среднестатистическую порцию "Вискаса", вылакал среднестатистическую дозу молока и демонстративно удалился с глаз долой -досыпать за сундуком. Звонок среднестатистической продолжительности прервал анестезирующий треп (C).
Первым делом, Давид обстоятельно разъяснил причину своего появления в праздничный вечер, когда, как он прекрасно понимает, уместен приход лишь званых гостей. Ошарашенные необычной куртуазностью Давида, (C) переглянулись и приготовились к худшему. Но оказалось, что Давид всего лишь не мог тянуть дальше с возвращением спертой Кинологом кассеты. Он уже заезжал, где-то перед обедом, но заметил Гришину машину и не захотел с ним пересекаться, хотя, если честно, ему бы очень хотелось узнать что тут делал Гриша. Потому что Гриша такой человек, что лучше знать чем он занимается, чем не знать.
Все это звучало немного странно, но и заставляло (C) согласно кивать. Или качать головами.
– Ладно,– сказал Макс, разлив остатки,– чтобы успеть!
Давид не пил.
– Э-э...– промямлил он.
– Что случилось? – насторожилась Анат.
– Случилось,– сокрушенно признался Давид.– Я слышал запись. Ну, на этой кассете. Нет, вы не думайте, я бы не стал. Ее Кинолог по-пьяне вставил, не спрашивая. На большой скорости. Не выпрыгивать же мне было из машины.
(C) развеселились.
– Правда потом уже, если честно, я эту кассету сам несколько раз прослушал. Ну раз уж все равно слышал, то хотелось бы и понять. Но так всего и не понял.
(C) переглянулись.
– Это чего же ты там мог не понять? – подозрительно спросил Макс.-Когда вы появились, мы работали. Обсуждали композицию романа. Чтобы ничего не упустить, включили диктофон, а то знаешь, это противное чувство, когда что-то важное было придумано и забыто. Вы пришли неожиданно, мы забыли выключить.
– Это я как раз понял,– Давид покорно ждал возможности вставить слово.– Я перестал понимать после того, как мы ушли...
– Ну,– Анат натужно улыбнулась, явно шаря по воспоминаниям в поисках высказанного компромата,– всякая семейная феня, чего там было слушать так пристально...
– Вот вы перед возвращением Кинолога произнесли этот же тост.
– Все правильно. Это традиционный тост,– как бы небрежно призналась Анат. Она все более и более подозревала существование так и не всплывшего в памяти компромата и понимала, что сейчас придется оправдываться.
– Понимаешь,– подхватил Макс,– мы вот поймали себя на страхе не успеть.
– Что не успеть?
– Да все не успеть. Точнее – ничего не успеть! Даже бутылку можно не успеть допить. Ведь так?
– А, ну ясно. То есть, это надо понимать как благодарность. Только тогда это не тост, а благословение, браха.
– Вот-вот! – обрадовался чему-то Макс.– Начинаем как все, с благословения на вино, а заканчиваем благословением на бутылку.
– На время,– не терпящим возражения тоном поправил Давид.
– На время – лучше,– согласилась Анат.– Благословен ты, Господь Бог наш, царь Вселенной, давший нам время.
– Амен,– поддержал Макс.
Давид достал из кармана скомканный носовой платок, оказавшийся исписанным листком бумаги и прочитал:
– "Двенадцатая стоянка". Это ведь связано с Крестным путем, правда?
(C) радостно заулыбались и заобъясняли:
– Это в Гейдельберге.
– Как-то раз мы объявили декаду "легкого идиотизма" и оказались в Гейдельберге...
– На "Мерседесе", причем. Но почти без денег...
– Нам сказали, что к замку ближе всего двенадцатая стоянка...
– И мы объехали почти все остальные, пока нашли ее. Макс вцепился в руль и твердил, что остальные – это для лохов, а нормальные пацаны паркуются только на двенадцатой.
– То есть, это насмешливое одобрение,– подытожил Давид.– Ясно. "Хулахупная инфа". Что это?
Анат захихикала:
– Это такая непредсказуемая информация. То, что я, крутя хулахуп по утрам, всасываю за пять минут вращения со всех телеканалов. А потом минут пятнадцать пересказываю Максу. Знаешь, забавные вещи порой выскакивают. Но вообще, сам термин трактуется расширительно.
