Текст книги "Под необъятными небесами"
Автор книги: Элизабетта Ердег
Соавторы: Карло Аурьемма
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 16 страниц)
13. Бетель
Ещё одно серое утро. Дождь льёт периодически, но когда льёт, обрушивается стеной. Мы стоим на якоре в длинной, узкой бухте с почти непроизносимым названием – Габугхоги, на южном побережье Папуа Новой Гвинеи. Вдали, на входе в бухту, сразу за деревней, видны пенные гребни прибоя, знак плохой погоды в море. Мы собирались поменять место стоянки и сместиться поближе к деревне, в надежде пополнить припасы, но, посмотрев на небо, решили остаться в глубине бухты, прекрасно защищённой рифом и мангровыми зарослями, хоть нам и придётся доедать последние консервы.
Нужно бы половить рыбу, но не хочется. Вода мутная, потому что дожди наполняют реку, впадающую в бухту в пятистах метрах от нас, и она несёт с собой большое количество ила. Местные говорят быть осторожнее с крокодилами, они, по ошибке, могут стать агрессивными, особенно в грязной воде.
Издалека подходит пирога. Это Даона, жена Као, с мальчиком. Они привезли старую дубинку, использовавшуюся воинами. Мы вымениваем её на кусок ткани. Даона говорит только на пиджин, поэтому общаться очень трудно. Нам удаётся понять, что она собирается дальше в «сад». Мы сразу же предлагаем проводить её, в тайной надежде разжиться овощами. Пирога идёт впереди, мы сзади следуем на динги.
Поднимаемся вверх по реке, берегов не разглядеть из за ила и густых мангровых зарослей, растущих прямо из воды и покрытых маленькими острыми моллюсками, из за чего сойти на сушу невозможно. Наконец причаливаем у открывшейся лужайки. Отсюда начинается земляная тропинка, вся густо испещрённая корнями мангров. Идти трудно, ноги то и дело вязнут в мягкой грязи и проваливаются в крабовые норы. В воздухе запах сырости, гнили и кислой травы.
– Может вернёмся? – Предлагает Лиззи.
– Нет. Пошли. Интересно посмотреть где они возделывают огород.
В действительности, кроме желания раздобыть что-нибудь, мне стыдно показать Даоне, что мы не способны даже передвигаться по джунглям.
Тропа длинная и, кажется, никогда не закончится. Умираю от жары, истекаю потом, проваливаюсь в грязь, всё тело покрыто укусами насекомых, но я терплю, иду и не подаю вида. В правой руке мачете, в левой – палка, шорты модели «американский турист», ноги покрыты царапинами и грязью.
Наконец, маленькая хижина, переходим вброд ручей с чистой водой, карабкаемся по склону, поросшему высокой травой и вот, мы в «саду»…это участок джунглей, менее густой, чем вокруг, где тут и там, без всякого порядка, посреди дикой травы, растут ананасы, папайя и таро. Да, фруктами здесь не запасёшься: два спелых ананаса полны муравьёв, несколько плодов папайя, ещё не зрелые.
Мы садимся на пятачок земли, где трава пониже и Даона достаёт из тканевого свёртка, который она носит за спиной, футляр из сухой тыквы с известью. В это время мальчик залез на низкую, тонкую пальму и спускается оттуда со связкой орехов бетеля. Даона долго выбирает и предлагает один мне.
– Ты что, действительно хочешь попробовать? – Спрашивает удивлённая Лиззи.
– Но… если все его жуют, должно быть он не так ужасен.
До сих пор мы всегда отказывались попробовать бетель, но здесь я чувствую себя обязанным, составить компанию Даоне.
Очищаю свой орех руками, Даона делает это зубами, и отправляю его в рот целиком, не заметив, что девушка пытается сказать, чтобы я попробовал сначала небольшой кусочек.
