Текст книги "И-е рус,олим"
Автор книги: Елизавета Михайличенко
Соавторы: Юрий Несис
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 30 страниц)
– Ты меня пугаешь, гы... Эта, я, чур, ничего такого в виду не имел.
– Да-да, так вот. У этого Кота слово "дорогой" – это слово-паразит. Оно у него чаще, чем у тебя "сука" и "гы", вместе взятые.
– Гы.
– И вот смотри. Я прихожу к тебе, чтобы ты спрограммировал мне ловушку для Кота. Ты отказываешься. И тут же начинаешь употреблять нехарактерные для тебя слова, но сопутствующие Коту. То есть, явно попадаешь в зону его влияния. Это тебе не кажется странным... если не страшным?
М-да...
– Ты прав, дорогой. Надо выпить для храбрости. Что может быть страшнее черного кота?
– Этот рыжий.
– Он что, тебе являлся?
Он должен или засмеяться, или обозлиться. А то эта проникновенная скорбная морда скоро сагитирует меня в свою секту.
– Боря, ты же профессионал. Ты не можешь не понимать, что лучшего места для структуризации "духовного говна", чем Интернет – просто не существует.
– Давид... Я тобой горжусь. Ты просто настоящий пророк. Так и представляю, как ты, весь в белом, являешься на какой-нибудь чат... и обличаешь... и проповедуешь... и изгоняешь из Интернета затаившееся зло. Гы. А над головой у тебя лимб...
– Что?! Лимб?! Почему...
– Нет, только не спрашивай почему я сказал "лимб"! Только не это!
– А что тут спрашивать. Я и так понял. Ты тоже за ним следишь!
Аха, конечно. Мне за собственной женой следить некогда. С кем она, сука, в бассейне плещется.
– Слежу? За кем же это?!
– Ну... не следишь, конечно... не обижайся. Это я слежу. А ты так... наблюдаешь. Да?
– За котом, да? Я, то есть, за котом слежу или "так, наблюдаю"?!
– Странно ты как-то это воспринимаешь. Ну, не наблюдаешь, ладно. Ты же у нас вообще про него не знаешь, да. Все, проехали. Хотя что его приняли в "Лимб" ты знал и проговорился. Ведь я тебе этого не говорил. Разве нет? А ты, после того, как мы заговорили о Коте, вместо "нимб" сказал "лимб"!
– Эээ... Нууу... Приняли, значит, в "Лимб"... Это, я так понимаю, большое достижение? Это даже круче этих... "Анти-Тенет", да? Давай за это хряпнем... Ну вот... А как принимают в "Лимб", кстати? Это что-то типа масонской ложи, что-то закрытое и сакральное?
– Честно не знал? Потрясающе... За четверть часа Кот трижды макнул тебя в свой лингвистический пласт! А "Лимб" это не круче "Анти-Тенет". Потому что в "Анти-Тенетах" ведущий один, а в "Лимбе" – две-три дюжины членов, но это лучшие поэты Интернета, во всяком случае, они сами так считают.
– Давид, ты стихи, что ли, начал писать?
Хихикает наконец-то. А что в этом-то смешного?
– Нет, конечно. Скорее, начал читать. На моих глазах в этот поэтический клуб не приняли нескольких настоящих поэтов, на мой вкус даже хороших. А Кот только появился, и его сразу приняли. Как будто, знаешь, он играл на волшебной дудочке, а все остальные...
– Крысы?
– Вообще-то я имел в виду змей. Кобр. Но неважно. Он их как будто заворожил...
Надо перестать зевать. Шит, когда ж я высплюсь, как человек? Бегаешь вот так же, просто как мусорный кот какой-то... а жизнь меж тем сходит на говно... на духовное. Правильно психиатрам платят надбавки за вредность. Вредно это.
– Давид!
– Что?
– Давай по последней. Или по предпоследней. Как получится. А потом ты мне кота покажешь. Покажешь?
– Ты же пьяный.
– Ну и что?
– Ну... вообще-то опасно. Да и Лариса еще не вернулась.
– Не, вот как раз Ларчику мы показывать кота не будем. А зачем тебе Ларка?
– Так я же сегодня без машины, Лее отдал. Лея права, наконец, получила, знаешь? А твоя машина у Ларисы. Нет, надо ждать, а то пешком -это слишком далеко. На автобусе – с пересадкой.
– Мы куда-то должны ехать?! Зачем?! Я тебя в Сеть звал пойти -позырить на твоего кота. Вон, к компу моему. А ты куда собрался нас везти?