– Я понимаю,– серьезно кивнул Давид.
Анат умолкла, собираясь с силами продолжить без смеха. Выручил Макс:
– Короче, всякая поверхностная, но интригующая инфа из журналистских или других непрофессиональных источников.
– Да, это нужный термин,– одобрил Давид.– А вот "не вскакивай" вы тоже как-то не к месту употребляли. С каким-то даже ехидством, что ли.
– Это значит, что реплика или мысль соавтора не стоит того, чтобы поднимать задницу и скакать записывать.
– Ага... А вот такое мычание что-ли, ну в общем такой звук странный "ммммммм"?
(C) мечтательно закатили глаза:
– Это с Родоса. Мы там к акрополю на ослах поднимались. В Линдосе. У нас была страшно колоритная погонщица...
– Вернее, не у нас, а у наших ослов. Маленькая толстая тетка. Возможно немая. Она в сорок градусов резво бежала в гору за ослами и подгоняла их вот этим самым звуком. Если ослы не понимали, пинала их под зад.
– Соответственно, теперь мы так друг друга подгоняем к акрополю.
– Как интересно! – сказал Давид.– А что значит "Толстый Карлсон"?
Анат рухнула на кресло и захихикала. Макс из последних сил держался. Он помотал головой:
– Не, извини, но на этот вопрос ответа не будет. Ноу комментс, короче... А у тебя вообще списочек длинный? Еще много осталось?
Давид смутился:
– Да, довольно много... Но знаете, можете не отвечать. Общий подход вы мне дали, остальное мне будет интересно самому поразгадывать. А если не справлюсь, вы мне еще что-нибудь подскажете, ладно?
– Давид, ты прелесть! – приторно улыбнулась Анат.
– Так это, хочешь взять кассету обратно? Чтобы тебе легче работать было...
– Спасибо,– Давид секунду поколебался.– Вообще-то я себе переписал... Нет-нет, конечно же не целиком. Только вот этот маленький непонятный отрывок... Так что, вы говорите, Гриша здесь делал?
(C) сели по стойке "смирно".
– Предлагаю выпить за возвращение нашего Кота,– нашелся Макс.
Давид тоже выпрямился:
– Что-о?! Аллерген вернулся?! Он у вас?! Сам вернулся?! Когда?! А сейчас где он?!
– Давид, ты что? Вон там, кажется, дрыхнет – за сундуком. Кис-кис-кис...
Давид бросился к сундуку, подпиравшему одну из стенок сукки. Заглянул за него. Долго смотрел, пристально, как пограничник, сличающий фото с оригиналом:
– Это он!
– Ты уверен? – строго сказал Макс.– Без генетической экспертизы нельзя утверждать наверняка.
– Генетической экспертизы?! – повторил Давид, а потом застыл. Смешно пооткрывал и позакрывал рот, как бы пытаясь что-то сказать, но передумывая в последний момент. Наконец, решив ничего не спрашивать, вернулся на свое место. И только потом очень серьезно спросил, но уже о другом:
– Кот вернулся когда здесь был Гриша?
– Да. А что? Думаешь, это он его привез?
Анат замахала руками:
– Во, точно! Гриша же заходил к нам перед Йом Кипуром. Так он сначала похитил Аллергена, держал его в клетке и заставлял работать натурщиком, причем бесплатно, только за хавчик, а теперь тайно привез обратно, потому что котик порвал ему все новые женские портреты. Да, Давид?
Макс посмотрел на Анат через бокал. Усмехнулся и кивнул.
– Нет,– сосредоточенно ответил Давид.– У Гриши нет никаких новых женских портретов. Он это только планирует и ищет деньги. А привез Аллергена я. Но на меня напали у отеля "Рейх" и Кота отобрали. Два дня назад. А вообще-то Аллерген был у Беллы, в Старом Городе. Кот назывался Суккот. А Белла назвалась Рахель.
Первой сорвалась Анат. Вежливая улыбка перешла в гримасу, в горле клокотал накапливающийся смех. Она уткнулась лицом в ладони. Но тут уже пробило Макса, который смеялся редко, но долго и громко, с элементами истерики и конвульсий. Он тер глаза под очками. При этом (C) было очень неудобно перед Давидом. В паузах они пытались хоть что-то объяснить, но успевали выдавить только "Рахель" или "Суккот", причем любое из этих слов разило их наповал.
