Текст книги "Верь в мою ложь"

Автор книги: Элизабет Джордж

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 47 страниц)

Камбрия, Арнсайд

Он ничего не знал о рыбалке, но это не имело значения. Бенджамин знал, что суть не в том, чтобы поймать рыбу или даже надеяться поймать рыбу, а в том, чтобы выглядеть так, словно он удит. Поэтому Зед одолжил удочку у хозяйки своей гостиницы, которая заодно выдала ему длинную историю о своём покойном муже, который зря проводил бесчисленные часы у здешнего озера, или у реки, или у залива, пытаясь что-то поймать. Заодно она вручила Зеду ещё и корзинку для рыболовной снасти, и плащ-дождевик, который на Зеда просто не налезал, и пару высоких резиновых сапог, в равной мере бесполезных для него. Напоследок хозяйка сунула в руки Зеду складной брезентовый табурет и пожелала удачи. Её муж, сообщила она, фактически никогда ничего не мог поймать. По утверждению этой дамы, за двадцать пять лет он поймал ровно пятнадцать рыбёшек. Она всё всегда тщательно записывала, так что, если Зеду захочется, он может посмотреть эти записи, потому что она всё сохранила, ведь почти каждый раз этот чёртов рыбак возвращался домой с пустыми руками. Если бы он хоть врал, что рыбачит, а сам ходил на свидания, так ведь нет, он просто свихнулся на своём увлечении…

Зед поспешно поблагодарил леди и поехал в Арнсайд, где обнаружил, что начался прилив. Он устроился у дамбы, как раз под холмом, на котором стоял дом Николаса Файрклога, и забросил удочку. Наживки у него не было. Последнее, чего хотелось бы Зеду, так это на самом деле поймать рыбу и что-то с ней делать. Например, просто взять её в руки.

Теперь, когда в Скотленд-Ярде знали, что в окрестностях бродит журналист, Зеду приходилось быть осторожным. Как только полицейские его засекут – кем бы ни оказались эти самые полицейские, – Зеду придётся ещё труднее. Ему необходимо было в точности выяснить, кто они такие; он мысленно говорил «они», потому что полиция всегда ведь работает в команде, разве не это показывают по телевизору? Ведь если он их вычислит раньше, чем они вычислят его, его позиция несравнимо усилится. Потому что если они здесь ведут тайное расследование, то им уж никак не захочется, чтобы их физиономии оказались на первой странице «Сорс», ведь тогда Николас Файрклог насторожится, а их намерения раскроются.

Зед рассчитал, что полицейские рано или поздно заявятся в Арнсайд-хаус. И хотел видеть, когда это случится.

Складной табурет оказался блестящей идеей. Зеду ведь предстояло немало времени провести на своём наблюдательном пункте, и он мог позволить себе не всё время стоять на ногах, а время от времени устраивать передышку. Но шли часы, а ничего подозрительного или вообще хоть какого-то не происходило по ту сторону лужайки, в Арнсайд-хаусе, и Зед уже почти отчаялся узнать что-либо – хоть что-нибудь! – полезное для его статьи. И тут из дома вышла Алатея Файрклог.

Она направилась прямиком к Зеду, и он мысленно запаниковал: «Чёрт побери, чёрт побери!..» Похоже, он попался ещё до того, как сумел узнать хоть что-то полезное. И что за чертовщина происходит с ним в последние дни, почему ему так не везёт? Но Алатея Файрклог остановилась, не дойдя до дамбы, и стала просто смотреть на непрерывно бегущие волны залива. Лицо у неё было мрачным. Зед решил, что она, возможно, думает о всех тех, кто встретил свою смерть в этих водах, как те несчастные китайские рабочие – их было больше пятидесяти, – которых застал прилив и которые в последние минуты звонили домой, отчаянно надеясь на помощь, что так и не пришла. Или как те отец с сыном, которых застал не только прилив, но и ещё внезапно упавший туман, и которые полностью потеряли ориентацию в пространстве, пытаясь двигаться на звуки сирен, которые, казалось, доносились сразу со всех сторон. Зед решил, что с учётом всех подобных событий берег залива Моркам представляет собой невесёлое местечко, и вряд ли здесь так уж уютно жить, а уж Алатея Файрклог выглядела такой подавленной, как никто другой.

