Текст книги "Холм демонов"

Автор книги: Елизавета Кожухова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 24 страниц)

– Опять?!! – чуть не хором взвыли Антип и Мисаил.

– Нет-нет, в гробницу на сей раз не полезем, – несколько успокоил их детектив. – Мы займемся наружным наблюдением.

– А это еще что за непотребство? – насупился Антип.

– Это значит, что нам с вами, не спускаясь в склеп, нужно будет выяснить, каким образом туда попадают только что сделанные монеты, объяснил Василий. – Я достаточно ясно выражаюсь?

– Достаточно, – вздохнул Мисаил. – Ну что же, на кладбище, так на кладбище...

***

Войдя в царскую залу, Серапионыч увидел, что на сей раз Дормидонт Петрович просматривает какие-то бумаги. Некоторые он не глядя подписывал, а некоторые пробегал и откладывал в сторону.

– А, эскулап, – усмехнулся царь, подняв взор от бумаг, – проходи, проходи. Не стесняйся, усаживайся... Челобитных всяческих пруд пруди, проворчал он, откладывая очередную бумажку, – ну прям как малые дети. Тятя, дай то, тятя, дай се. Самим надобно жить и своим умом. Верно я говорю, эскулап?

– Если ваши подданные своим умом жить научатся, то зачем им будет нужен царь? – протирая пенсне платочком, в свою очередь спросил Серапионыч.

– Э нет, братец, – тут же отвечал Дормидонт, – царь им всегда нужен будет. Для того, чтоб на него можно было все свалить. Я вот, мол, пьяница и лодырь, и царь наш батюшка такой же, как я, дурень, только он в царском тереме живет, а я в избе с худой крышей. Кто виноват? Конечно, царь!

– Но мне всегда казалось, Ваше Величество, – осторожно начал Серапионыч, – что правители для того и существуют, чтоб заботиться о своих подданных.

Чтоб они не жили в избах с прохудившимися крышами.

Царь небрежным жестом смел все бумаги со стола и выставил на него графин и рюмки.

– Выпьем! – сказал он мрачно.

Выпили. Посидели, смакуя ласковое тепло, растекающееся по телу.

– Да брось ты, эскулап, – в конце концов нарушил молчание царь. – Ну не полезу же я крыши дырявые латать, право слово. Сам человек токмо свою жизнь строит. Если он человек, конечно, а не быдло какое-то. Наливай, эскулап, по второй.

Снова выпили. Посидели.

– Я ж раньше добрый был, – усмехнулся царь, – то бишь дурак. Помогал всем, как мог. От чистого сердца, вот те крест! – при этом царь быстро перекрестился. – Так однажды надо мной бояре так смеялись... И поделом мне, дурню. А вышло вот как. Шел один боярин по улице и видит – мужик сидит возле своей избы да семечки лузгает. А на избе-то половину дранки бурным ветром, незадолго до того случившимся, посорвало. Ну, боярин-то и спрашивает мужичка: "Ты чего это сидишь, семечки лузгаешь, а крышу-то не чинишь?" А мужичок ему эдак весело и отвечает: "А зачем, мил человек, мне самому надрываться? Я вот челобитную царю отписал. На бедственный ветер сослался и, думаю, царь-батюшка деньгами мне поможет. А я на те деньги плотника найму, пусть он на крышу и лезет". И боярин тот рассказал эту историю остальным, и смеялись они надо мной, почитай, три дня, пока и до моих ушей эта история не дошла. Давай-ка, эскулап, еще по одной выпьем. За глупостью мою.

– Если доброта уже стала глупостью, то выпьем за нее, родимую.

– Постой-ка братец, – насупился царь, – и ты, никак, надо мной, понимаешь, смеешься?

– Упаси бог, Ваше Величество, – развел руками Серапионыч, – я только имел в виду, что вы поступали правильно. Другое дело, что одни глупцы пользовались вашей добротой по-глупому, другие же глупцы над вами насмехались.

– Ладно, выпьем, – мрачно подвел черту царь. – Хотя я думаю, что скорее были правы они, а я... – Не докончив фразы, Дормидонт Петрович махнул рукой и резко опрокинул чарку в рот.