У меня тут же встают дыбом волосы по всему телу. Во рту вдруг образуются литры слюны. Гляжу на Даону, ища помощи. Она смеётся, обнажая зубы, которыми продолжает жевать орех и листья сдобренные известью. Пытаюсь подражать ей, делая вид, что ничего не происходит, но с каждым движением мои рецепторы испытывают новую травму и потоки слюны заполняют рот. Мне кажется, что у меня течёт изо рта, о том, чтобы проглотить это, не может быть и речи. Да и кто знает, что случилось бы с моим желудком. Я вскакиваю на ноги, отхожу подальше и начинаю выплёвывать на землю розоватую жидкость, продолжаю в течении нескольких минут и постоянно оказываюсь со ртом полным слюны. Даона, со своего места продолжает смеяться, сплёвывая на землю и забрызгивая ноги Лиззи красными брызгами. И хоть той это не нравится, мы в гостях и приходится строить хорошую мину при плохой игре.
На обратном пути Даона ведёт нас другой тропинкой, которая должна быть короче, мальчик уже убежал вперёд к пироге и ждёт нас у кромки воды. Вода отошла и последние пятьдесят метров были невыносимы. Подражаю Даоне и снимаю обувь, стараясь позабыть всё, что читал о червях и тропических паразитах, которые проникают через подошвы ног и заражают все органы.
Мы проваливаемся. Сначала по колено, потом по самый пах, в полужидкой грязи, которая скользить меж пальцами ног. Большие пузыри газа лопаются то здесь, то там. Девушка, идущая впереди, кажется не испытывает никаких трудностей и постоянно останавливается, ожидая нас, с улыбкой, которая становится всё более неуверенной. Наконец мы добираемся до кромки воды, ещё двадцать метров и глубина (40 см.) становится достаточной для пироги. Когда мы все залезаем в пирогу, она погружается по самый срез бортов. Даона, видимо чувствует себя виноватой, за то, что затащила нас в эту переделку, и хочет скорее увезти отсюда, не обращая внимания на то, что пирога не может выдержать всех.
Достаточно лёгкого движения, чтобы она накренилась. Я инстинктивно переношу вес на другой борт. Это ошибка, пирога начинает раскачиваться с борта на борт, черпая воду при каждом крене. Мальчишка отчерпывает как сумасшедший половинкой кокосового ореха. Лиззи, вдруг, теряет контроль и начинает хохотать.
Даона с удивлением смотрит на неё широко раскрытыми глазами, не понимая, что здесь смешного.
– Наверняка она рехнулась от того, что я затащила их в это место.
Отталкиваясь веслом, она толкает пирогу, чтобы как можно скорее уйти отсюда. Но мы, мёртвым грузом, продолжаем болтаться тудасюда по скользкому, круглому дну пироги. Колебания становятся всё шире и шире, пока – плюх…, мы снова оказываемся в воде, вернее в грязи, по самую шею. Лиззи не перестаёт хохотать, Даона смотрит на нас с выражением ужаса на лице и на ощупь собирает обувь, вёсла, мачете и прочее, что оказалось в воде. Когда все вещи собраны, пирога в воде по самый срез борта.
– Понадобится час, чтобы отчерпать её половинкой кокоса. И перевернуть мы её не сможем, она очень тяжёлая. – изрекаю я.
Однако, нет. Даона начинает энергично раскачивать пирогу вдоль продольной оси, вперёд – назад, создавая в ней волну, которая выплёскивается наружу, каждый раз, когда доходит до оконечности.
И, через несколько мгновений пирога сухая.
На этот раз на борт поднимаются только трое, я остаюсь в воде, держась за корму и стараясь не думать о крокодилах. Даона выглядит убитой. Мне хотелось бы объяснить ей, что в целом, для нас это было развлечением, но это уже философия, труднообъяснимая на пиджин.
Даона сама разряжает обстановку.
– Likem rab? – спрашивает она.
– Конечно! – отвечаем мы хором.
Она исчезает среди мангров и возвращается с четырьмя большими крабами, насаженными на мачете – два нам и два себе. И снова улыбается.
14. Острова пряностей.
Движущийся луч света освещает лодку как днём. Он не похож на свет маяков, стоящих на побережье, в нём нет периодичности и ритма. Он движется хаотично. Резко приближается, почти проскочив «Веккиетто», меняет направление, удаляется, возвращается с противоположной стороны. Иногда он движется низко, над самой поверхностью воды, временами приходит высоко, выше краспиц и теряется в темноте воды, в деревне, расположенной в глубине бухты.
Мы находимся на острове Тарангам, Пулау Пулау Ару(архипелага Ару) восточных Молукк, тех, что когда то назывались Островами Пряностей.
