Текст книги "Верь в мою ложь"

Автор книги: Элизабет Джордж

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 47 страниц)

Камбрия, Грэндж-овер-Сэндс

Манетт Файрклог Макгай давным-давно была уверена в том, что нет на земле человека, более склонного манипулировать людьми, чем её собственная сестра, – но теперь у неё появились другие мысли. Миньон воспользовалась простым несчастным случаем, чтобы больше тридцати лет подряд управлять их родителями; в конце концов, всё было слишком очевидно. Надо было только поскользнуться на камне очень близко к водопаду, удариться головой, получить небольшую травму – и всё, готово, все думают, что настал конец света! Но оказалось, что Миньон просто в сравнение не шла с Найэм Крессуэлл. Миньон использовала страхи людей, их чувство вины и тревоги, чтобы получить всё, чего ей хотелось. А Найэм использовала собственных детей. И это, решила Манетт, нужно было прекратить.

Она взяла выходной на работе. У неё были к тому основания, потому что после нападения Тима накануне днём у неё, само собой, имелись и синяки, и ссадины. Но даже если бы Тим не бил её так жестоко по почкам и позвоночнику, она бы всё равно пришла к определённым выводам. Мальчики четырнадцати лет от роду не ведут себя так, как Тим, если у них нет к тому серьёзных причин. И, конечно, Миньон понимала, что за его поступком кроется нечто большее, чем стыд из-за выбора его отца и за то, что его отправили в школу Маргарет Фокс. Просто она не могла понять, что могло вызвать такое отчаяние, и ей в голову приходила лишь мысль о матери Тима.

Дом Найэм находился сразу за Грэндж-овер-Сэндс, на некотором расстоянии от Грейт-Урсвика. Он был частью новенькой аккуратной застройки, расположившейся на склоне холма, обращённом к заливу Моркам. Домики, стоявшие здесь, говорили о том, что застройщику нравился средиземноморский стиль: они все были выкрашены в ослепительный белый цвет, все имели тёмно-синюю отделку, перед всеми красовались одинаковые садики с гравийными дорожками и подстриженными кустами. Но размеры домов были разными, и, конечно же, у Найэм был самый большой, с самым лучшим видом на устье реки, впадавшей в залив, и на места гнездовья птиц. В этот дом Найэм перебралась после того, как Ян бросил свою семью. Из разговоров с Яном после развода Манетт знала, что Найэм была тверда, как алмаз, в своём решении переехать. И кто бы её осудил за это, думала Манетт в то время. Воспоминания, которые терзали бы её в прежнем доме, были бы слишком болезненными, а ведь у этой женщины имелось двое детей, требовавших заботы после того ядерного взрыва, что случился прямо в центре их семейного мира. И ей должно было хотеться чего-то милого и уютного, чтобы помочь Тиму и Грейси пережить всё.

Однако Манетт думала так только до того, как узнала, что Тим и Грейси вообще не живут с матерью, а отправлены к отцу и его любовнику. После этого у неё в мыслях звучал только один вопрос: «Какого чёрта там происходит?!» Но потом Ян объяснил, что он как раз этого и желал: чтобы дети остались с ним. Когда Ян погиб, Манетт решила, что Найэм, само собой, должна забрать детей к себе. Но поскольку та и не подумала этого сделать, вопрос «Какого чёрта там происходит?!» вернулся. И теперь Манетт намеревалась получить на него ответ.

Машина Найэм стояла перед домом, и как только Манетт постучала в дверь, Найэм вышла ей навстречу. На её лице было написано ожидание, но это выражение тут же изменилось, когда Найэм увидела, что на пороге стоит Манетт. И даже если бы на Найэм не было ярко-розового платья для коктейлей, открывавшего слишком большую часть груди, и если бы даже от неё не пахло духами так, что запах мог бы сбить с ног пони, всё равно по одной лишь смене выражения лица Манетт поняла бы, что Найэм ждёт кого-то, кто должен вот-вот явиться.

Найэм сказала: «А, Манетт…», и это должно было заменить приветствие. Она не отступила назад, приглашая войти в дом.