Кот
Нет, ну надо же иметь если не совесть, то хоть какие-то понятия. Самые элементарные. Кот долго отсутствовал. Скитался. Устал. Так дайте же отоспаться! Но нет – шум, гам, движение, шуршание. Уже забился в дальнюю щель, так надо привести Похитителя, чтобы он щупал меня взглядом во всей незащищенности сна. Ушел уже, так уйдите и вы с балкона, уймитесь, сделайте мне тихо. Нет, надо поговорить, надо лишний раз убедить друг друга какие вы умные. Интересно, обмусоливая тему времени, они чувствуют, как бездарно это самое время тратят?
– ... вот на самом деле, внутри себя, никто ведь не меряет время часами, сутками, годами, да? Субъективная единица измерения времени – это уже прожитый тобой интервал. От него калибровка, понимаешь?
– Извини, я вот подумала... Давид похож на самолет, начавший посадку. Гудит иначе... Ладно, так что с калибровкой?
– Вот. Например, день в шестьдесят лет – это два часа жизни пятилетнего ребенка. Год шестидесятилетнего старика – месяц для пятилетнего. Ведь и то, и другое – просто одна шестидесятая прожитой жизни. Поэтому и время бежит все быстрее, и, расставаясь с друзьями на года, встречаешься, как ни в чем не бывало. И жизнь проходит не линейно, а сходит на нет логарифмически...
– Беспросвет, короче.
– Короче – да. Логарифмически, жить нам осталось меньше, чем полжизни. Намного меньше.
Ну если вам осталось так мало, так идите, творите, делайте что-нибудь, но не трендите над ухом! И на улицу не уйти – там этой ночью ансамбль песни и пляски всея Израиля. Уснешь – затопчут. Но нет, как же, уйдут они. Похоже, Аватары достигли в своем "субъективном времени" возраста старой девы и их начало беспокоить то же самое: почему это они никому и нафиг не нужны. Все чаще перечитывают свои старые тексты, словно вертятся перед зеркалом, словно вопрошают друг друга: "Как же так? Так много явных преимуществ по сравнению с пристроенными подругами. И все это – никому ни нафиг?" Не надо обладать даже моим стограммовым мозгом, чтобы понять – очень скоро у них начнет портиться характер. Потому что ничто так не портит характер, как недоеб с фортуной, дорогой.
Проще надо быть, дорогие. Правильный аватар должен вырастить кота, написать текстовый файл и родить виртуала. Вы это уже сделали, расслабьтесь и лелейте созданное. Наслаждайтесь последними крохами своего "логарифмического времени", а не сидите, как две собаки, скованные одной цепью, с моей любимой картины Гойи, дорогого. Котоводы! Решили они меня, дорогого, водить только после того, как напишут страничку! Да кому она нужна, ваша страничка!
– ... в старости время отмеряется выбрасываемыми еженедельно телевизионными программами.
– Давай выкинем телевизор?
– Тогда у нас не будет еще и телевизора.
О, начали себя жалеть. Как это они приговаривают: "Мы себя не любим, но жалеем".
– ...литературный Интернет – это казино...
– А офлайновый литературный процесс – это вообще бордель...
Ах-ах, какие вы у нас все из себя пушистые и несчастные. Так сорвите банк в этом казино и прокутите его в так желанном вами борделе, дорогие Аватары :Ж) Ведь это и есть литературная карьера XXI-го века!
И вообще, не пора ли поужинать? Ненавижу эти нудные разговоры на голодный желудок. Если ты дорогой творец, то проявляй свои комплексы в текстах и прикидывайся нормальным в быту. Очень не люблю дорогих, которые проявляют свои комплексы в быту и пишут такие нормальные из себя книги!
О, вспомнили! "Котик-котик, кис-кис-кис, хочешь кушать?" Хочу. "Смотри, какой у тебя сегодня хавчик! Тут и первое, и второе, и третье"... Что это?! Бэ-э-э... Из всех воплощений постмодернизма самое тошнотворное -гастрономическое :Ж(
9. СТРАЖ, ПРИНЯВШИЙ ОБЕТ
Давид
"Плохо человеку быть одному". Если он не Страж. Стражу быть одному не плохо и не хорошо. Стражу быть одному нормально. Страж всегда один. Наконец-то, после долгих и мучительных дней, раздумий, экспериментов, я знаю – мой Обет принят.
