Текст книги "Холм демонов"

Автор книги: Елизавета Кожухова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 24 страниц)

колокола. И простодушные купцы герр Лунд и герр Трайхман приложили все свое влияние на это дело, и в их головах даже мысли не возникло, что их жены им не верны.

А коварный фон Трепш уже готовил последнюю сцену этой драмы. И вот когда распускаемые им слухи наконец вылились в первые проблемы торгового дома наших купцов, он и возник на сцене. Казначей предложил Лунду и Трайхману принести ему на сохранение всю имевшуюся наличность, обещая выдать им грамоту, гарантирующую поддержку со стороны городской казны. Но большая часть денег находилась в обороте, и купцы передали фон Трепшу как раз тот самый мешок с драгоценностями, который оставил им барон Херклафф. Заполучив в свои алчные руки вожделенный мешок, двуличный казначей пригласил купцов в подвал Рижского замка, дабы отведать славного мозельского.

И вот все трое спустились в мрачное подземелье замка. Впереди шествовала худосочная и согбенная фигура жадного казначея. В его скрюченных от скаредности пальцах дрожал жестяной фонарь, озарявший неверным светом сырые своды подвала. И откуда вдруг в этом истощенном стяжательством и развратом тщедушном теле взялась такая ловкость и сила? Одного из компаньонов он толкнул в бочку с мозельским, где тот и захлебнулся, а второго ударил по голове черпаком. Затащив еще теплые тела в отдаленный угол винного погреба, злодей засыпал их всяким хламом: рыцарскими штандартами и ржавыми доспехами.

Сделав свое черное дело, Трепш вернулся к вожделенному мешку золота. Он блестящими от возбуждения глазами разглядывал небольшие слитки со странными буквами "ц.ц.ц.п.".

На следующее утро горожане, придя к торговому дому герра Лунда и герра Трайхмана, обнаружили на дверях огромный замок и сообщение городского рата, что оба купца с деньгами исчезли в неизвестном направлении. Бюргеры, вложившие свои кровные трудовые талеры, пришли в крайнее возмущение и тут же устроили стихийный митинг. Этот митинг перерос в беспорядки, распространившиеся по всему городу. Во время беспорядков была, в частности, разрушена резиденция Магистра Ливонского ордена – Рижский замок, который был потом восстановлен лишь через несколько лет, как раз за год до описываемых в нашей книге событий. Во время ремонтных работ старые подвалы были засыпаны, и останки трудолюбивых, но доверчивых купцов были погребены окончательно.

Однако радость преступного казначея оказалась недолгой – вернувшись и не обнаружив в городе ни купцов, ни мешка с золотом, господин Херклафф тут же отправился в городскую ратушу, в кабинет к фон Трепшу. А точнее – в его тайный будуар, где подлый казначей как раз приятно проводил время с почтенными фрау Лунд и фрау Трайхман. Ныне безутешными вдовами. Они втроем барахтались по огромной постели и занимались совершенными непотребствами. И вдруг массивная дверь затрещала и упала вовнутрь казначейского вертепа, а на пороге возник собственной персоной господин Херклафф. Его глаза метали шаровые молнии, а клыки хищно лязгали, будто наточенные дамасские кинжалы.

Обе купчихи, дико заверещав и прихватив что успели из верхней и нижней одежды, кинулись в соседнюю комнату, но страшный гость, не обращая на них ни малейшего внимания, грозно двинулся к побледневшему и съежившемуся казначею.

– Чем могу служить, господин Херклафф? – дрожащим голосом осведомился фон Трепш.

– Отдавай золото, мошенник! – нетерпеливо зарычал Херклафф.

– Какое золото? – пролепетал казначей.

– То, которое ты взял у Лунда и Трайхмана. Меня не волнует, куда ты девал этих купцов, давай золото!

Трепш мелко дрожал, обуреваемый одновременно страхом и жадностью, причем второе явно брало перевес над первым...

Когда шум стих и почтенные купчихи решились вернуться, то они застали лишь раскиданную по комнате казначейскую одежду, а на кровати, где они только что предавались невинным утехам, лежал тщательно обглоданный скелет фон Трепша...