«Да и наплевать», – подумала Манетт. Она шагнула вперёд, предоставляя Найэм выбрать: то ли стоять вот так грудью к груди, то ли всё-таки шагнуть в сторону. Найэм выбрала последний вариант, хотя и не закрыла входную дверь, позволив гостье пройти в дом.

Манетт направилась в гостиную с большими окнами, выходившими на залив, мимоходом глянула на Арнсайд-Нот на другом берегу залива и так же мельком подумала о том, что, имея хороший телескоп, отсюда можно было бы рассмотреть не только деревья, расступавшиеся у начала пустоши, или чахлые сосны на вершине холма, но и подножие холма и гостиную её брата Николаса.

Она повернулась лицом к Найэм. Та смотрела на Манетт, но почему-то её глаза то и дело убегали в сторону двери в кухню. Как будто там кто-то прятался, что вряд ли имело смысл, учитывая то, с каким выражением Найэм открыла дверь. Поэтому Манетт сказала:

– Я бы не отказалась от кофе. Ты не против…

И пошла к кухне.

Найэм быстро заговорила:

– Манетт, что тебе нужно? Я бы предпочла, чтобы ты сначала позвонила, и…

Но Манетт уже вошла в кухню и взяла чайник, как будто у себя дома. На кухонной стойке она увидела причину тревоги Найэм. Это была ярко-красная жестяная коробка, полная всякой всячины. На коробке красовалась чёрная наклейка с белыми буквами: «Корзина любви». Было совершенно очевидно, что этот интригующий предмет был доставлен по почте, потому что на полу стояла и картонная упаковка. Ясно было и то, что в коробке содержались разнообразные игрушки, которыми пользовались пары, желавшие добавить перчика в свою сексуальную жизнь. «Очень интересно», – подумала Манетт.

Найэм проскочила мимо неё, схватила «Корзину любви», спрятала в картон и сказала:

– Ладно, отлично. Так чего тебе нужно? И я предпочла бы сама приготовить кофе, если ты не против.

Она схватила с полки кофеварку и с шумом опустила её на стол-стойку. Потом то же самое проделала с пакетом кофе и чашкой.

– Я пришла поговорить о детях, – сказала Манетт. Необходимости в предисловиях она не видела. – Почему они до сих пор не вернулись к тебе, Найэм?

– Совершенно не понимаю, при чём тут ты? Что, Тим тебе вчера на что-то жаловался?

– Тим вчера напал на меня. Думаю, мы обе должны согласиться в том, что такое поведение ненормально для мальчика четырнадцати лет.

– А… Так вот в чём дело. Ну, ты ведь сама захотела забрать его из школы. Что-то не так вышло? Какой ужас! – Последние слова Найэм произнесла таким тоном, который означал: ничего подобного не было, Тим просто не мог напасть на Манетт. Она засыпала кофе в кофеварку и достала из холодильника молоко. – Но тебе не стоило так уж удивляться, Манетт. Его ведь не просто так отправили в школу Маргарет Фокс.

– И мы обе знаем, по какой причине он там оказался, – парировала Манетт. – Какого чёрта вообще происходит?

– Происходит то, что Тим давно ведёт себя ненормально, как ты и сама могла заметить, это началось не вчера. И думаю, ты сумеешь сообразить, почему это так.

«Боже, – подумала Манетт, – Найэм ведь снова начинает всё ту же песенку: о дне рождения Тима и о неожиданном госте, явившемся к ним в дом…» Да, то был великолепный момент для того, чтобы узнать: отец семейства имеет любовника того же пола… Манетт хотелось задушить Найэм. Сколько ещё эта чёртова баба собирается мусолить поступок Яна и Кавеха? Она сказала:

– Но ведь Тим ни в чём не виноват, Найэм. – И добавила: – И не пытайся увести разговор в сторону, как ты обычно это делаешь, ясно? С Яном это могло пройти, но уверяю, со мной тебе этого не удастся.

– Если честно, я вообще не желаю говорить о Яне. В этом можешь быть уверена.

