Текст книги "Возвращение - смерть"

Автор книги: Елена Юрская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 21 страниц)

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ.

Пауза, кирпич и разбитое окно требовали тишины. Тем более, что Наум не спешил ставить меня на место (это вообще мало кому удавалось). Я осторожно сжала его плечо и покорно, в пределах своих возможностей разумеется, улыбнулась. Дело было за малым – предложение руки и сердца и назначение срока свадьбы. Но Наум молчал, зато за окном бешено сигналил бешеный Макс. Он испортил очарование вечера и не дал Чаплинскому совершить подвиг. Через три минуты в дверь звонили, а для убедительности ещё и колотили. Хорошо жить без соседей. Я ловко спрыгнула с рук застывшего Наума и помчалась открывать.

– Живой? – вскрикнул Максим, направляя на меня дуло пистолета.

И поди разберись, какие движения он собирался совершить далее? Скажу живой, начнет стрелять и убирать свидетеля, скажу – мертвый, очистит квартиру от предполагаемого убийцы, то есть – от меня.

– Максим, а зачем ты камни в окна кидаешь? Это нехорошо, некрасиво даже! И этот дядя тебе даже не дядя. И уж тем более не отец родной. Чего так кипятиться?

– Значит живой, – выдохнул Максим и почесал своим дулом за своим же ухом.

– Тогда я жду внизу. Или остаться здесь? – он посмотрел на меня вызывающе.

– А мне все равно...

Честное слово – абсолютно. Потому что даже такой совершенный механизм как я иногда устает и нуждается хотя бы в профилактическом ремонте. Громко тикали часы, капала вода в ванной, сквозняком раскачивало люстру. Все было глупо и обыденно. Я оказалась просто близорукой романтической идиоткой, которой не хватало, всегда не хватало чего-то настоящего. Лучше бы подалась в археологи, чем стала копаться в человеческой старине. Нашла себе тоже гарантии от тоски...Наум Чаплинский – умереть можно. Со смеху или рядом с ним. И как это меня так угораздило? С первого взгляда, что ли? В нашей стране у всех нормальных людей столетиями воспитывали ксенофобию. У меня, в знак протеста, выросла филия. Ксенофилия... Низкопоклонство перед западом, космополитизм. Надо повесить портрет Сталина и думать о хорошем.

Например, о том, что когда выйдут на пенсию последние партаппаратчики, их места займут постаревшие Асланчики, а потом их дети и внуки. А я принципиально перестану ходить на выборы и уеду в деревню. К тетке, в глушь, в Саратов. Но я и сейчас это делаю. А ведь ни Максиму, ни Тошкину никому из нынешних не придет в голову поносить меня на руках.

– Когда в Израиле уходят на пенсию? – крикнула я, чтобы Максим убедился в живучести клиента.

– В шестьдесят пять – семьдесят.

– У нас ещё есть время, – сообщила гостям я.

– Да, дней несколько. Я собираюсь ещё немного задержаться. Поехали, Максим. Давайте, попробуем встретиться с утра.

– Тем более, что с утра я меньше вешу, – он улыбнулся, а моя пропащая душа ушла гулять, заявив, что больше не может выполнять пионерское поручение по сохранению чистоты и невинности моего тела. Ну что, где наша не пропадала – броситься на шею и повиснуть на ней камнем?...

Была не была. Он очень удобно расположился у двери и наверное бы не упал, выстоял, но тут дедушка Чуковский все испортил, потому что у нас зазвонил телефон.

– Пока, – быстро сказала я, захлопнула дверь без поцелуя и резко дернула трубку на себя. Вместе с голосом Тошкина в ней верещали гудки, обозначавшие помехи на линии.

– Ты одна? Надя, я спрашиваю, ты одна? – голос прокурора дрожал от ненависти и напрасных ожиданий.

– Одна, успокойся. Ложусь спать. У меня завтра много дел...