А господин Херклафф, как ни в чем не бывало выходя из ворот городского рата, ковырял в зубах изящной зубочисткой и печально приговаривал:

– Кашется, их бин погорячиться. Теперь я так и не узнаю, куда этот фкусненький казначей подефал мое золото...

***

Миликтриса Никодимовна отворила, едва Дубов позвонил в дверь.

– Ну где ты шатаешься! – вполголоса напустилась она на Василия, – мы тебя уже давно ждем!

Стол в гостиной был накрыт белой скатертью. A на столе красовался блестящий самовар в окружении дорогих вин и разных вкусных разносолов. За столом непринужденно восседал потенциальный работодатель – и Дубов сразу же его узнал. Вернее, узнал его бороду, которую просто невозможно было перепутать ни с какой другой. Борода эта, в основе седая, но с отдельными, расположенными безо всякой симметрии темными вкраплениями, принадлежала тому самому господину, которого Василий видел при въезде в Новую Мангазею в компании с Царь-Городским головой князем Длинноруким.

"Стало быть, от меня что-то понадобилось самому Мангазейскому мэру", не без удивления и, что греха таить, некоторой доли тщеславия подумал детектив, как ни в чем не бывало присаживаясь за стол. Предполагаемый градоначальник глядел на него открытым и дружелюбным взором.

А Миликтриса Никодимовна заливалась соловьем:

– Дорогие господа, позвольте вас познакомить. Это – Савватей Пахомыч. А это...

– Ну што вы, Мывиктьиса Никодимауна, – смущенно перебил ее седобородый, – не надо угромких имен. – И, обернувшись к детективу, добавил: – Зовите меня просто Седой. Так меня увсе тута зовут. За гваза, конешно.

"Какой скромный человек, – с симпатией подумал Василий. – Ведет себя естественно, не козыряет своим высоким положением". Вслух же заметил:

– Извините, но мне это прозвище напоминает, еще раз прошу прощения, воровскую кличку. – При этих словах детектив искоса глянул на своего собеседника, однако тот остался столь же спокоен и непринужденен:

– Ну, тогда зовите меня... – Он на мгновение замялся. – Уж соусем по-пвостому – дядя Митяй.

– Согласен! – широко улыбнулся Василий. "А ведь он не врет, промелькнуло в голове сыщика, – в тот раз Миликтриса как раз величала его Димитрием... Вот отчества не припомню – какое-то мудреное".

Тем временем Миликтриса Никодимовна встала из-за стола:

– Ах, господа, извините, я должна вас ненадолго покинуть! Но я скоро вернусь. – С этими словами хозяйка, подметая пол подолом красного шелкового платья, отплыла в направлении "будуара".

Дядя Митяй отставил в сторону недопитую чарку:

– Ну што жа, Савватей Пахомыч, давайте певейдем к деву. Я свышал от Мивиктрисы Никодимауны, што у вас твудности с деньгами. И я могу пьедвожить вам возможность немного заваботать.

– И что это за работенка? – живо заинтересовался Дубов. – Надеюсь, ничего предосудительного?

Дядя Митяй задумчиво подергал себя за бороду:

– Это смотвя как увзглянуть, Савватей Пахомыч. Но по большому шшоту совсем не пьедосудительно, а очень даже наоборот. Ведь вы, конешно же, знаете, в каком состоянии находится наше госудавство?

– Вообще-то я не интересуюсь такими вещами, – равнодушно откликнулся Дубов.

– Тогда я поясню. Под угвозой единство Кисвоярского царства и даже само ево шушествование. – Седой замолк, как бы ожидая отклика со стороны Савватея Пахомыча. Однако и тот внимательно молчал. Тогда дядя Митяй продолжил: – Вы, конешно, свышали о подметных письмах этого мевзавца князя Григория? – Дубов молча кивнул. – Но этого мало – его подвучные убирают с пути увсех, кто может помешать их зводейским замысвам! И смевть воеводы Афанасия тоже на их совести, ежели утаковая у них есть.

Дядя Митяй произносил все это настолько искренне и убедительно, что Василий склонен был ему поверить. Единственное, что его смущало – так это то, что встреча происходила в доме Миликтрисы Никодимовны, которую весьма нелестно аттестовали и покойный воевода Афанасий, и его сподвижник Данила Ильич, тоже покойный. А дядя Митяй заговорил как раз о Даниле Ильиче:

– У Афанасия быв помощник – и того убиви, когда он отказался им помогать!