Лодка стоит на якоре посреди ферм по выращиванию жемчуга и шарящий в темноте луч, это прожектор охранной вышки. Здесь нельзя находится, так как японцы, владеющие концессией на эти воды, не желают видеть здесь посторонних. Но у нас есть что-то вроде пропуска, выданного начальником порта Ару, главного острова, и японцы, хоть и неохотно, позволили нам остаться.
Когда мы были на Ару, Ангела – преподаватель английского языка в школе, представитель лютеранской церкви, директор детского сада для детей рыбаков, а также жена начальника порта с помощью жестов и англо – индонезийского словаря дала нам понять, что японцы не продают жемчуг, так-как отправляют его весь в Японию.
– Но, если вам удастся провести хотя бы одну ночь вблизи ферм, без жемчуга вы не останетесь. – закончила она с многозначительным видом.
Едва мы подходим к острову, навстречу нам выходит деревянная шаланда с трескучим подвесным мотором и двумя охранниками в штопанной униформе, которые сразу требуют поменять курс и уйти отсюда. Но письмо и печать начальника порта, представляющее нас как журналистов, собирающихся писать о жемчугах Молукк, возымели действие. Нам позволено встать на якорь и сойти на берег, чтобы вручить письмо напыщенному желтокожему толстяку с раскосыми глазами, который, естественно, не говорит по английски.
Его помощник, который в детстве жил в Соединённых Штатах, переводит ему слово за словом, три раза. Ему явно не хочется оставлять нас здесь, но письмо… После долгих дискуссий он сдаётся.
– Сорок восемь часов, и при сходе на берег вас будут сопровождать.
Но нам больше и не нужно. И вот теперь мы здесь, под лучом прожектора, который зажёгся ещё до наступления темноты и теперь шарит в воздухе вблизи нас.
– Наверное госпожа Ангела была слишком оптимистична или сказала просто, чтобы сделать нам приятно о том, что раздобыть жемчуг будет очень легко.
– Скорее всего, раньше было просто, но японцы приняли меры и теперь это невозможно.
– По крайней мере завтра нам позволят посетить фермы и с хорошими фотографиями может получиться неплохая статья.
– Да. Лучше чем ничего.
Вдруг, раздаётся стук по корпусу.
– Это ты стучал?
– Нет. Может быть бревно в воде, или что-то вроде этого.
И снова стук. Звук доносится с носа, со стороны борта противоположного фермам. Выхожу из кокпита и иду на нос, освещая чёрную воду вдоль борта.
– Ой..! – Я чуть не падаю в воду от испуга.
Луч фонаря освещает две пары раскосых глаз, глядящих из воды.
Они похожи на злодеев из американских фильмов, которыми, как всегда, оказываются азиаты: японцы, корейцы, вьетнамцы, камбоджийцы.
– Что случилось! – кричит Карло из кокпита и бросается на нос. Как раз в этот момент лодку заливает свет прожектора. Хоть нас и защищает от него тент, я инстинктивно начинаю говорить шёпотом: – Не знаю. Там люди. Я испугалась.
– Дай посмотреть. – Карло снова освещает борт, где появляются раскосые глаза и белые зубы, обнажённые в улыбке.
– Мутиара. – и они делают нам знак говорить тихо: – Тссс…
Мутиара, это первое слово которое мы выучили на индонезийском, оно означает – жемчуг.
– Наверное они… – испуг у меня сразу прошёл
– Мутиара хир? – переспрашивает Карло, помогая себе жестами.
– Йа, мутиара. – один из них протягивает нам мешочек.
Снова проходит луч прожектора и двое делают нам знак, вернуться в кокпит и плывут к корме. Спрашивают разрешения подняться и устраиваются там, где рубка и мешки с парусами укрывают их от прожектора. В мешочке находятся четыре жемчужины. Одна голубоватая, круглая, одна золотистая, серая и белая овальная.
– Какие красивые. – я перекатываю их на ладони.
– Мутиара джапанезе? – спрашивает Карло, имея ввиду, выращены ли они на ферме.
– Но, но. Мутиара джапанезе безар. – Японские жемчужины крупные. – Мутиара кесиль натураль. – эти маленькие, натуральные.