«Чёрт побери, – подумал Зед, – а не прикидывает ли она, как ей прыгнуть в эти грозные волны?» Он понадеялся, что это не так. Он ведь тогда попытался бы её спасти, и в итоге они оба, скорее всего, погибли бы.

Зед находился слишком далеко от женщины, чтобы услышать звонок её мобильного телефона, но тот явно ожил, потому что Алатея достала его из кармана куртки, откинула крышку и стала с кем-то разговаривать. Потом тронулась с места и посмотрела на наручные часы, сверкавшие на её запястье так, что их было заметно даже издали. Потом огляделась по сторонам, как будто испугавшись, что за ней могут наблюдать, и Зед поспешил пригнуть голову.

Он думал о том, что эта женщина невероятно красива. Бенджамин просто не понимал, как её могло занести сюда, в такую глушь, хотя такие женщины, как она, должны красоваться на подиуме или, по крайней мере, на страницах каталогов, рекламируя бельё – бюстгальтеры неземной красоты, которые, впрочем, были почти незаметны на фоне пышных бюстов, и трусики в пару к ним, которые открывали очень, очень много… и казалось, что девушек, одетых в такое бельё, легко соблазнить…

Зед встряхнул головой. Какого чёрта с ним происходит? Он был уж слишком несправедлив к женскому роду, думая так. И в особенности несправедлив к Яффе, оставшейся в Лондоне и прилагавшей немалые усилия ради того, чтобы помочь ему в работе, и помочь справиться с навязчивой идеей его матери, и… Но какой был смысл думать о Яффе, если за её спиной стоял Миха, ожидавший её в Тель-Авиве и изучавший медицину, как хороший сын своей матери, каким Зед явно не был…

Бенджамин провёл по лбу тыльной стороной ладони. И при этом осторожно бросил взгляд в сторону Алатеи Файрклог. Она уже шла обратно к дому, закончив телефонный разговор.

Какое-то время казалось, что это было единственным заметным событием за весь день. Вот и прекрасно, решил Зед. Ещё один ноль, добавленный к прочим нулям, раздобытым им в Камбрии. Ещё два часа Зед делал вид, что рыбачит, а потом начал складывать снасти и думать о том, чем заняться дальше.

Однако всё изменилось, когда он уже шагал в сторону своей машины, оставленной в деревушке Арнсайд. Он только дошёл до конца каменной волноотбойной стенки, означавшей границы поместья Арнсайд-хаус, как увидел машину, повернувшую на подъездную дорогу. За рулём сидела женщина. Вид у неё был весьма решительный. Она затормозила перед парадной дверью дома и вышла, и Зед поспешно пригнулся и начал подкрадываться к дому – если так вообще можно сказать о человеке ростом в шесть футов и восемь дюймов.

Женщина была рыжей, как и сам Зед. Одета она была довольно небрежно, в джинсы, ботинки и толстый шерстяной свитер цвета мха. Зед ожидал, что она направится сразу к входной двери, что это какая-то подруга Алатеи, заехавшая её навестить. Но женщина удивила его. Она не пошла к двери. Вместо того она осторожно зашагала вокруг дома, как какой-нибудь третьесортный грабитель. Более того, из сумки, висевшей на её плече, женщина достала цифровую фотокамеру и начала снимать.

Но в конце концов она всё же подошла к парадному входу и позвонила. Ожидая, оглядывалась, как будто проверяла, не шастает ли кто-нибудь поблизости (вроде Зеда, например). Потом достала из кармана мобильник и, похоже, отправила кому-то сообщение или что-то в этом роде. А потом дверь открылась, и Алатея Файрклог, обменявшись с женщиной несколькими словами, впустила её в дом.