– Да, все это весьма печально, – разомкнул уста Василий, – но чем я-то могу вам помочь?

– О, можете, можете! – дядя Митяй так взмахнул рукой, что чуть не снес со стола тарелку с капустным салатом. – В наше время твудно на ково-то повожиться, а вы – чевовек надежный, я это вижу, я это чувствую. И ваш священный довг перед Очечеством – высведить этого негодяя и вырвать у него изо рта змеиное жало!

– Какого негодяя? – слегка опешил Василий.

– Того, котовый пытался подкупить Данилу Ильича, ну, то есть бывшего помощника воеводы, на выдачу госудавственных тайн, а когда тот отказався, то поджег его лавочку увместе с ним самим. И ежели мы с вами его не остановим, то сами понимаете, чево он еще натворит!

– Ну что же, если это зависит от меня, то я готов помочь вам в поимке этого негодяя, – проникновенно сказал Василий. – Но, почтеннейший дядя Митяй, известно ли вам, кто он? Хотя бы каково его имя?

– Спасибо, довогой Савватей Пахомыч! – вскричал дядя Митяй. – Я знал, что могу на вас ращщитывать. А имя – оно давно известно: Василий Дубов.

Василий Дубов ожидал чего угодно, но только не этого. Однако очень быстро пришел в себя:

– Вы располагаете какими-то приметами этого Василия Дубова?

– Вот девовой разговор! – одобрительно кивнул дядя Митяй. Осторожно, стараясь не помять, он извлек из кармана какую-то бумагу и, развернув, протянул ее Дубову. Это был портрет не то чернилами, не то тушью, Василия Николаевича Дубова в его первоначальном виде – то есть до того, как он изменил внешность с помощью чудо-мази. Лишь много позднее детектив сообразил, что этот портрет был перерисован с фотографии годовой давности из газеты "Вечерний Кислоярск", опубликовавшей о Дубове стаьтю.

– Возьмите этот рисунок, Савватей Пахомыч, – говорил Седой, – и не расставайтесь с ним ни на миг. Он поможет вам разыскать этого зводея и захватить его живым... Или мертвым, – многозначительно добавил дядя Митяй.

– А как лучше? – небрежно спросил Дубов, уже догадываясь, каким будет ответ.

– Вучше мертвым, – ответил Седой то, что Василий и ожидал услышать.

– Постараюсь оправдать доверие, – с чувством произнес Дубов.

– Очечество ждет от вас подвига! – патетически воскликнул дядя Митяй. И оно хорошо запватит, особенно есьви вы исповните задание побыстрее.

– Ну как вы можете! – решительно возмутился Дубов. – Я иду на это исключительно ради любви к Государю и Отечеству, а не...

– Ну, денежки-то вам не помешают, – с хитроватой и вместе добродушной улыбочкой перебил дядя Митяй. – Мивиктриса Никодимауна мне по-тихому поведала, што вы собиваетесь пожениться, стало быть, на первое обзаведение средства понадобятся, не так ли?

– Так, – несколько упавшим голосом согласился Дубов. Предстоящая женитьба на Миликтрисе Никодимовне была для него новостью, но опровергать ее он не стал, а заговорил о другом:

– Дядя Митяй, а этого, как его, Данилу Ильича, еще не похоронили?

– Сегодня хоронят, – тяжко вздохнул дядя Митяй. – Как раз в полдень, на Старом кладбище. Жаль, сам я не смогу туда пойти, отдать посведнюю почесть этому преквасному чевовеку...

– А давайте я пойду заместо вас, – вызвался Дубов.

– Сходите, конечно, – несколько удивился Седой, – но для чего? Ведь вы даже не были с ним знакомы.

– Понимаете, я где-то слышал, что преступников часто тянет к их жертвам, – стал объяснять Дубов, – и многие именно на этом и "засыпались". А если Дубов придет на похороны, то я смогу проследить, куда он отправится потом, и вывести на чистую воду не только его, но и тех, кто с ним связан. Наверняка же он работает не один.