Вдруг входная дверь распахнулась, и в залу вбежала высокая и стройная девушка в длинном сером платье. Приглядевшись к ее лицу, Серапионыч увидел, что она вовсе не так молода, как ему показалось издали.

– Опять выпиваешь, батюшка? – с неодобрением произнесла девица, указывая на графинчик. – Говорили же тебе все лекари и знахари, что пить вредно!

Помрешь, и останусь я бедная сиротинушка...

– Да ладно, Танюшка, не причитай, тут все свои, – устало махнул рукой царь. – Это вот лекарь, боярин Владлен. А это моя наследница, сиречь царевна Татьяна Дормидонтовна.

Серапионыч молча поклонился. А Государь, нахмурившись, обернулся к Танюшке:

– Что ж ты, понимаешь, ходишь тут где не велено? Я тебя помиловал, в Симеонов монастырь не отослал, разрешил дома остаться, но с условием, чтобы сидела в своих горницах и носу без особого зову не казала, а ты...

– Как же, так я и стану в горнице сидеть, – не осталась в долгу царевна, – а ты тут будешь водкой заливаться!

– Цыть, непутевая! – Дормидонт в сердцах грохнул посохом об пол. – Знаю я, зачем ты сюда, понимаешь, пожаловала! Надеялась Рыжего своего тут встренуть, али не так?

Серапионыч деликатно кашлянул:

– Извините, дорогой Государь и дорогая царевна, у вас тут семейные дела начинаются, не дозволите ли мне вас покинуть?

– Оставайтесь, боярин Владлен, – тут же попросила Танюшка. – Ведь батюшка же сказал, что тут все свои. – При этих словах царевна хитро улыбнулась.

– Ох, непутевая девка, непутевая, – ласково вздохнул царь, – вся в батьку... Ступай, эскулап, но завтра непременно приходи. Еще поговорим.

Серапионыч незаметно выскользнул из залы. Танюшка же с напором продолжала:

– Батюшка, ну разреши ты мне выйти за Рыжего! Не сидеть же век в девках.

– За Рыжего не выдам, – отрезал Дормидонт. – Не тот он человек, чтоб на царской дочке жениться.

– А Григорий? – не без ехидства подпустила царевна. – За него выдать ты меня почему-то не отказывался!

– Так Григорий – он все же какой-никакой, да князь, – объяснил царь.

– Окстись, батюшка, да какой он князь! – возмутилась Танюшка. Вурдалак он и больше никто. А Рыжего ты сам из темницы выпустил – значит, не так уж он и плох!

– А как же не выпустить, когда ты все уши про него прожужжала, возразил Дормидонт Петрович. – И вообще, такова была наша царская воля. Хочу – казню, хочу – милую, понимаешь.

– Ну так захоти дать нам свое родительское благословение, – подхватила царевна.

– За Рыжего не выдам, – повторил Дормидонт. – И вообще, понимаешь, отправлю-ка я тебя, дочка разлюбезная, в наш загородный терем от греха подальше. Все равно он пустой стоит...

– Как – в терем? – опешила царевна.

– В терем – и дело с концами! – вновь пристукнул посохом царь. – А пущай попробует твой Рыжий хоть на версту к терему приблизиться, так я его, того-этого... Ладно, царевна, ступай. В дорогу готовься.

Низко поклонившись, Танюшка с покорностью вышла из залы, а Дормидонт, печально вздохнув, подлил себе в чарку еще водки.

***

При дневном освещении кладбище выглядело хотя и не слишком весело, но все же не столь мрачно, как ночью. По причине бездействия чудо-компаса, который, как известно, работал только в ночное время, Дубову и его спутникам пришлось довольно долго искать нужную гробницу. Она в самом деле выглядела очень старой и заброшенной – ее стены и крыша заросли мхом, кирпичи кое-где обвалились, и некому было привести это массивное мрачное сооружение в лучший вид.

Кругом часовни вольготно раскинулись многочисленные могилы – и более-менее ухоженные, и совсем заброшенные – но теперь Василий знал, что прямо под ними находились многоэтажные лабиринты древних захоронений.

– "Родовая усыпальница князей Лихославских", – с трудом разобрал Антип полустершуюся надпись над входом.

– Тихославских, – поправил Мисаил.