Но Зед понял, что визит совершенно её не обрадовал. И ещё он с восторгом осознал, что его ожидание было не напрасным. Бенджамин нарыл то, что было ему нужно. Нашёл «секс» для своей статьи. Он увидел детектива, присланного из Лондона, из Нового Скотленд-Ярда.

Камбрия, Арнсайд

Когда Алатея открыла дверь, Дебора сразу увидела тревогу на её лице. И эта тревога настолько не соответствовала появлению у двери какого-то неожиданного гостя, что на мгновение Дебора была просто ошеломлена. Она не сразу нашлась что сказать, но наконец заговорила:

– Я, в общем, предполагала, что мистера Файрклога нет дома, но мне в любом случае нужен не мистер Файрклог.

Это явно только ухудшило положение дел.

– Что вам нужно? – резко спросила Алатея. Она посмотрела через плечо Деборы, как будто ожидая, что из-за угла дома вот-вот выскочит кто-то ещё. – Ники на работе. – Она глянула на наручные часы, нечто огромное, золотое, со стразами, весьма подходившими ей; но на руке женщины с менее театральной внешностью они бы выглядели глупо. – Он сейчас должен уже направляться к своей башне.

– Это неважно, – бодро откликнулась Дебора. – Я тут сделала несколько снимков дома и прочего, чтобы дать продюсеру представление о месте, где он может брать интервью. Лужайка просто великолепна, особенно при высоком приливе. Но он ведь не всегда стоит высоко, так? Поэтому я надеюсь ещё и на несколько снимков интерьеров. Как вы на это посмотрите? Мне не хочется слишком сильно вас беспокоить. Много времени я не отниму. Но для общей информации это было бы очень полезно.

У Алатеи дёрнулось горло, как будто она тяжело сглотнула. И не сделала ни полшага назад от двери.

– Четверть часа, я думаю. – Дебора изо всех сил старалась говорить беспечно, давая понять: меня не следует бояться. – Меня вообще-то интересует гостиная. Там у вас хороший рассеянный свет и вид из окон интересный.

То, с каким видом Алатея в конце концов впустила Дебору в дом, наиболее мягко можно было охарактеризовать как «неохоту». Дебора просто ощущала напряжение, исходившее от этой женщины, и даже подумала, нет ли у Алатеи какого-то мужчины, кроме мужа, и не прячется ли он где-то в доме, за гобеленом, как Полоний в «Гамлете».

Они пошли к жёлтой гостиной, через главный холл, где все раздвижные двери были закрыты. Благодаря этому лучше стали видны стенные панели и окна, в которых красовались матовые и цветные стёкла, создававшие рисунок красных тюльпанов с зелёными листьями. В этой комнате, решила Дебора, кто-то и в самом деле мог устроить засаду, вот только кто именно – ей на ум не приходило.

Она продолжала беспечно болтать. Сообщила Алатее, что у неё удивительный дом. Как она придумала дизайн? Изучала какие-то журналы? Журнал «Арт энд крафтс» нередко подаёт отличные идеи, не так ли? А изучала ли Алатея какие-то исторические документы для реставрации здания? Смотрела ли какие-то из множества телевизионных программ, посвящённых архитектурным стилям и периодам? На всё это Алатея отвечала коротко и односложно. Дебора пришла к выводу, что наладить отношения с этой женщиной будет нелёгкой задачей.

В гостиной она перешла к другой теме. Нравится ли Алатее жить в Англии? Здесь ведь всё так не похоже на Аргентину.

При этих словах Алатея изумлённо посмотрела на неё.

– Откуда вы знаете, что я из Аргентины?

– Ваш муж мне рассказал.

Деборе тут же захотелось спросить: «А в чём дело? У вас были какие-то проблемы там, в Аргентине?» Но, конечно, она этого не произнесла. Вместо того принялась рассматривать комнату. Ей теперь нужно было подвести Алатею к эркеру, где лежали журналы, и потому она сделала несколько снимков общего плана комнаты, постепенно продвигаясь в нужном направлении.

