Текст книги "Холм демонов"

Автор книги: Елизавета Кожухова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 24 страниц)

– Но неужели здесь кто-то верит в благие намерения князя Григория? недоумевал сыщик.

– Верят, коли хотят верить, – невесело покачал головой Данила Ильич. Я даже допускаю, что князь Григорий действительно даст Мангазее на словах положение вольного города, но на деле поставит ее в такую зависимость, какая и не снилась в составе Кислоярского царства... Слышите?!

– Что? – опешил Василий.

– За дверью что-то скрипнуло, – понизил голос Данила Ильич. Василий вскочил со стула, прошел ко входу и стремительно распахнул дверь. На рынок уже спустились сумерки, и детективу показалось, будто поблизости от лягушачьей лавки скользнула чья-то тень. Он вернулся и плотно закрыл дверь:

– Наверно, какой-нибудь запоздалый покупатель.

– Они за мной следят, – уже совсем конспиративно сказал хозяин. – Они и Афанасия убили.

– Кто – они? – непроизвольно понизил голос и Василий.

– Знал бы кто именно – давно бы вывел на чистую воду, – вздохнул Данила Ильич.

– Так давайте это делать вместе, – с энтузиазмом предложил Дубов. – Для того чтобы узнать, кто мог желать смерти воеводы, надо прежде всего выяснить, что это был за человек. Как говорят у нас, у скоморохов – скажи мне, кто ты, и я скажу, кто тебя убил.

– Афанасий был настоящий воин, – чуть помолчав, сказал Данила Ильич. Строгий, но справедливый. Он всегда сам лично входил во все вопросы, ел то же, что и его ратники, и главное – действовал строго по правилам и воинским уставам. И потому уважение и доверие к нему было огромно даже среди тех, кто его на дух не жаловал. В общем, покойник был настоящий муж чести и никакой кривды терпеть не мог. Помню, совсем недавно один воин занялся какими-то торговыми делами, так Афанасий безо всяких разговоров вышвырнул его из дружины!

– А скажите, Данила Ильич, были ли у него какие-то столкновения с мангазейскими властями? – спросил Василий.

– Согласно уложениям, отряд в Мангазее выполняет обязанности чисто воинского щита на случай угрозы и ни в коей мере не вмешивается в местные дела, – объяснил Данила Ильич, – и этому правилу Афанасий всегда следовал особо неукоснительно. Нет, ну когда лет десять назад разлилась Венда, то он первым бросился на спасательные работы, но это был, кажется, единственный случай на моей памяти, когда он вышел за пределы полномочий..

– И что же, он больше ничем не интересовался, кроме своего воинского долга?

– Ну почему же – Афанасий был книжный человек, знал языки, вот, кстати сказать, большим был поклонником Пульхерии Ивановны... Между прочим, городские власти предлагали ему, чтобы наш отряд поддерживал порядок во время свадебных торжеств за городом, на Ходынской пустоши, но он отказался наотрез.

– И кого назначили на его место?

– Пока из Царь-Города не прислали нового, его обязанности выполняет сотник Левкий, тоже храбрый и доблестный воин, однако... – Данила Ильич чуть замялся. – Однако он, как бы сказать, был при Афанасии связным с городскими властями, ну там по вопросам пищевого довольства и всего прочего. Боюсь, что он больше подвержен влиянию извне, чем Афанасий. Особенно когда в Царь-Городе такое зыбкое положение.

– И как этот Левкий относится к свадебным торжествам? – напрямую спросил Дубов.

– Я слышал, что он согласен дать воинов для поддержания порядка, сказал Данила Ильич.

– Вот оно! – в возбуждении потер руки Василий. – Войска выведут за город, большинство населения будет там же – гулять на свадьбе, а дата свадьбы до сих пор не назначена!

– Ну и что? – пожал плечами Данила Ильич.

– Да как вы не понимаете – все предельно просто. Князь Григорий захватывает Царь-Город и движется к Мангазее. И тут назначают свадьбу, все отправляются на Ходынскую пустошь, заговорщики захватывают полупустой город и вручают Григорию ключи. А когда войска и горожане опомнятся, будет уже поздно.

– Так что же, – взревел Данила Ильич, – и Левкий, и Пульхерия с Фомой в заговоре! Да я сейчас же...