«Ну и ну, – подумала Манетт. – Какие потрясающие перемены! Весь прошлый год единственной темой её разговоров как раз и был Ян и его чудовищный поступок!» Ну что ж, она могла поймать Найэм на слове. Манетт ведь пришла поговорить о Тиме.

– Прекрасно. Я тоже не желаю говорить о Яне.

– В самом деле? – Найэм рассматривала свои ногти, безупречно ухоженные, как и вся она. – Приятно слышать. Я думала, Ян – это одна из твоих любимых тем.

– О чём это ты?

– Да будет тебе! Хотя ты и пыталась это скрыть многие годы, для меня никогда не было тайной, что ты испытываешь к нему желание.

– К Яну?!

– Ты всегда полагала, что если он уйдёт от меня, то к тебе. Так что, Манетт, по всем статьям тебе бы следовало так же злиться на него за то, что он выбрал в спутники жизни Кавеха.

«Боже, боже, – в растерянности думала Манетт. – Как это у Найэм получается? Она ускользнула от разговора о Тиме, как маслом намазанная!»

– Прекрати, наконец, – сказала она. – Я понимаю, что ты делаешь. Но тебе это не поможет. Я не уйду, пока мы не поговорим о Тиме. Или ты будешь говорить, или мы остаток дня будем играть в кошки-мышки. Но кое-что, – Манетт многозначительно посмотрела в сторону «Корзины любви», – подсказывает мне, что тебе хотелось бы от меня избавиться. А этого не сделать так просто, потому что ты сумела как следует меня разозлить.

Найэм ничего не ответила на эти слова. Она занялась кофеваркой.

Манетт продолжила:

– Тим – приходящий ученик в школе Маргарет Фокс. А значит, ночевать он должен дома, с родителями. Но он до сих пор возвращается в дом Кавеха Мехрана, а не к тебе. И как это должно влиять на его душевное состояние?

– Да тебе что за дело до его душевного состояния, Манетт? – Найэм отвернулась от кофеварки. – Что тебя больше волнует – что он живёт в доме драгоценного Кавеха или в доме вообще, а не остаётся взаперти в той школе, как какой-нибудь преступник?

– Его дом здесь, а не в Брайанбэрроу. И ты прекрасно это знаешь. Если бы ты видела, в каком состоянии он был вчера… Боже праведный, да что с тобой происходит? Это же твой сын! Почему ты до сих пор не забрала его домой? Почему ты не забрала Грейси? Или ты их за что-то наказываешь? Или это какая-то игра, ты решила поиграть их жизнями?

– Да что ты знаешь об их жизнях? Что ты когда-нибудь о них знала? Ты ими интересовалась только из-за Яна. Ах, милый, любимый, просто святой Ян, который не может сделать ничего дурного никому из этих чёртовых Файрклогов. Даже твой отец принял его сторону, когда эта сволочь меня бросила! Твой отец! У Яна просто нимб над головой был, когда он вышел из дома рука об руку… или лучше сказать, с рукой на заднице того… какого-то… араба! И твой отец ничего не сделал! Никто из вас ничего не сделал! А теперь он служит у твоей матери, как будто он ни при чём, как будто не разрушил всю мою жизнь! И ты ещё меня обвиняешь, говоришь, что я затеваю какие-то игры? И ты меня спрашиваешь, что я делаю, когда ни один из вас не сделал ничего, чтобы заставить Яна вернуться домой, где ему следовало быть, чтобы исполнять свой долг, свои обязанности, заботиться о детях…

Она схватила чайное полотенце, потому что слёзы, наполнившие её глаза, уже готовы были пролиться. Но она промокнула их прежде, чем они успели испортить макияж. И тут же швырнула полотенце в мусорное ведро.

Манетт наблюдала за ней. Впервые ей что-то становилось понятно.

– Ты не собираешься забирать их домой, так? Ты хочешь заставить Кавеха содержать их. Почему?

– Пей свой чёртов кофе и убирайся! – огрызнулась Найэм.