– А ведь верно! – согласился Седой. – Мивиктьиса Никодимауна описывала вас как способного скомороха и стихоплета, но я вижу, что из вас мог бы получиться хороший сыскарь.

– Покорнейше благодарю, – вежливо кивнул Дубов. – И вот еще: куда мне нести голову Дубова, если, м-м-м... дело будет сделано?

– Куда нести? – чуть задумался дядя Митяй. – Сюда, пожалуй, не стоит. Ко мне домой – тем бовее. Ага, я вам сообщу одно место, где и буду ждать по ночам. – Седой что-то черкнул на обороте портрета. – Можете приходить и без "головы Дубова" – просто чтобы довожить о ходе поисков.

– Договорились! – Василий бережно сложил портрет и сунул себе за пазуху.

***

Серапионыч уже сидел на краешке кресла, когда в залу вошел царь Дормидонт.

Доктор почтительно встал. Царь глянул на него так, будто хотел испепелить взором. Но ничего не сказал. Сел. Сам налил водки.

– Садись, эскулап. Выпьем, – глухо сказал он.

Выпили. Помолчали. И тогда царь заговорил вновь, только теперь в его голосе появилась неестественная для него горькая, долго таимая тоска:

– Я старый больной человек. Выписал бы ты мне какое лекарство, эскулап.

– Единственное лекарство, какое я могу вам предложить – это быть честным по отношению к самому себе, – деловито отвечал Серапионыч.

– Ты вместо того, чтоб о моем здоровье озаботиться, жилы мои на локоть мотаешь! – сверкнул глазами царь.

Серапионыч на это ничего не отвечал, лишь молча внимательно смотрел на Дормидонта, ожидая продолжения. И тот, не выдержав молчания, заговорил вновь.

– Чего ты от меня хочешь, эскулап? – уже срываясь на крик, вопрошал царь.

Но Серапионыч продолжал хранить молчание.

Тогда царь вскочил со своего кресла и заметался по зале, бормоча себе под нос проклятия. В конце концов он подскочил к Серапионычу и ухватил его за галстук. И притянул к собственному лицу. Так близко, что, казалось, у царя три глаза вместо двух.

– Я старый человек! – тихо, но грозно заговорил он. – Я хочу спокойно дожить свои дни и предстать перед Богом!

Серапионыч слегка придушенным голосом отвечал:

– А сможете ли вы, Ваше Величество, сказать Господу, что сделали на этом свете все, что могли и что должно?

Дормидонт зарычал, как разъяренный лев. Он отбросил галстук Серапионыча, и тот столь резко опустился в кресло, что чуть не упал. Царь с проклятиями смел со стола графин и грохнул кулаком.

– Что ты хочешь от меня, эскулап? Чего добиваешься?! – с тоской и яростью выкрикнул он.

Но Серапионыч молчал, поправляя галстук. Тогда царь склонился через стол и прямо в лицо выкрикнул:

– Чего тебе от меня надобно?!

– Мне ничего не надо, – спокойно отвечал Серапионыч, – это народу надо.

– Что ему надо? – снова выкрикнул Дормидонт.

– Народу, всего-навсего, нужен царь, – развел руками доктор. – Отец и заступник. Чтобы он вышел и сказал всю правду о надвигающейся опасности.

Чтобы люди знали, что царь думает о них, печется о них неустанно. А не заперся в своем тереме, как говорят злые языки, и водку пьет.

Дормидонт устало осел в свое кресло. Прикрыл глаза рукой. В зале повисла тягостная тишина. Серапионыч встал, поправил еще раз галстук и двинулся к дверям. Под его ногами захрустело стекло разбитого графина, но царь даже не поднял взгляда в его сторону. Серапионыч задержался в дверях, глядя на массивную фигуру Дормидонта, застывшую в золоченом кресле. Тихо прикрыл за собой двери и пошел, улыбаясь чему-то своему, чему-то хорошему.

В коридоре Серапионыча перехватил Рыжий:

– Ну как, доктор? – с надеждой спросил он.

Серапионыч неспешно протер пенсне и водрузил на место.

– Лечение было кардинальным и нелегким, – деловито отвечал он. – Но пациент оказался человеком крепким. Так что жить будет.