– А черт их знает, – не стал спорить Антип, – может, и Тихославских. Тут не поймешь.

– Довольно странно. – Василий присел на покосившуюся скамеечку возле одной безымянной могилки. – Князья Лихославские-Тихославские, как можно понять из многочисленных захоронений, весьма обширный род – и куда же, в какую бездонную пропасть он провалился, если уже сто лет, если не больше, тут не только не хоронят, но даже некому привести часовню в приличный вид?

Дубов обвел взором смиренное кладбище – и был вынужден прикрыть глаза, так как его малость ослепило солнце, отразившееся в позолоченном куполе некоего сооружения шагах в тридцати от княжеской усыпальницы.

– Вот достойный пример, как надо держать в порядке место последнего упокоя, – с некоторой завистью заметил Мисаил. – А вот ежели я, к примеру, помру, так ведь зароют где-нибудь при дороге и даже отходной не споют... Скоморох тяжко вздохнул.

– А, ну ясно – это не просто гробница, а храм-усыпальница, – отметил Антип, внимательно оглядев белокаменное здание с золотым куполом. – Это наподобие семейного храма – наверху что-то вроде церкви, а внизу покойнички.

– "Гробница Загрязевых", – прищурившись, прочел Мисаил надпись над узорной дверью. Сделать это оказалось тоже нелегко, но по иным причинам, чем в случае с Лихославскими – буквы, как и купол, были покрыты золотом, отсвечивающим на солнце.

– Должно быть, богатые люди эти Загрязевы, – уважительно заметил Антип, – раз такую храмину отгрохали. А видите там изваяние перед входом? Это ведь, как я понимаю, дело рук самого маэстро Черрителли, а он задешево работать не станет.

– Не уверен я, что это работа маэстро Черрителли, – возразил Мисаил.

– А кого же еще? – удивился Антип. – Я его творения завсегда узнаю.

Мисаил подошел к изваянию и, осмотрев постамент, был вынужден согласиться:

– Да, твоя правда. Там так и написано: "Дорогому и любимому Мелхиседеку Иоанновичу Загрязеву – от вдовы, сына и дочери. Ваятель Джузеппе Черрителли".

– Ну ладно, – Василий поднялся с лавочки, – оставим пока Загрязевых вместе с Черрителли в покое. Я отправлюсь по делам в город, а вы побудете тут и постараетесь что-нибудь узнать о гробнице князей Тихославских. Средств не жалейте – я вам оставлю десять золотых на сбор информа... то есть ценных сведений. В общем, если заметите что-то подозрительное запоминайте.

– Не беспокойся, Савватей Пахомыч, все выполним, – заверили детектива скоморохи, и Василий покинул погост – ему нужно было торопиться на рандеву к своей новой возлюбленной.

***

После обеда майор Селезень взобрался на свой наблюдательный пункт. То бишь на крышу баньки. И стоило ему прильнуть к окулярам бинокля, как в поле видимости оказался новый интересный объект. Объект представлял собой роскошную карету, которая быстро катила по дороге в сторону села. И, естественно, на окраине она была остановлена блок-постом.

– Кому-то, похоже, не повезло, – пробормотал Селезень.

И действительно, события развивались не лучшим образом для путешествующих.

Двое солдат держали лошадей, а их командир, распахнув дверцу, с гнусной ухмылкой предлагал пассажирам покинуть экипаж.

– Да уж, это вам не Соловей с друганами-душегубами, – покачал головой майор.

И тут из кареты появилась дама, одетая во все черное. И ситуация резко изменилась. Дама жестикулировала, топала ногами и, похоже, подкрепляла свои действия соответствующими выражениями. Командир, вначале даже опешивший от такого напора, пришел в себя и попытался схватить даму за руку. Да не тут-то было. Дама извернулась и, подхватив юбки, со всей силы врезала своей изящной ножкой обидчику по единственному доказательству его мужского достоинства.

– Ай-яй-яй, – поморщился майор, – ну это уж совсем круто.

А командир тем временем постепенно скукоживался, сгибался пополам, пока не плюхнулся перекошенным лицом в придорожную пыль. Солдаты, вместо того чтобы придти ему на помощь, осклабились в гнусных улыбочках.

– Сброд, – констатировал майор.