Давид кивает, разливает, вздыхает. Вот вроде и пауза, а какая-то беспокойная. Есть ощущение бешеной внутренней Давидовой активности. Гонит, держит, смотрит, видит... дышит, слышит, ненавидит...
– Да это я спьяну решил, что ты не читать Кота хочешь, а желаешь на него посмотреть.
– Чего?
– Видишь ли, Боря... Этот Кот... ты не думай, я и сам понимаю, как это звучит... чудовищно. Но это реальный кот. Живой. Рыжий. С именем и адресом.
– Пушистый хоть?.. Про адрес, кстати, верю. Кот-"собака"-меил-точка-ру?
– Да ну тебя. Нормальный... то есть, теперь уже не нормальный рыжий наглый кот. Живет в Бейт а-Кереме, у (C), ты их ведь помнишь? Но тут одна вещь случилась... не заставляй меня об этом рассказывать, потому что это выглядит полным идиотизмом... В общем, произошло нечто, после чего Кот изменился и теперь творит в Интернете странные вещи.
Все. Надоело. Надо его передернуть, как колоду. Или как затвор. Резко и без альтернативы:
– Уговорил. Лезем в Сеть. Че зря трендеть. Подергаем твоего кота за усы.
Хоть к компу переползли, все повеселее. Собственно, у компа и пить правильнее. Типа у окна. Давид сразу обо мне забыл. Скрюченными пальцами левой по клаве скребет, правой в мышку вцепился... сам как кот...
– Смотри, Кинолог, как мы вовремя. Он как раз новый стих запостил.
Смотрю. Болотный фон. Стишок. Реплики. Никаких котов.
– Кажется, твоего кота это болото уже засосало. Где тут кот? У тебя, Давид, виртуальные глюки, гы!
– Ничего не засосало. Вот же, видишь? Аллерген написано. Это его так зовут.
– А че это его так зовут странно? Не, не кошачье это имя. Медицинское.
– Это его так (C) почему-то назвали.
– То есть, так зовут кота (C)? Рыжего?
– Ну да.
– И (C) подключены к Интернету? Тогда это даже не интересно ни разу. Вместо того, чтобы меня грузить программой, попроси своих писюков дублировать тебе "мылом" кошачьи реплики. Делов-то!
Аха, этот Давидов взгляд мы проходили. Это означает "сам дурак".
– Ты что, Кинолог, совсем меня идиотом считаешь? Я тоже сначала так подумал. Но это не (C).
– Аха, конечно. Это они тебе сами так сказали?
– Да, только я им сначала не поверил и даже приобиделся.
– И что же тебя заставило им потом поверить?
– Да многое. Проводил эксперименты. Ставил ловушки. Перекрестно допрашивал... Да ты сам почитай – увидишь.
Читаю:
Пушистые кошки живут в богатом районе.
А лучшие кошки живут на весеннем пляже.
Пушистой – я почитаю с надрывом Вийона,
а с лучшей – мы у нагретого моря ляжем.
Сотней кошачьих глаз за нами следят отели.
Миллионами глаз с неба – кошачьи души.
Нам хорошо на этой песчаной постели.
Возьми мое сердце и съешь мою порцию "суши".
Рыжая кошка – огонь, пепелище. Шрамы
картой дорог на теле твоем, морячка.
В этом я, мальчик, вижу источник шарма.
А для поэта в этом – хмельная качка.
Мы отряхнемся, может быть чуть брезгливо.
И разбежимся, может быть чуть поспешно.
Серые волны тушат огни Тель-Авива.
Звездная пыль оседает на город грешный.
А че, цепляет.
– Ну что скажешь, Кинолог?
– Когтисто пишет, не спорю. Бабник писал.
– Вот видишь. А у (C) стихи пишет только Анат. И не такие, а в основном непонятные, переживания там, осень, смерть... А Макс стихов не пишет. И вообще, он не бабник.
– Ты, конечно, разбираешься, аха!
– Конечно. Потому что (C) все время ходят парой. У них глобальный контроль друг над другом.
– Бля-а-а, это ж удавиться можно!
– Ну они же соавторы.
– Аха... ну да... извращенцы. А этот твой Аллерген, он только в столбик и в рифму, или еще и разговоры разговаривает?
– Он очень общительный. Иногда целые трактаты пишет. Подожди, вот, как раз вчера... где же это было... да вот, в "Курилке" ЛИТО. Вот!