Произнеся это, Серапионыч с довольной улыбкой двинулся дальше, а Рыжий так и остался стоять в недоумении. Но тут из залы раздался грозный рык, разнесшийся эхом по коридорам и лестницам:

– Рыжий! Подь сюда!

Рыжий вздрогнул, но не от неожиданности, а от удивления. Это был голос царя.

Настоящего царя. Отца и заступника верноподданных своих. Царя, понимающего всю ответственность, лежащую на его плечах, и готового достойно нести это бремя во имя Народа и Отечества.

***

– А неплохой человек ваш градоначальник, – как бы между делом заметил Василий, когда они с Миликтрисой остались вдвоем.

– Не знаю, я с ним не знакома, – равнодушно повела плечами Миликтриса Никодимовна.

– А разве дядя Митяй не...

Миликтриса искренне расхохоталась:

– Дядя Митяй – градоначальник! Но с чего ты это взял?

– Ну, не знаю даже, – смутился Василий. – Он мне показался таким... Детектив запнулся, подбирая подходящее слово. – Солидным, импозантным – в общем, представительным.

– Вообще-то он человек при должности, но чтобы градоначальник – это уж ты хватил... Постой, Савватей Пахомыч, куда ты? Уютная постелька ждет нас!

– Никаких постелек, любимая! – ласково, но твердо пресек Василий любовные поползновения. – Лично меня ждет не постелька, а важное задание.

– Да благословит тебя Господь! – Миликтриса Никодимовна набожно поклонилась образам и осенила крестным знамением спину Дубова, который уже шел к выходу.

От обладательницы "собственного дома в Садовом переулке" детектив решил направиться прямиком на кладбище. Правда, с несколько иными намерениями, чем те, о которых он сказал дяде Митяю. Во всяком случае, вряд ли он ожидал встретить на погребении истинных убийц Данилы Ильича. Во-первых, если бы Анисим и Вячеслав ходили провожать в последний путь всех, кого загубили, то они, скорее всего, просто не вылезали бы с кладбища. А во-вторых, Василий надеялся, что "новые мангазейские" уже отработали даденные им шесть золотых – пять за исполнение и один за срочность.

На похороны Василий шел с иной целью. После гибели Данилы Ильича он, подобно Штирлицу после провала Кэт, остался безо всякой связи с Царь-Городом.

Посылать донесения Рыжему с обычной почтой или специально нанятым вестовым он не хотел – это было бы и долго, и рискованно. Дубов помнил, что Данила Ильич собирался отправить в столицу "верного человека", и надеялся вычислить его среди тех, кто придет отдать долг старому воину.

***

Майор Селезень неспеша, как бы растягивая удовольствие, выложил на стол два туза.

– Взял, – мрачно отозвался Мстислав.

– А теперь две шестерки на погоны, – шлепнул по столу картами майор и плотоядно ухмыльнулся.

– Вот черт, – прошипел Мстислав, – ну не везет, так не везет.

– Подставляй уши, – подвел резюме Селезень.

– Да опухли уже уши, – взвился Мстислав, – мать твою...

– Ты сам сел играть, – с деланным сочувствием развел руками майор.

– Ты не имеешь права подвергать меня пыткам, – продолжал хорохориться Мстислав. – На меня как на военнопленного распространяется действие Женевской конвенции!

– Насколько мне известно, – с ленцой потянулся Селезень, – ни князь Григорий, ни царь Дормидонт Женевскую конвенцию не подписывали. Да и вообще, здесь про такую фигню никто даже и не слыхивал.

Мстислав открыл рот, но не нашелся, что сказать. Только уныло глянул в окно баньки. А майор тем временем все с тем же нарочитым спокойствием продолжал:

– В этом мире с тобой могут поступить, как в нашем с командос. Если ты представляешь ценность, могут обменять. А если нет...

Майор быстрым движением прихлопнул муху, ползшую по столу. Двумя пальцами он поднял ее за крылышко и поднес к самому носу Мстислава. Тот, побледнев, отпрянул. А выражение лица Селезня внезапно сменилось с наигранно благодушного на полное мрачной решительности:

– Фамилия, звание, род войск и так далее, и быстро!

– Мстислав Мыльник, младший лейтенант запаса, участвовал в боевых действиях в Придурильской республике, награжден...