– Погодите, – охладил его пыл Дубов, – не надо пороть горячку. Пока что все это лишь предположения, мы с вами ничего не докажем, а заговорщики окажутся предупреждены, что их план раскрыт. Да и Левкий, и Пульхерия Ивановна, и Фома скорее всего даже не подозревают, что их просто используют в самых гнусных целях.

– Так что же делать? – возмутился Данила Ильич. – Сидеть и ждать, пока они...

– Будем делать то, что от нас зависит, – уверенно заявил Дубов. – Есть ли у вас связь с Рыжим? Надо ему все сообщить, а там он уж пусть думает.

– Связь имеется, – кивнул Данила Ильич, – завтра же пошлю в Царь-Город верного человека.

– Ну вот и прекрасно. А я попытаюсь выйти на тех, кто готовит заговор и, скорее всего, убрал Афанасия. Скажите, нет ли у вас на примете кого-то, кто мог бы меня на них вывести?

– А черт его знает! – махнул рукой хозяин. – Хотя погодите – есть тут одна бабенка, она все пыталась охмурить Афанасия, так кончилось тем, что он прогнал ее с криком: "И передай своим хозяевам, что ничего у них не выйдет!". А потом сказал мне: "Данила, держись подальше и от этой женщины, и от ее дружков".

– И что это за бабенка? – Василий привычно извлек блокнот.

– Некая Миликтриса Никодимовна, живет в Садовом переулке в собственном доме. Только не думаю, что вы от нее чего-то добьетесь.

– Попытка – не пытка, – хмыкнул Дубов, а сам подумал: "Уж не та ли Миликтриса Никодимовна, что была возлюбленной Евлампия?". – Ого, как уже темно – пойду, пожалуй.

– А я останусь, – откликнулся Данила Ильич. – Да и вам, Василий, лучше бы у меня переночевать. Место найдется.

– Нет-нет, пойду, – засобирался детектив, – но завтра обязательно к вам загляну.

– Удачи вам, – искренне пожелал хозяин.

***

Пал Палыч сидел у себя в сыскном приказе и читал длинный свиток, содержащий сводку событий криминального или просто не совсем обычного характера за минувший день. Согласно давно сложившейся традиции, глава приказа выбирал из их числа наиболее, по его мнению, важные и докладывал непосредственно Рыжему.

Взор Пал Палыча мельком пробежал через сообщения о мелких кражах, пьяных драках и прочей привычной "бытовухе" и споткнулся на следующей записи:

"Изрядно пополудни прибывший неведомо откуда лекарь, именующий себя Владленом Серапионычем, прохаживался по городскому кладбищу и особливо справлялся у служителей, где погребен недавно убиенный князь Владимир, и затем долго стоял возле его могилы. Пройдя по кладбищу вдоль и поперек, оный Владлен Серапионыч вернулся в терем господина Рыжего, где временно проживает".

– Неужели Серапионыч все-таки не оставил надежды осквернить княжескую могилу? – озабоченно пробормотал Пал Палыч. – А что если и Рыжий ему в этом потворствует?! – И, с осуждением покачав головой, сыщик продолжил чтение:

"Нынешний день вновь принес новое непотребство в Боярской Думе. На сей раз отличился боярин Илюхин, призвавший к свержению Государя, который от неумеренного потребления горячего пития якобы совсем потерял разум и более не способен править страной и народом. При этом многие бояре шумно ему рукоплескали. Когда же думский пристав вывел непотребника вон, то вскочил боярин Андрей и с криком "Дормидонта – в темницу, Длиннорукого – на престол!" принялся размахивать крестом, болезно задев при этом двух соседних бояр. Должно заметить, что боярин Андрей достойно заменил в Думе покойного князя Владимира, известного своими охальными выходками".

– Хорошенькое дело, – злорадно хмыкнул Пал Палыч, которого подобные сообщения из Боярской Думы всегда забавляли. – А князь Длиннорукий как раз в отъезде. Вот ужо придется ему теперь перед царем отмазываться!.. Ну, почитаем, что там еще.

"Сегодня в Царь-Город прибыла и поселилась на Гостином Дворе женщина, чье имя и облик внешности остаются доселе неизвестными, поелику поверх лица она носит темную накидку из кружев. Особой слежки за нею не установлено, однако известно, что после обеда сия женщина дважды покидала Гостиный Двор".