Но, добравшись до эркера, Дебора первым делом заметила, что среди разложенных веером журналов журнала «Зачатие» уже нет. Это усложняло задачу, но не делало её невыполнимой. Дебора сфотографировала два кресла и низкий стол перед окном эркера, используя наружный свет, причём так, чтобы захватить в кадр и внутреннюю часть помещения, и часть пейзажа за окном. При этом она говорила:

– У нас с вами явно есть кое-что общее, миссис Файрклог.

Дебора оторвалась от фотокамеры и улыбнулась Алатее.

Хозяйка дома стояла у двери, как будто готовая в любую секунду броситься бежать. Она ответила вежливой улыбкой, но явно усомнилась в истинности утверждения гостьи. Если у них и было что-то общее, она явно не представляла, что это такое, – может быть, кроме того, что они обе были женщинами и в данный момент находились в одном помещении.

Дебора продолжила:

– Мы обе хотим ребёнка. Мне ваш муж сказал. Он видел, что я заметила тут у вас один журнал. «Зачатие». – Неважно, что это было ложью. – Я сама его уже сто лет читаю. Ну, если точнее, то пять лет. Именно столько времени мы с Саймоном – это мой муж – предпринимаем такие попытки.

Алатея не произнесла ни слова, но Дебора видела, как она чуть заметно вздрогнула, когда её взгляд устремился к столику с журналами. Дебора гадала, сама ли Алатея убрала тот журнал или это сделал Николас. И ещё ей хотелось бы узнать, тревожился ли он о состоянии ума и тела своей жены, как тревожился из-за неё самой Саймон.

Делая ещё один снимок, Дебора сказала:

– Мы начали с самого простого, я и Саймон, надеясь, что природа сделает своё дело. Потом стали следить за циклом. И вообще за всем – от моей ежедневной температуры до лунных фаз. – Дебора заставила себя хихикнуть. Вообще-то было приятно обсудить с кем-нибудь такие проблемы, но она видела ещё и пользу этого процесса, надеясь на результат в виде какого-нибудь открытия. – Потом мы прошли обследование, чему Саймон совсем не был рад, должна вам сказать. Потом мы бесконечно советовались с кем попало, ходили к специалистам и обсуждали другие возможности стать родителями. – Она опустила фотокамеру, сопровождая свои слова пожатием плеч: – В общем, выяснилось, что я в любом случае не смогу выносить ребёнка. Что-то не так в моём внутреннем строении. И нам следует подумать либо об усыновлении, либо о чём-то ещё. Я бы предпочла суррогатное материнство, но Саймон не приветствует эту идею.

Аргентинка сделала несколько шагов в сторону Деборы, но всё-таки продолжала держаться на расстоянии. Дебора видела, что та слегка побледнела и стала нервно сжимать и разжимать ухоженные пальцы, а глаза её заблестели, наполнившись слезами.

Дебора прекрасно всё поняла – она сама терзалась теми же чувствами уже не один год – и быстро сказала:

– Ох, мне ужасно жаль. Я ведь говорила, я просто видела здесь тот журнал, когда заходила в прошлый раз… И ваш муж сказал, что вы хотите… Он сказал, что вы женаты уже два года, и… Миссис Файрклог, извините, мне очень жаль. Я совсем не хотела вас расстраивать. Пожалуйста, сядьте…

Алатея села, хотя не там, где хотелось бы Деборе. Она выбрала местечко у камина, мягкое сиденье как раз под витражным окном, из которого на её курчавые волосы упал разноцветный свет. Дебора подошла к Алатее, но не слишком близко, продолжая говорить:

– Это очень трудно. Я знаю. Я на самом-то деле потеряла шестерых деток, прежде чем узнала всё о дефектах моего тела. Может быть, когда-нибудь это и сумеют исправить, наука ведь не стоит на месте; вот только, боюсь, к тому времени я буду слишком стара.