Ну нет, ни хрена. Это я читать не буду! Да тут три экрана пиздежа... Не, не пиздежа, а хуже. Нечто наукоподобное, с заголовком. "Трактат о роли IQ в литературе". Гы.
– Давид, давай ты перескажешь вкратце. Ломает читать.
– Нельзя. Давай я тебя лучше в тему введу. "Курилка" – это гестбука ЛИТО имени Стерна.
– А кто это – Стерн?
– Не знаю. Это не важно, это как имени Маяковского или Пушкина. А Кот у нас – член Лимба, это ты должен был запомнить. И они, эти два сообщества, друг друга не любят. Поэтому Кот пришел в ЛИТО – специально, показаковать.
– Ну че, нормальный Кот. Сеть – как Сечь, гы.
Опять я че-то не то... Давид опять зырит, а это теперь верный признак моего тайного, типа, знания.
– Ну, что на этот раз, Давид? "Сеть – как Сечь" – это Кот сказал, да?
– Не совсем. Но очень похоже. Он, знаешь, недавно написал, что сетераторы – это литературное казачество.
– Типа компы оседлали?
– Нет, Кот имел в виду, что сетераторы, как казаки, выломились из социальной иерархии и постепенно, пользуясь большей, чем прочие авторы свободой, из маргинальной группы переросли в плотное сообщество уже с собственной иерархией и субкультурой.
– Блин, да ты сам виноват! Ты сам все провоцируешь. Смотри, как оно все получается – ты сказал слово "показаковать". Я, ясен пень, тут же сгенерил про "Сечь". Усек?
А несбиваемый Давид отмахивается и продолжает:
– Да-да, оставим. Так вот, там в ЛИТО есть один член из Ирландии, который слово "который" сокращает до "кот." А Аллерген к этому прицепился. Ну и этот сетератор, у него ник – Автор, отбиваясь от Кота, заявил, что у него высокий IQ. У Автора, а не у Кота.
– О, так это должно быть весело! Че народ, стебется по полной? А где это?
– Это было позавчера, ушло в архив, неважно. А вот этот трактат Аллерген написал уже по следам. Ты читай, я пока твой знаменитый сортир проинспектирую.
Аха, щас я все это буду читать. Разборку бы еще туда-сюда. Пихаю "мышкой" текст подальше и утыкаюсь в середину:
Мне, дорогому, всегда была интересна роль IQ в литературном творчестве. Понятно, что не мешает. Но насколько помогает? И я счастлив, Автор, дорогой, что нашел в тебе лабораторную мышку, дорогую! Не так просто найти человека с дорогим и высоким IQ и с полным отсутствием чувства стиля, юмора и т. д. и т. п., при этом прилагающего значительные, длительные и дорогие усилия по написанию худла, дорогого. Это называется чистый эксперимент. Уже сейчас берусь утверждать, что в чисто литературных жанрах, дорогих, а также в лит. критике, дорогой, IQ годится разве что – запутать окружающих, дорогих. А вот в квазилитературных жанрах – детектив, жен. роман, научная фантастика и т. д. ловить есть что. Шедевров не создашь, суконный язык, дорогой, все равно корябает, но добротный серый уровень, дорогой, вполне достижим...
Во, и Давид как раз. Быстро в конец текста и принять умный вид, типа все прочитал, законспектировал, впечатлен и обдумываю. А лучше, чтоб не врать, встретить упреждающим контрвопросом:
– Че хотел спросить. Давид, а чего этот Кот все время "дорогой" говорит? Или это у всех сетерастов, как ты их назвал, так принято, гы?
– Кинолог! Я их так не называл!
– А как ты их называл?
– Нормально я их называл. Нейтрально. Сетераторы. Сетерастов – это не ты придумал, не делай вид. Расхожая обзывалка.
– Ну, и почему, скажем, Макс не мог написать эту хрень про ай-кью?
Давид мудро усмехается:
– Написать-то он мог. Но только для наездов выбрал бы кого-нибудь другого.
– Чего это? А этот чем плох?
– Наоборот, слишком хорош. Макс таким симпатизирует. Для наездов он бы выбрал какого-нибудь гуманитария. С физиками он ощущает сродство, что ли. Что-то вроде братства. Тем более, если такой технарь еще и литературой увлекается и даже сам пишет. Нет, не он это... Кинолог, ты помогать мне намерен? Если нет – скажи нет. Ты умеешь говорить "нет"?