Еще бы – кампания по ликвидации безграмотности. Я запланировала её на лекцию по культуре античности. Я подготовила словарную работу – даже правила подчитала, что с большой буквы, а что с маленькой. Однако меня мучили сомнения – весь ли алфавит удалось выучить моим будущим академикам... Ну, а кроме того...

– Тошкин, не мешай мне жить. Ты – предатель. Прощай.

– У тебя был Чаплинский? – спросил он сдавленно.

– Его уже тоже убили? – страшным шепотом прохрипела я.

– Пока нет. Но... Ты могла бы приехать ко мне? Я на работе. Нам надо

поговорить. В неофициальной обстановке.

Ай да Тошкин, ай да Пушкин. Моя квартира уже стала для него казармой, где нужно было четко и без сомнений выполнять устав и правила техники безопасности при работе с огнеопасными предметами. Что же – посеешь ветер, найдешь дырку от бублика.

– Тогда присылай за мной трамвай, – ответила я и бросила трубку. Вот так всегда – в квартире могут быть воры, зато хозяйка должна быть в прокуратуре. И что мне теперь делать с этим окном, из которого дуло, правда, не так сильно, как из максимкиного пистолета. Я устало опустилась на пуфик – эдакое мещанское новообразование-перед трюмо и нехотя накрасила губы. Поцелуи и прочие жизненно важные шалости на сегодня отменялись по причине плохой погоды. И все-таки, почему Чаплинский не прилетел самолетом? Странно...

Через полчаса я входила в хмурое, обветшалое здание городской прокуратуры. И почему у некоторых это заведение вызывает такой трепет? Я точно знаю, что раньше здесь был детский сад. Теперь получились ясли. особенно если учитывать неуемную веру в справедливость некоторых служителей закона.

Тошкин спускался по лестнице, отчаявшись увидеть меня в своем гнездышке.

– Если гора не идет к Магомету, значит у неё отказало чувство мусульманской солидарности, – предположила я, не желая ссориться, а уж тем более – выяснять отношения.

– Он плохо на тебя подействовал. Ты стала разделять его насмешки над арабскими святынями. А ведь он не прост, – Тошкин взял меня за руку и слегка сжал мою ладонь. – И скорее всего, он опасен!

Глаза Дмитрия Савельевича горели нехорошим охотничьим огнем. Ему бы сейчас ружье или команду, и на ужин мы бы ели дикую, собравшуюся на юг утку.

Я промолчала и позволила проводить себя в пыльный плохо отремонтированный кабинет, единственным украшением которого был огромный антикварный телефон, доставшийся детскому саду от старого чекиста, друга младенцев. Тошкин усадил меня на стул и подошел к окну. Если и сюда залетит кирпич, то это будет уже слишком!

– В гостинице "Дружба" работает спецслужба.

– Ты начал писать стихи? Поздравляю. Очень риторическое получилось начало. Помочь продолжить? В гостинице "Дружба" работает спецслужба, а в гостинце "Турист" поселился онанист.

– Очень грубо. И неумно. Группу возглавляет мой сокурсник Коля, поморщившись от моей наглости сообщил Тошкин. – Я даже сначала не понял.

– И решил, что он продался империалистической разведке новых русских. Тошкин, да ты настоящий предатель. Ты веришь только в плохое.

– Да! Только в плохое. Потому что твой Чаплинский был хорошо знаком с Анной Семеновной. Очень хорошо знаком. Они должны были встретиться. Она написала ему записку. Хочешь посмотреть! У меня есть копия. Коля ещё тогда вспомнил почерк. Он, видишь ли, был в неё влюблен...

Так может это ревность? Муж знал, что Анна... Нет, не годится. Помешанный на шпионских страстях, Коля зациклился на своей юношеской любви. Мужа он ещё мог перенести, но измену Родине – никогда. И уничтожил женщину, спася тем самым её честь и невыполненный долг перед Родиной. Хорошая версия между прочим, и душещипательная, и правдоподобная.

– Его надо задержать, – пробормотала я.