Пал Палычу не было известно слово "интуиция", однако своим сыскным чутьем он почувствовал, что здесь дело нечисто.

– Возьмем на заметку, – вздохнул глава приказа и, обмакнув гусиное перо в чернильницу, сделанную в виде храма с откидным куполом, поставил возле сообщения размашистую галочку.

***

Василий шел по пустынному ночному базару и размышлял об услышанном от Данилы Ильича. Картина вырисовывалась весьма зловещая, но отнюдь не безнадежная – Великий Детектив чувствовал в себе достаточно силы "раскрутить" это дело до упора.

Однако каким-то шестым чувством, выработанным на сыщицкой работе, Дубов чувствовал, что кто-то за ним следит. А когда он миновал рыночные ворота и углубился в беспорядочную паутину мангазейских улочек, то его преследователь перестал прятаться и откровенно шел сзади Василия, чуть не наступая ему на пятки. Детектив ускорил шаги, стараясь держаться подальше от редких освещенных окон, чтобы не показать своего лица, но преследователь не отступал ни на шаг.

"Уйти не удастся, – лихорадочно соображал сыщик, – к тому же я совсем не знаю города. Что ж, придется действовать на опережение..."

Василий решительно свернул в ближайший темный переулок, и когда преследователь повернул туда же, то детектив встретил его ударом – самым резким и сильным, на какой только был способен. Человек упал на мостовую без сознания. Первым побуждением Дубова было поскорее убраться с места происшествия, но профессиональное любопытство взяло верх: Василий склонился над потерпевшим и, чиркнув спичкой, внимательно оглядел его лицо: немного вытянутое, с тонкими усиками; черные волосы для блеска смазаны чем-то вроде подсолнечного масла. "Нет, – подумал детектив, настоящие филеры наружного наблюдения обычно стараются принять внешность как можно более незаметную, а не эдакого дона Луиса Альберто". На шее потерпевшего болталась золотая цепочка с медальоном, которые Василий, недолго думая, снял и небрежно сунул в карман.

– Нехорошо, конечно, – пробормотал детектив, – но медальончик-то наверняка не его, а ворованный. Подарю его баронессе заместо разбитого кувшина. – И Дубов, не оборачиваясь, поспешил по темной улице в ту сторону, где, по его представлениям, должен был находиться постоялый двор.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

ВТОРНИК. ТУМАН СГУЩАЕТСЯ

Рано утром, едва над Царь-Городом завязалась заря, терем Рыжего сотрясли громкие удары в дверь. Первым проснулся доктор Серапионыч, чья комната находилась на первом этаже – он накинул прямо на исподнее свой любимый сюртук и побежал ко входу. Отодвинув тяжелую щеколду и открыв дверь, доктор увидел, что прямо на крыльце лежит незнакомый человек в богатом боярском кафтане, а неподалеку от него валяется меховая лисья шапка, не совсем соответствующая летнему сезону. Серапионыч нацепил на нос пенсне и оглядел улицу – там почти никого не было, если не считать какой-то длинной темной фигуры, быстро и чуть вприпрыжку удалявшейся и на глазах доктора скрывшейся за углом. В другом конце улицы доктор заметил еще одну столь же темную фигуру, которая показалась ему похожей на женскую, но когда он глянул туда еще раз, там уже никого не было.

Доктор вздохнул и наклонился над лежащим человеком – тот находился без сознания, а изо рта у него торчал продолговатый предмет. Поднатужившись, доктор извлек его – то был кусок хозяйственного мыла.

Тут на крыльце появился и сам хозяин – он был одет почти как Серапионыч, только место сюртука занимала шуба с государева плеча.

– Все ясно, – с обреченностью в голосе сказал Рыжий, едва завидев потерпевшего, – уже и до него добрались.

– До кого? – не оборачиваясь, спросил доктор. Он пытался определить, жив ли пациент, и если жив, то как привести его в чувство.

– Это боярин Андрей, – пояснил Рыжий. – И его убрали тем же способом, что и князя Владимира.

– Между прочим, пациент скорее жив, чем мертв, – сообщил Серапионыч, только без сознания.

– Ну так давайте занесем его в дом, – обрадовался Рыжий. Они подхватили боярина и принялись затаскивать в терем. – Доктор, умоляю вас, заклинаю, сделайте все возможное, чтобы его спасти!

