Текст книги "И-е рус,олим"

Автор книги: Елизавета Михайличенко

Соавторы: Юрий Несис
сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 30 страниц)

Бродя вокруг Гришиной мастерской и сжимая сфинкса, я вдруг ощутил, что это такое – большее и меньшее зло, как они недолюбливают друг друга, поскольку одно стремится к злу абсолютному, а второе – все-таки к добру. Добро может оставаться добром пока не начинает сопротивляться злу. А когда начинает, превращается в меньшее зло. "Меньшее зло" – это то, чем становится добро, вынужденное вступать со злом в странные взаимозависимые отношения, чтобы потом сильнее и смертельнее поразить своего главного противника...

Сфинкс все время то греет мою ладонь жарким львиным телом, то холодит прохладным человеческим лбом. Двойственность его словно продолжается в меня. Она органична. Органичная двойственность. Та, которой не бывает в жизни, но без которой и самой жизни не бывает... ДВОЙСТВЕННОСТЬ! ДВОЙСТВЕННОСТЬ ХОЗЯИНА. Я понял!

Как Вселенная – это хаос и структура, как человек – зверь и Бог, так и мой Город, поворачивающийся то к луне, то к солнцу, причащается то светом, то тьмой.

Сначала Лея беременеет во тьме, от львиной сущности, и Хозяин пытается уравновесить это беременностью Беллы, которую переименовывает в Рахель. Два разъединенных продолжения Хозяина растут и готовятся бороться друг с другом за Город. И дряхлеющий, умирающий Хозяин не сможет остановить распрю, не удержит равновесия, не сохранит баланс.

И Город накренится и падет к ногам Леиного потомства. А ведь Иерусалим – замковый камень мира. И в глобальной катастрофе буду виноват один я. Потому что Страж львиной стороны успел больше.

Я Страж той стороны ДВОЙСТВЕННОСТИ, которая обращена к человеку. Аллерген же на другой стороне. И пока эти стороны сжимали Город, он замыкал мир. Но вмешалась новая, созданная другими буквами реальность. И там, в Интернете, я лишь трусливо следил, а Аллерген действовал и распространялся. Изменения произошли и продолжают происходить, и баланс меж ликами ДВОЙСТВЕННОСТИ утерян. Хозяин борется сам с собой, он распадается, а это значит, что скоро наступит конец всему, что сначала Хозяин, потом Город, а за ним и все, обладающее хоть какой-то структурой, исчезнет в Хаосе.

И теперь я понимаю, почему Хозяин забрал моих жен в свой гарем. Это знак, что он ждет от меня помощи. Он взял на себя заботу о них, чтобы развязать руки Стражу!

Я осторожно разжимаю судорожно сжатую руку, и сфинкс падает вглубь кармана.

– Я понял! – отчеканиваю я негромко, но этого достаточно, чтобы быть услышанным.– Я сделаю, что должен.

И я слышу – сначала как будто отовсюду шуршит чистая магнитофонная лента. Конечно, мой Грот связан с другими пустотами Города, с дополнительными резонирующими емкостями Иерусалима, которые доносят сюда редкое тяжелое дыхание Хозяина и, наконец, вздох облегчения.

Гриша

Теперь главное не подсесть на сочувствие. Погорельцем я быть перестану, а желание барахтаться в теплой водичке людской жалости может и не пройти. Ладно, поживу несколько дней у Белки вместо любимого кота. Вот судьба у нее – раньше регулярно подбрасывала чужих мужей, теперь вот – чужого кота.

Как странно, что окружающие меня люди настолько не понимают, где как и чему сочувствовать. Летом, когда вся моя судьба горела синим пламенем, как десница Сцеволы, даже хуже – ведь он-то был левша – я только и слышал: "До свадьбы заживет!" Теперь все сочувствуют тому, что сгорел каменный сарай, причем застрахованный. Как был бы я счастлив, случись со мной лишь то, чему они все так трогательно сочувствуют. "Боже мой, все картины!" "Ты переживаешь, да? Бедный..." "Значит и фотографий не осталось? И все документы?!" "Остался вот так совсем ни с чем? Держись!" Сгорели, да. Несколько средней руки картин, старые электроприборы, скарб, а заодно, по-мелочи, сгорели и уникальные археологические ценности, цены не имеющие, не застрахованные, потому что нелегальные. Так что я не остался "вот так совсем ни с чем". Об этом я могу только мечтать. У меня, а вернее у мужа Алины, остался непокрытый гарантийный чек, который я ему отдал в обмен на древности. От количества нулей там рябит в глазах. То, что привезли (C) не покроет и четверти.