И тем не менее было ясно, что скоро их командир очухается, и уж тогда этой дамочке не поздоровится. И тут в поле зрения майора оказалась новая фигура.

Это был маленький толстенький человечек на кривых ногах, но зато его кафтан был расшит золотыми галунами, а на правом боку висела здоровенная сабля. При его появлении солдаты перестали скалиться.

– Ага! – довольно пробормотал майор. – Высший командный состав.

А генерал тем временем о чем-то поговорил с дамой в черном, после чего тоже пнул уже пытавшегося подняться командира. От чего бедолага снова пропахал физиономией дорогу.

– А! – удивился майор. – Значит, баба из кареты своя!

И действительно – генерал поцеловал даме ручку, и та, погрузившись в экипаж, преспокойно поехала дальше. Селезень же раздосадовано стукнул кулаком по трубе. Ему так и не удалось разглядеть лица дамы, поскольку оно было скрыто вуалью. Да и лицо генерала из-за огромных темных очков рассмотреть не вышло.

***

Дубов неспеша брел по Мангазейским улицам и предавался размышлениям. Однако на сей раз они носили не дедуктивный, а скорее морально-этический оттенок:

хорошо ли Василий делает, вступая в интимный контакт с Миликтрисой Никодимовной? И вообще – допустимо ли использовать Миликтрису, какова бы она ни была, в целях сбора информации? Ведь она, кажется, влюбилась по-настоящему. Или все это тоже игра?

Детектив остановился возле витрины стекольной лавки, имевшей вид приличного фирменного магазина, и оглядел себя в роскошном зеркале с узорчатой серебряной рамкой. Как обычно в последние дни, Василию стало немного не по себе от вида собственного лица. Впрочем, он уже начал понемногу привыкать с своему новому облику. Физиономия, которую сыщик обрел благодаря Чумичкиной мази, ему даже нравилась: немного заостренные черты, высокий лоб мыслителя, глаза с проницательным прищуром, небольшие залысины... Порой Дубову казалось, что в его внешности появилось что-то от артиста Василия Ливанова из телесериала о Шерлоке Холмсе, а иногда – нечто от Вячеслава Тихонова из "Семнадцати мгновений весны". И то и другое Дубову, несомненно, даже слегка льстило.

– Ну ладно, будем считать, что Наде изменяю не я, а ты, – сказал детектив своему отражению. Конечно, в глубине души Василий сомневался в уважительности такого оправдания, но другого у него на данный момент не было. А не идти к Миликтрисе Никодимовне Дубов никак не мог – ведь она после трагической гибели Данилы Ильича оставалась единственной ниточкой, которая могла вывести на ново-мангазейских заговорщиков. "Кладбищенский след" Василий, конечно же, со счетов не скидывал, однако его разработкой пока что занимались Антип с Мисаилом.

За раздумьями Василий и сам не заметил, как ноги довели его до "собственного дома" Миликтрисы Никодимовны в Садовом переулке. Входные двери оказались лишь прикрыты, и Василий без звонка вошел в дом. Однако в полутемных сенях он остановился: из гостиной явственно доносились два приглушенных голоса, один из которых принадлежал хозяйке, а другой незнакомому человеку.

– Парень он пустой и бесшабашный, – говорила Миликтриса Никодимовна, ни на какое сурьезное дело не годный.

"Кого это она так?" – подумал Василий. А хозяйка продолжала:

– Корчит из себя виршеплета и скомороха, а деньгами сорит, как не знаю кто.

Наверняка ведь кого-то пограбил на большой дороге, а то и еще чего похуже, своими бы так не базарил.

"Так это ж она про меня! – смекнул Дубов. – О женщины, женщины!.."

– Ну что ж, Миликтриса Никодимовна, я думаю, что он мне вполне подойдет, – ответил неизвестный собеседник. Его голос был очень мягкий и приятный, хотя чуть не половину звуков гость Миликтрисы Никодимовны или вовсе не выговаривал, или вместо одних произносил другие. Так что первая услышанная Дубовым фраза незнакомца звучала примерно так:

– Ну ушто же, Мывиктьиса Никадимауна, я думаю, што он мне уповне подойдет.

– И что от меня требуется? – деловито спросила Миликтриса.