– Не уйду, пока не выясню всё до конца. Пока не пойму всё то, что таится у тебя на уме. Ян мёртв, так что его можно вычеркнуть. Остаётся Кавех. Он вроде бы умирать не собирается, разве что ты его убьёшь…

Манетт внезапно умолкла. Они с Найэм уставились друг на друга. Найэм отвела глаза первой.

– Уходи, – сказала она. – Уходи наконец. Уйди.

– Но как быть с Тимом? И с Грейси? Что будет с ними?

– Ничего.

– Это значит, что ты их бросаешь с Кавехом? Пока кто-нибудь не обратится к закону, ты оставишь их в Брайанбэрроу. Чтобы Кавех в полной мере понял, что именно он разрушил. Двое детей, которые, кстати, не имеют ни малейшего отношения к случившемуся…

– Не будь так уверена.

– Что? Ты утверждаешь теперь, что Тим… Бог мой… Да ты просто сходишь с ума!

Манетт поняла, что продолжать разговор нет смысла. Забыв о кофе, она уже двинулась к выходу, когда снаружи послышались шаги и чей-то голос произнёс:

– Найэм? Детка? Где моя девочка?

В дверях появился мужчина, державший в руках горшок с кустом хризантем, и на его лице было написано нечто такое, что Манетт сразу поняла: он ждёт не дождётся, когда они с Найэм распакуют «Корзину любви». Он для того и пришёл, чтобы поиграть со всеми теми вещицами. На его пухлом лице уже выступила лёгкая испарина предвкушения.

Увидев Манетт, он вскрикнул: «О!..» – и оглянулся через плечо, как будто решил, что ошибся домом.

Найэм поспешила сказать:

– Входи, Чарли! Манетт уже уходит.

Чарли. Его лицо показалось Манетт смутно знакомым. Но сначала она не смогла его узнать, пока он не прошёл мимо неё по коридору, нервно кивнув. От него пахло растительным маслом и чем-то ещё… Сначала Манетт подумала о рыбе и картофеле, но потом сообразила: это был владелец одной из трёх китайских закусочных на рыночной площади в Милнторпе, той, из которой заказы доставлялись на дом. Она не раз заглядывала туда по дороге домой из Арнсайда и от Николаса, чтобы взять какой-нибудь еды для Фредди. Просто она никогда не видела этого человека без кухонного фартука, запачканного жиром и покрытого пятнами разнообразных соусов. И вот теперь она столкнулась с ним здесь, и он готов взяться за дело, не требующее резки мяса и овощей и раскладывания их по картонным упаковкам.

Проходя в дом, мужчина сказал Найэм:

– Ты такая аппетитная, так и хочется тебя съесть.

Та хихикнула.

– Надеюсь, ты так и сделаешь. Принёс что-нибудь вкусненькое?

И они оба засмеялись. Дверь за ними закрылась, давая им возможность заняться своими делами.

Манетт почувствовала, как её захлёстывает волна гнева. Нет, решила она, необходимо что-то сделать с женой Яна. Но у Манетт хватало мудрости на то, чтобы понимать: ситуация может оказаться ей неподвластна. Однако она могла добиться перемен в жизни Тима и Грейси. И при этом получить и кое-что для себя.

Камбрия, озеро Уиндермир

Получить судебный отчёт оказалось делом нетрудным, и эта лёгкость была в основном обусловлена репутацией Сент-Джеймса как эксперта. Конечно, в данном деле не было реальной необходимости в его экспертизе, потому что заключение уже было сделано коронёром, но телефонного звонка и сказочки о докладе в университете оказалось достаточно, чтобы все относящиеся к делу документы оказались в его руках. Бумаги подтверждали всё то, что говорил ему о смерти Яна Крессуэлла Линли, хотя к этому добавились и несколько существенных деталей. Погибший мужчина получил сильный удар по голове, в область левого виска, и этого было достаточно, что бы он потерял сознание и получил трещину в черепе. Очевидной причиной травмы выглядел каменный причал, и хотя тело находилось в воде около девятнадцати часов, прежде чем его обнаружили, всё же оказалось возможным – по крайней мере, согласно судебному отчёту – сравнить рану на его голове с очертаниями камня, о который погибший, по всей видимости, и ударился, прежде чем упал в воду.

