Текст книги "Возвращение - смерть"

Автор книги: Елена Юрская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 21 страниц)

ГЛАВА ТРЕТЬЯ.

Старший следователь городской прокуратуры Дмитрий Савельевич Тошкин любил осень. Вслед за Пушкиным, и потому что летом было жарко. Осенью Тошкин становился романтиком, ему казалось, что горячечный город выздоравливает с тем, чтобы мягко войти в холода. В хоккейный сезон. Поближе к телевизору. Осенью в городе становилось спокойнее – раздобревшие за отпуск горожане ещё не подсчитывали убытков, мало стремились на митинг лихорадочно заготавливали на зиму картошку.

Но этой осенью Надежда решительно отказала ему. А любовь почему-то нет. Выходило одно сплошное мучение, причин которого старший следователь не видел, а потому терзался ещё больше. Отказала. Не из-за фамилии, не из-за должности, не из-за несходства по принципиальным вопросам обустройства дальнейшей жизни. А просто так. Не навсегда. А на пока. Женщины – чудные люди. Да и люди ли? Зачем делать сложным то , что проще простого? Она сказала: "Будем дружить душой и телом!" Так почему не жениться? И что за дружба, кому за тридцать? И почему семь раз брачный обет давать было можно, а восемь уже нельзя?

Бред.

Подобный бред Тошкин заметил и в окружающей среде. Он разлился по городу и сконцентрировался в средствах массовой информации, к которым Тошкин теперь стал относится с большим недоверием. А как иначе, если убитый в прошлом году мафиози вдруг сделался национальным героем, пострадавшим от рук тех, кому плевать на Родину. Фильм об этом герое, которого Тошкин самолично допрашивал по поводу грандиозной перестрелки на площади, теперь крутили по всем местным каналам, сопровождая показ "этапов славного пути" слезными трагическими комментариями. Ведь бред? Которому есть ещё и другое название – не нашего ума дело. Если из обычного грабителя – гопстопника Котовского сделали героя революции, то чем хуже нынешние времена? Разве человечеству хорошо, когда совсем не о ком сложить легенду? Правда, кандидатуру можно поискать и подостойнее. А так – какие времена, такие боги.

Дмитрий Савельевич стал ощущать некое несоответствие собственного образа и нынешних правил игры. Получалось, что настоящие деньги можно было получать только обходными путями. Только – минуя закон. И его лично. Иногда приглашали поучаствовать. Несогласие воспринималось подозрительно и насмешливо. Быть честным и принципиальным значило слыть дураком. Быть умным – значило присоединиться ко всем тем, кого он отправил в места не столь отдаленные, Получалось, что он – Дмитрий Савельевич – полностью вписывался в формулу – трусливый, честный и влюбленный, Хотя в детской сказке она звучала как-то по другому,

Да, нынешняя осень не удовлетворяла. Она насмешливо щурилась солнечным лучом и грела воздух специфическим весенним призывом. Народ шалел, а Тошкин тосковал и ждал, когда начнут жечь листья. Когда начнут жечь листья, все будет хорошо.

Пыль на столе мешала ему сосредоточиться, но вытирать её несолидно, А скандалить с уборщицей – тем более. Тошкин отложил бумаги и стал рисовать узоры, припоминая свой последний разговор с Надеждой.

– Ты нудный и черствый, – заявила она.

– Почему? – Тошкин даже обиделся. Он был не согласен. Хорошее чувство юмора позволило ему целый сезон быть капитаном факультетской команды КВН.

– Почему? – снова спросил он.

– Потому что спрашиваешь!

