Текст книги "И-е рус,олим"
Автор книги: Елизавета Михайличенко
Соавторы: Юрий Несис
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 30 страниц)
Я хочу восстановить то мирное равновесие, которое было вот же, только что, ну пусть оно вернется... Но я не имею права встревать, ясно же почему. Я только и могу – укоризненно посмотреть на Кинолога. И он, как ни странно, ловит мой взгляд:
– Гришаня... Ну извини, я ж не хотел обидеть... я ж наоборот хотел... Ну согласись же, что выход из игры не по своей воле, не по слабости, а из-за объективных обстоятельств – не западло ни разу! Точно тебе говорю!
Поздно. Гриша уже застыл в своей гордыне. И цедит:
– Да? Может быть, может быть. Только для кого-то другого. Плохо же вы меня знаете... Вы оба. Ничего не кончилось. Ясно? Все продолжается... Проект живой. Живее всех живых. Ты понял, Давид?
– Ну и отлично! – восклицает Кинолог.– Пошли мужики, пошли дальше! Мир-дружба, бхай-бхай!
Но теперь я хватаю велосипед за седло и не даю сдвинуть его:
– Не понял. Поясни-ка.
– Поясняю, для особо ебнутых. Проект. "Тысяча жен царя Соломона". Существует. Сейчас я не слишком кошерно, но, черт возьми, как же эффективно, кую для него бабки.
– Но у тебя же рука...– беспомощно блею я.
– Я помню, спасибо. Я и не рисую. Я этот проект про-дю-си-ру-юююююю. Нанимаю способных ребят и говорю, что рисовать.
– Ни хера себе,– уважительно качает головой Кинолог.– Гришаня... Уважаю!
Как же это... Почему я ничего не почувствовал... Я не мог не почувствовать... Может быть, он блефует? Выдает планируемое за осуществляемое... Но сфинкс в кармане подсказывает мне, что не врет Гриша. Что раз он делает такие подарки, то может и нанимать в свой гарем художников-евнухов...
– Но ведь они тебе пока еще не нарисовали ни одного портрета, правда?
Гриша смотрит на меня с каким-то злобным уважением:
– Откуда ты знаешь?
– Я не знаю. Но я знаю, что когда появятся портреты – я почувствую.
– Вай, шаман! – встревожено восклицает Кинолог. Ему тоже жаль, что все рушится.
– Скоро почувствуешь. Обещаю.
– А почувствовав – пресеку. Обещаю.
Кинолог крутит головой, смотрит то на меня, то на Гришу. Он думает, что сейчас ему придется между нами выбирать. Придется, конечно. Он это тоже понимает и уравновешивает перед выбором весы:
– Ни хера себе, Давид... Уважаю!
Кот
Протяжно скрипят несмазанные жертвоприношениями петли неспешно закрывающихся Небесных Врат. И тысячи егерей трубят в шофары, загоняя меня в сужающийся просвет между створками. Прижав уши к голове, в ужасе бросаюсь я туда, и Врата захлопываются за моим хвостом, отсекая пронзительные вопли шофаров. И наступает такая тишина, которой не бывает.
Хозяин оказался дальновиднее, он знал с кем имеет дело, не звал, не подманивал, а загнал к себе, как дикого зверя.
Вокруг меня пустота такая же, как тишина. И тишина такая же, как темнота. И если я ничего не услышу, ничего не увижу, и ничего не почувствую, то это – смерть. Мне не страшно. Я понимаю, что не для невнятной смерти был избран. И я смотрю, я слушаю, я нюхаю, я готов поймать любое изменение или даже намек на него. Может быть, сначала нужно сильно пожелать этого изменения. Значит, Хозяин сумел заставить меня так сильно желать встречи с ним. Он непрост, мой нынешний Хозяин.
Я ведь не подвешен в пустоте. Я на чем-то стою. Уже что-то. На прохладном и твердом. Когти не вонзить. Похоже на камень.
Легкое движение воздуха. Как от редкого и слабого дыхания. Запах болезни.
Ясно, что я жив. И кажется, что рядом кто-то умирает. Огромный, старый. Не человек. От этого дыхания моя шерсть становится влажной.