– Отставить! – рявкнул майор. И уже тише, но с нажимом продолжил: Звание в армии князя Григория?

– В этой армии нет званий, – позволил себе ухмыльнуться Мстислав.

– Поясни!

– Мы все здесь солдаты, вроде как. А они командиры.

– Кто вы такие, я знаю, а вот кто такие "они"?

– А хрен их знает, – с неприязнью передернул плечами Мыльник. – Мы их между собой называем – "нелюди".

– А, понятненько, – протянул майор. – Да, младший лейтенант Мыльник, хороших ты себе хозяев нашел. Нечего сказать...

– Да я бы с этими уродами, – взвился Мстислав, – и на одном поле срать бы не сел, если бы они не обещали потом и нам помочь.

– Ах вот даже как, – мрачно усмехнулся Селезень, – и это чем же помочь?

– Да я и не знаю, – стушевался наемник.

– Так я тебе подскажу, – жестко отвечал майор. – Тем секретным оружием, что в крытых телегах хранится. И вы охраняете его пуще собственной задницы.

Мстислав снова побледнел, как полотно.

– Откуда ты знаешь? – пробормотал он.

– От верблюда! – ответил майор и захохотал так, что из стен баньки сухой мох посыпался.

Но смех его оборвался столь же внезапно, как и начался. И майорский кулак грохнул по столу:

– Что за оружие? Количество, способ применения, радиус действия. Быстро!

– Не знаю, – съежился Мыльник.

– Значит, в Царь-Городе тебе отрубят голову, – развел руками Селезень.

– Я действительно не знаю, – затараторил наемник, – эти козлы все от нас в секрете держат. Я даже не знаю, как сюда попал. Нас привезли на какую-то дачу, потом завязали глаза, опять куда-то повезли, потом повели, потом опять повезли... Сначала говорили: "Вот Царь-Город возьмем, и тогда..." А теперь, когда мы уже в это дело по уши влезли, они вообще оборзели: "Пошел на хрен, а не то в морду получишь". Паскуды. Жидовские морды. Мразь чеченская. Всех бы к стенке поставил...

– А ну заткни фонтан, – брезгливо прикрикнул на разошедшегося наемника майор. – А свои фашистские взгляды засунь себе в задницу, а не то я сейчас действительно нарушу Женевскую конвенцию. – И после паузы многозначительно добавил: – Которая здесь не действует...

***

Моросил мелкий дождик. На кладбище небольшая группа людей провожала в последний путь Данилу Ильича. Чуть поодаль среди могил бродил человек в ярком кафтане, совсем не подходящем к похоронной процессии и вообще к месту последнего упокоения многих поколений жителей Новой Мангазеи.

– Прощай, Данила Ильич, – вполголоса сказал он, глядя на скромный гроб, установленный перед разверстой могилой. – Ты был честным человеком, до конца исполнившим свой долг. – И Василий скорбно снял головной убор, напоминающий шутовской колпак.

– А не подаст ли почтенный господин что-нибудь бедной бабуле на корочку хлеба? – вдруг раздался позади него незнакомый пропитой голос. Дубов обернулся и увидел пожилую женщину – судя по описаниям скоморохов, это была ни кто иная как кладбищенская побирушка Кьяпсна. Дубов пошарил в кармане и протянул ей золотой.

– О, господин так щедр! – обрадованно зашамкала Кьяпсна, небрежно отправляя монетку в залатанную торбу, висящую на ветхих ремешках поверх разноцветных лохмотьев. – Не могу ли я быть вам чем-то полезной?

– Можете, – смекнул детектив. – Я слыхивал, что вы знакомы чуть ли не со всеми городскими покойниками, не так ли? – Кьяпсна радостно закивала. А как насчет живых?

– Все живые – это будущие покойники, – выдала Кьяпсна афоризм, достойный майора Селезня.

– Очень хорошо, – Василий вернул колпак на голову, так как дождик несколько усилился. – Скажите, кто этот человек? – Дубов указал на невысокого господина в кафтане военного покроя, который стоял возле гроба и что-то говорил.

– Так это же сотник Левкий, временный воевода, – тут же сообщила Кьяпсна.

