Текст книги "Когда струится бархат"
Автор книги: Элизабет Чедвик
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 21 страниц)
Гийон покачал головой.
– Тут одному Всевышнему под силу понять тебя, Адам. Я лично не в состоянии. Ты сопровождаешь через всю Европу эту кусачую мегеру, спасаешь ее в нескольких опасных ситуациях, с искусством настоящего дипломата умудряешься без потерь проделать путь через дворы и владения множества баронов, князей и королей. И все это лишь для того, чтобы расшибить нос в столь примитивном скандале.
– Наверно, слишком долго все было просто, – Адам устало вытер лицо. – Видно, больше я не могу действовать без ошибок.
* * *
Хельвен смотрела на отца, который сбросил толстую накидку с волчьим воротником и подошел к жаровне погреть руки. Сверкнули отблески двух колец, украшавших руку графа. Одно кольцо представляло собой перстень с печатью. Печать обозначала символ власти в графстве, выраженный эмблемой: выгравированный леопард скалится на фоне замка. Другое не имело никакого смысла, кроме доказательства богатства владельца. Если бы не требования дворцового протокола, этому драгоценному предмету так и пришлось бы лежать на дне ларца. Сам ларец был столь же заброшенным предметом в хозяйстве графа, как и кольцо с драгоценным камнем. Его открывали так редко и давно, что на замке ларца даже сплел свою сеть неутомимый паучок. Хельвен отложила шитье, которое, впрочем, держала только для вида, чтобы чем-то занять руки. Она недавно заметила за собой неприятную привычку постоянно складывать пальцы в разные фигуры, выламывая их и так и сяк. Затем торопливо приблизилась к отцу.
Устало улыбнувшись, тот мягко потянул ее за косу. Это движение Хельвен помнила с самого детства, отец сотни раз шутливо дергал ее за косы, иногда вкладывая в свой жест какой-то особенный смысл: дразнящий, любящий, заговорщицкий, предупреждающий. Таких оттенков можно было назвать сотню, но Хельвен всегда чувствовала, что отец прежде всего любит ее. Глаза увлажнились, она бросилась в спасительную гавань отцовских объятий и разрыдалась на его груди, цепляясь за изумрудный бархатный камзол.
– Прости меня, папа! Если бы я знала, какие неприятности вызовет мое поведение, ни за что бы так не поступила. Я думала, Адам все равно собирается жениться, и от одного раза ничего страшного не произойдет.
– Успокойся, глупенькая, успокойся, иначе сейчас промочишь мой наряд, – нежно шептал граф, прижав губы к виску дочери. – Мне казалось, ты должна лежать. Джудит сказала, что подсыпала в вино мак, потому что тебе надо выспаться.
– Я его выплеснула на пол, когда она отвернулась, – призналась Хельвен, шмыгая носом, высвободилась из отцовских рук и заглянула в лицо. – Папа, я не хотела засыпать, пока ты не вернешься. Я должна знать, что произошло.
– Лучше бы ты все же выпила вино. – Гийон отошел от жаровни, приблизился к своему щиту, разглядывая его искромсанную и разрубленную поверхность.
– Папа, ну? – Хельвен проглотила подступивший к горлу комок, чувствуя, как ее охватывает страх.
– Ну что, по-твоему, могло случиться? – тускло промолвил граф. – Варэн проворен, надо отдать ему должное. Он ударил первым: обвинил Адама в том, что тот оклеветал его доброе имя ложным доносом об участии в убийстве, и вдобавок предъявил иск, что Адам обманул и обесчестил тебя. Тем самым вся тяжесть доказательства выдвинутого обвинения ложится только на плечи Адама. А поскольку Варэн сам открыто поведал о приписываемом ему преступлении, это сразу снижает недоверие к нему. Генрих охотно согласился поддержать поединок между ними как вариант суда, и будь я косоглазым прокаженным, если не знаю причину такого согласия.
– Какую причину? – Хельвен не могла не спросить, хотя ее охватила внезапная слабость.