– Пьигвасите ево на заутва, ну, так ускажем, на заутвак, но не слишком рано, и скажите, что с ним хочет поговоить один чевовек, который может пьедвожить хоуошую работу и пвиличный заваботок.

– Договорились, Димитрий Мелхиседекович, так и скажу – хорошую работу и приличный заработок.

"Как-как, Мелхи-чего? – подивился Дубов. – Ну и имечко, без ста грамм не выговоришь".

– Ну што жа, Мивиктриса Никодимауна, мне пора, – стал собираться гость с труднопроизносимым отчеством. – Дева, знаете, дева...

– А, ну дела – это, конечно, вещь нужная, – весело откликнулась хозяйка.

– Погодите, я вас провожу...

Василий начал лихорадочно соображать, как ему быть – ретироваться, пока не поздно, или сделать вид, что только что вошел, но тут голоса стали как бы удаляться – очевидно, хозяйка выпустила гостя через другой выход, детективу не известный.

Выждав несколько минут, Дубов неслышно выскользнул из сеней на двор и принялся во всю мочь названивать в дверной колокольчик. Вскоре вышла Миликтриса Никодимовна.

– О, это ты, Савватей Пахомыч! Ты и не представляешь, как я тебе рада, – защебетала радушная хозяйка. При этом она сладко зевнула, будто только что встала с постели.

– Знаете, Миликтриса Никодимовна, а ведь у меня вышли все деньги, печально сообщил Василий, проходя следом за хозяйкой в гостиную. – Боюсь, теперь вы не захотите любить меня.

– Ну как ты можешь такое говорить! – возмутилась Миликтриса, и Василий поймал себя на мысли, что почти ей верит. – Ведь я ж полюбила тебя вовсе не за деньги!..

– Спасибо, дорогая, – признательно прижал руку к груди Василий.

– А деньги – это пустяки, – продолжала Миликтриса Никодимовна. – Нынче они есть, завтра нет, а потом, глядишь, снова появятся... Но о делах потом, а сейчас – прошу! – И с этими словами она гостеприимно распахнула дверь в "будуар".

***

Рыжий настойчиво расспрашивал уже почти оправившегося после нападения боярина Андрея:

– Неужели князь Длиннорукий так и сказал – всех соберу и подожгу?

– Именно так и сказал, – отвечал боярин Андрей. Он уже отчасти поправился и даже мог передвигаться, только голос еще полностью не восстановился. – Поначалу я подумал, что он шуткует, но потом понял какие тут шутки! Тогда я потихоньку вышел из его терема и побег сюда, но они, видать, оказались хитрее – послали вдогонку своего убивца.

– Кстати, ты запомнил хоть какие-то его приметы? – спросил Рыжий.

– Да где уж, – вздохнул боярин Андрей, – едва успел по башке огреть, и все – больше ничего не помню. Все-таки этот крест и вправду чудотворный если бы не он, то мне гроб!

– Между прочим, господа, – вклинился Серапионыч, сидевший чуть поодаль и внимательно прислушивавшийся к беседе, – я провел, как бы это понятнее объяснить, в общем, исследование остатков крови на кресте.

– И что же? – заинтересовался Рыжий. – Что показал анализ?

– Результаты таковы – кровь с подобным составом ни физически, ни биологически, ни как хотите, не может принадлежать человеку или какому-либо живому существу.

– А кому же? – вскочил с кресла боярин Андрей.

– Не знаю, – совершенно искренне пожал плечами доктор.

– Ну ладно, это вопрос скорее научного порядка, – заметил Рыжий. Однако сейчас перед нами стоит более важная и неотложная задача обезвредить князя Длиннорукого.

– Надо открыть глаза царю! – воскликнул боярин Андрей и глухо закашлялся.

– Моей первой мыслью как раз и было бежать к Государю и все ему сообщить, – ответил Рыжий, – но доказательств-то у нас нет. Государь прекрасно знает о моих отношениях с Длинноруким и подумает, что я просто пытаюсь его оболгать.

– Признаться, я бы тоже не поверил, – заметил Серапионыч. – То, что он собирается сделать – это просто за всеми пределами.

– Я сам пойду к царю и все скажу, как было! – заявил боярин Андрей.