– Хороший мужик, угостил меня чарочкой, когда поминали Афанасия, пущай земля ему будет пухом. И сказал еще: "Молись, бедная женщина, за упокой его души!". А я так думаю, что ежели человек жил по-божески, то он и так на небушко попадет – молись, не молись. А уж ежели грешил...

– А это что за дама? – перебил Василий, кинув взор в сторону женщины в темном платье, скорбно сморкавшейся в платочек близ Левкия. – Вероятно, родственница?

Приставив ладонь ко лбу, Кьяпсна внимательно пригляделась:

– Да нет, какая там родственница, у него же здесь никого не было. Это Марья Ивановна, овощная торговка, ее лавочка была рядом с Данилиной лягушатней и тоже сгорела.

– А те трое? – продолжал выспрашивать Дубов. Всего на похоронах присутствовало пять человек – не считая, разумеется, мрачного вида могильщиков, которые чуть поодаль переминались с ноги на ногу, ожидая, когда можно будет опускать гроб и закапывать могилу.

– Один – ловец лягушек и пиявок, Матвей Лукьянович, он как раз снабжал покойника товаром. Другой, что в рясе – это наш кладбищенский дьякон отец Герасим, он всех покойничков отпевает, царствие им небесное. Ну а кто же третий?.. А, знаю – Свирид Прокопьевич, сосед Данилы Ильича по Завендской слободе. Тоже неплохой мужичок, с ним завсегда есть о чем поговорить...

– Вы с ним лично знакомы? – несколько удивился Дубов.

– Да нет, но слышала о нем от других людей. А отец Герасим – тоже прекрасный человек. Помнится, на поминках Афанасия он выпил пол ведра кьяпса и...

Однако слова нищенки заглушил зычный рев дьякона Герасима – очевидно, таким образом он пел отходную. Василий увидел, как могильщики опустили гроб в яму и принялись закапывать. Участники траурной процессии уныло потянулись к выходу.

– Ну, я пойду, пожалуй. Если что, вы знаете, где меня искать, торопливо проговорила Кьяпсна и засеменила вслед за теми, кто провожал в последний путь Данилу Ильича – очевидно, надеясь на дармовую поминальную чарочку в "Веселом покойнике".

А Василий Николаевич, в задумчивости бродя среди могил, размышлял и анализировал. Правда, с "информацией к размышлениям" у него было совсем не густо.

– Но это лучше, чем ничего, – бормотал детектив себе под нос, выходя на одну из кладбищенских аллей. – Кто же из этих пятерых тот "верный человек", о котором говорил покойный? Или его среди них не было? Начнем с сотника Левкия. Нет, его сразу можно отбросить. Я же помню, как Данила Ильич заподозрил и его, и Пульхерию Ивановну, и Фому в связях с заговорщиками. Так это или нет, покажет следствие, но пока что Левкием можно не заниматься.

Отец Герасим тоже не в счет – он тут дьяконствует, так что на похоронах присутствовал чисто по служебной необходимости. Наконец, оставшиеся трое торговка овощами Марья Ивановна, сосед по месту жительства Свирид Прокопьевич и поставщик лягушек Матвей Лукьянович. С одной стороны, просто случайные соседи или, так сказать, коллеги по работе. А с другой стороны, соседство или связь по торговой части могли возникнуть вследствие близких отношений. Например, ловец лягушек помог своему другу обустроить лягушачью лавочку... Да, предполагать можно все, что только угодно, и отработка любой версии займет как минимум несколько дней... Черт, дождь никак не унимается... А просто так наобум придти к любому из них и сказать, что я, мол, такой-то и такой-то, прошу вас как "верного человека Данилы Ильича"

обеспечить надежную связь с Царь-Городом – это, знаете, чревато...

Неожиданно Дубов уткнулся в какую-то белую стену. Подняв взор, он обнаружил себя возле усыпальницы Загрязевых. Перед входом по-прежнему красовалась скульптура маэстро Черрителли, а чуть в стороне заброшенно темнела часовня князей Лихославских.

– Ну вот, занесла меня нечистая, – вздохнул Дубов. – И чего такого все находят в этом Черрителли? Самое обычное изваяние, каких много.

Детектив обошел вокруг скульптуры и машинально пробежал выбитую на постаменте надпись: "Дорогому и любимому Мелхиседеку Иоанновичу Загрязеву – от вдовы, сына и дочери. Ваятель Джузеппе Черрителли".