Зато как же профессионально и нежно умеют сочувствовать наши психиатры! А ведь всего-то и требовалось не только трахаться с мужиком, но и лечить его. Глядишь, она бы замужем за Давидом была, а я был бы богаче, да и здоровее.

– Спасибо, девочки, за сочувствие,– киваю я.– Что бы я без вас делал.

– А что без нас, девочек, делают? – Белка как-то аллергически усмехается.– Других бы девочек нашел.

Она не права. Она даже не догадывается, что сегодня никто не смог бы их заменить, как обе они оказались мне нужны. У нас тут просто консилиум состоялся. Как много удивительного узнал я на этом заседании Триумвирата про новую виртуальную жизнь Давида, зихрано левраха. Врочем, не надо спешить. Человек предполагает, а располагает не будем поминать кто.

– А ты Давида после этого видел?

– Нет, но собираюсь на днях навестить...

Беременные девочки обмениваются испуганными взглядами. Белка не выдерживает:

– Гриш... Может, лучше через полицию? Официально? Мы ведь уже не в том возрасте...

Я изображаю легкое недоумение, граничащее с замешательством:

– Полиция?! Да вы что, правда считаете, что это Давид все сжег? Да ну, сплетни, ерунда. Не мог он.

Белка недоверчиво на меня щурится. Черт, переигрываю. И продолжаю:

– Хотя... Вообще-то, когда речь идет о Давиде, понятия "не мог" не существует... Наверное, мог. То есть, сжечь мастерскую он, конечно, смог бы. А вот заявить потом, что этого не делал – нет, это уже не Давид.

О, психиатр со мной согласна, кивает. Отец нашего ребенка – не подлец. И не псих, да?

– Верно,– говорит Лея.– Давид патологически честный человек.

Да-да, из тех, кому убить легче, чем соврать. Да и что значит для него соврать? Из корысти – никогда. А вот ради высшей цели... Впрочем, если девочки говорят правду, а врать им незачем, да и не придумаешь такое, то высшая цель последних недель Давидовой жизни попеременно валяется у них на коленях. Неужели вот этот рыжий клубок шерсти и выведет меня из лабиринта к грамотному сценарию мести? Даже не только грамотному, но и нестандартному. Я слишком хорошо знаю Давида, чтобы действовать стандартно. На кондовую месть у полиции существуют отработанные методы.

Впрочем, какая это месть? Это не месть, нет. Это – оборона. Пусть профилактическая, но оборона. Я же его не трогал, я ему, как убогий -убогому, правую руку простил. Он сам загнал меня в угол. Что я должен делать? Как отдавать астрономический долг? Не начинать же еще раз новое дело при живом Давиде!

– Вот я и собираюсь зайти к нему, сказать, что не вешаю на него поджог. Потому что ведь все вокруг в этом уверены, наверное, ему неприятно.

Белла усмехается:

– У него стопроцентное алиби.

– Я слышал.

А Белку беременность не портит. Вообще, она взялась за дизайн дома после этого теракта, звонила все время – куда, что, где купить. Неплохо получилось. Надо похвалить:

– Белка, ты все классно подобрала по цвету, умница. С мебелью немного не в ту степь.

– Почему?! А что тебе не нравится?

– Диван вот этот. Зачем он тебе такой квадратный?

Звонок. Неужели (C) за котом явились? Надо было самому им позвонить и кота завезти – все равно за "инкассаторской сумкой" ехать. Да нет... Легок на помине. Не знаю второго человека, появляющегося так скоро после разговоров о нем. А что, выйду на пустырь, прошепчу три раза "Давид" и вытащу нож из-за голенища...

Вон как шарахнулся, сволочь безбородая. Мы с Леей даже обмениваемся вопросительными взглядами – это кого из нас он так испугался?

– Давид... Какой ты сегодня... У тебя торжество какое-то? Чай будешь? – растерянно тянет Белка.

– Зачем? – подозрительно спрашивает он и шарит взглядом вокруг. Яд, наверное, ищет: – А, да. Может, и торжество.

У Давида звонит мобильник. Он не сразу понимает, что у него. Видно, очень напряжен.