Стон. И снова тишина. Я начинаю догадываться. Это умирает мой Хозяин. И что я должен делать? Что должен делать Красный Кот, когда умирает его Хозяин? Ничего. Потому что нет никакого Красного Кота. И Красного Льва тоже нет. Все это – лубочный фольклор иерусалимских котов. Увы. Еще одно грустное знание, настигшее меня. Лязгнувшие Врата перебили пуповину, связывавшую меня с моими детскими представлениями. Одним движением лапа Сфинкса смахнула все, что было мне дорого и ясно – от сухого мышиного хвостика до героической мечты о Красном Коте. Значит, зря мой наивный старший брат, охваченный гордыней и мечтой о превращении в Красного Кота, травился анаболиками. И правильно я, еще не имея в виду ничего конкретного, сказал горюющей матери, что мы пойдем другим путем... Или это не я сказал? Ладно, неважно. Любимая детская игрушка, любимая детская мечта, все это были такие же фантики, как любимое место для сна или любимое представление об устройстве мира. А все фантики, когда ими наиграются, превращаются в мусор, и ветер уносит их в никуда.
Никогда прежде я не ощущал, что у меня есть прошлое. Все ощущения ограничивались настоящим. Теперь же у меня появилось четко очерченное прошлое, но не стало настоящего. Да и прошлое как-то удаляется, и кажется мне все менее моим. И что же мне остается?! Что нам всем остается? И сколько остается? До смерти умирающего? Вот, значит, как все оборвется... И этот грот под жертвенным камнем останется пуст, не взметнется Красный Лев моего детства, не пожрет Красную Корову человеческих представлений. Смерть Сфинкса смахнет лапой все и всех. Уши мои вжимаются в череп, клыки обнажаются навстречу смертельной неизбежности. Я еще располосую пищевод вечности, падая в ее утробу!
Я истошно, захлебываясь, вою. Потом еще. Еще. Становится легче. Словно умирающее пространство вокруг наполняется. Да выпустите же меня отсюда! Иначе я буду кричать и кричать, не боясь наказания за шум!
И мне открывают лаз. Я бросаюсь к тусклому свету, не замечая ничего вокруг, но все-таки чувствуя больное животное тепло сзади и прохладу лунного света впереди. О, Сфинкс, умирающий для всех нас, оставляющий без присмотра Город, отдающий мир на разграбление! Не умирай! Вывернись, извернись, обнажи свою кошачью сущность, переверни девятую жизнь в шестую! Я... сделаю... все! Клянусь!
Я очухиваюсь, хотя и не совсем, на огромном бугристом камне. Он прячется под обычной серой шкурой, но я ступаю по нему осторожно, ощущая всю его ненадежность из-за сходящихся в нем чрезмерных напряжений от смыкающихся Иерушалаимов – Земного и Небесного. Тот самый Камень! Затаив дыхание, всматриваюсь я в борозды на его поверхности, похожие на рваные царапины могучих когтей. Я ищу след хвоста Ицхака. И не нахожу. Не могу определить, какая из каменных извилин повторяет удар его хвоста, когда ангел остановил его занесенную над Авраамом лапу... Не нахожу. И не могу больше оставаться на Краеугольном Камне. Уши закладывает от перепадов давления, кажется, меня сейчас сплющит или разорвет. Спрыгиваю и валюсь на обычный ровный каменный пол.
Я на Храмовой горе! Знакомое с детства место. Правда, тогда я не ощущал ни идущей снизу вибрации, ни звенящей хрупкости здешнего пространства. Ни того, что время течет здесь медленнее и толчками, как пульс. Потому что тогда я еще не принял Обет. А сейчас – принял. Не хотел, но не мог иначе. Хозян все знал с самого начала. Он знал, поэтому я – принял. Все.
Смотрю вверх, на Камень. На котором произошло, а вернее не произошло жертвоприношение Ицхака. Аврааму был отдан страшный приказ принести в жертву сына для того, чтобы пробудить в Ицхаке львиное начало.
Сарре было предназначено родить сфинкса. Сфинксы всегда самцы. Подруги их – иной крови. Двойственность сфинксов подобна суспензии, переходящей из состояния "масло в воде" в "вода в масле" и обратно. Мнимое бесплодие Сарры – это лишь история неудачных попыток свершить предначертанное.