На Ару, у одного старика китайца, мы видели натуральные жемчужины. По сравнению с выращенными они более мелкие и не такой идеальной формы.
– Наверное они действительно натуральные.
Будучи на Ару, Карло терпеливо слушал объяснения китайца о том, как отличить натуральный жемчуг от культивированного. Старик, принимавший нас в задней комнате своей лавки, среди мешков с перцем и мускатным орехом, в рубашке и пижамных штанах, по такому случаю вставил свою новую челюсть. Он объяснял как отличить хорошее сияние, хороший цвет, способность жемчужины отражать свет от внутренних слоёв, но в заключении оказалось, что для невооружённого глаза единственным различием выращенной жемчужины от натуральной, является форма. Культивированные жемчужины всегда круглые, натуральные – почти никогда.
Свет, отражаемый жемчужинами под неоновой лампой кокпита, просто великолепен.
Может быть они украли их где-то, поэтому прячутся?
– Мутиара ёрс? – обращаюсь я к старшему, стараясь узнать, где они их взяли.
– Йа, йа, лаут. – они показывают на море и делают жесты, изображающие ныряние. – Мутиара багус, багус! – Хорошие жемчужины!
– Может быть они их и украли, но они приплыли сюда ночью, украдкой, рискуя потерять работу. Они мне симпатичны. – Карло всегда поддерживает отчаянных.
– У нас нет рупий и мы не знаем стоимости жемчужин. Можно попробовать обменять на что-нибудь. – предлагаю я, катая на ладони капельки света.
Начинаем жестикулировать, показываем как забираем жемчужины и даём что-то взамен. Двое смотрят на нас. Может они не поняли?
Нет, поняли! Они говорят, советуются между собой. Берут жемчужины и разделяют их на две части. Показывая белую и золотистую, указывают на воду, потом водят руками, изображая плавание брассом и, наконец, приставляют пальцы, колечками вокруг глаз, словно очки.
– Очки… они хотят маску для подводного плавания! – повторяю все их движения.
– Йа, йа! – они улыбаются, довольные, и придвигаются ближе.
В этот момент раздаётся треск мотора и двое прыгают в воду, прежде, чем мы соображаем в чём дело. От мола японцев отходит лодка и направляется к нам. Едва успеваю спрятать жемчужины под матрасом кокпита, как круглое лицо, того, что говорит по английски, появляется на корме.
– Привет. Вижу у вас горит свет, решил навестить. – он протягивает картонку с тремя банками ледяной кока-колы, парой резиновых перчаток и коробкой японских мясных консервов. Приглашаем его подняться и начинаем разговоры о том, о сём.
Он рассказывает, что раньше плавал, а потом выбрал работу на жемчужных фермах. Здесь у него высокая зарплата, возможность самому выращивать и перепродавать жемчуг и один месяц отпуска в год.
– Однако, у меня контракт на восемь лет и раньше я не смогу уехать. Потом я стану главным управляющим и мне предложат ещё один контракт на десять лет.
Восемь лет, а потом ещё десять, в таком месте, совершенно на краю света, работать шесть дней в неделю, десять часов в день, и ближайшее селение (Ару – это не более чем кучка хижин), находится в полу дне плавания!
Он шутит: – Я привёз много книг из дома, а по воскресеньям, чтобы не скучать, выращиваю свои жемчужины. Когда следующий раз вернусь в Японию, женюсь. Компания не хочет, чтобы моя жена приезжала сюда, но она говорит, что это не проблема, она подождёт.
Восемнадцать лучших лет жизни, провести на работе, в месте, где нет ничего, кроме жемчужных ферм, хижин индонезийской деревни и видеомагнитофона. Бали, с его огнями, всего в двух часах полёта, но он так же далёк, как если бы был на луне, потому что нет способа попасть туда. Нужно добраться на лодке до Ару, оттуда, раз в неделю ходит паром до Туал, дальше автобусом, а потом самолётом. В лучшем случае неделя пути. Возможно на такой самоотверженности и держится экономическая мощь Японии. Сколько я не напрягал память, мне не вспомнился никто, из тех кого я знаю, кто согласился бы провести восемнадцать лет в таком месте как это, где, кроме всего прочего, единственные женщины, жёны индонезийских работников, которые, по большей части, мусульмане.