По щекам Алатеи поползли слёзы. Она сменила позу, как будто это могло ей помочь, не дать разрыдаться перед посторонним человеком.

Дебора тихо произнесла:

– Мне всегда казалось странным то, что вещи, столь простые для одних женщин, становятся абсолютно невозможными для других.

Она продолжала надеяться, что Алатея хоть как-то откликнется на её слова (не слезами), как-то выразит свои чувства. Но та молчала, и Деборе, наверное, оставалось только одно: признаться в том, почему она так страстно желала иметь ребёнка; а это отчасти было связано с тем, что её муж был физически нетрудоспособным (сам он себя называл калекой), и отчасти с тем, что эта физическая неполноценность отражалась на его мужском самоощущении. Но Дебора не собиралась заходить так далеко в разговоре с Алатеей Файрклог. Она и самой себе с трудом в этом признавалась. Поэтому решила увести разговор в другую сторону.

– Думаю, эта комната куда лучше подходит для интервью, чем то, что я видела снаружи. И то место, где вы сейчас сидите, просто великолепно в смысле освещения. Если не возражаете, я бы сейчас вас сняла для иллюстрации…

– Нет! – пронзительно выкрикнула Алатея, вскакивая.

Дебора от неожиданности шарахнулась назад.

– Но это для…

– Нет! Нет! Скажите, кто вы на самом деле?! – закричала Алатея. – Немедленно скажите, кто вы на самом деле! Скажите, скажите мне!!!

7 ноября

Камбрия, Брайанбэрроу

Когда телефон Тима зазвонил, он понадеялся, что это «Той-фор-ю», потому что его уже просто мутило от ожидания. Но это оказалась чёртова дура Манетт. Она вела себя так, словно Тим вообще ничего не сделал. Сказала, что звонит для того, чтобы поговорить о возможном приключении. Она так это и называла – «приключение», – как будто они собирались в Африку или куда-то в этом роде, а не по каким-нибудь проклятым местным пастбищам, где то и дело сталкиваешься с мокрыми туристами из Манчестера. Она бодро сказала:

– Давай запишем дату в наши ежедневники, хорошо? Нам лучше предпринять это путешествие, пока не стало слишком холодно. С дождём-то мы договоримся, но вот если пойдёт снег, дело рухнет. Что скажешь?

Он и сказал:

– Почему бы тебе не оставить меня в покое?

Манетт произнесла только:

– Тим…

И это был тот терпеливый тон, каким взрослые говорят тогда, когда им хочется рявкнуть на малолетку.

Тим продолжил:

– Послушай, брось ты эту затею! Оставь все эти штучки насчёт «заботы обо мне».

– Но я действительно хочу о тебе заботиться. Мы все готовы о тебе заботиться. Я понимаю, Тим, тебе сейчас…

– Хватит с меня этого дерьма! Вас только мой отец беспокоил, и ты что же думаешь, я не знаю почему? Всех только и интересовал этот грязный ублюдок, но он мёртв, и я этому рад, так что оставьте меня в покое!

– Ты так не думаешь.

– Ещё как думаю!

– Нет. Это не так. Ты любил отца. Он причинил тебе боль, но к тебе ведь его поступок не имел отношения. – Манетт выждала, как будто надеялась, что Тим что-то ответит, но он не доставил ей такого удовольствия, не позволил услышать кое-что в его голосе. – Тим, мне очень жаль, что всё так случилось. Но он бы так не поступил, если бы видел другой способ жить как хочется. Ты пока что этого не понимаешь, но ты поймёшь. Правда. Придёт время – и ты поймёшь.

– Да ты вообще не понимаешь, о чём говоришь, чтоб тебя!

– Я знаю, что тебе тяжело, Тим. Да разве может быть иначе? Но твой отец обожал тебя. Мы все тебя любим. Твои родные – все мы – хотим, чтобы ты…

– Заткнись! – заорал Тим. – Оставь меня в покое!