И это Давид меня об этом спрашивает? Гы!
– А ты?
– А я вот научился.
– У Кота, гы?
– В том числе. Так мне на тебя рассчитывать?
Че это за агрессивная вербовка в полк виртуальных ассенизаторов. Щас. Надо эту его навязчивую мыслю заострить, обстругать и довести до очевидного идиотизма:
– Иесс, сэр! Что прикажете делать? Чем я могу помочь человечеству?
– Издеваешься...
Во, пробивает!
– Издеваюсь, да. А что? Должен был записаться добровольцем в твою виртуальную армию? "Тятя, тятя, наши сети притащили пиздеца..."
О, точно! Давид все ж таки меняется не только внешне. Он и внутренне подтянулся. Наверное, потому что мундир этой фальшивой нормы ему мал. И ремень перезатянут. Стержень конечно выпрямляется, но и кровь к мозгам приливает. Как бы его апоплексический удар не хватил, от служебного рвения.
– И вообще, Давид, я че-то не понял, этот Кот, он за красных или за белых?
– Кот ни за кого. Он сам за себя. И еще он против всех. Это пока все, что я понял.
– Вот же сука! Ну тогда – за твоего сукиного кота Аллергена!
Белла
Происходящее во мне есть следствие. Но, кажется, оно превратилось в причину и ведет свое разрушительное для меня и созидательное для себя дело. Беременность моя мне чужда, хотя я готова любить существо, так эгоистично использующее меня в качестве донора. Я готова отдавать, конечно. Даже если я не готова, то это мой долг. Но оно не нуждается в моей готовности. Оно растет в уютной темноте, беря себе то, что хочет и может взять. Я могу к этому относиться... Могу ли я к этому относиться как угодно? Не могу. Но хочу. Я хочу все-таки давать себя по собственному желанию, это и было единственным моим условием существования прежде, всю прежнюю мою жизнь, на этом я всегда настаивала в ссорах с судьбой и этого я добилась ценой потерь всего того, что уже готова была любить. А потом продала выстраданное и выцарапанное право – за зеленую чечевицу. И до сих пор не считаю, что сделала неправильно. "Правильно и противно" – вот что надо начертать на щите и прибить его над дверью в эту толстостенную ячейку каменного сейфа Старого Города, где я живу "на сохранении". Вынашивать ребенка за деньги -это функция суррогатной матери. Но я же не суррогатная мать, я – нормальная мать, это отец суррогатный. Сюррогатный. Сюррогатый.
Мне не стыдно. Это главное. Стыд мне вообще свойственен избирательный, скорее бытовой, который тесно связан с неловкостью по поводу конкретных ситуаций. Он связан со смешным положением – моим или того, кто со мной. В вопросах же глобальной морали я до сих пор руководствуюсь подслушанным внутри себя. То, что органично для меня, то морально. Когда возникает великое ощущение правоты и подминает под себя все остальное. Но в данном случае брезгливость выжила и гримасничает, сидя в углу ванной, льет себе на темечко холодную воду, размазывает по своей тонко вылепленной мордочке водяной слой...
Кинолог
Чисто Давидовы закидоны – поднести палец к звонку и тормознуть. Внешне – как будто прикидывает может ли долбануть током. Или его наконец-то напрягли сомнения, будут ли писюки рады пьяным нам. Стоит над этим задуматься, так сразу получается, что не будут. А пофиг. Поздно, во всех смыслах.
Открывает муж. Вроде, рад. Это он искренне, или так хорошо притворяется? Аха, вот оно что – вчера сварганил на парадном балконе первую в своей жизни сукку.
– Поздновато, вроде? – только Давид не имеет в виду время нашего визита. Это он режет правду-матку, как простой солдат. Хоть и не верит в устав: – Сукка должна быть закончена до начала Суккота. А что случилось такого в этом году, что ты вообще решил ставить сукку, вот что интересно.
Аха, жена:
– А у нас козырек над балконом обвалился. Еще зимой. Зима была дождливая.
Молча появиться эти суки не могут. Обязательно с репликой, обязательно типа с нейтральной, но мужика приопускающей. О, о, губки намазала... Шейка, то, се...
– Ну да,– Давид демонстрирует мудрое понимание,– светский район, архитектура неприспособлена. Тут же балконы лесенками не строят, только друг над другом, да?