В конце концов разговор заходит о жемчуге. Он рассказывает, что маленьких устриц, для выращивания в садках, привозят из Японии.
Когда они достигают определённого размера, прибывают специалисты, осуществляющие очень тонкую операцию, вводят внутрь каждой из них маленькую перламутровую сферу, покрытую эпителиальной тканью. Потом устрицы возвращаются в садки, где их периодически чистят и контролируют, пока сфера внутри превращается в жемчужину.
Он рассказывает также, что из за этих ферм, увеличивается и количество устриц в лагуне и, в следствии этого, натурального жемчуга. Как бы невзначай, спрашиваем, нельзя ли их купить.
– Безусловно нет! – весь жемчуг отправляется в Японию, а что касается натурального, местные жители не имеют права его иметь.
Чтобы предотвратит кражи жемчуга с ферм введён запрет для жителей острова владеть снаряжением для подводного плавания. Он кажется очень уверенным в себе.
Я чувствую под собой спрятанные жемчужины и думаю о тех двоих, с раскосыми глазами, которые прячутся где-то в ночной темноте. Избегаю встречаться взглядом с Карло, чтобы не засмеяться или улыбнуться, или каким нибудь выражением лица не выдать себя.
– Я не могу продавать здесь даже жемчуг, который выращиваю сам. – заключает камикадзе.
Вдруг раздаётся вой сирены.
– Мне пора. Через десять минут будет запрещено находиться на берегу. Увидимся завтра.
– Чёрт возьми. Здесь как на войне. Нужно быть осторожными. – Карло немного растерял свою самоуверенность, а я всё думаю, как получше спрятать жемчужины и как вернуть их владельцам.
– Ты что-то сказал?
– Нет. А что?
– Я слышала голос….тихо, я снова его слышу!
Мы напрягаем слух: – Мутиара…
– Это снова те двое…
Смотрим за борт. Во тьме снова видны одни глаза, но на этот раз их больше. Один за одним на палубе материализуются шесть человек.
– Но разве сейчас не комендантский час, или что-то в этом роде. Что будет если их обнаружат у нас? – Мы показываем на прожектор, изображаем сирену, с вопросительным выражением на лице, но наши новые знакомые лишь улыбаются и пожимают плечами, давая понять, что правила придумали японцы, но охранники, индонезийцы, так же как они сами…
Возвращаемся к переговорам. Тот, что хотел маску за две жемчужины, хочет также ласты и добавляет третью. Другие тоже заинтересованы в маске. Мы хорошо знаем почему, поэтому цена жемчужин снижается.
Проводим быструю инвентаризацию нашего подводного снаряжения: – Если отсюда мы пойдём в Дарвин, несложно будет купить новые маски и ласты. И можно попросить Клаудио и Роману привезти кое-что на Бали.
Решаем оставить только по маске, трубке и одной паре ласт на каждого.
– Отдадим им всё, что не очень нужно. Идущие наперекор правилам мне симпатичны. – Карло на их стороне.
Как обычно, нам кажется, что мы обираем их. Ведь маска и ласты стоят дорого лишь если они определённой марки, с соответствующей этикеткой. Но здесь это никому не интересно. В то же время, четыре жемчужины имеют определённую ценность. С их же точки зрения, теряем мы: отдаём маску и ласты в обмен на болезненные образования моллюсков, камушки, которые, так кстати, считаются ценными.
Те, кому не досталась маска, просят футболки и одежду для детей.
Достаём что у нас есть. Торгуемся, они тоже торгуются. – Багус! – восклицают они, найдя нужную вещь и в конце концов, все уходят довольные своим обменом, оставив нам около двух десятков жемчужин, различных форм, размеров и цветов. Мы возбуждены, как из за жемчуга, так и из за того, что сделали это наперекор японцам.
– Интересно, где они спрячут маски и ласты?
– Надеюсь их не обнаружат. При таком прожекторе трудно пройти незамеченными.
Карло забеспокоился: – Завтра нам лучше уйти., хоть нам и дали сорок восемь часов. Пофотографируем, потом придумаем повод, например, якорь не держит, и уходим. Если что, встанем дальше, у другой деревни, той что ближе к выходу из бухты.