Появление сфинкса всегда прорыв тайны. В самые усталые или в самые напряженные моменты миросостояния сфинкс разверзает, рождаясь, материнское лоно и выходит из багровой темноты высшего замысла. Сфинкс появляется у человеческой самки, оплодотворенной высшим предназначением, спермой львиной стороны мира. Он обречен на одиночество в высшем смысле слова.
В египетской статуе у пирамид запечатлен момент перехода сфинкса из состояния – в состояние. У сфинкса нет ни морды, ни лица, он – любой. Он может остаться человеком. Тогда это – беда для гомеостаза вертикалов и котов. И нам, и им приходится действовать порознь. Поэтому Ицхак и был связан, и возложен на Камень для жертвоприношения. И лишь занесенный нож Авраама пробудил в Ицхаке льва. И все перевернулось! И Авраам был брошен навзничь на Камень, и правая лапа Ицхака уже падала на его шею, когда ангел оттолкнул ее. И не только когти оцарапали Камень, но и хвост в ярости хлестнул и оставил след.
Ицхак опомнился, увидел сжавшегося Авраама, и ярость сменилась позором незавершения жертвоприношения. Тогда и прыгнул Ицхак в кустарник, и поймал там ягненка, и задрал его на Камне. И заключил Союз нашего семейства с Всевышним. На вот этом самом Камне! И избрал нас Господь среди прочих тварей. Но хитромудрые вертикалы обманом стащили право первородства, и опечаленный Ицхак ушел от них и сменил у Камня первого и единственного львицей рожденного Сфинкса. А теперь – умирает... И я должен...
Замечаю мышь. Охота разряжает нервы. Перекусив, выбираюсь на волю из огромного, украшенного восточным орнаментом помещения.
Неужели, неужели слухи, что я был рожден на этом Камне – правда?
Давид
Я не стал заходить в синагогу на Закрытие Врат. Не хотелось дышать перегаром на сконцентрированных, измочаленных постом людей. Но постоял, прислонившись к стенке, у какой-то попавшейся на пути синагоги. Получилось, что я как часовой... как страж охранял молящихся. Я ждал звука шофара, но он все равно раздался неожиданно, и словно что-то метнулось внутри меня, я даже от неожиданности подобрался, а правая рука затосковала по оружию. Я опустил руку в карман и сжал каменную тварь, ощутив прерывистый пульс. И напряженно замер, всматриваясь в наполнившиеся белыми рубахами и талитами сумерки.
Ну вот и все. За закрывшимися Вратами осталась беззаботность моей жизни. И дело было даже не в том, что я почти решил жениться, принять на себя обязанности мужа и отца. О, если бы дело было только в этом! Я больше не был Стражем, не принявшим Обет. Потому что принял его. Я принял Обет в Судный День, когда пообещал в присутствии двух свидетелей, что не позволю тени соломонова гарема снова упасть на Город.
С этим новым пониманием себя я не стал идти к Лее, а зашагал по потемневшим улочкам – домой, в свою будку. Для полного перевоплощения оставалось только уснуть, чтобы проснуться завершенным Стражем Принявшим Обет. Поэтому надо было, как закатом, насладиться угасающей беззаботностью. В эту ночь не надо ложиться спать. Я упаду от сна, как летящая птица в высоких широтах падает от мороза.
Я включил комп и ушел на кухню, жарить яичницу и заваривать чай. Яичницей я проложил торчащий за пределы тарелки багет и с большой кружкой в другой руке добрался до любимого скринсейвера. Наверное будет правильно завтра и его сменить. Перед экраном стоял сфинкс – значит я спешил избавиться от этой тяжести и вытащил его из кармана, как только зашел в дом, у первой же поверхности.
Я сразу наткнулся на длиннющую балладу Аллергена:
Ицхак не делил на людей и котов
рожденных в его дому.
Был первородство отдать готов
лучшему. Одному.
Рыжий и сильный предок Эсав,
рожденный первым в шатре,
всю ночь охотиться мог, не устав,
чтоб дичь принести на заре.
А Яков был шелудив, как пес.
Болтливый, что какаду,
он полную дичь постоянно нес,
мешая ложкой еду.
Зачем Коту понадобилось пересказывать растиражированный библейский сюжет? Но зачем-то же понадобилось!
Двуногий Яков был лыс и слаб,
и шерсть не росла на нем.
Завидовал силе Эсавьих лап,
но мог управлять огнем.
Эсав всю ночь добывал еду,
и сахар упал в крови.