– У него неприкосновенность. Он – гражданин другой страны.

Ну и как тут не выкрикнуть – сраные демократы, до чего государство довели. Уже и в спецслужбах разрешают иностранцам подвизаться. А...

– А, так он из Интерпола? – догадалась я.

– Он тебе это сказал? – встрепенулся и даже обрадовался Тошкин.

– Кто? Коля? Это же твой знакомый! Лечиться тебе, Тошкин, пора, вот что...

– Мне?!! – о, сколько изумления, недоверия и презрения было в этих глазах, которые когда-то смотрели на меня совсем по-другому. Я давно заметила, что мужчины и женщины говорят на разных языках, даже тогда, когда используют одинаковые синтаксические и морфологические конструкции. На вопрос "ты меня любишь" они отвечают "что тебе купить", на заявление "я не могу с тобой больше жить" они почему-то вообще не отвечают, а громко хлопнув дверью "уходят из дома". И ещё считают, что их выгнали! Наглость и придушенный эгоизм Тошкина не были для меня новинкой. Но в такую минуту думать о том, что твоя бывшая невеста заводит шашни... Это просто преступление перед отечеством. И так мелко использовать свою должность. Так низко оболгать хорошего человека, борца и настоящий кошелек. Нет, для этого действительно надо быть мужчиной, отягощенным прокурорским званием образованием. Дмитрий Савельевич рванул на себя ящик стола и из груды бумаг выхватил небольшой листок финской бумаги: "Вот, смотри. Это – записка. И почерк твоей покойной сотрудницы."

Да, я узнала. И не так почерк, как водяные знаки, которые хорошо отснял ксерокс.

– Это её листок, вернее – листок из её блокнота. Ни как вы посмели?

– Они знакомы. Тебе это ясно? Они вместе учились. На разных факультетах, но вместе. Общались, встречались.

– У нас все со всеми знакомы. Даже если твой Коля...

– Не смей трогать святое. Она назначила ему свидание. Ну, не совсем свидание. А дальше мы не знаем! Потому что, возможно, оно произошло. Ты сама-то веришь, что к нам можно приехать отдохнуть и навестить могилку отца? Это бред! Миф! Выдумка! Он встретился с ней. Накануне её смерти. Я чувствую. А теперь думай, с какой целью он подбивает клинья к тебе! Подумай, у тебя же когда-то были мозги. Ты могла быть умной. Нобелевской лауреаткой.

– Не собиралась. Тошкин, путать Нобелевскую премию с книгой рекордов Гинесса – это пошло. А чтобы попасть в эту книгу, мозгов лучше совсем не иметь. Это я так, из собственного опыта, – я дернула головой, чтобы волосы аккуратно взлетели и легли мне на плечи. Жест почти автоматический, но в критические дни у мужчин вызывал нужную реакцию.

– Надя, а что, если он встретился с ней и сделал...это? – Тошкин смотрел на меня виновато и, кажется, готов был к извинениям, которые лично я принимала только от зарвавшихся начальников.

– Мне не нужно готовить материал в газету. Можно я воспользуюсь твоими данными. Ты ведь хочешь сенсации? – если бы я не была такой нежной, то сейчас бы его придушила и оторвала кусочек уха себе на память. Этот самоуверенный прокурор считает, что там, в Израиле, партия "Ба-алия" все знают о болезнях Анны Семеновны! Впрочем, Израиль тоже страна маленькая.

– Максимум, что он мог с ней сделать – это довести её до такого шага. И это – максимум, – я гордо встала со стула и довольная тем, что здесь сгэдэшники не подпилили стул, двинулась к двери.

– Тебе не страшно? – спросил Дмитрий Савельевич.

– Я не болею диабетом! – кстати, говорят, что в Москве сейчас можно сдавать анализы. Просто так – проверки ради, не от болезни, а для профилактики. Такая мода сродни увлечению парашютным спортом – раз прыгнул, живым остался, уже праздник. Полгода отметил – пошел на второй круг...На третий, на пятый .Там, глядишь, и старость. А ты к ней готов. Не корысти ради, а от любопытства, может, сходить в больницу? Но ведь знаю я – знает свинья. И Наум Чаплинский. – Нет, я не болею диабетом!