Мы снова и снова рассматриваем наши жемчужины. – Эти японцы хотят распространить свои законы и на натуральный жемчуг!
Выключаем свет в кокпите и собираемся идти спать.
– Что это было? Снова стук по борту?
– Могу поспорить, это снова…
Выходим в кокпит и, не включая свет. Всматриваемся вдоль борта «Веккиетто» не освещённого прожектором.
– Мутиара… – слышен шепот. Пожилой мужчина с беззубым ртом появляется из воды.
– Если нас застукают, всё кончится очень плохо – я начинаю нервничать.
– Нельзя держать его снаружи, пусть заходит внутрь, хоть он и мокрый.
Карло делает ему знак подняться и быстро зайти, но человек не нуждается в уговорах и через мгновение уже стоит, обтекая, посреди каюты с матерчатым мешочком в руке.
– Мутиара багус. – говорит он с многозначительным видом, показывая на мешочек.
– Мутиара джапанезе о мутиара кесил?.
Он собирается что-то сказать, запинается, потом улыбается беззубой улыбкой: – мутиара кесил дан… мутиара джапанезе. – и открывает свой мешочек, в котором около десятка натуральных жемчужин и две белые, идеально круглые жемчужины диаметром семь-восемь миллиметров. Я не верю своим глазам.
– Он спёр их буквально у них из под носа.
– Багус? – спрашивает Карло?
– Багус. – отвечает мужчина и приставляет две сферические жемчужины к мочкам ушей, как серёжки.
– Тебе идёт.
– Кто знает. Может быть они из пластика.
– Думаю, что здесь гораздо проще украсть их у японцев, чем сделать из пластика и к тому же…
– …к тому же он тебе симпатичен, потому что ещё больше рискует?
– Точно. Что мы можем ему предложить?
Начинаем жестикулировать, забирая жемчуг и делая знаки обмена.
Наш друг великолепно нас понимает и точно знает, что хочет. Он указывает на море, изображает плавание, указывает одной рукой на спину, другую подносит ко рту, вдыхая через неё.
– Он хочет баллон акваланга! – мы смотрим друг на друга в сомнениях. У нас их два. Мы взяли их на всякий аварийный случай, купили очень дёшево, так как они очень старые. Таким случаем мог быть якорь, запутавшийся в кораллах на глубине слишком большой, чтобы нырять с задержкой дыхания. Это случилось единственный раз на Рангироа на пятнадцатиметровой глубине. Тогда нам удалось выйти из положения с помощью мотора и лёгких Карло.
– Если они не понадобились нам ни разу до сих пор, почему должны будут понадобиться в будущем?
– Давай отдадим ему. У нас останется ещё один.
Обращаясь к Маркусу, так зовут нашего друга, Карло спрашивает: – Анак?. – Дети?
– Лима. – отвечает тот, показывая пять пальцев.
– Ладно. Давай отдадим ему баллон. Он сможет воровать жемчуг не пойманным.
Я беру баллон, прочно закреплённый за дверью носовой каюты с тех самых пор, как мы вышли из Бокка Ди Магра. Лямки покрыты пылью, но он работает, когда открываешь вентиль, слышен звук выходящего воздуха.
При виде баллона Маркус расцветает. Он трогает его, ощупывает, поднимает.
– Надеюсь он знает как им пользоваться. – Карло берёт листок бумаги, рисует поверхность моря, потом обозначает глубины пять метров, десять метров, пятнадцать метров. Потом показывает на часы:
– Go 5 metres 10 minutes, up ok. 10 metres, 10 minutes, up ok. Go 20 metres 10 minutes up, stop 10 metres 1 minute up, stop 5 metres 1 minute then up ok.– и так далее.
Маркус слушает широко раскрыв глаза, но, кажется, всё прекрасно понимает концепцию и комментирует, произнося что-то похожее на oxigen, изображая булькание и показывая на свою грудную клетку.
– Багус! – восклицает маэстро, гордо похлопывая ученика по плечу.
– Интересно, как он собирается заряжать его. Единственные, кто может это сделать – японцы. Но, если он принесёт к ним баллон, они его отберут.
Маркус понял. Он показывает на деревню, потом изображает надувание шарика и под конец, с помощью куска ткани делает вид, что всё укрывает.