– Смертельный поединок станет замечательным зрелищем после нашего принесения присяги Матильде. Это отвлечет мысли мужчин от раздражения и злости, что их вынудили повиноваться женщине. Недовольство и ропот забудутся, когда они увидят пролитую кровь, желательно кровь Адама, так как именно он виноват в первую очередь, виноват уже тем, что способствовал прибытию Матильды. На завтра назначено принесение присяги, а на следующий день состоится суд-поединок.
– Как ужасно, – прошептала потрясенная Хельвен.
– Нет, просто выгодно. Нельзя упрекнуть Генриха, что он использует эту историю себе на пользу. Соперничество между Адамом и Варэном длится уже более десяти лет. – Гийон пожал плечами. – И оно не могло закончиться каким-то другим финалом. Это происходит не только из-за тебя, Хельвен. Ты просто стала искрой, воспламенившей сухой трут. Ни один из них и на дюйм не уступит другому. – Граф снял с указательного пальца кольцо с драгоценным камнем и кинул на сундук с одеждой.
Хельвен медленно села, зажимая рот ладонями. Гийон встревоженно глянул на дочь. Он часто видел в ней повторение собственных черт и качеств, а также полузабытые черты ее матери. Волосы Хельвен, хотя и были другого цвета, росли так же, как у Росин. А вот тембр голоса в точности, до боли, повторял голос женщины, которую он потерял очень давно из-за жестокости Уолтера де Лейси. А Адам де Лейси – сын Уолтера. Гийон с усилием отбросил эту мысль. Адам похож на Уолтера де Лейси не больше, чем ограненный драгоценный камень похож на кусок битого стекла.
– Ребенок... – тихо промолвил граф, присаживаясь возле дочери.
– Все в порядке, папа. – Струйки слез стекали по распухшему лицу Хельвен, она сама смотрела куда-то вдаль, словно видела там грядущие беды. – Однако, что-то мне и впрямь захотелось выпить вина с маком.
ГЛАВА 13
Императрица Матильда – стройная, с изящными руками и горделивой осанкой – была облачена в облегающую тунику и платье морозно-серебристого цвета, отороченное у обшлагов и каймы мехом горностая. Адам вложил ладони в руки Матильды и в ответ на клятву верности ей и ее будущим наследникам получил ледяной поцелуй. Не улыбаясь, не выказывая ни малейших признаков учтивости, она принимала все происходящее, как должное. Вот и сейчас, глядя сквозь Адама невидящим взглядом, Матильда явно предпочитала не помнить, сколько раз была обязана ему жизнью. Если бы императрица позволила себе хотя бы легкое подобие улыбки, ее можно было бы назвать красивой. Сквозь серебристую кисейную вуаль просматривались косы темно-каштанового цвета, под причудливо раскрашенными ресницами сверкали синие, как озерная вода, глаза, пронзавшие холодом каждого, осмелившегося заглянуть в них. Дворяне и духовенство со всех уголков страны наблюдали принесение присяги своими соседями из Норфолка, Лейчестера, Дерби, Глочестера, Равенстоу, Честера, Блуа, Солсбери, Винчестера, Кентербери. Адам отступил назад и скрылся в толпе других баронов, а на его месте уже другой дворянин склонился на одно колено, присягая Матильде.
Генрих улыбался и за себя, и за свою дочь. Его улыбка не была натянутой или искусственной, предназначенной придать церемонии больше праздничности. Король улыбался искренне, с глубоким удовлетворением. Адам понял, что монарх, избалованный неограниченной властью, сейчас по-настоящему рад видеть, как подданные-бароны признают Матильду его наследницей, и неважно, что этому немало способствовали неутомимые увещевания Роберта Глочестерского. Баронов, конечно, вынудили согласиться на присягу, но и сам Генрих ответил согласием не искать для дочери жениха-иностранца, не получив одобрения своих вассалов. Однако чего на практике стоили подобные клятвы? Для короля это просто способ получить отсрочку во времени, после которой он мог без помех нарушить обещание. Когда будет нужно, Генрих выдаст дочь за того, кого сочтет подходящим претендентом. Теперешняя улыбка короля выдавала уверенность в благополучном исходе.
Праздничный пир начался с шумной церемонии и был обставлен с торжественностью, отвечавшей важности события и собранию всех самых важных людей страны. Адам, как один из мелких помещиков, получил место в дальнем конце зала и вздохнул с облегчением. Он не получал удовольствия от таких сборищ, где процветало лицемерие, и каждый стремился превзойти других в роскоши, ревниво посматривая по сторонам и оценивая свой успех или неудачу. Здесь же можно было получить предательский удар кинжала или столкнуться с хитроумно и коварно устроенным оскорблением.
– Эй, друг, уж мог бы и побеседовать со мной, ведь я готов либо обвенчать тебя с Хельвен, либо совершить богослужение на твоих похоронах! – жалобно протянул за плечом Адама чей-то низкий приятный голос.
Адам обернулся и увидел улыбающегося молодого священника, только что протиснувшегося к помосту и усевшегося рядом с ним. Неожиданно Адам понял, что улыбается в ответ.
– Джон! Не ожидал увидеть тебя здесь!
– Видно, графу Лейчестерскому после принесения присяги срочно понадобилось исповедоваться в грехах, – засмеялся второй сын Гийона, носивший, кстати, такое же имя, как и отец. Во избежание путаницы дома его чаще называли именем святого, в день которого Джон родился. Имя, зарегистрированное в документах, использовалось только в официальной обстановке.
– Исповедаться надо бы почти всем участникам церемонии, – невесело усмехнулся Адам, – а в особенности королю. – Он протянул руку и шутливо провел по выбритой на макушке друга тонзуре, окруженной пышными каштановыми волосами. – Стало быть, ты уже посвящен в духовный сан?
– Еще на прошлый Мартынов день[6].
– Значит, я должен называть тебя «отцом» и разговаривать с подобающим уважением?
Джон засмеялся низким красивым смехом.
– А для тебя это тяжелое испытание? – Подошедшая налить вино девушка-служанка приветливо улыбнулась молодому священнику. Джон улыбнулся в ответ, но даже не заметил, что девушка красива. Не то чтобы он был равнодушен к красивым девушкам – наоборот, в этом вопросе Джон хорошо разбирался, и можно было смело констатировать, что идеалы воздержания и безбрачия писались не для него. Причина отсутствия должного внимания была весьма прозаической: плохое зрение помешало бедняге вообще разглядеть, что за личико склонилось над его кубком. Еще с раннего детства, когда маленький Джон спотыкался о свою кроватку, о корзинки для шитья и наступал на щенков гончих собак вместо того, чтобы обойти все эти препятствия на своем пути, все знали, что ему либо придется стать священником, либо погибнуть во цвете лет.
Адам искоса взглянул на молодого священника.
– Уж не собираешься ли ты прочитать мне проповедь?
Джон сузил близорукие глаза, пытаясь разглядеть еду на блюде перед собой – угря, тушенного в травах и вине, – и ответил вопросом на вопрос.
– Ты знаешь, почему мой господин Лейчестер из нескольких кандидатов на должность домашнего капеллана выбрал именно меня?
Адам молча покачал головой.
– Потому что знал: я не стану донимать солдат проповедями за каждый мелкий проступок. Мужчины никогда не откажутся от азартных игр, их не заставишь воздержаться от упоминания имени Господнего по пустякам, бесполезно и запрещать вступать в связи с чужими женами, а потом по этому же поводу устраивать поединки. Вряд ли они станут обращать особое внимание на блеяние сладкоречивого попа, для некоторых настолько молодого, что годится им во внуки. Вероятно, я мог бы призывать на их головы огонь небесный и разные проклятия, но решил приберечь проповеди для серьезных грехов – например, убийств.
Адам резко взглянул на Джона. Какими бы подслеповатыми ни были его глаза, в них ясно угадывалась убежденность в собственной правоте.
– Значит, ты мне веришь? – Адам горько усмехнулся. – Больше никто не верит.
– Это не так, – возразил Джон. – Как известно, пустая повозка всегда грохочет громче. Если ты заметил, недоверие и критика идут только со стороны клана де Мортимеров. Не переживай, Адам, не каждый желает тебе зла. Вонзить тебе нож в спину – это всего лишь мечта Варэна де Мортимера. – Молодой священник положил в рот кусок тушеного угря, задумчиво пожевал и продолжил: – Я видел Варэна де Мортимера в начале весны, когда возвращался из Парижа, где проходил обучение. Он был среди участников соколиной охоты. Их группа встретилась нам на дороге, и, кстати, там был Уильям ле Клито.
– Среди каких участников? – Адам порывисто схватил рукав шерстяной рясы Джона.
– Там было много молодежи, в основном из окружения французского двора, как мне показалось. Не думаю, что выезжать на соколиную охоту в компании Уильяма ле Клито предосудительно само по себе. Все зависит от того, о чем ведутся разговоры, но я этого не слышал. – Джон потянулся за куском сдобного белого хлеба, испеченного специально по случаю сегодняшнего торжества. – Еще я видел Ральфа.
– Что, с ними?
– Нет, на следующий день возле Лес Анделис. Он бродил возле водяного желоба, очевидно, дожидаясь кого-то. Я бы его не узнал, сам знаешь, какое у меня зрение. Но мой конь хотел пить, а Ральф оказался слишком близко, я просто не мог ошибиться. Он явно был не в восторге, что его узнали, но не только потому, что с ним была какая-то женщина, а я все-таки прихожусь Хельвен братом. – Джон с хрустом откусил корку хлеба и запил ее добрым глотком вина. – Он попросил меня никому не рассказывать о нашей встрече, сказал, что выполняет личное поручение короля. Я поверил. Какие у меня тогда могли быть причины ему не доверять?
Молодой священник снисходительно улыбнулся, почувствовав нарастающее напряжение собеседника.
– Не волнуйся, король об этом знает. Вчера вечером, как только понял важность этого события, я рассказал обо всем моему лорду Лейчестеру. А он без промедления доложился Генриху. Так что, даже если ты не выиграешь ваш суд-поединок, не все будет потеряно. Теперь Варэн де Мортимер под подозрением.
– Разве руку победителя не направляет Божественное провидение?
– Теоретически это так, – с напускной серьезностью отреагировал Джон. – Но Божественное провидение – не настолько всемогущая сила, что бы полагаться только на нее, это я знаю точно. – Шутливая искорка погасла в его глазах, и он с тревогой повернулся к Адаму. – Когда мы были детьми, Варэн обычно побеждал тебя на тренировочных поединках.
– Он и сейчас с надеждой тешит себя такими воспоминаниями, – согласился Адам, – но тогда я был подростком, а он считался почти взрослым рыцарем. Теперь же мы во многом сравнялись. Я знаю, Варэн покрепче меня, но я сделаю упор на быстроту. – Адам снова криво усмехнулся. – Однако, думаю, не будет вреда, если ты помолишься за меня и за Хельвен. – Он взял свой кубок и быстро отпил вина. Это было рейнское, которое Адам употреблял несколько месяцев подряд, изнывая от тоски при дворе германского императора. Именно этим сортом вина он едва не отравился в день свадьбы Хельвен и Ральфа. – Я ведь так долго ее любил, – пробормотал он еле слышно.
– А она всегда с такой любовью смотрела на Ральфа, что этот гуляка должен был навсегда отдать ей свое сердце, – задумчиво откликнулся Джон и недоуменно пожал плечами, – но вместо этого принялся бегать за другими женщинами.
– Иногда я думаю, что вызвал бы Ральфа на поединок, если бы он не погиб.
* * *
От порывистого пронизывающего ветра, прилетевшего с востока, утро в день суда выдалось леденяще-холодным. Мороз прихватил блестящей сахарной пудрой все крыши и башенки, окутал белой накидкой стены замка, разрисовал берега Темзы ломкой серебристой коркой и превратил вытащенные на сушу лодки в подобие покрытых глазурью сладких булочек с марципаном. Забивая дыхание, в воздухе тучей неслись мелкие замерзшие капельки, острые, как крошки битого стекла.
Адам поднялся, едва только на толстых пластинах морозного узора, покрывавших ставни окна, показались первые бледные полосы рассвета. Он разбил ледяную корку в тазике, оставленном с вечера на походном сундучке, умылся и отправился на утреннюю мессу. На сердце свинцовой тяжестью лежала ответственность за исход сегодняшнего дня, но разум покорно и бесстрастно готовился к грядущему боевому испытанию. Адам прослушал мессу, исповедовался, получил отпущение грехов и вместе с Суэйном отправился разговляться. Остин подал им подогретое вино, хлеб и сыр, при этом оруженосец Адама попеременно то демонстрировал бесшабашное веселье и уверенность, то сникал и надолго замолкал с подавленным видом.
Суэйн поскреб огромной заскорузлой ручищей торчащую во все стороны бороду, громогласно прочистил горло и сплюнул в камышовую подстилку.
– Следи за его ногами, – пророкотал он сиплым голосом. – Это всегда было у него самым уязвимым местом, и если сможешь его на этом подловить, то победишь. Но ни при каких обстоятельствах, ни в коем случае не пробуй противостоять его натиску лоб в лоб. Иначе он тебя убьет.
– Сам знаю, глаза есть! – отмахнулся Адам, откусывая кусок хлеба и, даже не разжевав, запивая глотком кислого пенистого вина.
– И мозги еще на месте? – лениво подколол Суэйн. – Если не можешь выслушать несколько здравых советов, то ты просто безмозглый дурень.
– Я готов слушать, – он внутренне успокоился. – Просто меня уже потряхивает перед боем, нервы не выдерживают. Ты должен знать, как это бывает.
– Ай, ладно, – пробормотал он, – нервы и у меня не стальные, но тебе надо будет взять себя в руки, прежде чем ты ступишь на арену.
– Разве был такой случай, чтобы в бою меня подвели нервы, и это сказалось на результате?
– Нет, но раньше это никогда не касалось лично одного тебя.
Адам проводил рыцаря взглядом и опустил глаза на кусок булки, который держал в руках. Он не был голоден, но знал, что должен что-то съесть. Неразумно идти на поединок с набитым желудком, но если бой продлится достаточно долго, то размахивать мечом, не подкрепившись, очень опасно – могут ослабеть руки. Адам заставил себя проглотить еще кусок, запил вином и только теперь заметил пристальное внимание, с которым смотрит на него его оруженосец.
– Остин, прекрати меня разглядывать, словно я уже стал покойником и лежу в гробу. Лучше сбегай за моим мечом, – раздраженно обратился Адам к юноше.
Молодой человек потрогал темный пушок над верхней губой.
– В пивной у дороги делают ставки на то, удастся ли вам выдержать более десяти минут против Варэна де Мортимера, – откликнулся он презрительным тоном, в котором слышались нотки сомнения.
– Да что ты говоришь? – Адам удивленно изогнул бровь. – Интересно, почему? Считают, что я виновен в клевете или думают, что я слабее?
– И то, и другое, мой господин.
Адам отставил пустую чашку и раздраженно смахнул крошки хлеба.
– Ты тоже сделал ставку?
Оруженосец покраснел.
– Да, господин, – промямлил он. – Они стали надо мной смеяться, но захотели выиграть мою монету. Проиграют сами. Они же не видели вас в бою.
Адам фыркнул.
– Черт знает, что подумает обо мне твой отец. Он доверил мне твое обучение, а я пока что сумел преподать тебе совсем иные уроки, верно? Выпивка, женщины и игра.
Краска немного отхлынула от физиономии Остина. Он стрельнул в сторону Адама одним из своих неотразимых взглядов.
– Как раз папа и дал мне денег на это пари, да еще попросил поставить некоторую сумму за него.
– Вот это вселяет в меня веру в успех, – вымученно улыбнулся Адам. – Остин, я бы не хотел, чтобы ты торчал на арене, пока я буду биться, не то замерзнешь и простудишься до смерти. Хватит с нас одной фатальной истории, чтобы бездумно подвергать опасности еще одного. Тащи сюда мой меч, парень, а затем двигай к отцу и жди моих приказаний.
Остин обиженно поджал губы.
– Мой господин, я хочу быть здесь, – решительно сказал он. – Это мое место, как подобает оруженосцу.
– Будет мало приятного, при любом исходе, – предупредил Адам, задумчиво глядя на юношу сузившимися глазами и пытаясь оценить, насколько взрослым можно его считать и хватит ли у парня самообладания. – Если меня убьют, я хотел бы, чтобы все мои люди вели себя достойно. Если ты, например, допускаешь, что печаль или гнев могут тебя толкнуть на какой-то безрассудный поступок, то я не могу разрешить тебе остаться.
– Обещаю не уронить вашей чести, мой господин, – произнося эти слова, Остин выпрямился, в уголках его желтовато-зеленых глаз неожиданно сверкнули подкатившиеся слезы. – Пожалуйста, не отсылайте меня к отцу.
Адам кивнул.
– Ладно, договорились. – Он встал из-за помоста и пошел за своим поясом для меча, давая юноше время прийти в себя. Остин поспешно бросился к висевшему на стене мечу в ножнах. Поддерживая на одной ладони ножны из позолоченной кожи, а на другой рукоять меча, юноша выпрямился и недоуменно уставился на женщину, появившуюся в дверном проеме.
– Госпожа... – пробормотал он, заливаясь краской.
Адам резко обернулся, от неожиданности покраснев не меньше своего оруженосца. Впрочем, довольно быстро цвет его лица стал почти столь же бледным, как собственная льняная рубашка. Не сводя глаз с Хельвен, будто боясь, что она может исчезнуть, он протянул руку за мечом и коротким жестом отпустил Остина. Юноша помедлил, отвесил поклон и с очевидной неохотой вышел из комнаты. Хельвен посторонилась, пропуская его, закрыла дверь и, отбросив на спину капюшон накидки, подошла к Адаму. Он обратил внимание, что узорчатая брошь из хрусталя и янтаря более не украшает одежду Хельвен, и на смену вернулась старая заколка в виде леопарда.
– Тебе нельзя быть здесь. – Ровный тон не позволял догадаться о сложных чувствах, вспыхнувших в его душе при появлении любимой женщины.
– Я не могла тоскливо слоняться за закрытыми дверьми отцовского дома, зная, что тебе предстоит.
– Так было бы легче для нас обоих. – Адам положил руку на рукоятку меча и осторожно двинул лезвие из ножен.
– Но неправильно и нечестно. – Хельвен перевела взгляд с его лица на сияющую сталь и по всему телу пробежала заметная дрожь. – Адам, я должна быть на этом суде-поединке ради Ральфа. Это мой долг, как его вдовы, находиться там, каким бы ни оказался результат.
– Хельвен, если я проиграю, тебе придется несладко. В глазах людей ты будешь выглядеть шлюхой.
Хельвен вздрогнула и выдавила слабую улыбку.
– У меня останутся папа и Джудит и друзья нашей семьи, они всегда укроют меня от такой беды. А сама я ничего не боюсь. – Ее улыбка дрогнула, выдавая ужас и напряженность, которые женщина пыталась спрятать под внешней уверенностью. – Адам, бога ради, оставь в покое меч, он сейчас тебе не нужен, – прошептала она, – а то мне плохо от одного его вида.
Адам аккуратно спрятал лезвие в ножны, положил меч на помост и шагнул к Хельвен. Одна из кос соскользнула с плеча и коснулась руки Адама, пальцы непроизвольно ухватились за косу, перебирая тяжелые пряди, и рука Адама вдруг оказалась у самого лица Хельвен. Адам бережно дотронулся до лилово-желтой припухлости под левым глазом. Теперь уже невозможно объяснять, что меч нужно подточить перед боем. Она еще сильнее испугается, думая о предстоящем кровопролитии. Лучше дождаться, когда она уйдет.
– Твой приход ко мне – это тоже долг? – тихо обронил он.
– Адам, не надо, это нечестно!
Он погладил другую, без синяка, щеку Хельвен.
– Или я значу для тебя больше, чем жеребец для кобылы? – настойчиво продолжил он, видя, как на ее лице проступает отчаяние, а она изо всех сил старается этого не показывать.
– Да, да, и ты это знаешь, – выкрикнула Хельвен сердито.
– Знаю?
Хельвен нетерпеливо фыркнула и подняла руку, чтобы отвести от своего лица ладонь Адама.
– Когда осенью в Равенстоу я увидела тебя, мне захотелось быть с тобой, – сказала она низким проникновенным голосом. – Но мне казалось, что ты все еще тот хорошо знакомый мне мальчик, мой приемный брат. В глубине души я понимала, что ты стал мужчиной, и запуталась в двух столь несхожих мнениях. Я и сейчас не знаю, что делать, но теперь нет времени для выбора. Я попала в западню. – Хельвен повернула руку Адама так, что его рука оказалась в ее руке ладонью кверху. Ее пальчики ощутили неожиданно твердую и жесткую кожу от работы с мечом.
– А я всю жизнь провел в западне, – прошептал он, – и время еще есть. После сегодняшнего дня все только начнется. – Их пальцы переплелись, Адам привлек Хельвен к себе. Всего один миг она противилась, но тут же тело расслабилось и приникло к нему. Пробудившееся желание начало вытеснять благоразумие, растапливать сдержанность, как пламя свечи, сжигающее фитиль, превращает воск в текучие слезы.
В дверях громко кашлянул Суэйн, незамедлительно пришедший после того, как Остин рассказал ему о появлении Хельвен.
– Мой господин, я принес точильный камень, а еще вам надо обязательно размяться перед боем. – Он окинул Хельвен каменно-непроницаемым взором и учтиво склонил косматую голову.
Адам вздохнул, возвращаясь к суровой действительности. Разгоревшееся в сердце пламя стало утихать, превращаясь в мерцающие угли, но глаза не отрывались от лица Хельвен, словно пытаясь навсегда запечатлеть любимые черты. Наконец он сделал глубокий вздох и решительно отстранился.
– Молись за меня, – Адам печально улыбнулся. – Если все получится, мы скоро снова будем вместе. Если же нет, – он пожал плечами, – по крайней мере у нас была возможность попрощаться друг с другом. Я очень рад, что ты пришла.
– Да хранит тебя Всевышний, – с трудом прошептала Хельвен и, поскорее набросив капюшон накидки, бросилась вон из комнаты, боясь разрыдаться.
* * *
Хью де Мортимер смотрел на своего единственного сына. Высокий и широкоплечий, тот должен был наклониться, чтобы попасть на огороженную забором арену во дворе замка. Отец сердито стиснул в кулаки пальцы, покрытые шрамами давних сражений.
– Он невиновен, – объявил он скрипучим голосом, напоминавшим трение лезвия меча о сухой точильный камень.
Гийон притопывал ногами, стараясь согреться, и также смотрел на арену и двух молодых людей, вышедших на единоборство. Адам беспрестанно двигался, стараясь не дать мышцам застыть на промозглом холоде, покрывшем все вокруг блестящей коркой льда.
– Боюсь, мой приемный сын не разделяет твоей убежденности. Мне неприятно об этом говорить, Хью, но я думаю так же, как он. – Граф повернул голову к старику, стоявшему рядом на небольшом возвышении.
– Значит, для тебя слово валлийского варвара, презренного отродья гнусных предателей, кажется более правдивым даже перед честным словом моего родного сына?
– Не хочется ссориться с тобой, Хью, – ровным голосом промолвил граф, – нам обоим сейчас тяжело.
– Если бы желания могли обращаться в коней, тогда и нищие стали бы всадниками, а шлюхам вернулась бы девственность! – желчно проскрипел старший де Мортимер, разозленный до крайности. – Если бы ты знал, какое большое значение придавал Варэн твоей распутной дочке!
– Я знаю, какое значение он придавал собственному тщеславию, – вспыхнул Гийон, желая защитить честь Хельвен. – Моя дочь не распутница. Выбирай выражения, если хочешь говорить со мной.
– Выбирать выражения? Кровью Христовой клянусь, как только я представлю себе...
– Успокойтесь, господа, – сказал король, ловко вклиниваясь между спорящими. – Достаточно нам одной неприятности, когда вынуждены драться двое молодых людей. Ни к чему двум моим старейшим вассалам затевать по этому поводу открытую перебранку.
Гийон проглотил свой гнев и поклонился Генриху.
– Я вовсе не хотел причинять обиду или вести себя неподобающим образом, – заявил он и протянул открытую ладонь Хью де Мортимеру. Тот совершенно проигнорировал примирительный жест и ограничился тем, что отвесил в сторону короля чопорный поклон.