– Тем более не поверит, – совсем погрустнел Рыжий. – Да и вообще, боярин Андрей, тебе появляться на людях опасно. Уж не знаю, в кого метили прошлой ночью – подозреваю, что тебя из-за лисьей шапки в потемках приняли за меня, но теперь, если Длиннорукий и его шайка пронюхали, где ты находишься... А, знаю – царский загородный терем сейчас пустует, мы тебя туда и переправим!

– Но что делать с Длинноруким? – напомнил боярин Андрей. – Может, расправиться с ним его же оружием – подослать кого-нибудь с ножиком...

– Это не эстетично, – поморщился Серапионыч. – Ядиком его, что ли, угостить? У меня в аптечке найдутся все нужные компоненты...

– Что вы такое говорите!.. – завозмущался хозяин.

– А что? Это очень гуманный метод – все произойдет быстро и безболезненно, – возразил доктор.

– Только без уголовщины! – решительно воспротивился Рыжий. – Вы представляете, что начнется, если мы с вами засыпемся...

Тут в комнату вошел старый слуга и молча передал хозяину какой-то запечатанный свиток. Рыжий сломал печать и пробежал послание, отчего лицо его совсем омрачилось:

– Произошло худшее. Войска князя Григория перешли границу и расположились в селе Каменка. Дальше пока не идут, но имеются подозрения, что у Григория есть какое-то секретное оружие. Зная подлые нравы князя Григория, я могу догадываться о его планах – он специально не пойдет дальше, а подождет, пока его сторонники подготовят почву в Царь-Городе. Таким образом, Длиннорукий может осуществить свой злодейский замысел в любой момент. И, кстати, не обязательно таким огненным способом.

– Что же делать? – растерянно пробормотал боярин Андрей.

Рыжий развел руками:

– Это первый раз, когда я действительно не знаю, что делать. Но скажу одно – промедление смерти подобно.

– Ничего, что-нибудь придумаем, – оптимистично заявил Серапионыч.

***

Вырваться из цепких объятий Миликтрисы Никодимовны детективу Дубову удалось не так скоро – только часа в три пополудни. На сей раз он и не пытался что-то выведать у своей новой возлюбленной – становилось ясно, что она всего лишь посредница, поставляющая то ли клиентов, то ли исполнителей своим высокопоставленным хозяевам. С одним из таких Василию предстояло встретиться завтра утром, а нынешним вечером детектив надеялся устроить себе нечто вроде тайм-аута. Правда, до вечера нужно было сделать еще одно дело – пополнить "золотой запас", почти исчерпанный за два с половиной дня пребывания в Новой Мангазее. Так как "лягушачья" лавочка Данилы Ильича на базаре сгорела вместе с хозяином, то Василию пришлось идти в центр города, на Кузнецкий ряд, где в одном из торговых домов имелся отдел, торгующий лягушками и прочей живностью.

Торговый дом представлял собою роскошное здание, с фасада чем-то напоминавшее Зимний дворец в несколько уменьшенном виде. Внутри же оно скорее было похоже на Пассаж – такая же толчея среди мелких лавочек и магазинчиков, в живописном беспорядке расположенных вдоль многочисленных проходов.

Узнав от разбитного приказчика, где находится отдел живности, Дубов неспеша стал туда пробираться. Проходя мимо одной из лавок, где, в отличие от прочих, почти не было покупателей, Василий увидел, что там торгуют довольно своеобразным товаром – песочными часами различных форм и размеров. Так как у детектива в кармане бренчали несколько остатних монет, то он решил заглянуть в лавочку.

– Куплю какую-нибудь безделушку, будет сувенир для Наденьки, – сказал он сам себе.

Встав возле прилавка и разглядывая товар на полках, Василий почти машинально прислушался к разговору продавца и двух покупателей – похоже, все трое были давними знакомыми.

– Да, время идет, – говорил, задумчиво глядя на медленно сыпящийся песок, один из посетителей, пожилой человек в скромном синем кафтане, – и ничего не меняется.

– Как это ничего не меняется, Илья Матвеич? – возразила другая покупательница, цветущего вида дама в ярком платье. – Каждый день что-то меняется. Вот позавчера еще молочная лавка Сидора Поликарпыча процветала, вчера он разорился, а сегодня там уже ведрами и корытами торгуют, будто и не было никаких сыров да простокваш.