– Е джапанезе но?
– Ноо джапанееезе….. – Маркус стучит себя по лбу, давая понять, что они не знают.
Он вызывает у нас ещё большую симпатию, даём ему ещё банку сухого молока и надувные шарики для детей. Маркус вешает на плечо и берёт пакет с остальными вещами. Когда он выходит из кокпита, меня одолевают сомнения.
– Как он будет пользоваться баллоном без редуктора и не зная, сколько воздуха осталось? – мы смотрим друг на друга и почти хором говорим – Дадим ему редуктор и манометр, так будет надёжнее, как бы он не наделал глупостей. Всё равно нам они не нужны.
Маркус не понимает, что мы обсуждаем и смотрит с некоторым беспокойством. Когда я возвращаюсь с носа с двумя новыми деталями, он так широко раскрывает глаза, что они уже не кажутся раскосыми. Карло объясняет ему что это, но он и так прекрасно знает.
– Багус, терима каси, терима каси… – спасибо, спасибо.
После чего поворачивается к корме, роется в кармане и протягивает ещё две жемчужины, украденные у японцев. Налетает луч прожектора и он растягивается на дне кокпита, потом тихо соскальзывает в воду, счастливый, как ребёнок, сжимая в руках свои трофеи и непрерывно повторяя: – Терима каси, терима каси… – спасибо, спасибо.
Вскоре после рассвета сходим на берег. Посещаем жемчужные фермы, расспрашиваем, фотографируем. Вскоре после этого уходим, прежде чем японцы обнаружат на острове появление подводного снаряжения итальянских марок.
Деревня у входа в бухту погружена в лес и наполовину скрыта за деревьями. У воды не видно пирог и на пляже никого, но мы всё равно сходим на берег, намереваясь пополнить продуктовые припасы. Высаживаемся на небольшом отдалении от деревни, где стоит хижина и рядом с ней сидит старик. Карло подходит к нему и здоровается за руку, пока я задержалась, привязывая динги к стволу пальмы. Старик не двигается и молча смотрит на нас. Я подхожу, чтобы тоже с ним поздороваться.
– Не трогай его. У него проказа. – Карло говорит спокойным тоном, но у меня от этих слов стынет кровь.
– Не показывай ему, что боишься.
Я удерживаю руку, которую уже собиралась протянуть и приветствую его жестами, чао, чао, с ужасом рассматривая изуродованные ноги и руки старика. У него так же отсутствует большая часть носа.
Обмениваемся ещё несколькими жестами, прощаемся и направляемся к деревне.
Едва отойдя, так чтобы старик нас не видел, Карло тщательно моет руки в море.
– Чёрт возьми, надеюсь это не заразно. Я заметил только когда пожал ему руку.
– О боже. Даже подумать страшно. Я никогда, до сегодняшнего дна не видела прокажённого. Может быть они не всегда заразные. Может быть его вылечили.
– В этом затерянном месте? Вряд ли.
Из деревни, тем временем подходит группа людей. Взрослые и дети, все очень оборванные, у некоторых видны повязки. Вперёд выходит мужчина. Он приветствует нас, говорит по английски – большая неожиданность. Мы спрашиваем его, как называется деревня, так как на карте она не обозначена.
– Это не деревня. Это лепрозорий. Я Уэйн, старший санитар. Медик приезжает сюда раз в месяц с острова Туал.
Лепрозорий! Само слово наводит на меня ужас. Мне слышится звон колоколов, видятся люди без ног, с деформированными, обезображенными лицами, вспоминаются рассказы доктора Швейцера [9]9
Доктор Альберт Швейцер (1875–1965), медик и музыкант. Удостоен Нобелевской премии в 1952 г. за свою деятельность по помощи прокажённым в Африке.
[Закрыть], которые мне читал в детстве мой дедушка.
Несмотря на все мои усилия, не подавать вида, Уэйн прекрасно понимает мой ужас.
– Проказа сейчас не так опасна, как раньше. Сейчас её лечат и люди выздоравливают. – успокаивает он нас. За словами следует подарок.
Живой цыплёнок в перьях.
– Вам придётся убить его самим. Эти люди считают невежливым дарить убитое животное, оно ведь может быт не свежим. И не беспокойтесь, куры не переносят проказу.