Сент-Джеймс нахмурился. Он соображал, насколько такое возможно. Девятнадцать часов, проведённые телом в воде, должны были сильно изменить форму раны; в результате подобное сравнение становилось бессмысленным, разве что была проведена некая реконструкция… Он поискал документ о таком действии, но не нашёл. Сделав для себя заметку, Саймон продолжил чтение.

Смерть наступила в результате утопления, что подтверждено исследованием лёгких. Синяк на правой ноге заставлял предположить, что нога Крессуэлла могла застрять в упоре шлюпки, когда он потерял равновесие; шлюпка перевернулась и не дала жертве возможности всплыть. И только через некоторое время – возможно, благодаря подъёму воды в озере – его нога высвободилась и тело поднялось на поверхность.

Токсикологическое исследование не показало ничего необычного. Содержание алкоголя в крови было небольшим, то есть пострадавший немного выпил, но не был пьян. Всё остальное в отчёте говорило о том, что погибший представлял отличный образец мужчины в возрасте от сорока до сорока пяти лет, обладавшего замечательным здоровьем и прекрасной физической формой.

Поскольку свидетелей гибели не имелось, коронёр обязан был провести расследование. И всё было сделано по правилам офицерами службы коронёра. Они же и свидетельствовали на судебном заседании – так же, как Валери Файрклог, и судебный патологоанатом, и первый полисмен, прибывший на место происшествия, и следующий полицейский, вызванный для того, чтобы проверить утверждение первого полицейского о том, что представители криминальной полиции в данном случае не нужны, так как нет признаков преступления. Результатом всего этого стало заключение о смерти в результате несчастного случая.

Насколько мог видеть Сент-Джеймс, ничего подозрительного во всём этом не имелось. И всё же если какие-то ошибки были совершены, они были совершены именно на начальной стадии процесса, то есть следовало обратить особое внимание на первого полицейского, прибывшего на место событий. То есть теперь следовало поговорить с тем констеблем. А это требовало поездки в Уиндермир, где и жил этот полисмен.

Когда Сент-Джеймс вошёл в зал прибытия на станции Уиндермир, где его ожидал констебль Уильям Шлихт, и взглянул на полицейского, ему сразу стало понятно, что этот парень служит в полиции уж очень недавно. И это могло объяснить то, что он вызвал другого полицейского, чтобы подтвердить его собственные выводы. Скорее всего, констебль Шлихт впервые столкнулся со смертью, и ему не хотелось начинать карьеру с серьёзной ошибки. Кроме того, смерть случилась во владениях человека слишком известного. Все местные газеты должны были проявить интерес к делу, и констебль прекрасно понимал, что и его не обойдут вниманием.

Шлихт оказался человеком худощавым, но в то же время выглядел жилистым и атлетичным, а форма на нём была такой, словно он каждое утро крахмалил её и утюжил, а заодно и полировал пуговицы. Констеблю было едва за двадцать, и он, безусловно, желал угодить начальству и понравиться ему. «Не лучшее качество для полицейского», – подумал Сент-Джеймс. Оно давало возможность без труда манипулировать таким человеком.

– Вы какие-то лекции читаете? – спросил констебль Шлихт после того, как они с Сент-Джеймсом представились друг другу.

Он повёл Саймона через зал прибытия в собственно здание станции, в служебный буфет, где на холодильнике красовался плакатик с надписью: «Надписывайте свои имена на упаковках с обедом!!!» и стоял древний кофейный автомат выпуска 1980 года, испускавший запахи, почему-то напомнившие Сент-Джеймсу об угольных рудниках девятнадцатого века. Шлихт вышел к поезду, не закончив обед, состоявший из чего-то похожего на куриный пирог, остатки которого лежали в пластиковом контейнере на столе. Рядом стояла баночка с малиновым желе, явно ожидавшая, когда её съедят в качестве десерта.

