Текст книги "Аркадий Райкин"

Автор книги: Елизавета Уварова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 35 страниц)

«Наша семья, – рассказывает Константин Аркадьевич, – всегда существовала под знаком влюбленности друг в друга. Мы собирались вместе не часто, но какие это были счастливые минуты! При всей любви родители были чрезвычайно деликатны к нам с сестрой, особенно когда дело касалось главных жизненных вопросов. Ни одно принципиальное решение в нашей жизни, будь то выбор профессии, место работы, семейные проблемы, мы с сестрой не приняли под нажимом родителей». Аркадий Исаакович и Рома Марковна, влияние которых было огромно, воспитывали детей собственным примером, без назиданий и окриков. Как-то однажды Райкин увлеченно рассказывал сыну о каком-то замечательном артисте. Костя спросил: «А кто знаменитее, он или ты?» – «Никогда не задавай мне этого глупого вопроса», – тихо и внятно ответил сразу помрачневший отец.

В 1971 году выпускник училища Константин Райкин был принят в театр «Современник», и уже дебютная роль в спектакле «Валентин и Валентина» принесла ему громкую известность. Фантастическая работоспособность досталась К. А. Райкину от отца. За десять лет в «Современнике» он сыграл 15 больших ролей в пьесах Шекспира, Чехова, Достоевского, в том числе его «Записки из подполья» в постановке молодого режиссера Валерия Фокина (в новом варианте, теперь уже как моноспектакль, это произведение в постановке того же режиссера появилось через три с лишним десятилетия на сцене «Сатирикона»). Аркадий Исаакович был счастлив, когда слышал о той или иной успешной работе сына, но со свойственной ему закрытостью никогда этого не показывал. Думаю, что никому, кроме него, не смог бы отец доверить любимый театр. Обладая собственной яркой индивидуальностью, Константин Райкин унаследовал многие отцовские качества: редкостную мощную энергетику, создающую особую ауру; любовь к применению трюка, гэга; его пронзительную лиричность.

Тема Ленинградского театра миниатюр и «Сатирикона» имени Аркадия Райкина заслуживает отдельного изучения. Здесь же стоит добавить, что династию Райкиных продолжает юная Полина Райкина, внучка Аркадия Исааковича.

Глава девятая ЛЕСТНИЦА СЛАВЫ

«Нам Гоголи и Щедрины нужны»

Идеологический ветер неожиданно изменил свое направление, что, наконец, позволило Райкину «развернуть плечи», не порвав при этом пиджака. Как рассказывает очевидец, писатель К. М. Симонов, с которым, замечу, Райкин был тогда дружен, на одном из последних заседаний комитета по Сталинским премиям с присутствием Сталина вождь сделал замечание по поводу бесконфликтности современных пьес. Это сразу нашло отражение в редакционной статье «Преодолеть отставание драматургии», опубликованной в «Правде» 7 апреля 1952 года. В октябре того же года в отчетном докладе Центрального комитета ВКП(б) XIX съезду партии, который вместо Сталина прочел секретарь ЦК Г. М. Маленков, прозвучало: «Нам нужны советские Гоголи и Щедрины, которые огнем сатиры выжигали бы из жизни всё отрицательное, прогнившее, омертвевшее, всё то, что тормозит движение вперед». Подобные призывы случались и раньше, но, как показывает история, верить им было опасно. На сей раз смерть Сталина 5 марта 1953 года круто изменила ход событий. Первоочередные вопросы развития страны, а главное, внутрипартийная борьба отодвинули искусство на задний план. К тому же в течение многих лет официальные требования и оценки в области литературы, театра, кино и других искусств определялись вкусами, настроениями, симпатиями и антипатиями самого Сталина. С его уходом возникло междуцарствие, означавшее для сатириков короткую передышку. Освободившись от давящего пресса, они получили возможность пусть пока робко, но по-своему осмыслить происходящее. Не случайно короткий период 1953—1956 годов ознаменован неожиданным прорывом советской сатиры.