Мама сказала Тошкину, что женщины устроены иначе. Разницу в психологиях он всегда учитывал в работе с подследственными. Но Надины заявления всегда находились за пределами всякой логики. Мама, в принципе, тоже. Она сказала, что Надя его просто не любит. Но стесняется его обидеть. Мама вздыхала и делала ошеломительный по своей глупости вывод: "Она – очень честный и порядочный человек". Бред – точно. Идиотизм какой – то. И стоило ли этим так сильно забивать голову, когда претенденток на перспективного прокурора в этом городе было хоть отбавляй. В субботу снова будут смотрины, и снова засидевшаяся в периоде междумужья девица начнет томно рассказывать ему о сложностях своей семейной жизни. Дмитрий Савельевич Тошкин – флагман гормональной перестройки всех незамужних женщин района. Ура!

– Может быть, ты все-таки подумаешь? Хорошенько и спокойно? – спросил тогда Тошкин у Нади.

– Я думаю. Я только об этом и думаю. Постоянно. Когда не думаю о деньгах и о том, какая я несчастная. И еще, когда я не думаю о том, что мне совершенно нечего носить.

Странное дело – только за десять последних встреч Надя сменила двенадцать нарядов. Дважды они попадали под дождь и заходили к ней переодеваться.

– Ты нарочно хочешь казаться злобной дурочкой, – рассердился Тошкин.

– Доброй. Каковой в действительности и являюсь.

И что она сделала в этот момент? Еще раз подтвердила свою легендарную ненормальность. Вот и все. Это о ней нужно снимать рекламные ролики зритель будет рыдать у телевизора, а не бегать за бутылкой в ближайший ларек, чтобы, раздавив её, убить соседа топором. Надя была бы самым лучшим мексиканским сериалом страны. – Она расплакалась.

Тошкин пожал плечами, скривил губы, вытер остатки пыли ладонью и подвинул к себе кипу бумаг. "Работа у нас такая", – к месту напелось ему. Нужно было готовить итоговую сводку за квартал. Лучше в двух вариантах. По правде и по совести. Потому что, если только по совести, то гнать их всех следует. Немедленно, навсегда и безо всякого выходного пособия. Тошкин потер виски и решил научиться соответствовать обстоятельствам.

Телефон зазвонил, как всегда, вовремя.

– Да, слушаю Вас, – раздраженно рявкнул Дмитрий Савельевич.

– Митя, в чем дело? – бархатный голос шефа в секунду напомнил о нафталиновых правилах субординации. Тошкин сразу подумал о неприятностях, которые мог сулить этот ранний неуместный звонок. – Митя, ты не в духе. Тогда я тебе добавлю. Хуже не будет. Слышишь?

– Весь – внимание, – Тошкин уткнулся носом в справку, пытаясь понять, почему раскрытое бытовое убийство на кухне было квалифицировано как "организация террористического акта".

– В город приехал кошелек, – усмехнулся шеф.

– И его уже украли? – осведомился Дмитрий Савельевич.

– Да ты там слушаешь или спишь? В город приехал человек – кошелек. Знаешь, как в песне поется – человек-свисток. Это не про нас с тобой. Ну, понял? Кошелек. На двух ногах, местного производства с иностранным гражданством и богатейшими возможностями. Есть вариант долгосрочной благотворительности.

– Что, и прокуратура будет просить?

– У него допросишься. Он же пострадавший на почве власти. Диссидент. И вообще, Тошкин, что-то ты мне не нравишься. Вопросы задаешь. Не выслушиваешь. А ну-ка , давай-ка, откладывай там свои бумажки.

– Прошу меня простить, – Тошкин вздохнул и печально посмотрел на то, что уже не скоро станет аналитической сводкой. И возможно – на этом столе не станет совсем. Оно к лучшему – липа – дерево хорошее, но дубом жить надежнее.

– В общем, так: есть пожелание, чтобы с ним ничего не случилось. Паренек к нему приставлен ещё в столице. Но всякое может быть – он тут учился. Друзей-подружек – тьма-тьмущая. Отец похоронен на Григорьевском. Зовут – Наум Чаплинский. Кадр ещё тот. Приехал поездом. В отпуск. К нам – в отпуск. Слушай, может у нас тут смог какой-то лечебный открыли? А мы и не знаем.

Тошкин обозначил участие в шутке и хмыкнул.