Он, чуявший дичь, не чуял беду,
мяукал: "Корми! Корми!"
Ага! Вот значит как. Яков – человек, а Эсав – кот.
Яков, дежуривший у костра,
придурок и хлеборез,
сказал Эсаву: "Отстань! Достал!
Еды останешься – без!"
Страсти пылают в крови у нас,
страсть – это смерти сестра.
Яков, руша гомеостаз,
рыбу достал из костра.
Он эту рыбу в тесте запек
из белой тонкой муки.
Знал, что Эсава был путь далек
и теребил плавники.
Интересно, что Кот окарикатуривает людей по классической антисемитской схеме. Яков – лысый, слабый, но научен чему-то хитроумному (управляет огнем), вследствие чего занимает выгодное хлебное место, позволяющее ему эксплуатировать чужой труд и разыгрывать выгодные гешефты. И простой честный кот... м-да... Но это все так, поверхностное воплощение застарелой обиды, кивок в сторону традиции. Главное же здесь, конечно: "Яков, руша гомеостаз..."
"Брат! – мяукал и выл Эсав.-
Кусочек! Хочу я есть!"
Рыба лежала, вокруг распластав
и тесто, и все, что есть.
Яков в ответ кивнул головой,
и усмехнулся вдруг:
"Продай первородство за завтрак свой.
Избегни голодных мук.
Весь мир потом иль рыбу – сейчас?" -
с издевкой он произнес.
Эсав проблему решил на раз,
ответил: "Гавновопрос".
А не пародия ли это на ислам? В конце-концов, если мусульмане передернули ТАНАХ так, чтобы арабы оказались козырной мастью, то Кот доводит ситуацию до абсурда, перетягивая одеяло на свой биологический вид.
Впрочем, и сама эта пародийность может иметь камуфляжный характер, скрывать истинную серьезность намерений. Ибо если одна и та же мысль одновременно и пародируется, и шифруется, то это становится очень подозрительным. А мне, применяя свой метод анализа несоответствий, удалось обнаружить ту же мысль в скрытом виде. Я сразу заметил, что для Ицхака Кот сохранил еврейский вариант имени, а Иакову дал русский. То есть, Кот не признает за нами права на заглавную букву "И", а значит и право на Иерусалим, а возможно и на Интернет, хотя, кажется, его теперь все чаще пишут с маленькой буквы.
Коварный Яков, неверный брат,
предатель, психолог, брут.
Выкупил право на майорат,
право на подвиг и труд!
За рыбу в тесте и я порой
больше давал, чем имел.
Эсав наследство просрал, как герой -
был бескорыстен и смел.
Надо понять истоки такой тяги Кота к рыбе в тесте... Как же мешает то, что Кот еще не совсем взрослый. Очевидно, что склонность к игре сильно запутывает дело. Кот часто делает что-то просто так, для прикола, стеба ради. Словно гоняет клубок шерсти, творя сеть хаоса, а потом плетет из этого пародию на мировую паутину.
Я огорчился, что рыба в тесте мне не по зубам. И просмотрел по диагонали несколько куплетов о том, как Ривка, пока Эсав охотится, посылает Якова к отцу – отнести блюдо с бараниной.
Отец ослепший благословит,
считая, что ты – Эсав.
На лжи, предательстве и крови
замешаны чудеса!"
"Эсав – пушист, а я слаб и лыс.
И сразу отец поймет,
какую таю я заднюю мысль,
и проклянет, проклянет!"
Дала ему Ривка шкурки котов,
чтоб ими руки обвить:
"Готов ты, Яков?"
"Всегда готов!
Как истинный индивид!"
Ицхак в сомненьи пробормотал:
"Лапы Эсава, но...
голос Якова... эх, слепота...
значит, предрешено..."
Я тоже об этом думал. Человек может бороться со всем, кроме собственной слепоты. Именно из-за разных видов слепоты, мы не способны следовать Высшему плану и строим свою жизнь так, что ее приходится постоянно ломать. Ломать, чтобы строить заново. Вот и Гриша не хочет видеть... Задумавшись о Грише, я невнимательно дочитывал, как Яков, украв у старшего брата благословение, покидал отцовский шатер, и вдруг споткнулся о последний куплет:
А там в шатре умирал Ицхак -
последний ослепший сфинкс.
Свершился первый на свете хак.