Он отключил телефон. Всё дело было в её голосе, в таком чертовски утешающем, таком материнском тоне. И в том, что она говорила. И в том, что вообще происходило в его жизни.

Тим швырнул телефон на кровать. Всё его тело было напряжено, натянуто, гудело, как высоковольтный провод. Ему необходим был воздух. Тим подошёл к окну своей спальни и распахнул его. Снаружи было чёрт знает как холодно, но кого это волновало?

По другую сторону двора фермы вышли из своего коттеджа Джордж Коули и Дан. Они говорили о чём-то, склонив друг к другу головы с таким видом, словно обсуждали нечто чрезвычайно важное. Потом подошли к той развалине, которую Джордж называл своей машиной: это был древний «Лендровер», весь заляпанный грязью, а заодно и овечьим дерьмом, сплошь облепившим покрышки.

Джордж открыл дверцу с водительской стороны и ввалился внутрь, но Даниэль не стал обходить машину и садиться в неё. Вместо того он присел на корточки и сосредоточился на педалях и ногах своего отца. Джордж продолжал что-то говорить, нажимая при этом на педали. Раз, другой… Потом вышел из машины, и Дан сел на его место. И тоже стал точно так же нажимать на педали, а Джордж кивал, размахивал руками и снова кивал.

Потом Дан запустил мотор, а его отец всё продолжал говорить. Джордж захлопнул дверцу, а Дан опустил стекло. Машина была поставлена так, что её не нужно было разворачивать, и Джордж махнул рукой в сторону треугольного луга. Дан тронул машину с места. Кое-как справляясь со сцеплением, акселератором и тормозами, он дёргал машину, и та моталась из стороны в сторону, словно пьяная. Джордж бежал рядом с автомобилем, как какой-нибудь третьесортный грабитель, пытающийся то ли вытащить водителя наружу и угнать машину, то ли отобрать у него что-то, – он отчаянно кричал и размахивал руками. «Лендровер» рванулся вперёд, обогнав Джорджа, ещё раз дёрнулся в сторону и остановился.

Джордж в несколько прыжков догнал беглеца и, сказав что-то в окно, протянул внутрь руку. Наблюдая за этим, Тим предположил, что фермер собирается дать Дану подзатыльник, но Джордж просто взъерошил волосы сына и засмеялся, и Дан тоже захохотал. И снова тронул «Лендровер» с места. Эксперимент повторился, но на этот раз Джордж оставался на месте и что-то ободряюще кричал сыну. Во второй раз Дан справился с задачей лучше, и Джордж восторженно взмахнул кулаком.

Тим отвернулся от окна. «Глупо всё это, – подумал он. – Два ублюдка. Какой отец, такой и сын. И кончит Дан так же, как его отец, – будет гонять где-нибудь овец. Неудачник. Оба они неудачники. Вдвойне, втройне неудачники». Вообще Дан казался Тиму такой никудышной фигурой, что его хотелось стереть с лица земли. Очень хотелось. Прямо сейчас. Немедленно. Не медля ни секунды. Выскочить из дома с ружьём, или ножом, или с хорошей дубиной… Вот только ничего такого у Тима не имелось, а ему так хотелось чем-то таким обзавестись, так хотелось, так…

Тим быстро вышел из своей комнаты. Он слышал, как что-то спросила Грейси, как ей что-то ответил Кавех, и пошёл на голоса. Тим нашёл обоих в небольшой гостиной наверху, у лестницы, в большой нише, которую Кавех использовал в качестве своего кабинета. Проклятый содомит сидел у чертёжной доски, над чем-то работая, а Грейси – безмозглая, бестолковая Грейси – сидела у его ног, держа свою глупую куклу, и даже не нянчила и не укачивала её. И разве не нужно было привести её в чувство, и разве не пора было этой дуре повзрослеть хоть немножко, и заставить её сделать это можно было…

Грейси заверещала, как будто её огрели ремнём, когда он вырвал из её рук куклу и рявкнул:

– Чёртова проклятая идиотка, чтоб тебе…

И ударил куклу о край чертёжной доски, а потом оторвал ей руки и ноги и швырнул на пол. И зарычал:

– Пора уже набраться ума и чем-то заняться! – Тут же развернулся и бросился к лестнице.