– Это мой долг, – совершенно спокойно, безо всякой рисовки откликнулся доктор.

***

После приключений минувшей ночи Василий Дубов проснулся довольно поздно.

Скоморохов в комнате не было – очевидно, они отправились по своим делам, прихватив некоторое количество "лягушачьих" монет. Во всяком случае, одна из корзин, где содержались лягушки, была пуста.

В дверь постучали. Василий накинул халат и впустил в комнату гостя, коим оказался его сосед – отец Нифонт:

– Извините, коли разбудил. Сам-то я рано всегда встаю, к заутрене...

Господи, что это?!

– В каком смысле? – не понял Дубов.

– Откуда у вас эта ладанка? – Священник указал на медальончик, небрежно валявшийся на столе среди прочего барахла.

– Купил с рук на базаре, – не совсем искренне ответил детектив. – А что, эта вещь вам знакома?

– Ну еще бы, – отец Нифонт бережно взял медальон в руки. – Это же ладанка моего племянника, Евлампия. Видите, тут на обороте буква "Е".

– Тогда она – ваша.

– Да-да, благодарю вас, – обрадовался священник, – но сколько я вам за нее должен?

– Нисколько, – ответил Василий. – В конце-то концов, она мне досталось почти за бесценок.

– Да благословит вас бог, Савватей Пахомыч, – бормотал отец Нифонт.

– Ах, ну что вы, – обаятельно улыбнулся Василий. – Кстати, ваши поиски продвинулись?

– Да-да, продвинулись! – воскликнул священник. – Вчера я узнал, что мой племянник встречался с одним человеком, я даже узнал, с кем, и сегодня надеюсь поговорить с ним лично... – Говоря это, отец Нифонт стал пробираться к двери.

– Одну минутку, – остановил его Дубов. – Эта благочестивая сударыня, Миликтриса как там ее по батюшке – она случаем не в Садовом переулке живет?

– В Садовом, – несколько удивленно остановился в дверях священник. – А что, вы с ней знакомы?

– Нет еще, – задумчиво отозвался детектив. – Но все-таки как тесен мир...

Отец Нифонт вышел из комнаты Дубова, неслышно прикрыв дверь, а Василий вытащил из-за корзины с лягушками свою чудо-шкатулку.

***

Майор Селезень проснулся и потянулся так, что кости захрустели.

– Эх-ма, как славно поспал! – воскликнул он своим густым басом от избытка чувств. Под крышей сеновала заметалась парочка голубей. Майор сел и неспеша стал вытаскивать душистое сено из шевелюры. Лучи утреннего солнца, проникавшие через многочисленные дыры в крыше, играли в воздухе пылинками.

– Господи, сколько лет я уже не ночевал на сеновале, – умилился Селезень.

– Прям сельская идиллия!

Но тут майор насторожился. Что-то было не так. Не прошло и секунды, как он вскарабкался по стропилам наверх, к отверстию в прогнившей дранке. По спине Селезня пробежали противные мурашки. Вот тебе и сельская идиллия! На деревенской площади стоял обоз из нескольких десятков телег с холщовыми навесами. А вокруг разгуливали люди в одинаковых черных одеждах. Для того чтоб догадаться, что это армия, не обязательно было быть майором десантных войск. Зато Селезень сразу профессионально прикинул, что живой силы противника около тысячи единиц. Вооружены разнообразным холодным оружием.

Ведут себя спокойно, нагло. Границу перешли, видимо, на рассвете. Никакого сопротивления не встретили и расслабились. Иначе бы прочесали всю деревню.

Но возле повозок выставлено охранение. Чего это они так пекутся о своем обозе? Внизу послышалась тихая возня, и майор, выхватив пистолет ТТ, мягко, по-кошачьи спрыгнул вниз. Тот, кто никогда не видел Селезня в боевой обстановке, не поверил бы, что этот грузный, неуклюжий человек мог в одно мгновение превратиться в стремительный и смертоносный комок мышц. Он тенью скользнул к двери, и когда она только приоткрылась, дуло майорского ТТ уже смотрело в лоб посетителя.

– А, Васятка! – расслабился майор. – Проходи быстрей, не светись.

***

– Да уж, как говорит наш общий знакомый Василий Николаевич Дубов, почерк тот же, что и в случае с князем Владимиром, – сочувственно вздохнул Пал Палыч, оглядывая неподвижно лежащего на кровати боярина Андрея. – Но на этот раз довести дело до конца им не удалось.