– Давид! Это у тебя,– говорит Лея.

Он торопливо вытаскивает из кармана сфинкса. Моего сфинкса. Чертыхается. Хотя впору чертыхаться мне. Сует сфинкса обратно в карман и орет в давно уже замолчавший мобильник:

– Алло! Алло! Говорите!

Лея сидит, улыбается, хотя немного разрумянилась. Смотрит на Давида приветливо:

– Здравствуй, Давид. А ты помолодел без бороды. Как ты себя чувствуешь?

– Неплохо,– отвечает он, подумав, потом видит кота и быстро говорит,– я за ним приехал. Меня (C) за Котом послали. Рахель, дай мне мешок.

Белла тоже краснеет, это от злости:

– У тебя что, новая служба?

– Какая? – изумляется он.

– На посылках?

– Ладно,– говорит Давид каким-то хамским голосом,– если нет мешка, то дай цепь. Не очень длинную, не пеньковую или шелковую, а покороче, золотую или серебряную. Чтобы свободы ему поменьше.

Ну и слава Богу. Наконец-то он сбрендил окончательно. Теперь можно просто отдать его специалистам, и пусть живет до ста двадцати под их наблюдением. Нет ничего хуже полудурков.

Белла как-то странно реагирует. Смутилась, теперь вроде опять злится:

– А тебе-то что? Я имею право водить Кота на законном основании.

– Потому что живешь в Старом Городе?

– Мне дали пароль.

– Кто дал?! Хозяин?!

– Ага, причем твой.

Странно они как-то общаются. Вот и Лее непонятно. Насторожилась. Но все-таки встревает в этот странный разговор:

– Да, Давид, если для тебя это важно, могу прислать адреса сайтов на которых ты можешь Кота не наблюдать – он, дорогой, там не настоящий.

Лея слабо улыбается, но Давид не идет ни на какой эмоциональный контакт:

– Значит, и тебя тоже... Впрочем, это уже не важно. Рахель, ты дашь мне что-нибудь для Кота?

Кот

Вот и последний подарок судьбы мне, дорогому. Как последняя сигарета, которую вертикалы всегда разрешают выкурить тем, кого решили убить. В сумку, которую Белка отдала для меня, она кинула кусок сушеной рыбы, русской воблы, и теперь этот рыбный сухарик успокаивает нервы так же хорошо, как сигарета или жевательная резинка – вертикалам.

Жаль, что только вертикалы были свидетелями моего непротивления заключению меня, дорогого, в сумку. Это могло бы войти в наши легенды. Впрочем, если все закончится благополучно, и моя жертва окажется не напрасной, то с легендами все будет в порядке. Оно мне надо?

Сумка качается в руке этого трижды Похитителя, как маятник, отмеряя мое время. Так думает Давид. А я, дорогой, думаю похоже, но несколько иначе. Я думаю, а вернее знаю, что он всего не понимает. А то, что понимает -понимает смещенно, антропоцентристски. Хотя порой это бывает любопытно.

Интересно, он помнит, как принес меня Аватарам? В похожей сумке? Тогда он был полон пустых надежд. Мы оба были полны ими. Мы до сих пор полны надеждами, только уже другими.

Он, кажется, начинает что-то чуять своим древним софтом. Ему становится страшно. Хех, не от того, что должен убить, а, как водится у вертикалов, от того, что может и сам быть убитым. Пытается заглушить свою интуицию, мурлыча под нос хасидскую мантру: "Весь огромный мир – очень узкий мост, очень узкий мост, очень узкий мост... ты не бойся дальше идти, ты не бойся дальше идти, ты не бойся дальше идти – победи свой страх!" А вот у меня нет страха. То есть, нет страха перед смертью. Сейчас нет.

Надо попрощаться в Сети со всеми дорогими. Ну как мне объяснить свой уход? Написать правду – не поверят. Солгать так, чтобы поверили? Зачем? Все равно скоро меня забудут, в этом молодом виртуальном мире не остается глубоких следов, слишком быстрая регенерация. Я окидываю последним обобщающим взором просторы дорогого Интернета. Кое-где мои мелкие клоны точат когти о гостевые книги. Пусть. Я все-таки отправляю на несколько любимых давно обжитых сайтов прощальные посты, просто чтобы соблюсти приличия. Прощальное стихотворение, как же без этого:

НЕ БОЙСЯ

Я пропил дорогую корону.