– Не строят... А в сукке главное что? В сукке главное, чтобы в просветах между ветками было видно звездное небо над нами со всеми его выделениями,– Макс уже вовсю лыбится. Точно, они тоже того, веселые.
– Аха, без этого не узреть остатки того самого внутри нас,– въезжаю я в разговор – надо же как-то обозначить свое место.
Анат смотрит с такой улыбочкой... гы, заценила. Сейчас реплику запустит. Не, смолчала. Умная, сука, умеет и промолчать.
– Так что, совсем случайно? – Давид разочарован.– А я думал...
Как же, нам всем страшно интересно что он думал. Щас подробно расскажет. Например, как он надеялся что кот Аллерген явился ночью Максу и рявкнул: "Стань суккостроителем, сука!" Гы.
– Да мы давно хотели,– Анат все-таки добрая тетка – вон, отрабатывает Давидово разочарование. Гы, она не знает что мы вообще-то в гости не к ним, а к Коту. А че, нормальный Кот – к нему приходят гости, которых хозяева кормят, поят и окучивают... А где же наш закусон, кстати? И запить можно бы. А мы вот так вот головой повертим, типа что-то стало холодать, а умная хозяюшка это заметит... в какой-то момент... Ну и бардак. Это у них типа творческий беспорядок. Ларчик тут сучила бы ножками... Ну, книги – ясное дело, я хоть и не профи, а у меня может и побольше... Картины без рам, нитки из холстов торчат... Богема, бля. Ящик вина под диваном -"Вилаж", дешевка, все равно кайфово... Комп типа на обеденном столе, это в салоне получается... Вряд ли это только в Суккот, значит всегда. Жрут они тогда где? На ковре, что ли?.. Писюки явно живут, как хотят. Или как придется, что объективно не то же самое, а субъективно очень близко. По черному монитору плывет кровавая надпись "Sachkuesh' bol'she 3 minut!"... Типа случайно, задеваю мышь... Гы, поймал! Буковки на болотном фоне. Выразительно смотрю на Давида, но наш ловец котов глядит в пространство. Макс замечает непорядок и поспешно выключает комп. Даже из Виндов не вышел. Следы заметает. Гы.
– Интересно ты по сторонам зыркаешь,– вдруг говорит Анат. Следит, значит.
– В смысле?
– Ничего плохого, я имею в виду выражение лица. Такое ностальгическое высокомерие.
Почти точно.
– Пить будем в сукке,– сообщает Макс.
– Как порядочные,– киваю я.
Дааа... У мужика руки явно из жопы растут... но небо видно, таки да. Все остальное тоже видно. Просто "Ленин в Разливе". Не, совсем некошерный шалаш... Да у писюка больше русской смекалки, чем понятия о еврейской традиции. В такой сукке, наверное, и сало жрать можно.
– Вот, видите? – Макс явно гордится содеянным, как всякий рукожопый. Ждет комплиментов. Ох, щас Давид его похвалит, бля буду. Чтобы опередить Давида, выпаливаю:
– Прогрессивная сукка!
Но нет, Давид молчит. Он занят расследованием причин суккостроительства в отдельно взятой квартире, его не собьешь:
– А, вот значит, как она выглядит... А если давно хотели, то почему раньше не ставили?
– Судите каждого по обстоятельствам его... Ну представь, третий этаж. Ставить сукку на земле заведомо влом. Еще как-то обсуждали вариант с крышей, но тоже... Слишком неудобно. Лезть туда через люк, с кастрюльками... Да и бутылку на этом пути можно разбить. Если не первую, то уж вторую -наверняка.
– А с третьей и самому навернуться,– поддерживаю я. Типа, помогаю присутствующим гигантам духа опустить общение до моего уровня.
Писюки обозначают вежливое "хи", но так, многозначительно переглядываются, что ясно – это не "хи", а "фи". Давид смотрит недоуменно... скорее недовольно – мешаю, типа, разбираться в мистических причинах появления этого соломенного сортира на балконе. Ну и нахер я во все это играю? По причине трудного детства? Блядские социальные роли. А нефиг. Пусть их играют другие. А я лучше в конце автограф попрошу:
– А что вы сейчас пишете?
О, приосанились. Очень хорошо.
– Роман пишем.
– Да-а? Как интересно! Это, наверное, непросто? А о чем? О чем можно сегодня писать роман? Чтобы не чувствовать себя идиотом?
О, заморгали! Но и приободрились.
– Да трудно сформулировать... О кризисе среднего возраста во всем. И у всех, включая цивилизацию.