Сент-Джеймс промычал нечто невнятно-утвердительное в ответ на вопрос о лекциях. Он действительно время от времени читал их в колледже при Лондонском университете. Так что если бы вдруг Шлихту вздумалось проверить, то причины приезда Сент-Джеймса в Камбрию выглядели бы вполне убедительными. Саймон попросил констебля продолжить обед, потому что ему только и нужно, что уточнить несколько деталей, это не помешает полицейскому покончить с едой.

– Думаю, для вас такие случаи не слишком интересны, вы могли бы найти для примеров на лекции что-то и более любопытное, ну, если вы понимаете, о чём я. – Шлихт уселся на своё место, взял вилку и нож и принялся за еду. – Случай с Крессуэллом с самого начала был совершенно ясным.

– Ну, наверное, какие-то лёгкие сомнения у вас всё-таки возникли, – возразил Сент-Джеймс. – Вы ведь вызвали другого офицера.

– А, вы об этом!

Шлихт с понимающим видом взмахнул вилкой – и тут же подтвердил то, что Сент-Джеймс заподозрил с самого начала, а именно – что для констебля это была первая встреча со смертью, и он не хотел сразу испортить себе послужной список; к тому же и семья была слишком известна в их краях.

– Они ведь ещё и богаты, как дьяволы, если вы понимаете, о чём я, – добавил он и усмехнулся, как будто богатство Файрклогов требовало от местной полиции определённых выводов. Сент-Джеймс промолчал, он лишь вопросительно смотрел на констебля. – У богатых свои правила жизни, вы ведь знаете? Они живут не так, как вы или я. Возьмите хоть мою жену… если бы она увидела труп в лодочном доме – хотя начать надо с того, что лодочного дома у нас нет, – она бы заорала так, что далеко было бы слышно, и помчалась бы оттуда со всех ног, так что никаких звонков в полицию и не понадобилось бы, она быстрее бы так туда добежала, если вы понимаете, о чём я. А та особа, – Сент-Джеймс понял, что подразумевается Валери Файрклог, – осталась спокойной, как холодец. Знаете, что она сказала по телефону? «Похоже, в моём лодочном доме плавает мёртвый человек». Да, так и сказала, если верить тому парню, который принимает звонки в участке, и тут же продиктовала адрес, хотя её и спросить об этом не успели, и мне это кажется немножко странным при таких обстоятельствах, ей ведь не пришлось задать ни одного вопроса. А когда я туда приехал, думаете, она ждала на подъездной дороге, или вышагивала в саду по дорожке, или стояла на крыльце перед входом, ну, или делала ещё что-то, что сделал бы другой на её месте? Нет. Она была в доме и вышла одетой так, словно собиралась на шикарный чайный приём или куда-то ещё в таком роде, и я подумал: а что она делала в лодочном доме в таком наряде? А она сразу стала мне рассказывать, не дожидаясь вопросов, что выходила на лодке на озеро, чтобы немного порыбачить. Что, в таком платье? Говорит, она часто это делает, дважды, а то и трижды в неделю. В любое время дня, ей всё равно когда. Ей нравится быть на воде, так она говорит. И говорит, никак не ожидала увидеть в воде труп, но она знает, кто это: племянник её мужа. И повела меня туда, чтобы я посмотрел. Мы как раз шли к лодочному дому, когда подъехала медицинская машина, и она подождала, пока они нас догонят.

– Значит, она знала наверняка, что человек в воде мёртв?

Шлихт замер, не донеся вилку до рта.

– Да, знала. Конечно, он же всплыл лицом вниз и пробыл в воде уже довольно долго. Но вот то, как она была одета… вам это о чём-нибудь говорит?

Дальше всё шло по стандартной процедуре, насколько понимал Шлихт; когда они вошли в лодочный дом, не обращая внимания на странности внешности и поведения Валери Файрклог, то увидели такую картину. Шлюпка плавала вверх дном, труп плавал рядом с ней, а состояние причала, а именно отсутствие камней, объяснило суть происшедшего. Тем не менее он позвонил детективу, чтобы тот на всякий случай посмотрел на всё, просто ради надёжности, и детектив – женщина по фамилии Данканикс – тут же прибыла; она всё осмотрела и согласилась с тем, как расценил ситуацию Шлихт. А дальше пошла обычная рутина: заполнение протоколов, составление отчётов, дознание и всё такое.