Рецензируя в 1954 году новую программу театра, известный ленинградский критик и театровед Д. И. Золотницкий писал: «В искусстве всякого актера мало владения словом, движением, ритмом, сценического обаяния, личной одаренности. Необходим актуальный, яркий текст. Бывало... Райкин... тщетно тратил усилия, стараясь донести до зрителей бесцветный, маломощный текст иных сценок и монологов. Это было, когда серая тень так называемой бесконфликтности протянулась на эстрадные подмостки, когда сторонники этой пресловутой «теории» изгоняли сатиру со сцены, а к подозрительному слову «развлекательность» привыкли добавлять пугающее словцо – «пустая»».

Однажды Аркадий Исаакович обратил мое внимание на то, что в Большой советской энциклопедии в статье об Илье Арнольдовиче Ильфе (2-е изд. Т. 17. М., 1952) сказано: «...изображая мелких жуликов и подхалимов... <Ильф и его соавтор Е. Петров> не вскрывали буржуазную природу своих героев... не поднимались до подлинной сатиры, до глубоких политических обобщений». Уже через три года автор статьи о Евгении Петровиче Петрове (Т. 32) по поводу тех же произведений пишет: «...язвительно и талантливо высмеяли мещанство, бюрократизм, пошлость, стяжательство». Как видим, маятник сильно раскачивался.

Одна за другой появляются и быстро завоевывают признание пьесы «Не называя фамилий» В. Минко, «Раки» С. Михалкова, «Извините, пожалуйста» А. Макаёнка. Театральным событием стало возрождение драматургии В. Маяковского – постановка «Бани» в Московском театре сатиры. Николай Акимов в ленинградском Новом театре и Алексей Дикий в Москве, в Театре им. А. С. Пушкина поставили «Тени» М. Е. Салтыкова-Щедрина. Это были сатирические спектакли трагедийного звучания.

Не отставали и эстрадные жанры. Сатирическое начало в них заметно усилилось. Летом 1953 года в эстрадном спектакле «Вот идет пароход» Н. Смирнов-Сокольский исполнил один из лучших своих фельетонов «Проверьте ваши носы», в котором зло высмеивал зазнавшихся начальников, оторванных от жизни обычных людей. «О носе человек не должен забывать ни на минуту! Я обладаю способностью, например, вдруг задираться кверху. А люди, задравшие нос, неминуемо забывают, что они только слуги народа и что без народа – они выше носа не прыгнут и дальше носа ничего не увидят».

Сатирический характер носила и программа Л. О. Утесова «И в шутку, и всерьез» (текст В. Полякова), где в маленькой опере Н. Богословского «Самсон удалился» Утесов высмеивал распоясавшегося бюрократа.

Полемической, задорной нотой начинался новый спектакль Ленинградского театра миниатюр «Смеяться, право, не грешно» (автор В. Поляков), выпущенный в начале 1953 года. Непривычно звучало и его название, утверждавшее право на смех. Смех же был представлен в спектакле во всем многообразии – от легкой шутки и безобидного юмора до щедринской сатиры. Интуиция не подвела Аркадия Райкина. Спектакль, готовившийся в 1952 году, в период глухих «заморозков», знаменовал собой прорыв к будущей «оттепели».

Едва смолкали звуки увертюры, как из зрительного зала с шумным протестом вырывался на эстраду пожилой человек с насупленными лохматыми бровями. На его желчном, от раздражения нервно подергивающемся лице лежала печать самодовольства. «Что делаете, а?! Комедию показываете?! – брызгая слюной и высоко вскидывая брови, кричал он оторопевшему представителю театра (эту роль играл Г. Новиков). – У нас огромные достижения, колоссальные успехи, а вам смешно?!» – «Но ведь речь идет не об успехах, а о недостатках». – «Тем более, у нас недостатки, а вам смешно!» Сняв парик и грим, сбросив в оркестр наглухо застегнутый «сталинский» френч «человека, который не смеется», Райкин радостно сообщал, что его персонаж убран со сцены, театр верит в силу и могущество смеха и призывает всех дружно смеяться над недостатками. И зрительный зал радостно откликался на этот призыв.