Лишь сейчас, обретя определенность, я понял как мне было тяжело все это время. Как это гнетет – дать Обет и не знать, принят ли он. Теперь, конечно, будет тяжелее. Но эту предстоящую тяжесть я претерплю уже в роли состоявшегося Стража и поэтому не только не боюсь, но и жду.
Пожалуй, я все-таки переусердствовал. Ведь все стало ясно уже в Гроте. Почему я боюсь верить прямым указаниям? Почему красное вино, залившее портреты, ничему меня не научило?
Мы с Леей шли к Гроту. Она странно нервничала. Сказала, что чувствует мое особенное отношение к этой прогулке. Я врал, что просто хочу показать ей Грот по ее же просьбе. Она делала вид, что верит. Над нами верхушки сосен выбивали половик неба, все еще пыльного с лета.
Я честно старался ее развлечь. Мы как раз проходили мимо сосны Бен-Гуриона, и я вспомнил, что это любимое дерево (C). Получалось, что теперь у нас с (C) есть свои деревья. У них – сосна, у меня – перевернутая смоковница. Оба примыкают к аллее праведников, где уже каждое дерево персонифицировано, и это не может быть просто так.
– Тебе не мешает, что на смоковнице повесился Иуда? – невесело спросила Лея.
Мне не мешало. Вспомнив о (C), я еще рассказал совсем смешную, как мне казалось, историю. Однажды я встретил их в лесу, неподалеку, мы пошли вместе, вдруг Анат сказала: "Макс, дай руку". Место было ровное, я не понял зачем, но Макс замешкался, и руку ей подал я. Анат засмеялась, а Макс уже достал блокнот с ручкой и привычно выставил локоть. Она пристроила блокнот и что-то накорябала. Он прочитал и кивнул. Потом мы пошли дальше, словно это было так и надо, когда женщина просит подать ей руку.
Наконец-то Лея рассмеялась. Тем временем мы пришли к Гроту. Я спустился первым и решил, что внутри никого нет. А Лея первой адаптировалась к темноте и заметила, что в дальнем углу кошка родила котят. На том самом бордовом покрывале.
Мы ждали у противоположной стены. И – ничего. Никто и ничто не появилось в Гроте. Кроме кошки с котятами, которые были там с самого начала. Кошка мяукала, словно пыталась мне что-то сообщить. Или даже Лее. Я был очень удручен. Все понял, но до конца не верил, не уходил из Грота, надеялся.
Когда мы ушли из Грота, резкий сосновый пот, пропитавший воздух жарким днем, уже сменился на вечерний аромат отдыхающих сосен. Лея объявила, что на следующей неделе уезжает в Нетанию – сначала на пару недель, а потом видно будет. Я этому обрадовался и не сумел скрыть. Это была радость человека, освобождающегося для главного.
Лея обиделась и уехала. И мне казалось, что все так и останется, а значит все вот так и закончилось, следовательно – решилось. Я скучал, но терпел, как терпят боль после окончания анестезии. Все было уже решено.
А она начала звонить. И я не смог отказываться говорить с ней. Потом она вернулась. Сказала, что уже большая девочка и не может жить с мамой. Но ясно было, что это не главное. И не ко мне она вернулась. Потом она проговорилась. Что ей кажется, будто близнецы хотят родиться в Иерусалиме. "Что значит, кажется?" – спросил я. "Это значит, что у меня почему-то изменилось отношение к Городу,– сказала она,– теперь меня к нему влечет. Некоторых беременных влечет к селедке, а меня к Иерусалиму. Смешно, правда?" Это было совсем не смешно. Настолько не смешно, что она заметила мой страх и удивилась: "Странно, а мне казалось, что ты будешь рад". Она даже не догадывалась, что ее желания определял теперь живот, а не она сама.
Тут я, наконец-то, додумался найти Ортика. Чтобы он помог сделать генетическую экспертизу. Я не верил, что это возможно, но пытался делать даже то, во что не верил. Врачи, наблюдавшие Лею, ничего не могли понять, все сложные, но стандартные исследования давали неясные результаты. Сама Лея была странно беззаботна. Меня это пугало.