И мир с той поры завис.
А из под светящегося текста на меня смотрел слепым надменным взглядом Гришин подарок.
Кот
Неужели я вернулся в мой Старый Город, из которого был украден? И завершился круг моего становления? Неужели я смогу обтереть своей шерстью пыль со стен моего Города? Пометить его углы и закоулки? Утвердиться в праве быть сильным и в силе быть правым именно здесь? О, мать моя кошка!
Я уже отдал дань уважения всем помойкам, на которых был вскормлен, всем улочкам, вдоль которых переживал свое детство. Ни одной знакомой морды. Ни одной даже просто располагающей морды. Все кошки и коты, попадавшиеся на моем пути, сверкали на меня глазами из-за пакетов с мусором, припадали к земле, стелили хвосты по залитой гнилью мостовой, да все молча, молча. И шмыгали в тень, но не убегали совсем, а таились там и следили. И это -братья и сестры мои в котовстве моем?!
Забредя на мамлюкский мясной рынок, который я помнил как одно из самых веселых и шумных кошачьих мест ночного Города, я с отвращением увидел кошачье месиво. Коты, кошки и котята жрали мясные нечистоты, вырывали их у друг друга, лизали мостовую, политую днем кровью и веками впитывавшую в себя жир, кровь и грязь мясного рынка. А между тем, я точно знаю, что в Старом Иерушалаиме столетьями копятся мыши и крысы. И мать, уча меня бою с крысой, всегда повторяла, что убийство оправдывается истинным назначением убивающего и необходимостью жертвы – для передачи жизненной энергии нужна живая кровь и живая плоть, что пожирающий нечистоты – да будет нечист. Что же, питающийся падалью не может не пасть. Если бы я умел усмехаться, я бы усмехался. Но я просто шел сквозь толпу, сделав морду кирпичом. И передо мной расступались. А жаль. Мне хотелось вцепиться кому-нибудь из этих в дикую нативную морду. Но западло. Впрочем, если бы кто-то из них начал первым, я бы не возражал... Нет, расступались молча и мягко, как пух на птенце. Я больше не принадлежал этому месту, как в детстве. Но связь с ним от этого не ослабевала, может быть потому, что теперь это место принадлежало мне.
Я, дорогой, идя по этой каменной бойне, просто чувствовал себя каким-то героем антиутопии. Все правильно, мы не только чувствуем, но и претерпеваем изменения раньше вертикалов. Тот из них, кто первым это поймет, сможет зацапать огромные деньги на торговле недвижимостью. Если, конечно, успеет. Всего делов-то – покупай там, где коты толстые и вальяжные и избавляйся от жилья там, где коты алчные и туберкулезные.
Мое нервное напряжение словно бы пропитывало усталость, а усталость прибавлялась и прибавлялась, цементируясь и создавая вокруг ощущение бронежилета. Хех, что можно подумать о коте, сравнивающем что-либо с бронежилетом? Явно, что он – лазутчик вертикалов, прикидывающийся котом. Но я больше не принадлежу вертикалам. Я нашел своего Хозяина.
А вот матери я не нашел. Никто не помнил о такой кошке. Или попросту не желал вспоминать. Ой, вау-мяу, все наши девять жизней так коротки и похожи, как девять глотков из одной бутылки вина... Вина... Трудно смириться со своей ситуацией, даже если уже безвозвратно изменен. Вот здесь я и пробовал вино – вот здесь, на углу, во время майского хамсина. Красное терпкое вино, пахнущее солнцем и пылью. Я попался на него, как на блесну. И этот странный вертикал, Похититель, украл меня, воспользовавшись случаем. Жалею ли об этом? Да. Нет. В общем, нет. Хотя сейчас – да. Потому что все мы беззащитны перед своим детством. Это как теплое молоко из материнского живота, которое не заменить сливками из холодильника.
Этот дом притягивает меня. Раньше он пустовал и мы, котята, проникали через подвальное окно и играли в его гулких пространствах, носились по пустым комнатам за хвостами невидимых призраков. Теперь в окнах свет. И запах жирной жареной рыбы. Меня вдруг пробило на уют, как заметившего костер продрогшего путника. Я запрыгнул на широкий подоконник и приник носом к стеклу, вглядываясь, внюхиваясь и вслушиваясь – благо, форточка была открыта.