«Каждая острота буквально подхватывается на лету, каждое меткое слово, смешное положение рождает в зале смех и аплодисменты... Талантливый коллектив сумел создать подлинно комедийный современный спектакль, в котором поучительность не только прекрасно уживается со смехом, но, так сказать, вытекает из него», – писал корреспондент журнала «Театр».

Вслед за прологом «Человек, который не смеется» в спектакле шла монопьеса «Лестница славы», в свое время оставшаяся незамеченной. Тогда, четыре-пять лет назад, артист касался моральных проблем, тщетности земной суеты. Об этом же была и записанная им басня русского классика И. И. Хемницера. В 1953 году восходящий по ступеням лестницы безымянный персонаж вырастал в обобщенную знаковую фигуру. Тема «человек и власть», казалось бы, совсем не эстрадная, приобретала зримое, волнующее, высокохудожественное воплощение. Трудно определить жанр этой вещи, ее главная мысль доносилась до зрителей с предельным лаконизмом, чисто актерскими средствами.

На эстраде у подножия пышной лестницы с золочеными ступеньками стоял скромный молодой человек приятной наружности и приветливо разговаривал по телефону с приятелем: «Боренька, здравствуй! Привет, дорогой! Поздравь меня: получил новое назначение... Вот заеду – всё расскажу... Ну что ты! Какая машина?! Ничего не надо. Я отлично на трамвайчике доеду... Привет Зоечке».

Так начиналось восхождение по «лестнице славы», а точнее, чинов и окладов. Он поднимался на первую ступеньку.

Деловой, озабоченный вид. Посетители ждут в приемной? «Ничего, раз люди ждут, значит, им нужно. Скажите им, что я их всех приму...» Почти не изменяя деловитой интонации, он отвечал на телефонный звонок друга: «Боря? Здравствуй, Боря... Ты меня извини, пожалуйста, у меня тут народ... Да, как-нибудь в другой раз...»

Вторая ступенька. Фигура приобретала солидность, голос – начальственные интонации: «Что там за шум в приемной? Народ ждет? Ничего, подождут... Кто там еще? Боря? Какой Боря? Ах, Боря! Вот что, Боря, у меня сейчас совещание... позвоните как-нибудь в другой раз...»

Третья ступенька. Герой менялся на глазах, будто бы даже вырастал. Голос становился крикливым, интонации – резкими, нетерпимыми: «Опять в приемную народ просочился? Скажите, что я сегодня никого принимать не буду. Кто говорит? Боря? Какой Боря? Ах, Борис Николаевич! Послушайте, Борис Николаевич, неужели вы не понимаете, что я занят, что у меня дела, а вы... Ну, позвоните через несколько месяцев».

Новая ступенька. Лицо и фигура артиста становились почти квадратными. В ответ на звонок друга он рычал: «Алло! Кто? Борис Николаевич? Послушайте, товарищ, вы вообще понимаете, с кем вы разговариваете? Всё...»

Еще ступенька. Раздавался лишь истошный крик: «Я как руководитель организации...» В темноте слышался грохот, а когда загорался свет, то у подножия лестницы снова стоял скромный, худой, уже не очень молодой чиновник с телефонной трубкой в руке: «Алло... Боренька? Ты не узнал меня, милый? Нехорошо забывать старых друзей... Я, я... Ну конечно, я».

Миниатюру Полякова можно считать классикой малой формы. Выстроенность драматургии – завязка, кульминация, неожиданная развязка – придала завершенность композиции, позволила обрисовать характер в движении, в развитии. Самой драматургией предполагалось использование трюка, гротескового преувеличения.

Филигранность в отделке деталей, трансформация без каких-либо вспомогательных средств, как следствие внутреннего перевоплощения, уже сами по себе впечатляли.

–    Как вы на глазах у зрителей достигали такого изменения внешности? – спрашиваю Аркадия Исааковича.