– Для тебя из Израиля он привезет что-нибудь покруче, – торжественно заявил Тошкин, в котором я раньше совершенно не замечала склонности к еврейским погромам.

– Что же для неё он покруче ничего не привез? Чтобы не оставалось, разлагалось и никто никогда не догадался. Кстати, о поэзии – дарю: стиль-ретро. Старые песни о главном "чтоб не прослыть антисемитом, зови жида космополитом". И запомни, Тошкин...

Но что ему сказать? И стоит ли! Не люблю я таких, как он. Делить людей по национальному признаку – это все равно что хвастаться регулярностью менструального цикла. Только, боюсь такой сложной логической конструкции шовинисту Тошкину, увы, не понять.

– Тогда я ничем не смогу тебе помочь, – процедил Тошкин очень тихо и очень грозно.

– А ты думаешь, что уже надо? А, кстати, Анна Семеновна была очень взбудоражена.

И вела себя странновато. И знаешь, она все повторяла "должок, должок"... А у меня были случаи, когда убивали весьма банально и по очень банальной причине – из-за денег.

Я хлопнула дверью так, что вся вечерняя невидимая уже пыль взлетела вверх и создала мощный вихревой поток. Если завтра в сводке погоды сообщат о разрушениях и жертвах, то прошу взять меня в комиссию по ликвидации последствий. Потому что автору всегда виднее, где собака зарыта. А в роли собаки пусть будет Тошкин. Я просто настаиваю на этом как продюсер проекта.

А что мне теперь делать? Хорошие стройные версии требовали немедленного пересмотра. Плохо только, что идти по улице мне придется в гордом одиночестве. Идти и думать, опираясь на палку и вновь открывшиеся обстоятельства. Две остановки на трамвае... Какая пошлость! Я поймала такси и поехала в гостиницу "Дружба". В холле было тихо, безлюдно и прохладно. До пяти звезд этому заведению не хватало бассейна, ремонта, двух приличных ресторанов и публики. В провинции как в провинции.

– Вы Коля? – обратилась я к хмурому представителю обслуги, который вяло стоял за стойкой.

– А я Надя. Надежда Крылова, – сказала я, чтобы что-то сделать.

– Знаю, проверяли. Шумная вы дама, – он улыбнулся и сделался милым. Хорошая ночь. Тургеневская, навевающая первобытные настроения с поясками у костра. Я и Коля на пожаре.

– Мне нужно к Чаплинскому. После двадцати трех даю подписку о выезде из отеля.

– А его нет, – сказал Коля с начальственным вызовом. – Нету. Как утром поехали, так и нет. Будете ждать? Или позвонить Тошкину, пусть вас заберет?

В его устах это звучало "пусть черт вас заберет". Обидно!

– Тогда знаете что; берите листочек, бумагу, я буду диктовать. Чтобы вы сразу ознакомились с содержанием.

Глаза Коли превратились в две щелки, в которых метался убийственный огонь. Недаром я вспомнила о пожаре.

– Я знала Анну Семеновну, – плохой прием, запрещенный, но надо же обезопасить себя от возможной напалмовой ямы. – И мне не безразлично. Он встречался с ней?

– Что небезразлично: он или она, – Коля хмыкнул и отвернулся. Я безжалостная баба. Но в старинные сказки о вечной любви не верю. Для себя не верю. А для таких тупоголовых как Коля – очень может быть.

– Не знаю. Но в районе её дома был. Это точно. Проверено. И можете написать об этом нарушении прав человека. Мы немножечко за ним проследили.

Ну, наконец-то. Наконец-то мне стало страшно. Близкий моему сердцу образ маньяка диссидента так реально встал передо мной, что лист перед травой и прочие сивые бурки потребовали немедленного возвращения домой. Тем более народный мститель Коля шутить со мной не собирался.

– Вызовите мне такси, – осторожно попросила я, рассчитывая на финансовую помощь постаревшего ректора.

Коля хмыкнул и потянулся к телефону. В его взгляде читалось одно единственное слово "презираю". Ну и пусть. Потому что согласно системе Чехова и Станиславского в дверях гостиницы образовался лысый комок нервов Наум Чаплинский.

– Здравствуйте, Надя, – он расплылся в улыбке и стал похожим на колобка.

– Да, – сказала я, понимая, что вот сейчас все можно узнать. А потом испортить или исправить. Я зажмурилась, представляя, как нежно прошепчу ему на ухо какую-нибудь глупость, после которой перестану себя уважать. Ему нужно стать волшебником, чтобы понять, как со мной надо себя вести. Я так давно не пробовала вырвать из жизни ночи... Однако – готова рискнуть.

– Снова интервью? – спросил он устало.

– Какое классное название, – засмеялся Коля и ехидно спросил. – Такси на утро?

– На сейчас! – рявкнула я, подавляя в себе желание съездить сразу всем по мордасам. Для успешного проведения акции не хватало лишней пары рук.

– Убийца, – прошептала я, чтобы почувствовать себя хоть чуточку отомщенной. Инородец смотрел на меня обиженно – обманули и запутали в самых лучших чувствах. Коля готовился к прыжку, А Максим меланхолично вычеркивал круги носком своей туфли. Сборище блатных и шайка нищих. Мне надоело быть метрессой. Я в который уже раз за этот день громко хлопнула дверью.

День-ночь – сутки прочь, как говорила моя мама, намекая на час Быка генеральную уборку в доме. В этом был свой резон – проснуться в убранной квартире и не увидеть пыли... Золотые воспоминания заставили меня вылить на ковры ведро воды, чтобы почувствовать себя уверенной Золушкой на чужом балу. Не спалось не мне одной. Зловеще тренькнувший телефон сообщил совершенно утробным голосом:

– Это было последнее предупреждение. Жди...

Проходили – знаем, недавно побежденный злостью, ворвался во всей свой красе. Не так прост этот Чаплинский, мой верный рыцарь закона и бумажки Тошкин оказался прав. А ковры высохнут сами... Я свернулась калачиком на диване и, немного подумав о том, какой молодой и глупой была когда-то, попыталась заснуть.

Так и не поборов темное грязное небо, ночной осенний холод с запахом жженых листьев и любви, я встретила рассвет дремой, ощущением тяжести в голове и устойчивым желанием смыться отсюда куда подальше. Поэтому свой первый утренний визит я нанесла мужу Анны Семеновны. Не знаю, видели ли вы плачущего большевика, но вид поникшего бизнесмена расстроил меня куда больше.

– Я – Надя. Я хочу вам помочь, – мои слова прозвучали как-то неубедительно, но он впустил меня в квартиру, наверное, втайне надеясь, что кашу его горя не испортишь таким дешевым маслом как я.

– Кофе, чай? Или может выпьем, – глаза его блеснули.

– Выпьем, – быстро согласилась я. Надо было раньше вспомнить об этом замечательном средстве от бессонницы и для сближения...

– Царство ей небесное, – сказал муж, опрокидывая в себя полстакана водки. Я смело последовала его примеру.

– На кого она меня покинула? – спросил муж, которого я рискнула бы назвать просто по имени. – На кого? – он не стонал, не всхлипывал, он, казалось, уточнял свои перспективы. Очень обиженно и демонстративно тер лоб, чесал нос, и от глубоких раздумий чесал в ухе. – Как вы думаете?

– Я думаю, что её убили.

– Да? А вы знаете – я тоже. Может, конкуренты? Или вот – я тут придумал письмо счастья – не потревожил ли я каких потусторонних сил? А? Я ведь его не переписывал, а так – отксерил, отправил. Может, я волшебник?

Так! Не слишком ли много сумасшедших встречается мне на пути? Или неча на зеркало пенять, коли рожа крива? Я кивнула и подумала, что лучше бежать – прямо сейчас и без разговора или аккуратно под водочку, тихонько продвигаясь в сторону коридора?...

– Хотите покажу ? – оживился Андрей и бросился вон их кухни. – Вы тут пока пейте, не стесняйтесь.

Да уж, чего уж... Не постесняюсь – жить-то хочется, а пьяных и глупых Бог бережет. Для усиления эффекта я планировала попасть сразу в две категории. Андрей вернулся с кипой красивых иссиня – белых листочков.

– Номер Т-452-8/2..., – начала читать я. – Это что, камера хранения?

– Нет, код счастья. А, кстати, вы правы – номер можно разыгрывать в лотерею. Лотерея надежнее письма счастья. Надо разрывать контракт с почтой, вы не находите? Стоп! – вдруг заявил он. – Что это я несу? Вы думаете, убили? Не я? Не я случайно? Вы из милиции? – он засуетился и стал поправлять несуществующий галстук. – Она говорила – ты меня вгонишь в гроб. Но так все говорят. Вы тоже?! А?! Ее убили.. , – он положил голову на стол и заплакал. Очень тихо и прилично.

Люди разные, а я – черствая корка с претензиями на теплую Паску. Когда последний раз мои бывшие родственники-сектанты подожгли дверь квартиры, я тоже плакала. И ни в ком не находила ни сочувствия, ни понимания. Дверь была железной, и ничего с ней не сталось, но сам факт. Сам факт.

– Я хочу вам помочь, – извиняющимся шепотом мои предложения звучали убедительнее.

– Она давно болела?

– Да, все время как мы жили – она уже болела. И лечилась. Я хотел ей штучку к ноге купить, чтоб не нервничать, да как-то... Не вышло. Вот – не вышло. Но я не убивал.

– А где у вас аптечка? – спросила я очень миролюбиво.

– А где у вас ордер на обыск, – ответил он безмятежно улыбаясь. А ещё говорят, что женщины истерички, и настроение у них меняется по сто раз на день. Посмотрите на эту мерзкую рожу – только что жить не хотел, а тут тебе – обыск, ордер, прочая юридическая грамотность.

– Я – частным образом. Я – Надя Крылова.

– Можно подумать, что ваше имя открывает все замки. В ванной аптечка. И цианистого калия там нет, – он стукнул кулаком по столу, стаканы, не отягощенные напитком прыгнули и зазвенели.

– А что есть? – мягко спросила я, подталкивая подозрительного мужа к признанию.

– Деньги, бриллианты, документы. Вот!

– В ванной?

– Именно! Вы бы не стали там искать? И я не стал бы. Но психологию вора нужно учитывать, – он весело поднял вверх наманикюренный палец, в нашем городе считавшийся признаком гомосексуальных наклонностей. Интересно. А может быть Коля Гребенщиков – того? И это сговор? Я все больше и больше начинала понимать товарища Сталина. Человека гораздо легче обвинить в преступлении, чем поверить, что он светел и чист. Многое сходится в такие причудливые мозаики, что половину трупов на кладбище можно было бы эксгумировать для повторных анализов.

– Пойдемте. – он встал из-за стола и потащил меня в темный, опасный коридор, сочетавший в себе угрозу и свободу. – Пойдемте – покажу!

Аптечка была устроена как маленький сейф, своей главной частью уходивший под плиточную область. Коробка с надписью "Инсулин" стояла на средней полке, никем не тронутая и не проверенная.

– Можно я возьму? – рука непроизвольно потянулась к спрятанному богатству, муж Андрей нехорошо хмыкнул и хлопнул меня по ладошке.

– А когда придет милиция? Что я скажу? Приходила Надя и взяла? Давайте по очереди. Все что останется – ваше.

– Думаете – придет?

– Ее убили, девушка. Словом или делом, но убили. И я этого так не оставлю, – теперь он смотрел на меня совершенно осмысленно и спокойно. От безумного кролика – идиота не осталось и следа. – А если хотите помочь, поговорите с Таней, с Татьяной Ивановной – похоже она что-то знает! Хотите письмо счастья? – спросил он, подталкивая меня к двери. – Хотите? Нет? Я принесу! Совершенно бесплатно!!!

Я быстро раскрутила замок и вылетела в коридор. Платить за помощь мне никто не собирался. Дикая страна – все надеются на чудо в виде милицейской формы и свистка-фуражки. Фуражки и бронежилеты завораживают, а о коррупции в милиции мы и знать ничего не желаем.

– Продано там все! Продано! – крикнула я с безопасного расстояния. Кто для них дороже: вы или Сливятин? Подумайте хорошо. А я ещё приду!!!

Дверь тихонько захлопнулась, разделив наши мысли и чувства серьезным барьером. Я поплелась в академию, раздумывая о том, где этот муж Андрей мог сделать такой приличный маникюр. И не заразили ли его СПИДом... В голове сложилась картинка – ВИЧ инфицированные пишут письмо турецкому султану, начинают и выигрывают. Первый шаг большой войны. Но через водку, кажется, не передается.

Мне не хватало Тошкинской трезвости, зато интеллектуальная атака происходила со значительным перевесом моих умственных способностей. На сей самый момент у меня было уже пять-шесть приличных версий происшедшего, которые надо было отрабатывать.

– Итак, первый вопрос, – сказала я, едва переступив порог аудитории. Где в этом городе существует приличный гей – клуб?

В следующий раз, когда мне понадобится мертвая тишина, я спрошу, какой материал лучше использовать для порочной плетки. Мозги студентов наконец-то начали производить некое подобие работы: натужно заскрипели и стали выражаться не вполне внятными предложениями.

– Может на телевидении? Там, говорят, все такие.

– На радио, дурак, ты голосок диджея Слава помнишь? Типаж, Надежда Викторовна.

– Или вам розовых? – издевательски протянула девица с первой парты.

– Синих, – отрезала я. – Только синих. Что-то приличное для среднего возраста.

– А есть, знаю. – сказал Джагоев и все разочарованно вздохнули. Такое тело, такие мозги и пожалуйте на здоровье. Он усмехнулся и заявил. – Не переживайте, девчонки, не из личного опыта. Я – весь ваш. Называется "Василиса Прекрасная".

– Что? Как? Где? – язык у меня порядком заплетался. От водки, пережитого и подтверждения, казалось бы, самой невероятной версии.

– И-и-иго-го-го, – сымитировали мне призывный сигнал из передачи Ворошилова и предложили поправить название. – Что? Где? Когда? Но вы не переживайте, если Джагоев сказал "нет", значит "нет".

– Василиса Прекрасная? – еще раз уточнила я, и отчетливо вспомнила предсмертный бред Анны Семеновны, тогда показавшийся мне связанным с моим нелепым внешним видом. Она знала, что умирает не просто так! Она давала мне адрес!

И своды небесные померкли у меня перед глазами, и время побежало медленно и спасительно, красиво отрежиссированный обморок должен был дать всем понять, как чувствительна моя натура, но тут раздался голос, оповещавший продолжение апокалипсиса моей едва начавшейся карьеры.

– Мне все ясно! Марш на кафедру, – Мишин вскочил с последнего ряда как черт из табакерки и решительно направился к трибуне, за которой пыталась спрятаться я. Аудитория в единой порыве дружно зааплодировала, окончательно втаптывая мой авторитет в грязь и пыль. – Я пришел к вам с проверкой. А вы... Разврат! Мерзость! Разложение! Содом! Таким не место в приличном обществе.

Мужественный Джагоев и сотоварищи, нервно поблескивая кинжалами, загородили проход, предлагая Владимиру Сергеевичу взять нас всех силой.

– Послюшай, – сказал короткий раскосый блондин. – Мы здесь деньги платим. Хотим ум получить. Не мешай, а, дорогой? – в подтверждение сказанному он, как заправский Джеймс Бонд, выплюнул жвачку прямо под ноги растерявшемуся заведующему. – Может, у нас тема такая, а? Греция – дело тонкое. Иди себе.

– Вы доведете меня до инфаркта, – отчужденно, глухо проговорил Мишин, явно не желая сдаваться. – Продолжайте, Надежда Викторовна, я посижу, посмотрю.

И что мне оставалось делать? Вместо того, чтобы лихорадочно думать о приличном гей – клубе, я стала лихорадочно объяснять своим защитникам, что греческие комедии произошли от фаллистических песен и были посвящены всякому виду плодородия. Когда сложный термин был записан на доске, Мишин схватился за сердце и положил под язык валидол. Когда классификация греческих философов была проведена по принципу их сексуальной ориентации, он встал во весь рост и размашисто зашагал к двери.

– Я всегда знал, что Платон – идеалистическое дерьмо. Но чтобы так!.. После звонка жду вас на кафедре...

А потом мы писали словарный диктант – как и было задумано. Театр, акрополь, басня, софизм. Все чин чинарем. И ничего, что мои студенты в слове "театр" делают две ошибки "тиадр". Когда – нибудь будет лучше...

А приличный гей – клуб находился на окраине города – среди дач-новостроек и, скорее всего, был частным. И, значит, очень дорогим.

– Никогда и никто не сможет понять мятущуюся душу художника? – вещал Виталий Николаевич, взобравшись на стул. – Никто не станет кувыркаться после заката. Есть в этом черном силуэте звон. И пусть когда-то радость киснет. И белым заревом могильным нас господина дразнит ищущий враг. Это, кажется, были стихи. Что-то из области вселенского бреда, который ныне стал элитарной литературой для посвященных. Виталию Николаевичу внимали Татьяна Ивановна и Инна Константиновна. В центре праздника стояла трехлитровая бутылка водки, созданная по принципу сифона. Общество было пьяным. И безголовым – Мишин в борделе участия не принимал.

– Наденька, – Виталий Николаевич бросился вниз со стула и приветственно вручил мне небольшую рюмку. – Присоединяйтесь. Поминаем.

– Вы тоже делаете маникюр, – спросила я, отягощенная своими думами.

– Быть можно дельным человеком и думать о красе ногтей. Конечно, делаю...

Этот сговор мог быть и менее масштабным. Впрочем, ржавчина не выбирает себе приятелей – она вербует только сообщников. Я лихо опрокинула в себя водку и пристально посмотрела в глаза Татьяне Ивановне, а потом все же спросила, скорее устало и сочувственно, нежели агрессивно. Потому что слишком многое уже стало совершенно понятным.

– Зачем Анна Семеновна хотела поговорить с Чаплинским?

Татьяна вздрогнула и сжалась в комок: "Мы вместе учились" , – едва выдавила она.

– А вы не хотели? Больные воспоминания? – а что, я тоже женщина, почему и не посплетничать прежде, чем взорвать притон вурдалаков.

– А я не хотела! – тихо сказала она и быстро добавила. – Я виновата.

– Что? Простите, – я отвлекалась на миражи, представляя, как будут пылать щеки моего редактора, когда я откажусь продавать бомбу за мизерную зарплату. – Что? А может быть Наум...

Татьяна Ивановна полупрофессионально закатила глаза. На пороге кафедры застыл карающий меч командора Мишина, за его спиной маячили две счастливые физиономии: Игорька и девицы приятной наружности.

– Моя племянница, – сухо отрекомендовала Инна Константиновна.

– О чем это вы тут? – спросил Игорек, целуя маму в щечку.

– О тете Ане, – сказала она сухими сжатыми губами и посмотрела на Мишина умоляюще "спасите наши души".

– За мной, Крылова, – гаркнул шеф по-молодецки, и развернувшись на каблуках, покинул импровизированные поминки.