– Теперь-то чего молчишь? – спросил шеф, ехидно посмеиваясь.

– Жду дальнейших указаний, так как не понимаю своего места в деле охраны высокого гостя.

– Твое дело маленькое, но очень деликатное. Будешь пастухом координатором. И не спрашивай, почему ты. Так надо. Ты властям нравишься. Они хотят ясности и надежности. Поэтому все несчастные случаи, убийства и лишения – регистрировать и проверять. Телефон прослушивать, переписку перлюстрировать. Это не по нашему ведомству, но нос сунуть – обязательно. И профилактика террористических актов. Один уже наметился. Бомба в академии управления.

Тошкин покрылся холодным потом. Бомба и Надя, устраивающаяся на работу – это как раз то, что нужно, чтобы снова попасть в историю. Дмитрий Савельевич вытер лоб и расправил плечи. А что – хорошие времена. Героические. В каждую минуту можно совершить подвиг. Только хотелось бы, чтобы мир спасенный об этом помнил.

– Ну бомба – глупости скорее всего. Там у ректора шестидесятилетие намечается. Наверное, детки шутки шутят. Хотя... Ты понял, Дмитрий Савельевич? Вопросы есть?

– Есть, а как-же. Слежка – то зачем? И с кем связь держать?

– Со мной. К вечеру об обстановке доложишь. Слухи я сам соберу. Главное, чтобы это Чаплинский кому надо деньги отдал. А то выходки у него, прямо скажем – народнические. Ну, я на тебя надеюсь, – шеф дал отбой, оставив Тошкина на старте перед очередным прыжком в вечность.

Дмитрий Савельевич повертел в руках трубку и быстро набрал номер.

– Беспокоит городская прокуратура. Что там в академии бизнеса и менеджмента и черте там чего?

– Да порядок, эвакуировались. Пока тихо. Но срок ультиматума ещё не истек.

– Подозреваемые есть? – осторожно поинтересовался Тошкин, ожидая услышать вполне привычную историю о женщине, решившей взорвать устои общества, образования и всяких моральных ценностей. В научной литературе это, кажется, называется "комплекс камикадзе". А может быть, и в научно популярной.

– Звонил мужчина. Скворец. А так – никаких подозрений на сей момент не имеем.

– Ладно, бахнет – звоните.

"Переписку – перлюстрировать". Тошкину понравилось выражение. Допотопное, фундаментальное, она прекрасно искажало истинный смысл процесса. Процесса всовывания своего носа в чужие дела. Интересно только, кто ему будет писать. Впрочем, такие случаи были. Но они касались исключительно звездных мальчиков, которым обезумевшие девицы отправляли послания на чем угодно и как угодно. Последний раз певческой бригаде из Москвы прислали пачку патронов, исцарапанных сопливыми признаниями. Технический прогресс самым существенным образом затронул отношения полов. Может быть, признаться Надежде в любви по факсу? Едва ли она это оценит.

Тошкин снова пробежал пальцами по цифрам.

– Шеф, простите, а в какой гостинице мы остановились?

– По последним данным – в "Дружбе". Ну, а где еще? Давай работай. Мне некогда.

Тошкин уныло почесал в носу. С утра ему было тоже некогда – работа требовала немедленной отдачи, и охотничий азарт бумажного свойства пронизывал, как холодный осенний ветер. "Хорошо еще, если это не Надя взорвала академию. С неё станется," – подумал Дмитрий Савельевич и решительно потянулся к плащу, который делал из него человека солидного и сопричастного. Похожего на тех, кто ездит в иностранных машинах.