– Как я понял, прежде чем потерять сознание, боярин Андрей успел стукнуть нападавшего крестом по голове, – пояснил Серапионыч. – Видите, там даже следы крови. Злоумышленник бежал, не успев засунуть мыло поглубже, а тут на стук поспел ваш покорный слуга и вытащил брусок изо рта, избежав тем самым летального исхода.

– А кто же в таком случае стучал в дверь? – задался вопросом глава сыскного приказа. Рыжий открыл рот, чтобы что-то сказать, но промолчал. За него ответил Серапионыч:

– Надо полагать, в дверь успел постучать сам боярин Андрей. Еще до того, как на него напали.

– Черт знает что, – зевнул Пал Палыч. – Утречко сегодня выдалось – не дай боже. Сначала меня разбудили – выяснилось, что сбежал Каширский, теперь еще вот это...

– Каширский сбежал?! – так и подскочил на месте Рыжий. – Только этого нам еще не хватало!..

– Ну да, – уныло подтвердил Пал Палыч, – подпилил решетку и сбежал.

– Говорили же тысячу раз, чтобы за ним смотрели с особым тщанием! – с досадой топнул об пол Рыжий.

– А я тысячу раз говорил, что надо новую темницу строить, эта никуда не годится, – совершенно спокойно ответил Пал Палыч. – Ну а что касаемо до боярина Андрея, то мне доложили, что до вас он был в тереме князя Длиннорукого, который только вечером вернулся из Новой Мангазеи. Кроме него, там находились еще несколько влиятельных бояр, и как раз из тех, кто поддержал боярина Илюхина, когда тот призвал сместить Государя.

– Какой кошмар, – прошептал Рыжий. – Это просто черт знает что...

– Ну ладно, побегу, – засобирался Пал Палыч, – боярину Андрею я уже ничем помочь не могу, тут уж все в ваших руках, Серапионыч, а мне надобно заняться Каширским. Хотя, по правде говоря, не очень-то я надеюсь на его разыскание.

– С этими словами глава приказа стремительно удалился.

– Доктор, прошу вас, сделайте все, чтобы он скорее очнулся! – умоляюще заговорил Рыжий, едва дверь за Пал Палычем закрылась. – Хотите, встану на колени?!

– Да ну что вы, в этом нет необходимости, – махнул рукой Серапионыч. И, пристально глянув на Рыжего, спросил: – А скажите, голубчик, почему вы так заботитесь об этом человеке? Ведь он же вроде бы числится чуть ли не в первых ваших врагах.

Рыжий минуту молчал, а затем решился:

– Ну ладно, доктор, я вам расскажу. Но это должно остаться строго между нами.

– Да-да, разумеется, – с готовностью закивал Серапионыч.

– Если вкратце – то и боярин Андрей, и покойный князь Владимир долгие годы были моими тайными соратниками. Изображая, порой с перехлестом, самых рьяных моих оппонентов, они были вхожи в круги настоящей, серьезной оппозиции и всегда держали меня в курсе того, что там происходит. Обычно мои встречи с ними происходили в обстановке строгой секретности, с соблюдением всех правил конспирации, и то, что на этот раз боярин Андрей пришел прямо ко мне домой, значит только одно – он собирался сообщить нечто очень важное и неотложное.

А уж тот факт, что сюда боярин шел от князя Длиннорукого... – Рыжий горестно замолк.

– Ну что ж, придется применить радикальное средство. – С этими словами Серапионыч извлек из кармана скляночку, отвинтил крышечку и поднес ее к носу потерпевшего. Князь Андрей приоткрыл глаза и, что-то невнятно пробормотав, вновь впал в забытье.

– Жить будет, – удовлетворенно заявил Серапионыч. – Только не надо форсировать события.

– Что он сказал? – тихо спросил Рыжий.

– Что-то непонятное, – пожал плечами Серапионыч. – Но мне показалось "всех сжечь".

– Что бы это значило? – недоумевал Рыжий.

– Все что угодно, – беспечно заметил доктор. – Потерпите немного, скоро все узнаем.