Но Ортик сумел мне помочь. Не смотря на то, что сильно опустился. Он выглядел, как алкоголик и действительно пил слишком много. А выпив, терял нить рассуждений и начинал выворачивать душу – беспорядочно, суетливо.
В той лаборатории, куда он меня отправил, действительно разработали что-то продвинутое. Профессор показался мне совершенно безумным, однако он не только получил более-менее определенные результаты, но и сумел объяснить недоступно для меня, но доступно для Леи, что генетические дефекты безусловно есть, хоть и какие-то нетипичные, поэтому последствия предсказать трудно, но на месте Леи он бы не рисковал.
А Лея хотела рискнуть. Я ее, конечно, не поддержал. Я точно знал, что при ее рационализме она не должна была даже допустить возможность рождения неполноценного ребенка (детей), а не то, что спорить со мной.
Потянулись мучительные дни, когда утром она решала избавиться от беременности, к полудню начинала сомневаться, а вечером убеждала меня, что все будет замечательно и надо рожать. То, что росло в ней, очень хотело жить.
Я уже не сомневался, что не имею отношения к ее беременности. То есть, почти не сомневался. Эта крупица сомнения и не давала мне окончательно самоидентифицироваться. А Страж, принявший Обет, не должен ведать сомнений.
Все закончилось вдруг. Сегодня. На сегодня Лее был назначен аборт. Она почему-то не захотела, чтобы я ее вез. Через два часа позвонила из дома. Сказала, что вернулась с полпути. Потому что каждые несколько минут ей перебегали дорогу черные кошки. Что она не суеверная, но такого количества черных кошек просто так не бывает, да и вообще не бывает. Что она будет рожать. Но это уже не имело принципиального значения. Для меня не имело. Потому что в этот момент та самая крупица сомнения стала прахом и исчезла. Черные кошки не сбежались бы со всего Города спасать моего ребенка (детей).
Я остался один. Так вышло. Еще я сбрил бороду. Чтобы каким-то изменением размежевать время. Экран компьютера мерцал и плескал мне в свежевыбритую физиономию свое холодное свечение. Мой пост номер один был у этой бойницы. Отсюда, для умеющего смотреть, был виден почти весь мир. И по этому миру металось, как шаровая молния, рыжее пятно по своей неслучайной агрессивной траектории. Все больше людей вместе со мной наблюдало за этим пятном, и аллергически реагировало. В журнале "Самиздат" на сайте "библиотека Мошкова", Лев Гунин писал из Монреаля:
"Точно так же Аллерген или Ника Батхен: они не только носители порочной эстетики неофеодального типа, по своим внутренним законам враждебной всему живому и непосредственному, но и аккумуляторы заговора молчания, окружившего жуткие язвы источника этой эстетики. Их целая рать – десятки батхенов и аллергенов,– выделяющих миазмы искривления сущности. Даже если в обороты их речи проникает легкий и тонкий юмор, изысканная галантность – это юмор и галантность другой вселенной, замороженной в отвратительной глыбе современного Средневековья."
Этот абзац гулко отозвался во мне, но я так и не смог проникнуть в смысл записи, чтобы понять почему.
Последние недели мне все не хватало времени как следует отследить Кота. То есть, я регулярно проверял его излюбленные сайты, но на большее из-за этой нервотрепки меня не хватало. А Аллерген словно почувствовал ослабление контроля и стал появляться в неожиданных местах.
Хорошо, что все значительное оставляет за собой в Сети хвост линков, по которым всегда можно догнать то, что пропустил. В рейтинге "Знаменитости Российского Интернета" на пятидесятом месте я обнаружил Аллергена. Было странно – как он вообще затесался в этот рейтинг сетевой элиты. Но по-настоящему я впечатлился, когда среди тех, кто стоял ниже Кота в рейтинге, обнаружил кучу имен, известных любому обитателю Сети. Большинство из них были просто на слуху, но некоторые тут же соотносились с мегапорталами, СМИ и другими крупными проектами. Что же такое успел создать Аллерген?