– Мел-хи-се-деку Иоанновичу, – по слогам прочел Дубов и вдруг с размаху хлопнул себя по высокому лбу, как будто комара пришиб, хотя комары в такую погоду сидели дома и носа на улицу не казали.

Василий Николаевич резко повернулся и быстрыми шагами двинулся с кладбища.

***

Змей Горыныч с умилением смотрел на опорожненный штоф с самогонкой. Точнее сказать – правая голова выказала явное удовольствие, средняя отвернулась, скривившись от отвращения, а левая только обреченно вздохнула.

– Ну не понимаю, как он может пить эту гадость? – пропищала средняя голова.

– Ужасная дрянь! – согласилась с ней левая. – А главное, он пьет – а голова потом трещит у всех.

Но правая голова, похоже, не особенно брала в голову недовольство средней и левой. Она радостно ухмыльнулась и рыгнула оранжевым пламенем.

– Извиняюсь, – пробасила она.

А Баба Яга сидела на пороге в глубокой задумчивости.

– Так выходит, что вас трое в одной шкуре? – не без удивления произнесла она.

– А то ты не знала? – сварливо пискнула средняя голова.

– Запамятовала я, запамятовала! – поспешно стала оправдываться Яга. Память у меня никудышная стала. Все забываю. Вот и заклинания колдовские напрочь позабыла.

Все три головы посмотрели на нее с явным недоверием. Яга же виновато улыбнулась:

– У меня совсем из головы вылетело, что правая голова – это воевода Полкан. Левая – боярин Перемет. А средняя – ее сиятельство княжна Ольга.

Средняя голова вытянула шею и свысока небрежно кивнула. Правая же хмыкнула:

– Была. Двести летов обратно.

– Полкан! – властно взвизгнула средняя.

– Молчу! Молчу! – ухмыльнулась правая голова.

– А каким заклинанием вас заколдовал князь Григорий? – снова вклинилась Баба Яга.

– Да нет, – протянула средняя голова, – это не он, вурдалак окаянный, а один заморский колдун, хорек смердячий. Мы трое тогда в Нижней горнице собрались. А пес Григорий и говорит с ухмылочкой: "Преврати-ка их, барон Эдуард Фридрихыч, в гадов. Да навечно, чтобы у них время на искреннее раскаяние было. Я люблю, когда раскаиваются и сапоги мне целуют. Ох, зело люблю!"

– А я тогда крикнул ему: "Хрен дождешься, пес безродный!", – возмущенно пробасила правая. – И нос ему по щекам размазать хотел, да не успел. Этот клоп чужеземный заклинание сотворил, и мы враз превратились... Ну да сама видишь, во что.

– А я помню, – вступила в разговор левая голова, – как Григорий тогда смеялся: "Все-то у тебя, господин барон, черт знает как получается. Но на этот раз даже презабавно вышло. Три глупца самонадеянных в одной шкуре". И расхохотался он тогда своим бесовским смехом – до сих пор, как вспомню, мурашки по спине бегают. По шее то есть. Да еще добавил отсмеявшись: "И заклинание поставь посильней, чтобы это уродище о трех головах и одной заднице не могло мне вреда какого принести".

– Да, – задумчиво продолжила средняя голова, – вот и пришлось нам в лесу укрываться. Люди от нас убегали, как зайцы. Ну да и немудрено при таком гнусном обличии. Славные витязи головы нам порубать прицеливались, так от них нам самим скрываться приходилось. Ну а потом ты тут, Ягоровна, поселилась, когда тебя Григорий из замка своего вышвырнул.

– Князь Григорий, – осторожно начала Яга, – мой благодетель и...

– Да брось ты! – ухмыльнулась правая голова, – он только себе благодетель.

– Ты, Ягоровна, головой-то пошевели, – язвительно пискнула средняя, это пока ты в Царь-Городе воду мутила в его пользу, так ты ему нужна была. А как тебе хвост там прижали да к нему ты прибежала, так он тебя одной рукой погладил, а другой за шиворот – и в лес зашвырнул.

– Использовал он тебя, Ягоровна, – вступила левая голова. – А ты говоришь – благодетель!