До гостиницы "Дружба" нужно было добираться тремя видами транспорта. Потом ещё немножко идти пешком. Потом стоять на проходной и чуть не заказывать пропуск. Хозяином гостиницы был почивший в бозе и пулеметной очереди авторитет по кличке Черный. Ныне отель как – бы принадлежал городу, а скорее – группировке, которая город доила и его же кормила. По долгу службы следовало бы вникнуть. Но зачем? Чтобы послать восторженное письмо президенту: "Спасибо, что мы так срослись с вами, что даже сиамские близнецы теперь стали отказываться от операции. Народ и мафия едины. Ура!" Тошкин брезговал лезть не в свое дело и получать за это по носу. Но шеф упрямо раскатывал перед ним ковровые дорожки карьеры, где действовали старые правила: "Кто не с нами, тот против нас".

"Дружба" походила на особнячок времен Парижской Коммуны, взятия Очакова и монголо-татарского нашествия, которого по последним данным не было вовсе. Строился он, наверное, как землянка, но склонность к старине и авангарду, присущая многим его хозяевам, довела строение до абсолютного ступора в три этажа с бетонными покрытиями, пуленепробиваемыми стеклами и нежной мемориальной доской "Здесь останавливался поэт Маяковский". Охранники на доску обижались и считали её обидной заманкой сказано остановился и поет. Так почему не поет. Маяковский, видевший плачущего большевика, практически никому уже не был интересен. Не то что Чаплинский, которого следовало пасти, любить, холить, нежить и лелеять. По принципу лучше поздно, чем никогда.

Личность Чаплинского казалась Дмитрию Савельевиче подозрительной. И непонятной – если тебе дали по шее, не возвращайся показывать кулаки. В любовь к родине защитник законности уже давно не верил. В такую – не верил. Потому Родину – или любишь всякую и терпишь, или не любишь вообще. По этой логике у Наума Чаплинского тут явно были совсем другие, не ностальгические дела. И шеф – профессионал в этом вопросе прав, как всегда. Только почему подчиненным на голову?

"Он приехал поездом". Глупости – ещё б на "джипе" из Израиля пер! Или с головкой, или с документами у этого диссидента непорядок.

– Старший следователь городской прокуратуры Тошкин, – Дмитрий Савельевич сунул свое удостоверение вежливому портье, который уже полчаса стоял к посетителю спиной и мягко тарахтел в телефонную трубку.

– Занят, две минуты, – не оборачиваясь произнес управляющий номерами.

– Я спешу, будьте любезны, – железно отчеканил Тошкин и приосанился. Хорошо, что мама купила этот плащ. Кто бы мог подумать, что эти шмотки бывают такими уместными.

– Димка, – радостно вскричал вконец изболтавшийся портье, – Димка, Тошкин. Ну надо же – солидол какой.

"Город у нас маленький. Все спим под одним большим одеялом, стоит кому – то шевельнуться, как у кого-то на другом конце обязательно оголится зад", – Тошкину весьма кстати припомнились слова Нади, объясняющей, почему у неё так много знакомых – доброжелателей.

"Дима, узнаешь брата Колю? – А как же, брат Коля. Всю жизнь мечтал встретиться. Искал, не знал где."

Тошкин размял глаза, пожевал губами и позволил себе удивиться. Меньше всего он ожидал встретить здесь своего однокашника, великого теоретика "революционного правопорядка", члена коммунистической партии, гордости вооруженных сил, отличника и спортсмена Колю Гребенщикова.

– И что ты здесь делаешь? – спросил Тошкин.

– И что это у тебя такой еврейский акцент? – разулыбался Коля портье. – Весь город сошел с ума. Наш начальник бурно отращивает пейсы. Команде предложено сделать обрезание. Ты пришел присоединиться? – Коля щурил маленькие темные глаза и ковырялся в ухе, которое напоминало копченый свинячий пятачок.

– Почти, – согласился Тошкин, не зная, радоваться ему или огорчаться. Если и Колька продался этим, то...

– Ну, ясно, – Коля устало вздохнул и выпрямил спину. Таким решительным и виноватым Тошкин помнил его только на экзамене по старославянскому. Юная преподавательница так запала в душу будущему законнику, что вместо отрывка из "Повести временных лет", он разразился длинным татьяниным письмом из "Евгения Онегина". Причем никто почему-то не смеялся.