– То есть детектив Данканикс была на месте происшествия вместе с вами?

– Точно. Она всё осмотрела. Мы все осмотрели.

– Все?

– Медицинская бригада. Миссис Файрклог. Дочь.

– Дочь? А она где находилась?

Это было странно. На место происшествия никого не должны были пускать. Хотя, конечно, всякое случалось, и Сент-Джеймс подумал, не стало ли нарушение правил результатом неопытности Шлихта, возможного безразличия детектива Данканикс или чего-то ещё…

– Я точно не знаю, где она была, когда заметила суету, – ответил Шлихт. – Но шум привлёк её в лодочный дом. «Скорая» ехала к дому с сиреной – эти ребята до смерти любят включать сирену, должен вам сказать, – и она услышала и пришла на своих ходунках.

– Так она калека?

– Похоже на то. Так что все собрались. Потом труп увезли на вскрытие, мы с детективом Данканикс оформили бумаги… – Шлихт вдруг нахмурился.

– Что такое?

– Виноват. Я забыл о дружке.

– Дружке?

– В общем, оказалось, что погибший был гомосексуалистом. А его партнёр работает там, в поместье. Он не вместе с другими появился, надо сказать, но приехал тогда, когда медики уезжали. Конечно, захотел узнать, что происходит, да и кто бы не захотел на его месте, ведь так? Человеческая натура! И миссис Файрклог ему объяснила. Отвела его в сторонку и сказала, а он так и рухнул.

– Потерял сознание?

– Упал прямо лицом на гравий. Мы сначала не знали, кто он такой, тем более всё выглядело так, словно какой-то человек просто ехал к дому и вдруг услышал, что кто-то утонул.

Вот мы у неё и спросили, и она нам объяснила – то есть Валери, – что этот парень работает над ландшафтами, а тот парень, утонувший в лодочном доме, был его партнёром. Партнёром в буквальном смысле, если вы понимаете, о чём я. Ну, как бы то ни было, он довольно быстро очнулся и начал что-то бормотать. Говорил, что это он виноват в том, что тот, другой, утонул, и мы тут же заинтересовались, то есть я и Данканикс, но оказалось, что они просто поспорили накануне вечером из-за того, как им жить дальше. Умерший хотел официального бракосочетания, у всех на глазах, так сказать, а того, который остался в живых, и так всё устраивало. И вы бы слышали, как он выл! Просто поневоле задумаешься, если вы понимаете, о чём я.

Сент-Джеймс не слишком понимал, но, как сказочная Алиса, видел, что информация становится всё чудесатее и чудесатее.

– А что насчёт самого лодочного дома? – спросил он.

– Э-э?..

– Там всё было в порядке? Как обычно? Кроме недостающих камней на причале, конечно.

– Да, насколько могла сказать миссис Файрклог.

– А сами лодки?

– Все лодки были внутри.

– Как обычно?

Шлихт задумчиво сдвинул брови. Он уже покончил с куриным пирогом и снимал крышку с баночки желе.

– Не уверен, что понимаю, что вы имеете в виду.

– Лодки. Они были пришвартованы в обычном порядке, когда вы увидели тело? Или стояли как попало?

Губы Шлихта округлились, как будто он собрался свистнуть, но констебль не издал ни звука. И некоторое время не отвечал, но Сент-Джеймс уже видел, что, несмотря на не слишком грамотную речь, констебль совсем не дурак.

– А вот это кое-что такое, – сказал наконец Шлихт, – о чём мы и не спросили. Чёрт побери, мистер Сент-Джеймс… я надеюсь, это не означает того, что может означать?

Потому что произвольный порядок швартовки лодок предполагал, что несчастный случай вряд ли действительно был несчастным случаем. Он скорее предполагал убийство.