Внутри, на диванах, в мягких подушках, развалились две вертикалки. Они пили что-то из – вау-мяу – блюдечек! Кошачьего присутствия не ощущалось. Я как-то утратил самоконтроль и вышел из тени. Гибкая вертикалка черной масти подняла голову, уперлась в меня взглядом и восхитилась:
– Лея! Смотри! Ну и зверь!
Вторая – мягкая, полная, светлой масти, кивнула и сказала:
– Кыс-кыс-кыс... спорим, это кот, а не кошка? Морда требовательная.
Я легко заскочил на форточку, распушил хвост и впрыгнул в круг света у ног Леи. Замурлыкал, чтобы и тень испуга не омрачила наши отношения. Потерся о ноги. Ноги не отодвинулись.
– Какой рыжий,– сказала Лея.– Холеный. И чистый. Чей-то, конечно.
Ну, раз чистый, то что разводить шуры-муры. Голод – не тетка. Чтобы срезать путь к хавчику, я грациозно, но решительно запрыгнул на колени к Лее и подставил голову под ладонь.
– Белка,– сказала она изумленно, гладя меня за ухом,– это просто праздник какой-то. Смотри, как он меня снимает!
Что-то отдельное от Леи приветственно взыграло в ее животе. Словно вынашиваемый ею детеныш обрадовался возможности поиграть с котом. Но Леина ладонь рыбой не пахла. Ошибочка вышла. Она здесь такой же гость, как и я, дорогой.
– Завидую,– ухмыльнулась черная.– А я уже больше ни одному самцу не нужна.
Лея слегка поддала мне ладонью, и это было, как нельзя, кстати. Всегда предпочитаю, чтоб без обид. Во всяком случае, с малознакомыми, не успевшими мне сделать ничего плохого, вертикалами. Я прыгнул в заданном направлении и оказался на других коленях.
– Да это не кот, а просто кобель какой-то!
За такое оскорбительное для дорогого кота сравнение, следовало бы вцепиться в морду, но в голосе Белки было истинное восхищение, и я простил. Да и кто сможет не простить женщину, с пахнущими рыбой руками.
Уверенность в том, что накормят, как ни странно притупила голод. Как же я устал! Я развалился на коленях Белки, растекся по всем этим выемкам, мягкостям, теплоте. Вокруг были подушки, вертикалки ворковали, рыба готовилась и благоухала. Освещение было тоже мягким, таким, как я люблю -слегка подсвечивающим темноту. Наконец-то мне было хорошо и просто. Мать моя кошка, как бы я хотел стряхнуть с себя все лишнее и остаться в этой сытой теплой простоте навсегда... ну хотя бы на одну из жизней... Застрять на подоконнике между опасностью свободы и скукой уюта. Ну почему, почему другим можно, а мне, дорогому, нет? И зачем я позволил навязать себе этот Обет?
И тут все повторилось. И в животе Белки тоже взыграл детеныш. Вроде и ерунда все это, а странновато. Мне и раньше доводилось сиживать на коленях беременных вертикалок – и у приятельниц Аватаров, и у одной подружки Партнера по Симбиозу – и никогда раньше ничего подобного. Интересно, в чем тут дело – во мне, дорогом, или в этих вертикалках. То есть, если второе, то как раз неинтересно. А вот если первое – очень даже.
И тут мне стало ясно, что блаженная отупляющая усталость, давшая мне передышку, кончается. Встреча со Сфинксом была как удар по башке – я потерял не дар речи, но тормознул, впал в простоту, иначе говоря -защищался от шока, как мог. А теперь вот, увы, отрелаксировал. Надо все время помнить, что теперь со мной не может происходить ничего случайного. Что же общего у этих двух беременностей? Да ничего. Одна беременность отдает насилием, а другая обманом.
7. ОХОТА НА КОТА
Кинолог
Давить "ментов лежачих" надо на скорости – иначе не в кайф. Так, чтоб сиденье катапультой пинало в зад. Ийе-ех! Спасибо родной фирме за лизинговую тачку – весело и не жалко. "Хорошую девочку из хорошего семейства" дали плохому мальчику. "Вот бегает дворовый мальчик, в салазки Жучку посадив..." Жучку, положим, я уже высадил. Остался запах цепких пнинарозенблюмовских духов – спецом, чтобы самцов метить. Да туберкулезные окурочки в пепельнице... везде. Вот сука, тоже спецом порассыпала. Тормозим у мусорки. Вот так, чистота залог здоровья. А запахи к делу не пришьешь. Мужик засранный какой-то. Наш, похоже. Пакетики проверяет.