– У меня здесь дело, – пробормотал Тошкин, удивляясь скупости своих эмоций. – Поручение, задание – как хочешь. Почему бы нам сейчас не выпить за встречу" , – промелькнула усталая, как поздний трамвай, мысль.

– Мы все на работе, – усмехнулся Коля и внимательно посмотрел Тошкину в глаза. Холодный пот неприятно прокатился по спине и принес странное облегчение. "Чем больше нас среди них, тем больше их среди нас". Но формула работала и в варианте наоборот "И ты, Брут, продался большевикам". Тошкин выдержал взгляд и радостно понял осторожный подтверждающий кивок.

– Тогда может выпьем?

– Запросто, – Коля легко нырнул под стойку и вытащил початую бутылку водки национального разлива. – За Наума, в просторечии именуемого Немой? Коля радостно подмигнул и опрокинул в себя полстакана прозрачной жидкости.

Спрашивать о том, как и зачем, Тошкин не решился. Профессиональные секреты – это не фунт изюма. Нужна выдержка, спокойствие и самообладание. Даже если мафия в целом сытая, ручная и прикормленная, она все равно останется мафией. И что ты будешь делать?

– Был у него кто? – легко и непринужденно, свои же люди, поинтересовался Дмитрий Савельевич.

– Сто пятьдесят тысяч человек, если считать с семьями, наемными рабочими и прочими капиталистическими запроданцами, – Коля легко отстранился от стойки и достал две кассеты. – Это звонки. Надо будет поделюсь. Но – ничего интересного. Так – приглашения, пресс-конференции, благотворительные поездки и знакомство с Родиной. И чего ты такой грустный? Меньше хлопот всем.

– Да не скажи. Начались письма. Даже – телеграммы. Одна очень содержательная и приветственная "Бей жидов – спасай Россию".

– И подпись?

– А как же "Твои друзья", – Коля нахмурился и протянул Трошкину аккуратно сложенный вдвое лист бумаги. – Вот это единственное, что меня беспокоит.

– "Тебе будет лучше, если ты встретишься со мной, как можно скорее . Поверь. Лучше не ошибаться. Помнишь "Летел как ангел, упал, как черт". Впрочем, Ваш Иуда такими понятиями не оперирует. Мой номер есть в справочнике. Целую крепко. Адрес тот-же. Не ошибешься." – прочел Тошкин и хлопнул себя по карманам в поисках ручки.

– Третий класс. Вторая четверть. Вот стоит ксерокс. Все, как у больших, – Коля осторожно вытащил бумажку из рук Тошкина и отправился к большой серой машине, которая пятьдесят лет назад могла бы считаться мечтой разведчика, если бы стояла в каждом контролируемом госбезопасностью кабинете. – И что ты об этом думаешь? – спросил Коля, не оборачиваясь.

– Да, похоже, тоже глупости. Старая любовь. Мало ли?

– А почему не позвонить? Ты представляешь – переться в такую даль и оставлять здесь письма.

– Кстати, а кто принес – то? – Дима сделал стойку, решив мигом бежать выслеживать потенциального врага регионального обогащения.

– Меня здесь ещё не было. Так что...Сказали – дама. И судя по почерку – дама.

Коля нахмурился и как – то нежно провел рукой по копии подметного письма.

– Ну, если дама, то все понятно. По телефону ведь можно а) отказать, б)поговорить и не встречаться, в) просто испортить все дело. Чисто женская логика, я бы тоже так поступил, – сообщил Дима и покраснел.

– Ну-ну, наслышаны о твоих подвигах. Молоток, Антошкин, – Коля покровительственно улыбнулся.

– Знаешь, что... – Дима сжал кулаки и очень обиделся, понимая, что ему не придется ими воспользоваться.

– Да не знаю я ничего. Сам такой же дурак. Инвалид детства. С юности. Забыли, проехали, – Коля протянул Тошкину отксеренные письма, ставшие теперь уже документами и подумал о том, что жизнь складывается как – то несправедливо. Вот, к примеру, они с Димой могли стать друзьями, примерными семьянинами и многодетными отцами с героической орденоносной карьерой. А стали... Так, не пришей в ноге рукав. Дурацкие любови, дурацкие задания, дурацкие деньги, если разобраться. Коля уже успел вкусить сладости работы портье в отеле государственного значения. За два дня он стал понимать, что вопрос "слышишь ты?" не требует никакого ответа, а означает угрозу действием, которое вот-вот отразится у тебя на лице; но он перестал понимать, на кой черт ему все это надо. И ему, и Димке.

– Ты помнишь – не леполи, не бяшеть? Помнишь? – Коля спросил так грозно и так настойчиво, что Тошкин потерял равновесие – в том числе и физическое, пошатнулся и представил себя на допросе у Берии.

– Помню, – согласился тот.

– Ну так вот... – Коля вроде разминался, то ли желая, то ли не желая продолжать начатый разговор, который к делу Тошкина никакого отношения не имел. – Ну так вот... – Коля снова открыл рот, но тут в душе его тренькнул мобильный телефон. Он полез за пазуху и с гордостью вытащил переходящее красное знамя своего небедствующего учреждения, которое так часто меняло названия, что для многих оно так и осталось – ЧК.

– Ишь, – Тошкин вяло улыбнулся и посмотрел на часы. В принципе – один звонок в городское управление внутренних дел и он снова может засесть за свою справку, которая теперь стала ему близка, как собственная ветхая рубашка.

Коля деловито удалился в комнату отдыха, не оборачиваясь, не прощаясь и не давая никаких ценных указаний. "Служба", – подумал Дмитрий Савельевич и деловито направился к выходу.

– Гражданин, – понеслось ему вслед. – гражданин. Вы куда? Стоять!!! Димка!

Коля догнал его уже на улице и деловито дернул за рукав. "Стой, сейчас они будут выходить. Хоть посмотришь на это чудо света", – отчаянно зашептал бывший сокурсник, видимо жалея, что трудный разговор так и остался в проекте. Жалея или радуясь.

– Я в газете его рожу видел. Как же – национальный герой. Держись, не подходи. Папашу в гроб загнал. Урод политический, – прошипел Тошкин, прижатый Колей к стеклянной перегородке. – Да ладно, отпусти. Посмотрю.

Тошкин вернулся в холл, сел в низкое кресло, прикрылся журналом "Плейбой" и закурил. Картинки на глянцевой обложке были гораздо интереснее покалеченного еврея, который, видимо, принципиально не пользовался техническим прогрессом для передвижения собственного тела. А зря. Имея такие короткие толстые ножки наверное, трудно ходить по лестницам, ступеньки которых расчитаны на бравых молодцов покойника Черного. Каждому свое. Чаплинский должен знать этот принцип. Дима зло поморщился. Он не любил людей, которые были способны ради идеи предать своих близких. И никакими возвышенными порывами души, и никаким желанием жить по законам совести он не мог оправдать слезы родителей, которые ни в чем не виноваты. Он, Дима, маменькин сынок и большой поклонник Достоевского. Кому не нравится – тот пусть не кушает. А этот Колобок пусть катится по лестнице. Да! Так – то. Есть дела и поважнее. Девицы из "Плейбоя", например. Очень даже например и очень даже ничего. Но не типаж.

– Ой, – Тошкин нервно вскочил с дивана, чем вызвал неодобрительный взгляд охранника. – Ой, Надя! Ой! – он в мгновение ока оказался рядом со стойкой "ресепшен" и толкнул локтем хрустальную вазу по имени "Наум".

– Извините, – пробормотал следователь прокуратуры. – Мне надо срочно позвонить.

– И вы-таки хотите, чтобы я пригласил Вас в свой номер? – заморский гость сощурил глаза и устало покачал головой. – Пресс-конференция будет завтра. Так что...Мне больше ничего не передавали? – спросил он озабоченно.

– Коля, мне надо позвонить! – заорал Тошкин, понимая, что ведет себя как стриптизерша в Мариинской театре.

– Нет, для Вас пока ничего. Вся корреспонденция будет доставлена в номер. Не беспокойтесь, – произнес Коля так, будто всю жизнь тем и занимался, что работал в "Хилтоне", а подрабатывал в "Шератоне" . Он умудрился даже как-то ненавязчиво наклонить голову и создать из себя композицию "слушаюсь, Ваше высочайшее высочество".

– Да дайте же мне, наконец, позвонить, – не выдержал Дима.

Охранник Чаплинского сделал решительный шаг вперед. Ничего хорошего ни городу, ни прокуратуре назревающая потасовка не предвещала. Но Тошкину, опозорившему себя разглядыванием девиц из "Плейбоя", было все равно. Наум пожал плечами, тронул своего парня за локоть и деликатно освободил стойку. "Может он и ничего, – подумал Тошкин и рванул звонить под безжалостный шепот Гребенщикова: "С кем поведешься, от того и наберешься. А говорят. Сумасшествие – вещь не заразная".

– Але, академия бизнеса? Как у вас там дела? Что? Кто я такой? Да вы что?

Коля предусмотрительно нажал на рычаг: "Если ты сейчас пикнешь хоть слово, я напишу на тебя рапорт. Это понятно? Идиот." Дмитрий Савельевич безрадостно выдохнул и согласился. Согласился, что чуть не оплошал. Но впрочем...

– Ты, конечно, можешь его догнать и представиться по всей форме. Ему будет приятно, – заявил Коля, с удовольствием оглядывая отъезжающую машину. – Ладно. Иди ко мне и звони. Что там у тебя в академии? Труп?

– Сплюнь, дурак. Я с работы позвоню. И ты, если что...

– Если что, – Коля многозначительно ухмыльнулся. – Ушел твой поезд, Димыч, насовсем. Как там в театре – а дальше – тишина. Вот так и у нас. Пусть будет тихо.

Тошкин поплелся по тротуару, чувствуя себя совершенно разбитым. Кто он такой, в конце концов, этот Чаплинский. И почему так звездит, что днем ярко? Обидное это вообще дело, когда рядом люди твоего же возраста пробиваются в люди, а ты только прислушиваешься к внутреннему голосу, который все время орет – надрывается: "Грязь – не ходи". Но время ещё есть и если выкинуть фортель по образу и подобию... То все только ухмыльнутся в ответ. У нас теперь демократия, а у правдолюбов по-прежнему паранойя. Только вот с медициной проблемы и лечиться приходиться амбулаторно. А стало быть – бесславно.

– Следователь городской прокуратуры Тошкин беспокоит, – сказал он в трубку, едва добрался до ближайшего работающего автомата. – Что со взрывом? Отменили?

– Все в порядке. В принципе.

– А без принципа? – замер Тошкин, отчетливо понимая, что Надя и спички – явления суть несовместимые, особенно если оставить их вдвоем без присмотра. – Пожар? Непогашенная сигарета? Трупы? Докладывайте по форме.

– Откуда вы знаете? – зазвенел голосок, принадлежащий существу неопределенного пола.

Тошкин медленно обуглился. Разумеется, душой. И приготовился к самому худшему – к знакомству с очередной маминой протеже. Вдруг как – то отчетливо осозналось, прозвучало: он любит Надю, потому что она не любила его. То есть – не хотела замуж. Образ страдальца избавлял от мучительной роли импотента – холостяка, в которую загнали его жизненные обстоятельства. По всему выходило, что Тошкинский эгоизм оказался причиной гибели самого дорогого после родителей человека на свете.

– Что? – хрипло спросил Тошкин и зажмурил глаза.

– Пожар. Без трупов. Вроде бы. Местного значения. На третьем этаже. По нашим сведениям, все были эвакуированы за полчаса до происшествия.

– Почему неуверенны?