Я кликнул на имя Кота и попал на его домашнюю страничку. С рисунка на меня смотрел, прищурясь, жирный наглый оранжевый котяра, сложивший лапы на груди. На шее его, на толстой золотой цепи, висел медальон с изображением рыбы. Перед Аллергеном на столе лежали две огромные рыбины. Сама страница выглядела убого и явно была сляпана на основе готовой болванки, которыми везде одаряют любителей бесплатного хостинга. С таким дизайном можно было участвовать в школьном конкурсе, но никак не в рейтинге "Знаменитости Российского Интернета". Но народ дружно голосовал за Кота. Я решил основательно изучить контент странички завтра и добавил ее в "фэйворитс", потому что меня сильно интриговало оброненное в гостевой упоминание о какой-то статье Кота в "Русском Журнале".
"Русский Журнал" представлялся мне чем-то совсем уж официальным, этакой "Правдой" в Интернете. Его главным редактором был чуть ли не советник Путина. Только что виденная на домашней страничке наглая оранжевая морда Кота никак не лезла в одни рамки с чиновничьим лицом президента.
Тем не менее, статья в журнале была. Называлась она "Постмодернизм? Нет, нетнеизм!" и подписана – Кот Аллерген. Фактически, это был манифест нового, придуманного Котом течения в искусстве, которое он назвал -"Нетнеизм". Объяснял он это так:
Задача нетнеизма состоит в том, чтобы наполнить русло не вялым течением мейнстрима, не болотистой жижей постмодернизма, не спитым чаем попсы, а ломящей зубы водой из родников подсознания, подмигивающего мигающему экрану.
1. NET – это Сеть. И это справедливо, ибо НЕТНЕИЗМ невозможен без Сети. Сеть – это место действия НЕТНЕИЗМА и новая виртуальная реальность, которая осваивается и заселяется творческим сознанием, дорогим.
Нетнеист это: персональная позиция, персональный стиль и персональный компьютер. Нетнеизм – это не просто собрание индивидуальностей. Это -вольное собрание индивидуальностей. Где каждый волен в любой момент заходить или выходить, присутствовать или отсутствовать, присутствовать с отсутствующим видом и прочая, и прочая. Свобода и талант – вот наши документы!
2. НЕТНЕИЗМ – это "нет, не изм". То есть общепринятое ограничение в рамках "изма" не работает. Это не "изм" в общепринятом смысле, так как края НЕТНЕИЗМА размыты, и течение его не имеет строго заданных берегов и однозначного направления. НЕТНЕИЗМ возникает из виртуального пространства и теряется в нем органично.
Нетнеизм не только танцует на костях предыдущих направлений футуристическую джигу, он танцует и на собственных костях танец смерти и бессмертия.
3. "Нет не" – это отрицание отрицания. Развитие свойственно всему, и в Сети, дорогой, как в новой реальности, у диалектической спирали экспоненциально растущий шаг.
Нетнеизм игрив, как котенок, не только потому, что он молод. Но прежде всего потому, что игра – это квинтэссенция творчества.
4. НЕТНЕИЗМ – это своего рода противовес дадаизму, но и в каком-то смысле продолжение его на более абстрактном уровне. То есть, преемственность не прослеживается напрямую, но и о полном обрыве ее не может быть и речи. В ХХ веке появилось слишком много всякой дряни, которой мы не можем сказать "да-да", только "нет-нет"!
Во все времена проклятием истинно творческой личности был садистский контрастный перепад между богоравным творческим "онлайновым состоянием" с пером, кистью или гармошкой и унылым "офлайновым" – "Когда не требует поэта к священной жертве Аполлон..." Вершить судьбы народов, неограниченно властвовать над персонажами или нотами, а через минуту прогибаться перед сильными офлайнового мира, гладить шнурки, стирать манишки и слова по требованию дорогой редакции и следить, чтобы на погонах было положенное количество звездочек. Или сопоставлять собственное высокое предназначение с камерюнкерством... Так вот, это все отменяется. Потому что:
5. Суть НЕТНЕИЗМА в полном освобождении творческого начала от физической и социальной компонент. Это свобода от самого себя, дорогого!
Истинно творческая личность, в процессе своей созидательной жизнедеятельности, невольно создает брэнд. А потом всю или значительную часть жизни (на востоке практиковалась смена мастером имени по достижении профессиональной зрелости) тяготится им. То есть художник, если и был заложником вечности, то в плену находился не у времени, а у собственного брэнда, который в какой-то момент в лучшем случае становился тесен, жал и натирал, а в худшем – туго пеленал творческое начало, на манер ножек китаянки, дорогой. И только в Интернете:
