Текст книги "Возвращение - смерть"

Автор книги: Елена Юрская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 21 страниц)

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ.

А всю дорогу мы молчали. Мне лично не нравился водитель-телохранитель, он же киллер – профессионал по имени Максим. И это чувство было на редкость взаимным. Я мешала ему отдыхать и тихонько исполнять свои несупружеские обязанности. Вообще, жизнь вторых лиц при королях – незавидная штука. Не пить, не курить, не принимать наркотики и не смотреть на тех женщин, которые по возрасту и прочим человеческим показателям совершенно не подходят шефу, но зато как подходят несчастливому сопровождающему.

Из-за напряженного молчания аура вечера и невзятого интервью разрушилась, потому что нельзя сидеть сразу на всех стульях и быть хорошим специалистом! Так, пожалуй, к концу жизни я чему-то дельному и научусь. Вот была бы я настоящим репортером, то уже сейчас знала бы какого цвета трусы носит министерский израильский

чиновник...

– Завтра увидимся, – констатировал мое окончательное поражение Чаплинский, когда машина тряхнулась и остановилась у моего подъезда.

– Назначайте время, – согласилась я. Ну не приглашать же их вдвоем на чашечку кофе, от которого меня лично воротит.

– Я в десять часов буду на вашем празднике. С речью и поздравлениями.

Ах, ну да. Как я могла забыть? Реклама – двигатель торговли и успешной продажи мозгов третьего-четвертого сорта, а также некондиционных материалов. Я не удивлюсь. если после этого выступления часть наших оболтусов поедет поднимать экономику Израиля. Вот тогда-то и исполнится заветная мечта всех черносотенцев: "Бей жидов, спасай Россию". Короче говоря, на месте Чаплинского я б не относилась к предстоящему докладу с такой легкой степенью безразличия.

– Вы знакомы? – мне просто стало интересно, на какой добрососедской основе было принято такое благородное решение и кого посылали к Науму, чтобы он стал посговорчивее.

– В этом городе все со всеми знакомы. Вы разве не знаете, – Наум Чаплинский, видный политический деятель и представитель другой страны, пошло положил мне на колено руку. И вместо искреннего возмущения я почувствовала что-то похожее на благодарность. Полагаю, что номер в отеле весь был пропитан какими-то сильнодействующими наркотиками.

– Ну, пока, – дернулась я и увидела, как облегченно и радостно вздохнул Максим. – Наум Леонидович, пока ещё ничего не случилось, я хотела бы знать, кто в вашем сценарии сыграл роль Альфреда Илла? Надо же успеть взять интервью и у него? Пока не поздно...

– Мишигинэ, – сказал Чаплинский, что в переводе с идиш и с яшиных слов означает "сумасшедшая" . – До завтра, думаю, этот человек доживет. И дай ему Бог здоровья на долгие годы. Поехали отсюда.

Меня, как обычно, оставляли в одиночестве. Я в качестве здорового чувства мести позвонила Тошкину и сообщила, что в городе готовится преступление, которое сумею предотвратить я и только я. На его помощь никто не рассчитывал, а номер телефона Интерпола я попробую узнать в справочнике. В каком-нибудь справочнике. А Тошкин позволил себя грубо бросить трубку, звук её полета сопровождался комментарием "дура". Правильно, я давно предлагала купить ему аппарат поприличнее.

К девяти часам утра следующего дня, следуя славной пушкинской традиции, "гости съезжались на бал" и их очень трудно было высадить в ряды по ранжиру Вот, например, кто главнее-мэр города или чиновник из Министерства образования, главный прокурор области или эстрадный певец-авторитет. Епископ отец Дмитрий или раввин Соломон. Жизнь устроена так, что для всех первых лиц не всегда хватает первых мест. А юбилей – не круглый стол короля Артура, потому что надо ведь задуматься и о статистах. Обо мне – в голубом сарафане от Василисы Прекрасной. Я натянула его уже внутри, в туалете на втором этаже прямо на одежду – в случае чего, например, если молчащая целый день кафедра передумает, его можно было легко снять и подарить на память жене именинника, тем более, что размерчик был как раз её.

Чтобы не чувствовать себя круглой идиоткой, я решила затуманить мозги никотином. Вскоре к этому туалетно – сигаретному процессу присоединились две женщины-практикантки с кафедры общего менеджмента, одна – японская гейша – профессор – маркетолог и три лаборантки из подразделения иностранных языков – кроме трусов бикини на них ещё были шкуры лысых плешивых медведей. Оставалось только радостно отметить, что в таком обществе я, как всегды, была лучше всех. Все же остальное, кажется, шло не по Пушкину, а по Фредди Меркури – шоу должно продолжаться.

А не начиналось оно от того, что именинник запаздывал. Неужели в парикмахерской и для таких граждан бывает очередь? Мэр нервно ковырялся в носу, прокурор протирал очки засаленным платочком, а красавец Аслан (воспитанный же вроде человеком) так благоухал Пако Рабанном, что вызвал аллергию у сидящей рядом жены ныне покойного Усатого. Или Полосатого – ну какой-то жены-наследницы точно.

Вдруг... зал замер, свет погас, и в тишине и сиянии одинокого софита на сцену взбежал шестидесятилетний красавец, совсем не похожий на осколок советской империи и в целом очень даже приятный человек(особенно в спящем виде), мой супершеф и наш, судя по размаху празднества, единственный деятель высшего образования. Зал встал и разразился овацией. Кое-кто начал скандировать: "Да здравствует наш Карабас удалой", кое-кто шипел: "Чтоб ты сдох". В общем, все как на приличном партийном съезде. Правда, "Интернационал" заменили цыганским хором с песней "К нам приехал наш любимый". Одна из цыганок оказалась моей бывшей одноклассницей, за которой я раньше ничего такого, в смысле национального не замечала. Впрочем, и я раньше не расхаживала по городу в нарядах от фольклорных коллективов.

Вдруг кто-то сильно сжал мой локоть. А поскольку я стояла уже не в демократически прокуренном туалете, а у черного входа в банкетный зал и была зажата тремя десятками "готовых к выходу" сослуживцев, то резко обернуться и дать обидчику промеж глаз не было крайне затруднительно. Локоть, во всяком случае, какая-то его деталь уже грозился упасть на плиточный пол, и я тихонько заныла. Из массового переплетения рук, голов и тел на меня недовольно цыкнули, но руку не отпустили.

– Не поворачивай головы, – услышала я премерзкий шепот над самым ухом. – Зарежу.

Так, это все-таки по-простому, по-нашему: "зарежу" и все. Что-то неприятно ткнуло меня в бок и я поверила. А чтобы немного успокоиться, стала судорожно припоминать, сколько человек погибло в давке на похоронах Сталина. В голове вертелось слово "множество". И никто не заметил! И на меня, со всех сторон зажатую желающую поздравить ректора, но уже мертвую, тоже вряд ли кто-нибудь обратит свое пристальное внимание. Так и буду стоять... Мне стало себя жалко и я покорно кивнула.

– Не поворачивай головы. И слушай – нельзя быть такой шлюхой! Нельзя быть такой извращенкой. Это кончится для тебя плохо, – в подтверждение последней фразы то самое что-то прошло сквозь сарафан и, наверное, сделало дырку в моем старом любимом парадном костюмчике. Я снова кивнула.. – Очень плохо. Ты умрешь! Но я даю тебе ещё один шанс. Не будь такой шлюхой! Не поворачивай головы.

Странное дело – складывалось ощущение, что в мозгах моего убийцы слишком демократичное поведение женщины каким-то образом замкнуло на вращающихся возможностях шеи. Я прикинула, каким образом буду теперь краситься, смотреть телевизор и отвечать на отклики знакомых. Не поворачивая головы это будет делать очень трудно. Но жизнь, наверное, этого стоит. Буду говорить людям, что у меня хрустальная шейка.

– Не поворачивай головы ещё пять минут, – прошептал любитель острых предметов, создал волну человеческих тел и недовольных возгласов, оставил меня в недоумении и, видимо, скрылся.

В течении пяти минут я честно развивала свои дедуктивные способности. И хорошо еще, что здесь не было яблоку упасть – плечо товарища очень пригодилось мне как средство от подкашивания ног. Хотя... Хотя на месте шантажиста – угрожателя я бы не исчезала сейчас из толпы. Дабы не привлекать внимания и не быть узнанным. Я стояла бы спокойно и улыбалась мне в лицо. А еще, на всякий случай, я считала до трехсот пятидесяти. В триста пятьдесят первый момент покорности я сделала легкое поворотное движение и оглядела собратьев по концерту. Оп-па....

– Надежда Викторовна, мы уже и не чаяли вас увидеть, – проквакал Мишин, которого я узнала исключительно по лысине, потому что во всех других местах он был казак.

– Боялись, что вы сорвете нам все мероприятие. Вы должны будете прочесть стихи – любые. Наш выход – через пять кафедр. Вот потренируйтесь с Татьяной Ивановной...

Мишин сделал мастерское движение плечами в стиле Ивана Поддубного, разрывающего Мухамеда Али, и из-за его спины выглянул сплоченный коллектив нашей кафедры. Сине-белая Татьяна Ивановна, красный, как маринованный, Виталий и взлохмаченная Инна Константиновна. Неприятный холодок пробежал у меня по спине. Я давно разучилась верить во всякие человеческие совпадения. А на кафедре меня явно невзлюбили... Но это ведь не повод, чтобы портить казенное имущество, угрожать и колоть в бок.

– А где Танечка? – мужественно спросила я, выдерживая пристальный полковничий взгляд из-под густых бровей.

– Приболела. Собирается лечь в больницу. Нервный срыв у нее, – жестко ответил Мишин. – Будем навещать...

– Без меня? – догадалась я, профессиональный астролог-прорицатель. – А на сцену к ректору, значит, не боитесь? А может у меня граната с вырванной чекой?...

– На входе стоят мальчики для обыска.

– Симпатичные? – пискнула лаборантка в трусах и шубе.

Тем временем со сцены неслись поздравления и подарки. Я узнала много новых подробностей из жизни шефа суперакадемии. Кроме обычных заявлений о правильно пройденном трудовом пути, выяснилось, что ректор был ещё большим другом религии, особенно, когда возглавлял отдел атеизма в обкоме партии, пожил в одном браке

сорок лет и не дал ни повода, ни сомнения ( об этом поведала плачущая от счастья супруга), но самое интересное, что он уже дал согласие сниматься в супербоевике Френсиса Фор да Копполы "Родной отец", но из-за служебного рвения и патриотизма так и не доехал до Голливуда, зато теперь написал книгу "Как стать миллионером за пять лет" и книга эта, разумеется, стала бестселлером, но на Западе продается в разделах юмористической литературы. Вот идиоты, велкам к нам, дорогие капиталисты! Еще ректора признали почетным членом только что сформированной академии почетных членов и занесли в английский Оксфордский ежегодник "Ху из ху" всего лишь за двести семьдесят шесть долларов.

Наум выступал сразу после Аслана, и по их легким понимающим улыбкам я поняла, что хотя бы одно мое вчерашнее задание все-таки было выполнено.

– Я знал юбиляра давно, – начал Чаплинский, и в зале установилась такая тишина, в которой на землю обычно падают ракеты, метеориты и памятники. – Я знал его порядочным человеком, порядочным молодым человеком... И шоб ты был здоровый, – Наум широко улыбнулся и по-детски развел руками.

Ректор вдруг поднялся с трона, который ему подарили от имени губернатора, и бросился в объятия к Чаплинскому. Да, на старости лет хочется слыть порядочным и быть здоровым. Зал дружно непонимающе зааплодировал.

Наша репетиция не состоялась. Мы вышли на сцену, взялись за руки и, стараясь не укусить друг друга, пропели имениннику здравицу-колядушку, подарили скромную бутылку водки и выглядели бедными нищими беспризорниками из приюта для олигофренов. Нас было жалко. А в конце выступления, когда я вот-вот должна была прочитать свои непридуманные стихи, Мишин вдруг оттянул меня от юбиляра, выхватил микрофон и сказал:

– Просим прощения, у нас тут ещё похороны. Вот поэтому мы и коротко.

"Мы играем на похоронах и танцах", – вспомнились мне слова из песни Макаревича. А вся наша жизнь – это дружная агитбригада, где кто-то умирает, кто-то убивает, а кто-то наслажденно остается на свободе.

– Прошу почтить память нашей коллеги минутой молчания, – сказал ректор, о котором я обычно думала хуже. Публика неуклюже покинула нагретые места и недоуменно уставилась на наши карнавальные костюмы.

– Желающих ждет автобус, – прощально выкрикнул Мишин, тоже, оказывается, способный на поступки. Татьяна Ивановна грохнулась в обморок, Виталий Николаевич стал похож на задыхающуюся рыбу, а Инна Константиновна покрутила пальцем у виска и пожала плечами. Если бы все это происходило не на сцене, нас ещё можно было бы считать нормальными... Впрочем, мы, кажется, и не претендовали.

Толпа торжественно расступилась, пропуская нас к выходу. Не опошлить бы песню комсомольцы – добровольцы, но что-то гражданско-испанское в этом все-таки было. Вслед раздались возгласы, грозившие перерасти в большую дискуссию. Выступившие коллеги справедливо рассудили, что на банкет с сильными мира сего их не пригласят, а есть очень хочется. Похороны хороший способ продолжить день рождения. В результате демократического голосования приличная масса народа присоединила к нам свои спины и плечи.

– Не поворачивай головы, – вдруг снова послышался знакомый бесполый шепот. Да как же! Лишенная сарафана, вновь обретшая свободу телодвижения, я резко оглянулась в поисках обидчика.

– Не поворачивай голову, у тебя прямо над воротником засос, – говорила одна лаборантка другой. – Мы же на кладбище едем, а ты сияешь. Это неприлично.

Я вздохнула полной грудью и задумалась. Может мне тогда послышалось от духоты? И что такого я успела натворить в этот раз, чтобы прослыть шлюхой? Ну шлюхой ладно – много ума не надо. А вот извращенкой? Может быть очередные шуточки моих родственников сектантов? С другой стороны благодетель давал мне ещё один шанс. Надо бегом бежать в ЗАГС и подавать заявления. Где-то я вычитала мудренную фразу: "Счастлив тот, чьи грехи сокрыты."

– Надежда, – окликнули меня, когда я почти полностью погрузилась в большой чистый автобус. – Подождите...

Мишин, сидевший на первом ряду посмотрел на меня неодобрительно, всем своим видом обещая ещё разобраться. Я вернула тело улице и с удовольствием констатировала присутствие Чаплинского, который, кажется, был готов разделить с нами скорбный поход.

– Вы с нами? – спросила я.

– Я не знал вашу коллегу, но подвезти могу. И что вы делаете вечером?

– Не знали? Странно... Вы же сами говорили... И она... Подождите.., пробормотала я и, всунув голову в автобус, крикнула зычно, по – пионерски. – Татьяна Ивановна, можно вас на минутку? Тут товарищ...

А товарищ, как говорится, спал с лица, резко повернулся на каблуках и бросился в сторону парадного крыльца.

– А как же подвезти? – крикнула я в спину вражескому шпиону. – Куда это вы? Извините, Татьяна Ивановна, тут был Чаплинский, я думала, вы знакомы. Были знакомы, хотела тут...

Татьяна Ивановна взяла меня за локоть. Тот самый, многострадальный, и по вновь сформированной традиции больно сжала что есть сил.

– Больно, – сообщила ей я. – Больно же. – Татьяна Ивановна никак не реагировала, только смотрела немигающим взглядом куда-то вглубь своих воспоминаний, и все белела и белела лицом. А потом стала тихонько закатывать глаза. Мишин вскочил с сиденья и рыцарским жестом подхватил падающую женщину, мне же он сказал:

– Если умрет и это, пеняйте на себя. Пощады не будет.

– Никто не виноват, – прошептала Татьяна Ивановна, решившая, что её обморок не должен быть долгим и глубоким. – Не надо никого наказывать...

Вот сколько благородства скопилось на одной единственной автобусной площадке. Оставалось прослезиться, хотя эту жидкость стоило и поберечь для более решительного применения.

Судьба любит разгуливать вокруг личности кольцами, каждое следующее меньше по диаметру, чем предыдущее, так они, эти кольца сжимаются, сжимаются и в какой-то момент у человека не остается выбора. Меня лично такая ситуация устраивает. А философствовала я, потому что на горизонте, на том же пресловутом парадном крыльце рядом с застывшей фигурой спринтера Чаплинского возник мой друг и жених Дима Тошкин. Встречаться на похоронах стало нашей доброй традицией. Или не доброй. Да, скорее всего – не доброй. Хмурое лицо Дмитрия Савельевича означало для меня, по меньшей мере, две вещи – подписку о невыезде, или разрыв всяких бесперспективных межполовых отношений.

– Добрый день, – Дмитрий Савельевич резко выдернул из-за спины руку и протянул её моему Мишину, который, в свою очередь, по старой памяти мог бы схватиться за наган. Только наган остался дома... – Старший следователь городской прокуратуры Тошкин.

– Мишин, заведующий кафедрой. Чем могу быть полезен?

– Я по поводу вашей сотрудницы Крыловой, – начал Дима, стараясь не глядеть в мою сторону, – мне нужно с ней поговорить...Вы позволите?

Простая формула вежливости, выстроенная Тошкиным, покатила ситуацию с горы и ко всем чертям.

– Не позволю! – четко отрапортовал Мишин. – Не позволю третировать моих подчиненных Сейчас вам не тридцать седьмой. Не сметь!!! – обозначая восклицательный знак, Владимир Сергеевич даже взвизгнул и обрызгал рядом стоящих слюной.

Ну надо же! Только что он обещал меня убить. И за это право первой крови Мишин готов был войти в конфликт с представителями власти. То есть в нашем пятилетнем ВУЗе что-то от помещичьей Руси. Культ личности царя-батюшки, произвол лаборантки и, главное, нежное желание заколоть своих крепостных собственноручно. Такие уж

мы люди – к концу двадцатого века наконец-то полностью усваиваем соборное уложение Алексея Михайловича, а это означает, что демократия в своем конституционном объеме будет правильно прочитана и понята примерно через три столетия. Может и хорошо, что

многие не доживут.

– Но.., – начал было Дмитрий Савельевич, А Мишин загородил меня своим телом. Мне не оставалось ничего другого, как высунуть длинный, утром очищенный, язык и скорчить Диме рожу. Но тут на помощь представителю власти пришла Инна Константиновна?

– Вы не знаете, кого защищаете! Из-за неё одни неприятности. Прошлым летом она обвинялась в серийных убийствах. И ещё неизвестно, каким образом, – Инна Константиновна

многозначительно посмотрела на мои ноги, грудь и тронутые "ланкомом" щеки, – неизвестно, каким образом ей удалось избежать заслуженного наказания.

– Да, – сказал Дима, явно готовый к гнусному предательству. – Да, на имя прокурора города пришла анонимная посылка: шприц и флакон. Отпечатки пальцев, верхние отпечатки, принадлежат Крыловой. Концентрация раствора во флаконе значительно выше той, что была назначена погибшей Анне Семеновне. Вот такие дела.

– Она шла выбрасывать, – твердо заявил Мишин.

– И кто это может подтвердить? – спросил Дима, поставивший на моих моральных и человеческих качествах жирный крест.

– Танечка – лаборантка, – выскочила я из-за спины шефа. – Танечка все видела своими глазами. Сейчас она болеет.

– И мы никак не можем с ней связаться. Это не кажется вам подозрительным?

– Арестуйте её, пока не поздно изолируйте её от общества, – объявила Инна Константиновна и вернулась в автобус, считая свою миссию и гражданский долг абсолютно выполненными. Дима, кажется, ещё сомневался, а, скорее всего, просто не имел при себе бумажки – писульки от начальника. Я смотрела на него с презрением разбитых надежд, впрочем – он мог жениться на мне уже сейчас и тем самым разделить участь семей декабристов.

А Чаплинский все стоял на крыльце, а Татьяна Ивановна все не занимала места в автобусе. Они были так автономны, так независимы друг от друга, так случайны в своем обыкновенном стоянии, что хотелось спеть "я прошу тебя, хоть ненадолго, боль моя, ты покинь меня". И если это была не встреча Штирлица с женой, то грош цена моим аналитическим способностям. Музыка все играла в моей голове, и я с сожалением замечала, как разглаживаются морщины на его толстом умном лице, и как осторожно неуверенно поправляет волосы, трогает завиток на шее наша Татьяна Ивановна. Воображение мое разгулялось я представила их маленькими, юными, молодыми...

– Сейчас так не любят, – говорит мой папа, ограждая меня от очередного неумного мужчины. Согласна – так чтоб до драки, до обмирания, до памяти навсегда и пожизненного ожидания – сейчас так не любят. У нас другие задачи – выжить, поесть и не потеряться. Именно потому, что раньше любили так сильно и безнадежно, отдавая этому мероприятию все силы – именно поэтому мы так живем. Без хлеба и воды и прочих человеческих перспектив. Нашим предкам было некогда работать, они любили, нашим детям, надеюсь, тоже будет некогда. Через поколение... Способность любить передается через поколение...

– Я велел не отвечать на звонки, – сообщил Мишин, врываясь своим адвокатским поведением в мои приятные светлые мысли. – Мы с ней свяжемся, и она все подтвердит. Сделаем это сегодня – можете мне перезвонить – я дам команду.

Тошкин удивленно вскинул брови и почесал затылок. Сейчас к нему придет понимание... Ну, например, такого факта: этой Крыловой удалось совратить старого партизана. И как он ошибется! Государственные учреждения все же отбивают у людей способность мыслить красиво и неординарно... Государственные учреждения вообще отбивают охоту мыслить. Трудно критиковать руку, которая тебя кормит, и сохранять при этом ясную погоду в мозгах. Вот, например, у нас ректор... Это же ректор! Царь всех ректоров, начальник всех умывальников и в целом очень приятный человек. Даже автобус выделил.

– Спасибо, – сказала я Мишину, когда автобус тронулся. И мы вместе с ним. Или мы раньше, хотя для Инны Константиновны все это не имело значения.

– Танечка сегодня подойдет на кладбище. Поговорите с ней, – процедил Владимир Сергеевич сквозь зубы. – Если вы придете к консенсусу, то лучше зафиксировать это письменно. А если нет... не обессудьте, но за убийство придется отвечать по всей строгости нашего времени.

Судя по речевым оборотам, которые так эффектно использовал мой заведующий, он испытал в жизни два настоящих политических потрясения революцию и революцию продолжается. Мэйд ин Горбачев. Впрочем, он был не так прост. Не так наивен. И все происходящее стало сильно напоминать абсурдный заговор. Только непонятно, против кого.

Церемония прощания прошла быстро и скорбно. Мне было противно – народ стремительно складывал цветы, подготовленные для юбилея и отходил в сторонку, чтобы обсудить, как выглядит покойница и почему так убивается её муж. На кладбище было солнечно и тихо. Умиротворенно, только у самого въезда были обозначены приметы времени. На сторожке красным, издали похожим на кровь со смолой составом было написано: "Сливятин, я жду тебя здесь. Не задерживайся. Твой Усатый. Это вам не прокуратура, приговор обжалованию не подлежал и давал мне основания думать, что спор о квартире и сливятинские поручения в скором времени отпадут сами собой. И откуда у меня столько цинизма и неуважения перед смертью, угрозами и прочими неприятностями? Снова скидку на общество? Или все неча на зеркало пенять? Но к мужу Анны я все же не подошла, хотя видела и понимала: тот, кто возможно покусился на его жену – больше не жилец. А что, если он сам ее...Он сам, чтобы что..? Чем таким страшным и ужасным грозила им дальнейшая совместная жизнь?

А если он сам, то пусть заплатит за молчание и доказательства его вины, которые я достану из-под земли.

Танечка – лаборантка приехала на кладбище и стояла чуть поодаль от массы проголодавшихся коллег. Наткнувшись на меня взглядом, она слабо улыбнулась и жестом позвала к себе. Мы – люди не гордые, увязая каблуками в сырой земле, я героически достигла редута,

который мог бы подтвердить мою полную непричастность.

– Это я послала в прокуратуру шприц, – прошептала она.

– Очень умно. И очень своевременно, – согласилась я, облегченно вздыхая. Борьба с тенью неизвестного соперника слишком утомительное занятие для начинающего

детектива.

– А зачем, Таня? Кто тебя научил?

– Нет, – она томно закатила глаза, демонстрируя мне склонность к истерии, – Но я точно знаю, что она не хотела умирать. Не собиралась. Она мне сказала, что ей надо обязательно вмешаться.., – Танечка запнулась и замолчала. На всех парусах к нам мчалась Инна Константиновна, выбравшая объектом ненависти меня:

– Не вздумайте идти у неё на поводу. Она не сможет нас запугать. Таня, я выступлю свидетелем!

– Да – да, – закивала Танечка. – Это даже лучше. Анна Семеновна сама сделала себе инъекцию. Надежда Викторовна – не причем.

– Так во что же вмешаться? – спросила я, понимая, что ускользает самое главное.

– Во что? Вспомните все, что было сказано. А лучше – запишите, а?

– Да, правильно. Я запишу. Я подумаю. Давайте встретимся завтра? Вечером? Или послезавтра? Я вам сама позвоню. Хорошо? – глаза Танечки забегали, перебирая меня, Инну Константиновну, толпу празднопровожающих людей. Она кого-то искала? Или нашла!

– Хорошо, только пусть все будет точным, – согласилась я и победоносно посмотрела на Инну Константиновну . – А вам пора сдавать желчь в медицинских целях. Чтоб столько добра не пропадало...

– Не смейте на меня орать, – возмутилась Инна.

Странно, когда человек глухой, ему кажется, что говорят тихо. А когда суперслышаший – значит, громко. Кажется, это качество приобретается при преодолении очередной ступеньки служебной лестницы. Пригодится ли мне это наблюдение в последующем расследовании событий?

– Таня, а вы не могли бы позвонить в прокуратуру и сказать, что вы доброжелатель. А то – все шишки на меня.

Таня непонимающе уставилась на меня, потом быстро-быстро заморгала и качнула головой: "Нет, извините. Я не затем это сделала. Но, извините. Мне пора. Меня ждут. У меня процедуры. Мне плохо". Она пошла, потом побежала, и быстро скрылась за воротами, мелькнув у сторожки с предвыборной платформой депутата Сливятина...

День быстро скатился к вечеру, не оставив ничего главного и значительного. Впрочем, мое честное имя было, кажется, восстановлено. Но ведь в этом и не сомневалась. А значит, и не ценила то, что далось мне легко и без борьбы. После похорон были поминки, частичное возвращение в академию – кто-то, то есть я, восстановленная в правах, должен был забрать государственную собственность в виде костюмов бредового фольклорного выступления...

Потом я брела по городу, безжалостно уничтожая шпильками асфальт – я проваливалась в дырки, с мясом раздирала каблук и радовалась возможности купить новые туфли. Только радость была какой-то грустной.

У подъезда стоял Чаплинский. В руках у него был букет голландских пахнущих воском роз. Отставший от жизни, он не знал, что к нашим женщинам следует ходить с бутылкой и килограммом сосисок.

– Надежда, вы же должны взять у меня интервью, – он протянул букет и осторожно поцеловал мою руку.

– Пойдемте, – сказала я, радуясь, что в нашем доме все досужие соседки выселены за сто первый километр – в парк с лавочками и качелями . – И кофе будем пить, – открывая дверь, вдруг разозлилась.

– Нет, на ночь вредно, – он не разуваясь по мерзкой европейской привычке прошел в комнату с классическим названием "зала". – Хорошая квартира, большая...

– А почему вы приехали поездом? Времени не жалко?

– Боюсь высоты! – усмехнулся Чаплинский, которому от меня что-то было надо. И это оказалось таким очевидным, что мне стало противно. Надоело быть единственным полезным ископаемым этого забытого Богом городишки...

– Может быть, вы вовсе и не Чаплинский? – устало догадалась я, поражаясь своей способности видеть то, что у других сокрыто.

– То есть как? А кто тогда я?

– Но это мы выясним, не беспокойтесь. Пошлем запрос в Тель-Авив на предмет истинного местонахождения Наума Леонидовича, а там видно будет. Только я не понимаю, что вам от меня нужно – подтверждение ваших полномочий в прессе? Пожалуйста, диктуйте. Пистолет можете не вынимать...

Он посмотрел на меня внимательно и спокойно. Таким долгим протяжным взглядом, который обычно предшествует поцелую с последующим слиянием в экстазе. Ах да, СПИД гуляет по планете вместе с сопутствующими товарищами. Так почему бы не воспользоваться относительно безопасным сексом в моем лице?..

– Если это изнасилование, предлагаю воспользоваться презервативом. Человек без имени, знаете ли...

Псевдонаум рассмеялся. Ах, если бы я не была воспитана в таких строгих правилах. Но что тут поделаешь – было в нем Это. Харизма, обаяние, страсть... Можно чуточку пригубить, попробовать и чем черт не шутит: лет через десять я тоже как-нибудь с улыбкой скажу: "Сейчас так не любят". Только на переезд в Израиль я не согласна...

– А вы женаты? – спросила я, разом прекратив наркотически идиотические видения.

– Конечно! – Наум пожал плечами, удивляясь, видимо, моей наивности.

– И дети, конечно, есть? – моему презрению уже не было никаких пределов.

– Должно быть так, – он помолчал, а потом решительно добавил. – Я хочу, чтобы вы мне помогли. Я вам верю, потому что таких нахалок не видел никогда в жизни.

– Каких таких?

– Бескорыстных.

Он мне надоел. Хотя и любопытно, но есть дела и поважнее. Мне нужно подготовиться к ряду важных встреч, задать умные вопросы, провести стрелочки от возможных подозреваемым к возможным исполнителям. И арестовать (убить?) виновных.

– А давайте завтра? Прямо с утра и начнем? И сколько вы мне заплатите?

– У меня – таки есть дикое желание... Я хочу поносить вас на руках. И постарайтесь, чтобы ваши крики не разбудили кого-то не здесь, – с этими словами он легко оторвал меня от пола(хорошо, хоть не успела пустить корни), и закружил по "зале".

– Идиот, – сообщила ему я сверху и поцеловала в побеждающую лысину. За советы и консультации для мошенников существуют особые расценки в долларах.

– Интересно, ты годишься мне в дочки? – спросил он, демонстрируя не только возможности Клары Цеханасян, но и явно выраженный комплекс Гумберта.

– Еще раз и на "Вы", папаша.

Я бы сказала что-нибудь еще, но мое проданное когда-то, как пуленепробиваемое, окно вдруг разлетелось на достаточно крупные кусочки и под ноги еврейскому шпиону упал красивый отечественный кирпич.

– Что это? – спросил он, осторожно спуская меня с рук, чтобы не привыкала.

– Это протест, – смело сказала я, невзирая на крупную неприятную дрожь, которая заполнила все мое тело.