Я свой трон разместил под мостом.

И упала на землю ворона

обгоревшим осенним листом.

Я смотрю на течение Темзы,

полной непотопляемых звезд.

Я сегодня усталый и трезвый.

Я сегодня доступен и прост.

Вся вселенная узким мосточком

протянулась над умным котом.

Я себя ощущаю лишь точкой,

завершающей текст. А потом...

– О, Давид! Еще раз привет. Ты к Белле? А мы к ней, за Аллергеном.

Это же Аватары! Не забыли. И в Лондоне обо мне помнили, ходили в Интернет-кафе... Вот оно – последнее искушение жизнью. Я впиваюсь зубами в уже размочаленную воблу, чтобы случайно не мявкнуть и не быть спасенным для того, чтобы жить чуть дольше и погибнуть вместе со всеми.

– Я от нее. А вы идите, она как раз вас ждет,– суетится Давид,– там еще Гриша и Лея. А я должен бежать. Опаздываю...

Ну все. Других шансов у меня уже не будет. И хорошо, что не будет. Идти на героическую смерть нужно не имея шансов на спасение. Это бодрит. С (C) я прощаюсь персонально. Вернувшись домой, они получат этот е-мейл:

Сшивший мне шкуру кота,

вшивый вассал морали,

идея твоя проста,

как случка на сеновале.

Странный игрок в зверей,

отшельник, скрывающий это,

смотри на меня, зверей,

свети отраженным светом!

А пуповина игры

все тянется, кровоточа.

Открыты иные миры

лезвием палача.

– Видишь, Кот,– говорит Давид, нервно посмеиваясь,– ты молчал. Значит, все понимаешь. Или играешь со мной в поддавки? Зачем? Что-то задумал?

В этом все вертикалы. Не играешь в поддавки – сволочь. Играешь -коварная сволочь. Надоели... Конечно, задумал. И для этого, дорогой Давид, ты нужен мне так же, как и я тебе для того, что задумал ты. Потому что при всей твоей почти кошачьей интуиции, ты неправильно понял собачью команду "фас". Да и не было такой команды, она тебе послышалась, Страж. Потому что ты неправильно понял наше соперничество. Мы ведь призваны не соперничать. А спасать то, что еще можно спасти. И соперничать лишь в том, кто больше спасет. И я старался. А ты тратил силы и время на слежку за мной, филер, назвавшийся Стражем.

В конце концов, не тварь же я бессловесная, чтобы не иметь права хотя бы в последние минуты жизни! Я активизирую его мобильник, который был отключен. И сразу же слышится сигнал. Давид медленно, по слогам складывает латинские буквы sms-сообщения:

– "Котоловка готова. Не попадись сам. Кинолог."

Очень хороший совет истинного друга. Но, как и большинство хороших советов – слишком поздно. Ты хотел стать Стражем и стал им. Но теперь, когда Сфинкс умирает и двойственность его развалилась, сторожить недостаточно. Нельзя сторожить руины, Страж. Сейчас надо действовать. Надо действовать во имя создания нового, а не чтобы сохранить старое. Вот корень твоей ошибки. Впрочем, на то ты, дорогой Давид, и Страж, чтобы быть туповатым и преданным.

Все, время прощаться с самыми дорогими, с последними. Прощай, Ицхак! Еще несколько минут, и время твоего великого старания окончится. На твой пост заступит новый Сфинкс, зоркий и бессонный. Никто больше не сможет безнаказанно красть принадлежащую Времени утварь из Храмовой горы. Молодые лапы будут цепко держать Краеугольный Камень, обветшавший замковый камень этого мира, норовящий выпасть без цементирующих молитв и жертв.

Прощай, Давид! Для инициации нового Сфинкса мало, чтобы миросостояние приблизилось к точке бифуркации, мало, чтобы у двух человеческих самок, оплодотворенных высшим предназначением, зародились две стороны Двойственности. Нужны еще и два совместимых софта. Один из них – у очеловеченного знаниями кота, а другой – у вертикала с кошачьей интуицией. Вот только умереть должны они вместе. Увы, Давид.

Чтобы в момент их смерти встрепенулись, как две ладошки, зачатые старым Сфинксом половинки Двойственности, встретились в хлопке во время двойной жертвы и, выпустив нового Сфинкса, мирно вернулись обратно, к своим матерям, чтобы жить спокойными жизнями вертикальих тел.