Продавец, еще довольно молодой парень в красной косоворотке, заискивающе-доверительно заметил:

– Между прочим, я имею верные известия, что дружина князя Григория перешла границу и вторглась в Кислоярское царство.

– Во как! – радостно откликнулась дама, а Илья Матвеич скорбно покачал головой:

– Ай-яй-яй, это добром не кончится... И что, они уже дошли до Царь-Города?

– Да нет, – чуть понизил голос продавец, – они встали в приграничной деревне и ждут, пока положение в столице созреет настолько, чтобы брать ее голыми руками. А начали с того, что в церкви конюшню устроили.

"Бедный отец Нифонт, – подумал Василий, – хорошо, что он этого не видел..."

– Глядишь, скоро и до нас доберется! – еще больше обрадовалась дама.

– Да что вы такое говорите, Дарья Алексевна! – возмутился Илья Матвеич.

– А что? – пожала полными плечами Дарья Алексевна. – Он же, князь Григорий то есть, пишет в своих воззваниях, что главная его забота вернуть Мангазее положение вольного города.

– Да здравствует свободная Мангазея-с, – подобострастно вклинился в беседу продавец.

– Я не против независимости Мангазеи, но мне доподлинно известно, что из себя представляет князь Григорий, – грустно покачал головой Илья Матвеич.

– И скажу вам одно: лучше уж зависимость от Царь-Города, чем такая, с позволения сказать, воля.

– Вы всегда так – ни во что честное и благородное не верите, – фыркнула Дарья Алексевна. – Но я просто убеждена, что князь Григорий наведет у нас порядок. А то на улицу после заката выйти невозможно...

Василий уже хотел было вмешаться в спор и высказать все, что он думает по поводу князя Григория, а также его честности и благородства, но удержался и, так и не сделав покупки, выскользнул из песочно-часовой лавки.

***

Со стороны Царь-Города по столбовой дороге шел мужичок с котомкой за плечами. Он что-то бормотал себе под нос – то ли напевал, то ли просто сам с собой разговаривал. И, видимо, так сильно был занят собственными мыслями, что даже не заметил, как оказался лицом к лицу с Петровичем и его душегубами.

– Ага! – радостно взвизгнул Соловей. – Попался!

– Кто? – удивленно спросил мужичок.

– Ты! – уже с легкой досадой отвечал Соловей.

– Я? – переспросил путник.

– А то кто же! – осклабился атаман.

– Что-то я не уверен, – с сомнением покачал головой мужичок.

– Зато я уверен! – топнул ножкой Соловей. – Я всегда и во всем уверен.

– Ну-ну, – снова покачал головой мужичок.

– Да, я такой! – гордо заявил атаман и даже привстал на цыпочки. Потомственный лиходей и душегуб Соловей Петрович. Можете звать меня просто Петрович.

– Рад познакомиться, – спокойно отвечал мужичок. – Моя фамилия Каширский.

Только мне, извините, Петрович, торопиться надо. Как-нибудь еще встретимся.

– И мужичок, поправив котомку, пошел дальше по дороге.

– Эй! – взвизгнул Грозный Атаман. – Мужик, ты куда? Стой!

– Ну что еще такое? – спокойно обернулся путник.

– Куда ты потопал? – обиженно сказал Соловей, – Мы же тебя сейчас будем грабить и убивать. – И, обернувшись к долговязому, уже открывшему было рот, поспешно добавил: – Но насиловать не будем.

– А почему насиловать не будешь? – удивился путник.

– Да знаешь, – смутился Петрович, – чевой-то не хочется.

– А, ну понятно, – кивнул мужичок. – А какать ты не хочешь?

– Да нет вроде, – еще более смутился Соловей.

– А ты потужься, – предложил мужичок, – я тебе помогу.

– Да спасибо, не надо, – окончательно сконфузился Соловей.

– Ничего, ничего, – обаятельно улыбнулся мужичок, – сейчас помогу. – И он вытянул руки в сторону Петровича. – Даю установку...

– Ой, маманя! – сдавленно вскрикнул Соловей. А мужичок, поправив лямки, деловито потопал дальше по дороге.