– Я бы сказал – о кризисе людей среднего возраста в цивилизации среднего возраста.
– Че, действие в Европе?
Писюки как-то даже сконфузились. Переглядываются. Похоже, все поняли. Интересно, кто у них выносит мусор? Аха, значит Макс:
– Действие происходит в Иерусалиме. Но герои, скорее, принадлежат к европейской цивилизации.
– Вот как... Тогда дарю название. "Приключения пинты молодой крови в венах старого карлика".
А, зашевелились, гады! Как две головы на одной шее. Возбудились. Интересно, как они эротические сцены пишут? Если вообще пишут... а если нет, то нахрен тогда писать вдвоем? Надо было Давида спросить, что они вообще ваяют, он-то точно их читал.
– А при чем тут молодая кровь? – не без раздражения спрашивает Анат. Грудь у нее все же маловата, даже на возмущенном вдохе: – Можешь объяснить?
– В Европе вроде зрелая цивилизация среднего возраста,– подтявкивает писюк.
– Если уж на то пошло,– перебивает Анат,– молодой крови тут вообще нет. В этом может быть и самая наша проблема. Мы на Ближнем Востоке, как старик на дискотеке.
– Ага, праотец Иаков, возжелавший быть своим среди окружающей его дискотечной шпаны.
Во, разговорились. Хоть на магнитофон их записывай. Дурацкие мысли вызывают дурацкие действия – тут же замечаю на лавке диктофон. Он крутится, как падла! Во дают! Ну настоящие писюки! Так пусть сами и поговорят. Наше дело – спровоцировать:
– Тогда корректно будет счесть, что наша юность боевая пришлась на Первый Храм, так? Значится, Второй Храм, это когда нам уже надавали по жопе, но еще не дали по башке. Это уже молодость. А весь средний возраст мы на зоне грелись. А че мы еще могли делать? Враги сожгли родную хату, мы и сидели в казенном доме, у параши, гы. Приобретали духовный опыт. Шестерили, дослуживались до хлеборезки, учились у политических, там, у выдающихся умов, образовывались, так?
– Так, так! – радуется непонятно чему писюк и разливает по рюмкам что-то незнакомое.– А потом, значит, с зоны откинулись, сбрили седую щетину, подкрасили виски хной...
– Средством "Титаник",– поправляю я.
– Да. И со справкой об освобождении...
– Справку ООН выдала,– подсказываю.
Анат согласно кивает. Если ей Давид про меня рассказывал, то этот образ я разрушил – это главное. Рассказывал или нет? Надо бы прощупать, гы.
– Короче, вот он приходит в старую родительскую квартиру...
– Кто это – он?
– Он – это мы, народ Израиля со справкой ООН об освобождении.
– Но без прописки.
– А-а... А я-то думала... И что, потом дискотека?
– Нет. То есть, да. Но сначала – борьба за жилплощадь, потому что в родительской квартире – общага ПТУ. Выкидывает он какого-то ПТУ-шника в клетчатом платке из своей детской в соседнюю комнату... Ну и тут все пацаны хватаются кто за нож, кто за ремень с бляхой...
– Мухой.
– Чего?
– Или под мухой.
– Хорошо быть молодым, особенно в среднем возрасте...
Давид сидит на табуретке напряженно, как на унитазе – видно, что мучается. Бля буду, думает о Коте. Наконец, он со вздохом сообщает:
– Да, мы все здорово набрались.
Наступает пауза. Каждый пытается осознать, здорово ли он набрался. И лишь Давид явно судорожно соображает, как бы понепринужденнее спросить про Кота, ради которого, собственно, он меня сюда и притащил, на ночь глядя, а вернее не глядя.
Давид трезвеет прямо на глазах, вертит головой, осматривая молчащих всех. Затем вздыхает:
– А где... Кот? Что-то Аллергена не видно. Я Кинологу обещал показать этого зверя.
– Он с Судного Дня не приходил,– грустнеет Анат.– Мы сначала не волновались, потому что он вообще-то гулящий. А теперь вот волнуемся -все-таки столько дней... Жалко если пропал. А он, кажется, пропал.
– Кто ж в Судный День выпускает упитанное животное в оголодавшую толпу? Нельзя вводить в соблазн страждущего, гы,– я стараюсь встретиться с ней глазами. Но натыкаюсь на ироничный взгляд Макса. Да ну их нафиг.