–    Никогда не смотрю в зеркало на репетициях. Внешность меняется в зависимости от того, кого играешь: мерзавца, доброго человека или самого себя.

В прологе Аркадий Райкин призывал зрителей смеяться. Но «Лестница славы», следующая непосредственно за прологом, вызывала не смех, а скорее содрогание, боль. Она долго оставалась в концертном репертуаре Аркадия Исааковича, не утрачивая своей впечатляющей силы, философской значимости и, к сожалению, злободневности. В кинофильме «Мы с вами где-то встречались» миниатюра, к сожалению, сохранила лишь общий рисунок; ушел живой контакт с артистом, исчезло чудо его мгновенного преображения.

Чтобы сыграть «Лестницу славы», нужен был талант Райкина. Оправдывая предложенные автором ситуации, артист дерзко сгущал краски, сочетая естественность и карикатуру, от эпизода к эпизоду взвинчивал ритм, усиливал звучание, доводя до кульминации. Неожиданным был контрастный финал с его неторопливостью, тихой, заискивающей интонацией. Умение Райкина укрупнить образ, использовать парадоксальный эксцентрический прием помогало добиться художественного обобщения. Маленький чиновник, поднимаясь по ступеням номенклатурной лестницы, постепенно убеждаясь в своем всемогуществе, достигал таких высот, когда утрачивались все моральные ограничения. Созданный Райкиным персонаж запечатлел трагедию власти, трагедию тоталитарного режима. Так воспринималась эта маленькая пьеса в 1953 году, после смерти Сталина.

Мастер точной сценической детали, Райкин в этом случае ею не пользовался. Путь его безымянного персонажа прочерчивался с тем претендовавшим на унификацию лаконизмом, даже схематичностью, которые только Райкин мог наполнить живым чувством. «Лестница славы» была оценена как одно из высших достижений артиста-сатирика. «От талантливых изображений Чаплина или смешного докладчика и до героев миниатюры «Человек остался один», монопьесы «Лестница славы», фельетона «В гостинице ‘Москва’» – огромная дистанция. Юный актер, щедро, бесконтрольно расплескивающий свой сатирический талант, и зрелый мастер, внимательно отбирающий тонкие, верные детали, художник, создающий в пределах нескольких минут законченные образы», – писал ленинградский критик Евгений Мин, внимательно следивший за работой Аркадия Райкина.

В том же сатирическом ключе, но иными, в основном постановочными средствами решалась придуманная В. С. Поляковым миниатюра «Непостижимо» – «непонятная вещь», как определялся ее жанр в программке. Рассказ о некоем Петре Сидоровиче иллюстрировался несложными действиями, из которых состояло утро персонажа: «Зевнул, потянулся, напялил на себя фуфайку, наскоро умылся... надел пальто, взял портфель, накрыл свою любимую голову шляпой и пошел в подведомственное ему учреждение... Авторитетной походкой проследовал через коридор, в котором дожидались его посетители, и прошел к себе в кабинет». Утро начиналось обычно, ничто не предвещало беды. Готовясь к приходу ревизора, он обкладывался папками с делами и вдруг замечал, что у него... пропала голова.

Обычность, стереотипность поведения персонажа усугубляла и обостряла чрезвычайность происшествия. Райкин, великий мастер сценического трюка, осваивавший его технику с первых шагов на эстраде, играл эпизод с исчезновением головы с той легкостью и изяществом, что делало невероятное вполне возможным и даже естественным. С пристрастием он выспрашивал секретаршу (В. Горшенина), не заметила ли она изменений в его наружности; звонил жене: не оставил ли голову дома?

Появлялся ожидаемый ревизор (Г. Новиков). Как и секретарша, он не замечал ничего необычного. «Да что они, ослепли, что ли? – недоумевал Петр Сидорович. – А! Черт с ней, с головой!» В отличие от гоголевского майора Ковалева, продолжавшего волноваться из-за исчезновения носа, Петр Сидорович успокаивался и принимался деловито подписывать бумаги. И уже от своего лица, выйдя на авансцену и лукаво улыбаясь зрителям, Райкин заканчивал миниатюру гоголевским текстом: «Непостижимо! Но кто что ни говори, а подобные происшествия бывают на свете, редко, но бывают!»