– Земеля, эй!
Не понимает. Не свой. И хорошо. Значит, румын. Все равно жалко его, солагерника социалистического...
Соседей злит, как я гоняю. Ларке жалились, суки. Экстремал районного масштаба. А вы как хотели? Забивать, значит, нашу кишку своими драндулетами – это можно... Перетопчетесь... Ийе-ех! Айн, цвай, полицай... еще один и дома...
Аха, Ларчик. Всматривается, вглядывается. Принюхивается... С этой, как она считает, спортивной сумкой. В бассейн, значит, невтерпеж. Что-то она в этот бассейн в последнее время, как с цепи рвется... надо бы проинспектировать. Но не сегодня, раз Давид. Озирается. Достала его Ларка...
Все хорошее порождает если не зло, то уж какую-нибудь парашу -обязательно. Вот родная фирма-мать, кормит обедами, а если чуть задержишься, то и ужинами – светлое коммунистическое хорошо. Но Ларка же из-за этого совсем обнаглела. Муж приходит с работы. Поздно. Даже если не голодный, то найди, что сделать. Тапочки в микроволновке согрей и подай. Или, наоборот, в холодильнике охлади. Мало ли что. Но не встречай мужа, сука, на стоянке, пританцовывая от нетерпения, чтобы забрать тачку и свалить в свою лужу! Тем более, если рядом с тобой гость, пусть даже незваный, пусть даже ты его считаешь придурком – не тебе решать с кем мне общаться. Гостя должна была в дом отвести. Виски, кофе, беседа... Да, с Давидом ее беседы надо слышать... Стервенеет на второй фразе. Еще жалуется: "Мозги у меня от него переворачиваются". "Это ж какой, Ларка, надо иметь пустой череп, чтобы в нем мозги могли свободно ворочатся!" Не, не любит она Давида. Она его даже по имени не называет, если рассказывает подругам, он у нее "один старый знакомый моего мужа, проверяющий уже который год сумки в супере". Сука, все-таки. Пусть катится отмокать. А мы тут сами тоже...
– Давид, чем дезинфицироваться будем?
– Да все равно... Странно, никак к твоей кухне не привыкну.
– Это все Ларка. Мне иногда хочется взять бутылку и пойти пить в подъезд. Хотя сначала нравилось. Как в кино. Типа, жизнь удалась. Или вот сортир... Меня всегда лучшие мысли в сортире настигали... даже застигали... врасплох, гы. А после этого ремонта... Веришь ли – ни разу... Ну че у тебя?
... Не, хорошо, что Ларка уплыла. Незачем ей такое слушать... А мне -есть зачем? Давид вообще ни во что не врубается. Программист? Иес. Значит, спрограммируй мне "цыганочку" с выходом. А я в этом жанре не работаю. Я для духовых оркестров военные марши пишу. Как бы это ему подоступнее... То есть, я конечно мог бы. Но это ж надо уродоваться и горбатиться. Не один день. А для чего? А для того, блин, чтобы Давид мог, что характерно – "не теряя времени, а то долго получается" – пасти в Интернете какого-то кота. Аха, щас. Не, раньше он таким наглым не был.
– Давид, нахрен тебе этот кот сдался? Кто это вообще? Смешно, ей-бо! Что он такое вещает, что ты боишься пропустить его реплику? Он что, пророк, гы?
– Понимаешь, Кинолог, он не совсем пророк. Но и не совсем кот.
– Да ну?
– То есть, это вообще выходит за рамки кота. Он как бы обживает... скорее даже захватывает пространство. В Интернете вообще в последнее время происходят странные вещи... Ты вот тоже сидишь много в Сети, да?
– Да, но так, по работе... Еще – на анекдотах там, на всяких чатах таких... гы... Да и не много на самом деле. Работа мешает.
Давид все тот же. Но что-то изменилось. Внешне попристойнее стал, это да. Но никакого внутреннего дрейфа в эту же сторону. Словно он учится притворяться нормальным. И делает успехи.