– Петрович, что с тобой? – озабоченно спросил долговязый.

Но грозный атаман не отвечал ему. Он стоял, широко расставив ноги, и жалобно подвывал:

– Всех зарежу!.. Всем кровь пущу!..

А по его давно не мытым щекам катились скупые разбойничьи слезы.

***

Вернувшись с полным жбаном лягушек на постоялый двор и переодевшись по-домашнему, Василий взялся было за восстановленный Мисаилом список с "могильного" свитка, но тут в комнату ввалились скоморохи. Были они в легком подпитии, однако детектив, не терпевший пьянства при выполнении рабочего задания, отложил антиалкогольную лекцию на потом, так как почувствовал, что Антип с Мисаилом переполнены не только вином, но и ценной информацией, каковую просто не в состоянии держать под спудом.

Василий сел верхом на стул и приготовился слушать.

– Для начала мы выбрали могилку позаброшеннее неподалеку от нашей усыпальницы и стали ее приводить в порядок, – степенно сообщил Антип, выпололи сорняки, поправили крест...

– Но вскоре к нам подошел кладбищенский смотритель и предложил грабельки и лопатку, – нетерпеливо подхватил Мисаил. – Ну, мы его тут же спросили о гробнице князей Тихославских. Смотритель что-то нехотя пробурчал, но тут я сказал, что куплю и грабельки, и лопатку, и показал ему золотой...

– Тут он стал сама любезность, – добавил Антип, – и сходу выложил все, что знал. И даже то, о чем мы вовсе не спрашивали. Он порывался провести нас по кладбищу и рассказать обо всех захоронениях, так что мы едва от него отвязались...

– Ну хорошо, а что он сказал о гробнице князей Лихославских? – с нетерпением перебил Василий.

– А ничего, – развел руками Мисаил. – Оказалось, что он уже тридцать лет и три года состоит при кладбище, но не помнит, чтобы хоть кто-нибудь к усыпальнице приходил, не говоря уже, чтобы хоронить.

– Ну, это мы и без того знаем, – с некоторым разочарованием заметил Дубов.

– Зато смотритель зело хвалил господ Загрязевых, – сообщил Антип. – Ну, тех, что в часовне с золотым куполом и изваянием синьора Черрителли. Он сказал, что туда чуть ли не каждый день приходит один человек, очень набожный, и подолгу молится в семейной часовне.

– Как раз при нас он туда входил, – добавил Мисаил. – Сразу видно изрядный господин. Должно быть, из богатого купечества – в дорогом кафтане и при бороде.

– И долго он там пробыл? – без особого интереса спросил детектив.

– А мы не видели, когда он вышел, – махнул рукой Антип. – Как только поняли, что ничего нового об усыпальнице Лихославских не узнаем, так сразу отправились в прикладбищенский кабачок "Веселый покойник".

– И вот уж там-то как раз кое-чего и разузнали! – радостно выкрикнул Мисаил.

– Насчет Лихославских, – уточнил Антип. – Не успели мы налить по первой чарке, как к нам за стол подсела некая дама...

– Ну какая она дама, – пренебрежительно перебил Мисаил, – настоящая Кьяпсна.

– Кто-кто? – переспросил Дубов. – Это что, имя такое, или фамилия?

– Да прозвище, – хмыкнул Антип. – Так здесь зовут тех, кто слишком злоупотребляет кьяпсом. В общем, горьких пьяниц. Ну вот, мы ей налили чарочку, она ее лихо выпила и начала нести какую-то чушь о том, что вот уже без малого пол века побирается на кладбище и что здесь ее всякий покойник знает.

– Тогда мы спросили ее о князьях Лихославских, – нетерпеливо подхватил Мисаил, – и знаешь, что она сказала? Оказывается, один из них был городским старейшиной, когда Новую Мангазею завоевал царь Степан. За строптивое поведение царь повелел высечь князя на конюшне, и тот, не стерпев позора, закололся кинжалом. После чего всех его ближних и дальних сородичей Степан выслал из Мангазеи – кого посадил в темницу, а кого отправил в разные отдаленные монастыри.

– Так что, выходит, Джон Уильям Свамп вовсе не врал в своем "Завоевании Мангазеи", – с некоторым ехидством отметил Антип.