Тим промчался вниз по ступеням и выскочил из дома, а вслед ему неслись отчаянные крики Грейси, и вроде бы они должны были его радовать, но этого не случилось. А потом Тим услышал голос Кавеха, звавшего его по имени, а потом услышал, что Кавех бежит за ним, вот именно Кавех, а не кто-то другой, именно Кавех, который превратил всю жизнь Тима в кучу дерьма…

Тим пробежал мимо Джорджа Коули и Даниэля, стоявших около «Лендровера», и хотя у него не было никакой необходимости оказываться рядом с ними, всё-таки повернул в их сторону, просто для того, чтобы оттолкнуть с дороги этого кривоногого Даниэля.

– Ах ты чёртов!.. – закричал Джордж.

– Пошёл ты! – оборвал его Тим.

Он не просто хотел, ему было необходимо найти что-то такое… что-то такое, что дало бы возможность выплеснуться тому, что разрывало его изнутри, потому что вся его кровь как будто рвалась наружу, и Тим знал, что, если не найдёт чего-то такого, его голова просто лопнет, и кровь пополам с мозгами выплеснется, и хотя в общем ему было на это наплевать, он всё-таки не хотел, чтобы всё случилось именно сейчас, когда за ним гнался Кавех, выкрикивая его имя, крича, чтобы Тим остановился, чтобы он подождал, потому что это было последним в мире, на что он сейчас согласился бы: ждать Кавеха Мехрана.

Тим обогнул трактир, проскочил через какой-то садик и очутился у реки Брайан-Бек. В реке плавали деревенские утки, а на противоположном берегу в густых зарослях камыша шныряли дикие кряквы, и чёрт их знает, что они там искали – то ли слизней, то ли червей, или что там они жрут, и как же ему хотелось раздавить одну из них в кулаке или растоптать ногами, неважно, лишь бы заставить кого-то сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть…

Тим очутился в воде, не успев осознать этого. Утки рассыпались в разные стороны. Он кинулся за ними. Со всех сторон раздавались крики, и Тим не сразу сообразил, что и сам он тоже кричит. А потом его кто-то схватил. Сильные руки сжали его, и чей-то голос произнёс прямо ему в ухо:

– Нет. Ты не должен этого делать. Ты и не хочешь. Всё в порядке.

И, чёрт побери, это оказался не кто-то, а сволочной педераст, поганый гомик! Он обхватывал Тима своими вонючими руками, он прикасался к Тиму, прижимал его к себе, грязный урод, грязный, грязный…

– Отвали! – завизжал Тим.

Он стал вырываться. Кавех сжал его крепче.

– Тим, прекрати! – крикнул он. – Ты не станешь этого делать. Идём отсюда. Быстро!

Они боролись в воде, как две вёрткие обезьяны, и наконец Тим вывернулся, а Кавех упал. Он шлёпнулся на зад в ледяную воду, погрузившись в реку по пояс, и пытался встать, а Тим ощутил такой восторг победы, ему хотелось, чтобы этот проклятый козёл так и барахтался в реке, хотелось показать ему, хотелось доказать…

– Я тебе не какой-нибудь педик! – закричал он. – Держи свои мерзкие лапы подальше от меня! Слышишь? Поищи кого-нибудь другого!

Кавех наблюдал за ним. Он дышал тяжело, и Тим – тоже, но что-то появилось в глазах Кавеха… такое, чего Тим не желал бы видеть, потому что это были боль, опустошение, крах…

Кавех сказал:

– Разумеется, ты не такой, Тим. А тебе кажется, что мог бы оказаться?..

– Заткнись! – взвизгнул Тим.

Он развернулся и бросился бежать. А Кавех остался сидеть в реке, в воде по пояс, провожая его взглядом…