А ты, Страж, вместо того, чтобы ощутить принадлежность к Великому Таинству Рождения Нового Сфинкса, идешь убивать дорогого кота, которого посадил в старую хозяйственную сумку и при этом себя уважаешь. Впрочем, ты ведь тоже идешь спасать свой жалкий вертикальный мир, от дорогих котов и от крушения. Мне это кажется смешным, но у каждого своя правда, дорогая именно тем, что своя.

Вот я, дорогой, верю, что ты опоздал. Вертикалы уже выполнили свою роль, обосрали покрывало своей духовности. Зато придумали серые компьютеры и сплели их в Сеть. Я не знаю, что будет в цикле Нового Сфинкса. Но, как у всякого, идущего на смерть Во Имя, у меня есть мечта. Я смотрю в недоступное мне будущее и вижу, как на светлых чистых просторах Сети резвятся и играют сытые пушистые коты всех цветов и оттенков, а вертикалы почтительно держат в руках отвертки и обслуживают компьютеры... Я не намерен рассказывать об этой детской мечте никому, да и не успею, да и хорошо, что не успею – ничто не выглядит нелепее рассказанной мечты.

Все готово. Разделенный Сфинкс должен возродиться. И тогда Хаос отпрянет. Ты придурковат, дорогой Давид, но как человеческая компонента нового Сфинкса – почти идеален.

(C)

– Надо же, всего пару часов, а другой человек,– Макс и Анат смотрели в спину Давида, торопливо уходящего вглубь Еврейского квартала.

– Что-то с ним случилось. Наверное, у Беллы, раз он оттуда. Спросим, да? Интересно.

У Беллы, на четыре любопытных глаза (C), пришлось шесть удивленных глаз присутствующих.

– Вы ведь не за Аллергеном? – с истеринкой спросила Белла.

– Увы, за ним,– выстояли (C), заранее проговорившие, как будут бороться с собственным сочувствием.

Белла всплеснула руками, обернулась к свидетелям.

– Блядь! – вскочил Гриша.– Он нас обманул! Лея! Если он нормальный, то объясни, зачем ему красть кота?

– Давид сказал, что вы просили, чтобы он отнес вам Кота, что он все равно в вашу сторону... Вот же гад! – пробормотала Белла.

– Если вам дорог кот,– с неохотой выдавила Лея,– то попробуйте его догнать. Он только что ушел.

– Но он нормальный, нормальный! – заорал Гриша.– Да, Лея?! Он простой нормальный моральный урод, да?!

(C) переглянулись:

– Кот в бежевой сумке, да?

– Да.

...(C) бежали в сторону Стены Плача, по улице Славы Израиля, натыкаясь на евреев, тяжело и степенно, как груженые сокровищами верблюды, идущих от Котеля.

– А почему... мы бежим... к Стене Плача? – спросила Анат, задыхаясь.

– Не знаю.

(C) остановились. Сразу Старый Город вокруг них тоже как бы замедлился и приблизился к своему нормальному неторопливому существованию. Торопиться в Старом Городе – означало противопоставлять себя мощному выверенному веками ритму.

– По законам жанра? – предположила Анат.

– Правильно. В Старом Городе как – если завязка в Еврейском квартале, то развязка – у Котеля.

– Какая развязка?! Думаешь, замочит?

– Принесет в жертву. Если не помешаем.

– Побежали?

– Полагайся больше на технологические достижения, чем на ноги,– Макс достал мобильник и начал на ходу набирать текстовое сообщение.– Я сообщил ему, что в жертву приносят только кошерных животных.

(C) засмеялись и одновременно замычали. От них шарахнулись прохожие, а (C) все-таки побежали дальше в том же направлении, скользя по мокрым отполированным каменным плитам. И успели заметить, что вдалеке мелькнул Давид с бежевой сумкой. Он свернул направо, на улицу Прибежища страждущих.

– Нет, не к Стене,– удивилась Анат.

– Абидна, да? Зато Кот живым останется.

(C) притормозили.

– Давай за ним следить?

– Что нам остается. Давай.

– А давай за ним активно следить? Вернее, интерактивно!

– По мобильнику доставать будем? Давай!

– А давай попробуем все выстроить так, чтобы он нам сам вернул Аллергена?

– И если да, то вечером – в "Кенгуру"!