***

Василий неспешно шел по мангазейским улочкам в сторону базара и размышлял о том, как бы ему лучше "подъехать" к Миликтрисе Никодимовне. Не совсем ясно было, кого же она из себя на самом деле представляет солидную набожную даму, как ее увидел отец Нифонт, или непонятно на кого работающую авантюристку из рассказа Данилы Ильича?

Вследствие такой двойственности Дубов решил быть во всеоружии на оба случая, то есть идти к даме и с цветами, и с чем-то более материально значимым, благо средствами располагал в избытке.

Учитывая опыт минувшей ночи, детектив не планировал еще раз заглядывать к Даниле Ильичу, благо неотложной необходимости в том пока что не было, но он еще с вечера приглядел цветочную лавку вблизи от его "лягушатника". Однако, пройдя по центральному проходу, Василий увидел, что часть рынка оцеплена, а от нескольких лавочек остались лишь тлеющие угольки.

– Что случилось? – спросил Дубов у молодого парня – одного из стрельцов, стоявших в оцеплении.

– Три лавки сгорело, – весело ответил тот. – Цветочная, лягушачья и овощная.

– Поджог?! – ужаснулся Дубов.

– Да бог с вами, сударь! Просто этот, как его, хозяин лягушачьей лавки, частенько там ночевал, огонь разводил, вот и доигрался.

– Погиб, – ахнул Василий.

– Сгорел, царствие ему небесное, – погрустнел парень и, отвернувшись от Дубова, закричал в толпу: – Да не напирайте вы там! Что, пожара никогда не видели?

"А ведь это я виновник его гибели, – укорял себя детектив, медленно бредя прочь от погорелого места. – Навел на него шпионов, да и на себя тоже. Ну, сам-то еще легко отделался, а вот на Даниле Ильиче они отыгрались. Ах, да!

Он же собирался послать верного человека в Царь-Город к Рыжему, да не успел.

Это еще больше осложняет положение..."

***

Соловей-Разбойник со своей ватагой стоял на дороге. Судя по выражению лица, атаман пребывал в наимрачнейшем расположении духа.

– Вы – трусы и мелкие лиходеи, – говорил он своим подчиненным, привставая на носки, видимо, для того, чтобы казаться выше ростом. – Вы только и способны на то, чтобы курей красть у бедных крестьян.

– Так вы бы их не ели, – негромко сказала разбойница в мужском армяке.

– Молча-а-ать! – немедленно взвился предводитель и даже выхватил оба кухонных ножа из-за пояса, что говорило о крайне скверном его настроении. В такие минуты с атаманом лучше было не спорить. Но тут из-за поворота вылетела карета, и от неожиданности разбойнички чуть ее не упустили. Когда лошади были остановлены, атаман, подтянув штаны, с издевательской ухмылочкой постучался в дверцу.

– Кто там? – раздался спокойный женский голос.

– Восстановители справедливости, – гордо отвечал Соловей. – Сейчас мы вас будем грабить и убивать!

– И насиловать! – радостно взвизгнул долговязый разбойник.

– Молчать! – гаркнул атаман. – Насиловать не будем.

И тут дверца кареты медленно отворилась, и из нее появилась дамская ручка в длинной черной перчатке, которая ухватила атамана за шиворот.

– Будешь, – сказал нежный женский голос. – Будешь, как миленький.

И разбойники не успели и глазом моргнуть, как Соловей исчез в карете.

Душегубы стояли в недоумении и не знали, что им делать, а карета тем временем мягко покачивалась на рессорах, и из нее доносились сдавленные крики. Но вскоре все стихло. Дверца экипажа резко распахнулась, и из нее в придорожную пыль вывалился грозный атаман.

– Засранец! – раздалось ему вдогонку из темного экипажа. – Кучер, трогай!

– приказала невидимая дама, и карета, лихо рванувшись, моментально скрылась из виду в направлении Белой Пущи.

Соловей, кряхтя и отплевывая пыль, поднялся на ноги, подтянул портки и мрачно оглядел свою банду.

– Ну как ты, Петрович? – участливо спросил долговязый.

Соловей на это лишь хмуро пробурчал нечто нечленораздельное.

– Ты ее обесчестил? – не унимался длинный. И тут Соловей взвился:

– Убью! Зарежу! – завизжал он и, придерживая портки, лихо рванул за долговязым, который, зная крутой нрав атамана, уже несся к лесу длинными прыжками.

– Похоже, вышло как всегда, – покачала головой разбойница, глядя вослед Петровичу, и сплюнула на дорогу. – То есть наоборот.