– Жаль, что вы не придерживались такого настроения, когда распоряжались своими домочадцами, милорд, – раздался холодный вкрадчивый голос императрицы Матильды, стоявшей теперь рядом с отцом. На ней было бархатное платье, по цвету напоминающее свежепролитую кровь, поверх которого она набросила вышитую узорами накидку, подбитую соболями. Блестящие косы ниспадали из-под тонкой золотистой вуали, удерживаемой на голове обручем, украшенным темными самоцветами, поблескивавшими, как консервированные фрукты.
Гийон посмотрел на сводную сестру своей жены бесстрастным взглядом, за которым угадывалось нешуточное недовольство, и неожиданно заявил, выдохнув большое облако пара:
– Рискну утверждать, что у каждого из нас найдется собственный скелет, замурованный в темном чулане. – При этом он взглядом выискивал кого-то среди собравшихся на предстоящее зрелище дворян, пока не остановился на Бриене, незаконном сыне Алена Ферганта, и замер в красноречивом молчании.
Лицо императрицы ничем не выдало, что она прекрасно поняла намек. Однако от внимания Гийона не ускользнуло, как ее пальцы сердито сжались в кулаки в длинных рукавах бархатного платья. Он понял, впрочем, без особого удовлетворения, что колкость попала в цель. Бриен ФицКаунт – красивый и умный молодой человек с волевым характером, успешно сочетающий тонкие манеры царедворца с жизненной практичностью солдата. Бриен приходился незаконным сыном известной, но не слишком важной бретонской графине. В таком статусе у него не было ни малейшего шанса стать для Матильды принцем-консортом[7]. Разумеется, никто не станет посягать на их отношения, скрытые от посторонних глаз запертыми дверьми и затворенными ставнями. «Не попадайся» – такова одиннадцатая заповедь для придворной публики, а Матильда в этом вопросе была весьма удачлива... пока.
Легкое волнение в толпе зрителей, собравшихся поглазеть на поединок, вдруг сменилось взрывом возбужденного ропота. Даже стоявшие на арене противники на время перестали обмениваться враждебными взглядами и дружно повернули головы. К сиденьям подходила группа солдат, сопровождавших идущих в центре графиню Равенстоу и ее падчерицу, в последнее время снискавшую дурную репутацию. Простолюдины вытягивали шеи, стараясь все разглядеть получше, перешептывались между собой, пересказывая различные небылицы, связанные с молодой рыжеволосой женщиной. В основном публика положительно оценивала достоинство, с которым женщина вышагивала по коридору, образованному караульными замка Равенстоу.
Кое-где в толпе раздались произнесенные несколькими зрителями слова «шлюха» и «распутница», но общего одобрения такая оценка не встретила. Привлекшая общее внимание женщина совсем не походила на шлюху, к тому же простолюдины испытывали к паре любовников заметно больше симпатии, чем дворяне, как всегда, кичившиеся показной преданностью чести рода. Звучали и приветственные возгласы, добродушно подбадривавшие Адама и уважительные по отношению Хельвен.
– Просто цирк! – проскрипел сквозь стиснутые зубы Хью де Мортимер. – Вы слышите это? Слава богу, я не взял сюда в Виндзор мою маленькую Элинор.
– Как ты думаешь, для чего они явились сюда? – бросил Гийон, также не скрывая отвращения. – Хотят дарового развлечения. – Он стал протискиваться вдоль сидений к жене и дочери и помог им подняться по ступенькам.
Хью де Мортимер, всегда улыбавшийся при виде Хельвен, и еще совсем недавно при встрече обнимавший ее, как собственную дочь, теперь смотрел с отвращением, и слово «проститутка» так и светилось в его взоре, хотя и не было произнесено вслух. Хельвен чувствовала себя, как оплеванная, когда, опустив глаза, делала реверанс перед Генрихом, а потом перед императрицей. Матильда знаком велела ей подняться, окинула задумчивым внимательным взглядом, после чего с едва заметным кислым изгибом губ, никак не дотягивающим до понятия улыбки, прикоснулась к ее щеке примирительным поцелуем.