Давид

Сигнал мобильника звучит внезапно и похож на звонок в дверь. Это sms. А мне казалось, что у Рахели я выключил мобильник. Когда же я его включил? Читаю латиницу: "kotolovka gotova. ne popadis' sam. kinolog". Жаль, что ложка не к обеду.

С Аллергеном все получилось удачно, я был готов к любому развитию событий, но Рахель сама отдала мне Кота. Я играл на доверие. У меня был его кредит. И я его растранжирил. Я врал и предавал. Я предал Ортика. Или не предал? В ответ на мои слова о том, что она беременна не от спермы мертвого Линя, Рахель рассмеялась:

– Забавно,– сказала она, отдавая мне на кухне хозяйственную сумку.-Вообще-то, я еще с мая...

– От Линя? – зачем-то спросил я.

Рахель посмотрела на меня странно, пожала плечами:

– Да наверное...

– А зачем же ты делала вид, что искусственно?

– А зачем мне юридические проблемы?

– Какие проблемы?

– А вдруг в ту ночь я забеременела не от него, а от тебя?

– То есть, когда мы... бегали от... в ночь дискотеки... Нет, ты беременна от Хозяина!

– Давид! Ну сколько можно? Какой еще хозяин?!

– Город!

– Город?.. Знаешь, мне тоже тогда так показалось. Тогда такой хамсин был, обволакивающий... Уйди, Давид, ты заразен!

Я не имею права рисковать. Теперь, когда все так четко выстроилось. Я сам оказался орудием человеческой стороны Хозяина, тогда, в мае, в ночь дискотеки. А Лея вынашивает львиную сторону. Теперь понятно, почему Аллерген сужает круги вокруг Рахели, почему он втягивает ее в себя, виртуального. Он просто охотится на нее, чтобы Лея победила. Мой долг – защитить Рахель от Кота.

Одного я не понимаю. Кот не сопротивлялся, когда я сажал его в сумку. А должен был. Не заорал из сумки, услышав голоса (C). А должен был. Поэтому я тревожусь. Мне подозрительна его покорность. Надо быть настороже до самого последнего момента. И с этим моментом нельзя тянуть – Кот слишком хитер.

Жертвопринесу Кота на видном месте. У Стены Плача. Ножом. Решат, что я сатанист, но плевать. Не убивать же его в темноте, в укромном месте. Нельзя. С ножом к Стене не пустят. Найдут на входе. И Кота найдут. Плохо.

Можно жертвопринести в туннеле Хасмонеев. Но вход туда через площадь у Стены Плача. Та же проблема. Отпадает.

Звонок. Снова sms: "v zhertvu prinosjat tol'ko koshernyh zhivotnyh. tvoj allergen".

– Почему? – возражаю я.– А жертвоприношение Ицхака? Впрочем, оно не состоялось. Ты прав. Значит, я тебя просто убью. Назовем это не жертвой, а ликвидацией. Мне тоже так проще.

Тогда можно это сделать и чуть подальше. У Южной Стены нет металлоискателя. Сворачиваю направо.

Пока стою в маленькой очереди за билетами в археологический парк, заговариваю по-русски с охранником. Потом прохожу мимо него, как мимо знакомого, он даже сумку не проверяет. Снова sms: "sfinksa nado vernut' hozjainu. polozhi pod lestnitzei u bashni krestonostzev".

– Дурак ты все-таки, Кот,– смеюсь я, хотя мне совсем не до смеха,-ну как ты себе представляешь Хозяина, который ищет сфинкса под лестницей? Может, в Интернете ты и дока, но в реале ты кот котом, полный ламер.

Это я его подначиваю. Понятно, что Хозяин пришлет этого своего здорового красноглазого лакея. Или кого-то другого. Башня Крестоносцев... Ну конечно! Хозяин прав! Высокая башня. Ближайшее место к Храмовой Горе. Я прохожу мимо развалин дворца Омийядов. Выполняю приказ Хозяина. И, освобожденный от Гришиного сфинкса, начинаю подъем по крутой лестнице на смотровую башню. Снова sms. Останавливаюсь, опускаю сумку на ступеньку. Сумка чуть шевелится, нащупывая равновесие. Читаю: "darenoe ne zabirajut! tvoj all." Что-то я не понял.

– Ты о чем? – спрашиваю я.– Что я отдал сфинкса Хозяину? Или на себя, дорогого, намекаешь?