Давид, впавший на несколько секунд в прострацию, вдруг вскакивает и путаясь в словах, как пьяный в штанах, спрашивает, обращаясь то к Максу, то к Анат:
– Пропал в Йом Кипур? Вы уверены? А вы искали? Где вы искали? Когда видели в последний раз? Как это было? Его могло что-то обидеть? Он был болен или здоров?
– Не оставил ли он, уходя, записку? – помогаю я прояснить ситуевину.
Давид смотрит на меня укоризненно. Я делаю успокаивающий жест ладонью, типа – будь спок, все под контролем. И добавляю:
– Или хотя бы е-мейл прислал?
– Хватит трепаться,– резко и трезво обрывает Давид. Я затыкаюсь больше от изумления, чем от приказа. Ну е-о-о, что с людьми огненная вода творит! Струк-ту-ри...зует...зирует.
– Иесс, сэр! – разваливаюсь я на кресле.
Но Давид мечет в меня, как урка – финку, короткий звериный взгляд. Да ну его нахер, щас прибьет за ухо к косяку. Если он даже Гришаню не пощадил... Замечаю, что сижу выпрямившись, на краешке кресла и усилием воли разваливаю себя в нем снова.
А Давид командует, как генерал – водиле:
– Я знаю где он! Поехали!
Анат, наконец, промаргивается и успевает пискнуть в Давидову спину:
– Э! Ты знаешь где наш Кот?!
Но Давид не удостаивает ее ответом. Меня взглядом тоже. Он типа занят – идет по следу. И не допускает, сука, даже возможности, что я не спешу за ним. Оборачивается он только у тачки. Аха, когда я уже на говно сошел от злости.
И чтобы вернуть себе хорошее настроение, я разворачиваюсь и чешу назад. Не оборачиваясь. И так же, как до этого Давид, заношу перст над звонком. Что я писюкам скажу? Давид, кстати, за мной пойти не соизволил. Ниче, пусть тачку поохраняет, служивый.
Дверь снова открывает Макс.
– Извини,– говорю,– за беспокойство и за Давида. Но я ключи в сукке оставил.
Макс молча отходит в сторону. Иду на балкон. Ключи, ясен пень, у меня в кармане – я, даже когда в усмерть ужираюсь, их ни разу не теряю. А диктофончик-то все пишет. Чтобы не уходить с пустыми руками, раз уж я сегодня такой принципиальный, забираю кассету.
Давид
Стою. Жду. Ничего не происходит. Машина заперта. Небо застегнуто на пуговицу луны.
– И что ты там забыл такое, что нельзя было забрать в следующий раз? – бурчу я, глядя на неторопливо приближающегося Кинолога. Когда паркуешься так далеко, то хоть передвигайся побыстрее, что ли.
– Низзя,– отрицательно качает он пальцем, на котором – ключи от машины. Да, действительно нельзя.
– Ладно,– говорю я,– давай к Белке.
– Логично, логично,– отвечает Кинолог.– Кот ее еще не трахал.
– Просто круг начал замыкаться,– пытаюсь объяснить ему, но скорее -проговариваю вслух свои мысли.
– Думаешь, Белка его хакнула?
– Кого? – спрашиваю. И тут же всплывает у меня в памяти последняя строфа из этого кошачьего стиха про Эсава и Якова.
А там, в шатре, умирал Ицхак -
последний ослепший сфинкс.
Свершился первый на свете хак.
И мир с той поры завис.
– Слушай,– отвечаю,– помнишь тогда, в Йом Кипур, когда мы попросили Гришу показать, где он нашел сфинкса... Он повел нас к Белле?
– Ну?
– Ну. Все вроде сходится, а ухватить не могу. Белка. Хак. Сфинкс. А вместе никак не вяжется.
Кинолог пожимает плечами:
– Тю, делов-то! Белка – это сфинкс. Выше пояса – баба, ниже талии -кошка, гы. И этот твой Аллерген – аналогично. С зоологической точки зрения – кот, с филологической – поэт. Тот еще свинкс.
Чтобы заткнуть Кинолога, я затыкаюсь сам. Светофоры дремлют, прикрыв красные и зеленые огоньки, и ночной Город подмигивает оставшимися желтыми кошачьими глазами, делая нас участниками какого-то странного заговора. В районе Музея Израиля Кинолог вдруг оживает, бросает руль, машет руками:
– Чуть не забыл! Нас же пасли, как последних козлов!
– Кто пас?
– Кто обычно пасет? Суки!