Финальная реплика, заимствованная из повести Гоголя «Нос», подчеркивала возникавшую ассоциацию. Будучи слегка видоизмененным и перенесенным в современность, «необыкновенно странное происшествие», случившееся с майором Ковалевым, в случае с райкинским Петром Сидоровичем приобретает «обыкновенность», даже злободневность. Благодаря обычным бытовым действиям и поведению как самого персонажа, так и его окружения (секретарши и ревизора) безголовый начальник воспринимается как явление вполне обычное, повседневное, типическое. И если нос майора Ковалеву все-таки возвращался на свое законное место, то безголовый начальник Аркадия Райкина как ни в чем не бывало продолжал вершить дела и судьбы людей.

Трюк с пропажей головы технически был очень сложен: использовались черный кабинет [14]14
  Черный кабинет – приспособление иллюзиониста, помещение с обитыми черным бархатом полом, задником и кулисами. При определенном освещении, бьющем в глаза зрителей, достаточно было накрыть голову артиста такой же материей, чтобы возникла иллюзия ее отсутствия.


[Закрыть], незаметная подмена Аркадия Райкина его братом Максимом Максимовым и др. Даже побывавший на спектакле иллюзионист Эмиль Кио не мог сразу разгадать технологию исчезновения головы.

Почти по Гоголю

Чуть позднее, уже после премьеры в этом спектакле появился еще один гоголевский персонаж – «Наш знакомый» (в подзаголовке миниатюры так и стояло: «Почти по Гоголю»). На сцене сидел, удобно развалившись в большом кожаном кресле, молодой человек вполне современной наружности: «Позвольте представиться, Хлестаков Иван Александрович!» Те же манеры, та же «легкость в мыслях». Он рассказывал о себе, о своей жизни: кабинет, секретарша, по воскресеньям футбол, дача, «с самим Козловским на дружеской ноге! Ну что, говорю, брат Козловский? Всё еще поешь? Ну, пой, пой. Я не возражаю».

Райкинский Хлестаков был гомерически смешон – но не только. «Хлестаковщина» на производстве приводила к процентомании, жонглированию цифрами. «Засучим рукава, поднатужимся – и выполним план не на 200 процентов, а на 8886», – призывал он рабочих. На совещаниях он как человек принципиальный готов покритиковать других, впрочем, не так чтобы очень строго. Но уж если понадобится... «Я ведь и на себя не посмотрю! Я, в случае чего, сам на себя анонимку хлоп – и всё!» Понятно, что «легкость в мыслях» располагала к анонимкам не только на себя. Комедийность, почти буффонада скрывала злую, язвительную сатиру на очковтирателей, клеветников, использующих служебное положение.

«Я уговорил Володю (Полякова. – Е. У.)написать монологи Манилова, Ноздрева, Собакевича, и он хорошо это сделал, – вспоминал Аркадий Исаакович. – Они входили в разные программы, исполнялись в концертах. Дело в том, что программы у нас всегда сохраняли внутреннюю подвижность. В целом программа фиксировалась, а внутри она постоянно изменялась. Ленинградский вариант отличался от московского, для гастролей готовилось что-то новое. Взамен сценки оказывались куплеты, монологи. Так, не помню уже, в каких программах появлялись эти гоголевские персонажи. Кажется, впервые они были сыграны в концерте для актеров Нового театра в Ленинграде, когда им руководил Н. П. Акимов».

В монологах представали разные типы людей с легко узнаваемыми интонациями героев «Мертвых душ». Чтобы сыграть их, Райкину не требовалась внешняя трансформация. Это были роли драматического театра, предельно концентрированные, переведенные в эстрадное игровое время.