– ... Так вот, Кинолог... я даже не знаю как тебе это объяснить... Ты вообще веришь, что в мире постоянно происходит борьба добра со злом? Если примитивно формулировать.
– Какая, нафиг, борьба? Это не борьба, это любовные объятия. Добро порождает зло, зло порождает добро. Не борются они, а совокупляются.
– Нет. Мне так не кажется.
– А что тебе кажется? Ты это, как ребенок, который проснулся ночью, увидел, как родители ебутся, и в крик: "Папа, не бей маму!" Гы!
Вырубил я его. Задумался Давид. Ща еще "Абсолют" наслоим, для прочистки мозгов, и забудем об охоте на котов с привлечением высоких технологий. И пока Ларка не причалила, поговорим о чем-нибудь подобающем... пусть хоть про Белку расскажет, что ли. Как она Линев сперматозоид вынашивает... А, у него же у самого беременная женщина. Во, поэтому он и выглядит попристойнее.
– Ты все еще с Леей?
– Конечно. Она же... Ты что, забыл?!
– Почему сразу – забыл? Но мало ли... В нашем возрасте склероз, слава бо, встречается реже, чем прыжки в сторону, гы. Так мальчик, или наоборот?
– Да никак не разберутся... Но это неважно. Не сбивай с мысли. Хотя и моя позиция пока тоже не так важна. Я вот что имел в виду. Самоорганизуемость добра и зла. Разные типы хаоса могут отличаться скоростью самоорганизации, и у зла она выше.
– Это потому, что говно слипается.
– Ну, это тоже неважно. Главное, что ты сразу понял о чем я, что оно есть и его много.
– Даже слишком.
– Вот. Но это не самое страшное. А самое страшное то, что оно имеет одну единственную цель.
– Одну, но пламенную страсть?
– Да. Оно желает организоваться. Обрести структуру. Это нормальное желание любого нормального хаоса. Особенно, если он говно... В нашем случае, скорее, "духовное говно".
– Завидую я тебе.
– Мне?!
– Это ж сколько надо свободного времени, чтобы все это... гы... структурировать. И желание это время так тратить. Че замолчал? Чего уставился? Абыдна? Не, это я так, от зависти. Эх, Давидка, как же мне нахрен все остопиздело, особенно...
– Подожди, Боря. Только пожалуйста, серьезно, без этих твоих... Почему ты сказал "структурировать"?
– Я? Когда?
– Только что. Когда мы говорили про "духовное говно". Ты как бы споткнулся, перед тем как произнести это слово, а потом все-таки его произнес.
Ну е-ооооо... Уже и водяра его не берет. А раньше огненная вода подтягивала его почти до нормы. Или наоборот. Надо это пресечь:
– А дальше, гражданин начальник, я буду с тобой разговаривать только в присутствии своего психоаналитика.
– То есть, ты не можешь это объяснить?
– Неа. Давид, дорогой, кончай.
– Что? Дорогой? Почему ты сказал "дорогой"? Раньше ты меня так не называл.
Аха. Подъезжаем. Следующая станция "Белые столбы".
– Раньше и ты мне таких вопросов не задавал. Лингвистических. Давай перейдем от темы употребления слов к употреблению спиртного, а? Лехаим!
– Лехаим, да... Но понимаешь, Боря, я ведь не просто так спрашиваю. Кот захватывает пространство. Вот смотри... я никогда не слышал от тебя слова "структурировать". А несколько дней назад этот Кот неожиданно стал ведущим "Анти-Тенет". И сразу же там появилась... ну как это называется... не лозунг, не эпиграф, а типа девиза, ну как в "Правде", помнишь -"Пролетарии всех стран, соединяйтесь".
– Слоган.
– Может быть. Так вот. Кот пришел, и тут же в "Анти-Тенетах" появляется надпись "Структурируем литературное пространство".
– В каких, нафиг, "Анти-Тенетах"? Что это еще за говно?
– Подожди... Я не слишком в этом разбираюсь, но "Анти-Тенета" – это один из самых уважаемых литературных сайтов. И вдруг, Коту, который в Сети всего ничего, дают его вести.
– Кто дает?
– Неважно. Ну, есть такой – Делицын, Ленька-тамагучи, легендарная личность на Сети. Он не должен был доверять такой сайт первому встречному Коту. Теперь... ты меня вдруг, впервые за все годы, назвал "дорогой".