Он запихивает в магнитофон какую-то кассету. Отматывает. И я слышу свой голос:
– Я знаю где он! Поехали!
Шум. Затем растерянный голос Анат:
– Э! Ты знаешь где наш Кот?!
Кинолог только что пузыри от радости и гордости не пускает:
– Ну, сечешь? Писали нас твои писюки! А я спер кассету. Так-то. Контрразведка не дремлет!
Хлопает входная дверь. Это когда мы ушли. И сразу же голос Макса:
– Отличный метод уходить из гостей, когда надоест. А мы вечно сопли жуем.
– Да у них и метод прихода в гости неплох,– фыркает Анат.– О, смотри, антиоксиданты остались... Но какой типаж матерый! С двенадцатой стоянки, да?
– Слышь? Заценила! – кивает Кинолог.– А что это у них за двенадцатая стоянка?
– Слишком матерый,– отзывается Макс,– нет литературной правды. Придется рафинировать.
– А когда мы козлов не пропускали через парикмахерскую?
– Не, ты понял какие суки? – потрясенно говорит Кинолог и даже сбрасывает скорость.– Это я, что ли, козел?.. О, а это уже про тебя!
– ... сильно изменился.
– Сидел тусклый, как запотевшее стекло. Хотелось даже ему на лбу пальцем "Ы?" начертать.
– Как в партию вступил.
– Или после электрошока.
– Лоботомии.
– Да, как-то он сконцентрировался. Соскреб мысли со древа.
– И спрятал их в дупло от посторонних. Нефактурненько получилось... Тебе сколько? Лапы смочить?
– Да можно и глаза закапать... Вот мы, все-таки, гады. Может, у него что-то случилось. Надо было порасспрашивать.
– Зачем? Ты что, придумать не можешь?
Случилось. Я спьяну принял обет. Меня поймали, как паршивую овцу, пьянствующую в Судный День и поставили печать. Обет. Клеймо... Неужели это так заметно? А мне казалось, что все произошло только внутри. Но так не бывает.
Я по-прежнему задаю себе вопросы. И ищу на них ответы. Но раньше, до принятия Обета, я позволял себе роскошь монотонного последовательного приближения к истине, а теперь удивительное наслаждение сомнением покинуло меня. Я, как продавец на бойком месте, торопливо швыряю аргументы на весы и, даже не дождавшись, когда успокоится стрелка, обрываю нить рассуждений.
– Во дают! Слышь, Давид...
Я вслушиваюсь в разговор (C).
– ... можно и не дописывать. Выпустить книжку вообще без задней обложки.
– И сообщить, что герои неожиданно погибли в теракте.
– И дико извиниться перед дорогими читателями... Не вскакивай!
– Этот ход лучше для пьесы приберечь. Антракт. Народ возвращается из буфета. А занавес все не поднимается.
– Лучше даже загорается. И вон на фоне пожара выходит... выходит режиссер...
– Не вскакивай. Не режиссер, и не Толстый Карлсон. А пейсатый хасид.
– Почему хасид?
– В резиновых перчатках. И надпись "ЗАКА".
– Что за "зэка"?
– Да не "зэка", а "ЗАКА". Это те, кто кусочки плоти собирают после терактов. Чтобы похоронить.
– Ну какие суки! – изумляется Кинолог.– Ну ничего, блядь, святого! Да, Давид? Это все писюки, что ли, такие?
– Ну да, ну да. А зэка – это те, кто кусочки археологической плоти с Храмовой Горы прибирают. Чтобы продать.
– Скажи это Лжедмитрию...
Я выключаю магнитофон и забираю кассету. Завтра же верну ее (C). Если я угадал, то даже вместе с Котом. Интересно, кого они называют Лжедмитрием?
Белла
Нет причин выживать, если нет причин жить. Жизнь это такое ощущение, которое почти автономно. Нет смысла спрашивать себя ради чего, это вообще самое бессмысленное из всего, что делаем постоянно. Ради кого – еще можно спрашивать, и даже тихо, про себя можно себе отвечать, но это все равно чушь. Просто есть несколько причин, поддерживающих наше понтонное существование над Летой.
Просто я слишком долго убеждала себя в том, что лучше, безопаснее сгустить вокруг себя свободу, пропитать ее тягучим медом своей зрелости, полуденным зноем, сцементировать хамсинной пылью пустыни, облить желтком луны в середине месяца, пропитать белком выброшенной на пляж медузы, остудить рассветным киселем... Я убедила себя.