Перед зрителями представал сладко улыбающийся Манилов, занятый различными проектами, в частности проектом сооружения «во всех учреждениях нашего города фонтанов в виде вечного пера, из них бьет хлебный квас».

В отличие от Манилова, у которого все жулики выглядят «восхитительными людьми», у хмурого, насупленного Собакевича «все темные личности, без просвета». Его жизнь отдана письмам в разные организации: райсовет, профсоюз, редакции газет, ОБХСС [15]15
  Отдел по борьбе с хищениями социалистической собственности.


[Закрыть]и др. И даже по поводу собственного сына, шестилетнего Мишки, разбавившего водой чернила, он «написал в детский сад, копию – в отдел народного образования».

Нахрапистый Ноздрев в образе ретивого хозяйственника выменивал вазочки на кабель. Не нужны вазочки – он может предложить грабли, 75 тысяч штук, и путевку в Ессентуки в придачу, в крайнем случае вместо путевки отдать свою секретаршу. Остроумный текст благодаря артисту приобретал объемность; это были не просто эстрадные маски, но человеческие характеры, раскрывавшиеся в монологах, как это и положено в театре.

На вступительном экзамене в театральный техникум Райкин читал отрывок из «Мертвых душ». В одной из довоенных программ был монолог по гоголевским мотивам «Невский проспект». С той поры артист сформировался как художник и стал смело заимствовать приемы и образы великого писателя, по-своему переосмысливать их.

Лучшие персонажи Райкина, подобно гоголевским персонажам, вполне реальны, узнаваемы и одновременно фантастичны. Впрочем, критика все-таки рассматривала их как явление эстрадного театра, который по самой своей природе не может стать вровень с классической литературой. Прошло время, прежде чем многие обратили внимание на эту прямую связь. В частности, режиссер Александр Аркадьевич Белинский, в разные периоды работавший в Ленинградском театре миниатюр, пришел к выводу: «Образность райкинского творчества близка гоголевской образности, актерские средства по природе своей похожи на литературную выразительность гоголевского гения, его метафоричность, его печальный, пронзительный лиризм, его видимый миру смех сквозь невидимые миру слезы».

В спектакле «Смеяться, право, не грешно» было немало шутливых миниатюр, имевших, однако, сатирический смысл. В номере «Любовь! Любовь! Любовь!» длинноносый лектор (А. Райкин) патетически говорил о моральном облике советского человека. В это время из левой кулисы выходил человек и тихо сообщал ему, что пришла жена. Такое же известие получал он из правой кулисы. Быстро собрав портфель, он сообщал об отмене лекции по техническим причинам и молниеносно убегал с эстрады.

А в маленькой интермедии «Невредный парень» (текст Н. Гальковского) Аркадий Райкин, используя трансформацию, играл две роли: проходимца Выжигина, которого собираются уволить с работы хотя бы по собственному желанию, и сердобольного референта, убеждающего директора (Г. Новиков) дать Выжигину не только положительную характеристику, но еще и путевку в придачу. «Попробуйте-ка теперь уволить меня», – ликовал шантажист и бездельник.

В спектакле возродился МХЭТ, до этого «закрытый на три года на переучет смеха». Поддерживая театр в его праве на смех, критик журнала «Театр» наконец-то мог признать, что «искусство призвано не только поучать, но и приносить радость. Серьезная идея может быть выражена весело, смех во всех видах имеет право на существование, одним словом, смеяться действительно «не грешно над всем, что кажется смешно». Однако в целом пресса высказывалась осторожно. В газете «Советское искусство» Виктор Эрманс, ссылаясь на памятный фельетон в «Правде», который «два года назад указывал на серьезные ошибки талантливого артиста», отметил, что материал неплохой, но при этом недостает глубины и остроты (!). «Партийная печать, – писал критик, – должна помочь Райкину пересмотреть принципы своей работы. Между тем в новой программе наряду с удачами видим многие ошибки, свидетельствующие о том, что Аркадий Райкин еще не до конца сделал все выводы из этой критики». Фельетон Давида Заславского продолжал о себе напоминать.