Я сейчас так близко от Храмовой Горы, что можно заглянуть в окна служебных помещений мечети аль-Аксы. Я не беру сумку – жду ответа. Вот: "otdal sfinksa – otdaj zhizn'".

– Сейчас отдам,– говорю я.– Или ты считаешь, что я должен отдать и свою? Твое желание понятно. Но в том-то и дело, что ты так накренил Город, что он уже начал краем черпать жижу из навоза. Надо выровнять ситуацию.

Я беру накренившуюся сумку и продолжаю подъем. Sms не заставляет себя долго ждать. Кот явно суетится. Или хочет высказаться перед смертью. Все предсмертные высказывания надо слушать. И даже хранить. Поэтому я не стираю все эти сообщения. Читаю: "net mesta vnutrennim vesam, i ja slomat' ih smog!"

– Этого не может быть! Ты не мог сломать мне внутренние весы! Потому что тогда я не почувствую выравнивания, убив тебя! Впрочем, это мы сейчас проверим.

(C)

– Вон он, вон он, смотри!

(C) в какой-то момент отстали, чтобы не быть замеченными и потеряли Давида. Но сумели просчитать его траекторию. И вот – он нашелся.

Макс полюбовался детским восторгом преследования, пляшущим в глазах Анат и лишь потом посмотрел, как Давид поднимается на сторожевую башню над раскопками у Южной Стены.

– Кот же не разобьется, если его оттуда сбросить, правда? – Анат начала всерьез волноваться за Кота.

– Правда. Не разобьется. Если, конечно, его сначала из сумки вытащат.

– Давай, шли ему что-нибудь. Что это наш Кот!

– Я ему напишу. Как говорили в детстве, что "дареное не дарят и назад не забирают".

(C) настороженно следили, как Давид еще постоял на половине подъема, смотря в мобильник гораздо чаще, чем нужно для чтения одного сообщения, а затем решительно схватил сумку с Котом и полез вверх.

– Он дважды сообщение читал, видела?

– Ну, может красота слога его поразила... Или трактует, расшифровывает.

– Тогда надо его затормозить чем-то таким... Давай из твоего стишка какую-нибудь строчечку дернем.

Анат хоть и понимала, что шутка, но не обидеться не смогла. А Макс не смог притвориться, что не заметил. Несколько секунд были потеряны. Потом Анат пожала плечами:

– Пойди, в машине сборник мой возьми, поищи строчку. Ты же у нас наизусть только кошачьи стихи помнишь?

– А ты нет?

– И я да.

Хихикнув, (C) быстренько выхватили из стихотворения Аллергена многозначную строчку: "Нет места внутренним весам, и я сломать их смог!" И тут же переправили ее Давиду, уже забравшемуся почти наверх.

– Так даже лучше. Он же за Котом в Сети следит. Узнает эту строчку и решит, что Аллерген с ним так из сумки разговаривает.

– Да, а убить говорящего Кота, это уже я даже не знаю кем надо быть!

Давид

Мы наверху. Площадка пуста. Аль-Акса совсем рядом, кажется – протяни руку, порви колючую проволоку и прыгай. Все!

Аллерген вдруг начинает орать. Дико орать. Громко. Страшно. Я не решаюсь открыть сумку. Кот хочет дорого продать жизнь. А тут еще sms. Все! Хватит! Замечаю внизу (C). Почему они не у Рахели? Кот орет. Снизу начинают подниматься несколько туристов. Все. Пора! У входа, рядом с охранником стоит Гриша и смотрит на меня. Выхватываю нож!

– Давид! Давид! – кричат снизу (C).

Кот орет и дерет ткань. Не раскрывая сумки, бросаю ее на площадку и бью по ней ножом. Еще! Захлебывающийся крик! Еще! Многократно. Лезвие в крови. Сумка темнеет. Крик слабеет. Переходит в стон. Всхлип. Все.

Отшвыриваю нож. Оказывается лезвие сломалось. Сумка. Открыть. Заела молния. Рву. Хватаю мокрую шерсть. Не рассматриваю. За хвост! Раскрутить! Запустить пращу в аль-Аксу!.. Попал.

– Давид! Остановись! – снизу.

У меня же sms. Надо прочитать. Вытираю руки о штаны. Как я тут напачкал. Сообщений несколько:

"naznachaju tebja antitelom. tvoj allergen". Это, значит, он перед смертью. Это, значит, мы должны быть сцеплены. Были быть сцеплены.