***

"Собственный дом" Миликтрисы Никодимовны в Садовом переулке оказался добротной бревенчатой избой с небольшим палисадничком, расписными ставнями и резным коньком на крыше. Василий позвонил в колокольчик, и вскоре дверь открыла красивая молодая женщина весьма аппетитных форм в небрежно накинутом розовом платье, которое детектив поначалу принял за пеньюар.

– Мне бы повидать Миликтрису Никодимовну, – нарушил Дубов неловкое молчание.

– Это я и есть, – откликнулась дама неожиданно приятным мелодичным голоском и пропустила гостя через полутемную прихожую в некое подобие гостиной, стены которой и вправду были увешаны образами в медных окладах.

Кое-где перед иконостасом тускло коптили свечки и лампадки. – Вы ко мне по какому-то делу? – оторвала хозяйка Василия от созерцания обстановки.

– Да-да, разумеется! – невпопад ответил Василий и подумал: "А кстати, по какому делу?".

– В таком случае не угодно ли присесть? – Миликтриса Никодимовна указала на обширный стол посреди гостиной. – С кем имею удовольствие говорить?

– Меня зовут Савватей Пахомыч, – представился Дубов, скромно присаживаясь на краешек стула. – По роду занятий я виршеплет и скоморох. И вот, будучи немало наслышан о ваших высоких достоинствах, явился лично засвидетельствовать почтение и восхищение. – С этими словами Василий торжественно вручил хозяйке букет.

– Очинно вами благодарна, – жеманно пропищала Миликтриса Никодимовна. Но, если не секрет, от кого вы обо мне столь лестно наслышаны?

– От кого? – задумался Дубов. – Ах да, от некоего Евлампия из Каменки. – Детектив украдкой глянул на хозяйку. Та при имени Евлампия чуть потемнела лицом, но тут же понимающе закивала. – Но даже все его восторженные речи – ничто перед тем, что я вижу воочию! – горячо продолжал Дубов. – И вот глядя на вас, в моем сознании родились эти скромные строки. – Василий порывисто выскочил из-за стола, театрально опустился на одно колено и с выражением, хотя и слегка путая слова, прочел стихотворение "Я помню чудное мгновенье".

– Очень мило, благодарю вас, – томно отвечала хозяйка, выслушав поэтическое послание. – Не хотите ли чаю? У меня самый лучший, из индийской лавки.

– Одну минуточку! – вскочил Дубов с колена. – Дорогая Миликтриса Никодимовна, в знак вашего признания моего скромного таланта прошу вас принять вот это! – Детектив извлек из кармана коробочку и вынул из нее золотой браслет, отделанный бриллиантами – это ювелирное изделие обошлось ему в десяток монет из "лягушачьей" шкатулки.

– Ах, ну что вы, Савватей Пахомыч, – сладко замурлыкала Миликтриса Никодимовна, – я никак не могу принять от вас столь дорогую вещь! – Дубов, однако, заметил, как сладострастно заблестели при этом ее масляные глазки.

– Умоляю вас! – с непритворным жаром начал уговаривать Василий, и Миликтриса Никодимовна сдалась:

– Ну хорошо-хорошо, так и быть, но только чтобы вас не обижать! – И браслет стремительно исчез в складках ее платья. – Прошу! – Хозяйка открыла еще одну дверь и провела гостя к себе в будуар, как окрестил для себя Василий вторую комнату, значительную часть коей занимала обширная кровать. Естественно, здесь никаких икон на стенах не было.

– Прошу! – повторила Миликтриса Никодимовна, недвусмысленно указывая на кровать, и сама первая принялась неспешно разоблачаться.

Василий медлил. "А как же Надя? – проносилось у него в голове. – Смогу ли я теперь честно глядеть ей в глаза? И потом, я прибыл в Новую Мангазею, чтобы вести важное расследование, а не крутить шуры-муры с местными гулящими девицами. Хотя, с другой стороны, именно эта жрица рыночной любви может меня вывести на отгадку тайны, ради которой я здесь нахожусь..."

– Ну что же вы, Савватей Пахомыч? – оторвал Василия от раздумий голос хозяйки. – Или вам помочь раздеться?

– Нет-нет, я сейчас! – С этими словами детектив решительно принялся стягивать сапоги.

***

С некоторым трепетом Серапионыч вошел в царские покои. Каким бы прожженным циником он ни слыл, но все-таки питал некоторое уважение к царствующим особам. Тем более, что ни одной такой особы живьем не видывал. До нынешнего дня, разумеется.

А посреди роскошного зала в большом кресле восседал пожилой мужчина с грузной фигурой, немного обрюзгшим лицом и печальными глазами. Это и был царь Дормидонт, хотя, честно говоря, кроме золотого посоха, ничто не указывало на его царственность. А на столе перед царем стоял витой графин, две чарки и надкушенное яблоко. Рядом в позе почтенного смирения склонился коренастый лысый вельможа небольшого роста.

– Что ж ты, князь, – ледяным тоном говорил Дормидонт, – против меня заговор, понимаешь, замышляешь?

– Да я, царь-батюшка, за тебя в огонь и в воду, – оправдывался князь. Это все твои недруги, супостаты – они на меня напраслину возводят...

– Да? – с недоверием глянул царь на вельможу. – А с чего это бояре в Думе тебя на царство хотели заместо меня посадить?

– Да это все боярин Илюхин да боярин Андрей воду мутят, а я ни сном, ни духом...

– Ох, Длиннорукий, не верю я тебе, – устало покачал головой Дормидонт Петрович. – Ступай с глаз моих...

Серапионыч посторонился в дверях, и мимо него пронесся весь красный, как рак, князь Длиннорукий.

Убедившись, что грозный монарх ничем не отличается от простого смертного, Серапионыч негромко кашлянул. Дормидонт поднял взор от графина.

– А, эскулап! Проходи, присаживайся, – усмехнулся царь, – Садись, садись, я не кусаюсь. – С этими словами он разлил водку по рюмкам: – Тебя как бишь зовут?

– Владлен, – вежливо отвечал Серапионыч.

– Ну тогда за знакомство! – провозгласил царь и опрокинул рюмку в рот.

Серапионыч, стараясь не ударить лицом в грязь, так же лихо проглотил содержимое. И с удовольствием отметил про себя, что водка пошла, как говорится, мягко. Не то что химия всякая, из ацетона сварганенная.

– Мне ужо говорили, – неспеша начал царь, – что лекарь придет. Зачем мне лекарь, я что, при смерти, что ли? – И он пожал плечами. – Танюшка сильно просила, а я ей отказать не в чем не могу. Хотя и болезни в себе никоей не чую. Может, раньше я и болен был, а теперь, в таком случае, значится, уже помер. А зачем мертвецу, понимаешь, лекарь? – Царь спокойно посмотрел на Серапионыча, а Серапионыч молчал, ожидая продолжения. – Я, когда молод был, вот тогда в хорошем лекаре и нуждался. Чтобы он мне мозги вправил. – Тут царь захохотал так, что у Серапионыча по спине мурашки поползли. – Я же, дурень, верил, что можно добро делать безнаказанно. И даже более того, я думал, что и люди-то зло творят по глупости, по неразумению. Это уж гораздо позже я понял, что это и есть природная сущность человека: зависть да глупость. А зло – уж как урожай с этих семян. А ну-ка налей, эскулап, а то в горле чевой-то пересохло. Ну, будь! Так о чем это я бишь. Ах да, о заблуждениях своих. Верил я тогда, боярин Владлен, в то, что ежели править людьми по-доброму, так и они добрей станут. Ан нет, и воровать пошли пуще прежнего, а потом и вовсе в глаза мне смеяться стали: мол, дурак ты, царь, и размазня. Осерчал я тогда, да и повесил нескольких говорунов на городских вратах. И что ж ты думаешь? Взбунтовались? Ан нет, возрадовались! Вот, мол, какой наш Государь хороший, и строгий, и мудрый, ну совсем как его грозный пращур, царь Степан. – Дормидонт тяжело вздохнул. – Веришь, не веришь, эскулап, а я тогда заперся ото всех в своих покоях и напился впервые до чертиков и плакал пьяными слезами и клял свою участь. И противны они мне были с их рабской угодливостью, с их трусостью и мелочной завистью. И больше всего я сам себе противен был – ведь строить власть свою на крови я не хотел. Видит Бог, не хотел. Но выбора мне не оставили. Не оставили. Да. А ну-ка налей, эскулап, еще по чарке.