"ubiv kota ty narushil balans". Это уже не Кот. Да нет же, я восстановил баланс! Кто это?! Кто со мной разговаривает?! Я не чувствую никаких изменений... Весы сломаны? Или ничего не изменилось?

"chtoby vosstanovit' balans ostalos' 60 sek." С Храмовой Горы два араба швыряют в меня камнями. Орут. Один попал в плечо. Больно.

– Давид! Спустись!!!

К башне бежит полицейский. Еще один. Ну да, я же осквернил аль-Аксу. Тюрьма. Плевать. Что с весами?

"chtoby vosstanovit' balans ostalos' 30 sek."

Как быстро высыхает кровь на камне. На ладонях кровь уже высохла, стянула кожу. Впиталась... Все стало хуже. В небе ревет мотоцикл... Я поднимаю голову. На меня пикирует низкое темное небо. Хуже! Резкий звук мобильника. Новое:

"chtoby vosstanovit' balans ostalos' 5 sek."

(C)

(C) стояли у подножия смотровой башни, между лестницей и недавно раскопанным византийским домом – его подземные этажи выглядели, как прорытые переходы на другую сторону времени.

– Зря мы так близко подошли – отсюда вообще ничего не видно, что наверху,– Анат пыталась говорить спокойно, но получалось с таким плохо скрытым надрывом, от которого спокойствие выглядело совсем фальшивым.– Что он там с ним делает, наверху?

Максу тоже не нравилось стоять в ожидании событий, а похоже, что лучше уж несобытий, и он предложил:

– Поднимемся?

– Может, лучше пусть он спустится?

Словно в ответ, с башни заорал Кот.

– Орет, как будто его режут,– сказал Макс.

– Давид! Давид! – не выдержали (C).

Давид не отвечал, а Кот орал еще сильнее и страшнее. Вдруг он захлебнулся и стал как будто кашлять, а на самом деле пищать и рычать одновременно.

– Макс! – закричала Анат.– Там что-то такое!

– Я поднимусь!

– Нет! Наверное, поздно...

Кот перестал пищать. (C) обежали башню, задрав головы. Ничего не видно. Ощущение допущенной гнусности перешло в уверенность.

С башни на аль-Аксу прыгнул рыжий кот. Он летел, вращаясь, поднялся над колючей проволокой и, перевернувшись в последний раз, шлепнулся на территорию мечети.

– Котика убили...– прошептала Анат потрясенно и обиженно.– А мы не верили...

Сверху полетели камни.

– Давид! Спустись!!! – заорал Макс, ринулся было к лестнице, но резко повернул и потащил Анат в сторону, подальше от камней.

Через несколько секунд на это место рухнул Давид. Анат успела зацепиться с ним взглядами, пока он падал. Она ни в тот момент, ни потом так и не смогла сформулировать, что было в его глазах.

Давид рухнул на землю и стал телом. Мобильник, который он сжимал в руке, отлетел к ногам Макса.

– Давид...– позвала шепотом Анат.

Макс, презирая себя за то, что перед лицом смерти продолжает прогнозировать ситуацию, незаметно прибрал мобильник Давида. Слишком это выходило подозрительным. Рядом с самоубийцей случайно оказываются хорошие знакомые, пославшие на мобильник покойнику в последние минуты его жизни несколько странных сообщений.

Анат, с ужасом вспоминая стершиеся, не подтвержденные израильской лицензией обрывки медицинских знаний, приблизилась к Давиду. Ее тут же оттолкнул энергичный толстяк:

– Не трогай! Нельзя! Я врач! – прокричал он на иврите с явственным русским акцентом, потрогал шею Давида, пожал плечами, покачал головой.

Сразу появились двое полицейских. Можно и нужно было уходить.

(C) повернули к выходу, впереди них почему-то оказался Гриша. Непонятно было откуда он взялся. Но ясно, что откуда-то из-за спины. То ли спустился с лестницы, то ли вышел из-за нее. Гриша шел быстро, со скоростью, которая еще не бегство, но уже и не шаг.

(C) обнаружили, что рефлекторно идут с той же скоростью. Быстрее – было бы уже подозрительно, а медленнее – не получалось, что-то толкало в спину. Гриша, судя по всему, тоже направлялся к Яффским воротам.

В сутолоке центральной улицы арабского рынка, (C) все-таки заметили, как Гриша украдкой сунул мобильник в мусорный бак.