– Да вроде тени какие-то мелькали. Говорят. Но пока борются со стихией – никто не замечен.

– Ладно, работайте, – Дима повесил трубку и медленно пошел к остановке. Осенний воздух мягко окутывал следователя томными мыслями о бренности всего земного. Девицы из "Плейбоя" напоминали, что жизнь – ничего себе штука. А так, как говорили ныне блатные и приблатненные – по жизни хотелось к Наде. В крайнем случае, он готов был даже получить по морде. За равнодушие и непрофессионализм, проявленный при встрече с подозреваемым. Или кем? Или жертвой?

"Тебе будет лучше, если ты встретишься со мной как можно скорее". Тебе будет лучше – это угроза? Предупреждение? Забота? Шантаж? Или так – развод заграничных лохов? Тогда почему без фамилии, телефона, адреса? Ладно, разберемся. Если будет нужда.

Подошел автобус. Полный, грозный и готовый выплюнуть остаток человеческого материала на грязный асфальт. Держи карман шире – Тошкин ловко взобрался на подножку и мягко раздвигая плечами пассажиров, вырулил к окну.

"Домой, быстрее домой. Быстрее домой, – напевал чукотскую песню о родном кабинете Тошкин и удивился знакомой машине, что одиноко торчала у Григорьевского кладбища: "Ишь ты, сентиментальные какие. Без репортеров обошлись. На встрече с папой." Неприязнь к Чаплинскому вдруг сменилась глубокой обидой – если из-за него взорвали Надю, то лучше его прямо здесь и посадить. Прыщ на ровном месте. Ревизор. Привет ему из Тель-Авива.

Уже из своего кабинета, немного успокоенный, Тошкин позвонил Наде. Молчание было ему ответом. Но по сводке – жертв пожара не было. Оставалось надеяться, что Надя не слилась с пламенем и не улетела в дальние края, как Мавка – Василиса.

Предстоял ещё разговор с шефом и треклятая сводка. И от того, и от другого воротило, как от водки, которая, наконец, взыграла в ( желудке. Димина мама говорила: "У тебя, дружок, позднее зажигание". Очень может быть.

К вечеру Надя не появилась. Тошкин тревожно посматривал на телефон до тех пор, пока он не взорвался нахальным треском.

– Дима, я не понял, ты работаешь или дурью маешься, – раздался недовольный голос шефа.

– Работаю. Записывайте. Пьяная драка на Петровке. Участники – рабочие металлургического комбината, находятся в платном вытрезвителе по месту жительства.

– Сколько ж это удовольствие стоит? – хмыкнул неравнодушный к спиртному шеф. А будешь тут равнодушным. Жизнь рушится и скрипит – спирт удерживает и сближает. А там – мало ли что...Хотя, конечно, положение не обязывает.

– Эквивалент двадцати долларов.

– Потянем. Дальше. Дальше давай. Пьяная драка ни к чему.

– Мальчишка пятнадцати лет обнаружен с наркотическим отравлением на площади Ленина. Скончался по дороге в больницу. Бомжиха – отравление денатуратом, перелом основания черепа, умерла в больнице, в отделении интенсивной терапии.

– Бомжиха? – неуверенно переспросил шеф.

– Так точно. И ещё пенсионер. Ветеран войны и труда – сбила машина. Водитель скрылся. Насмерть. Группа на выезде.

– И все? – разочарованно протянул начальник. – И все?

Нет, он хотел, чтобы по поводу Чаплинского разразилась настоящая война. Идиот, что ли? Тошкин посмотрел на циферблат. Десять ноль четыре. Ничего себе, засиделся над сводками.

– Дальнейшие указания? – Дима тревожно смотрел в окно, понимая, что для него день ещё не кончился. Ох, как не кончился.

– Ты знаешь, старика проверь на всякий случай. И бомжиху. Учитывая народнические настроения приезжего. И по поводу академии – там что? Глупости или теракт?

– Пожар, – уточнил Дмитрий Савельевич.

– Бывает, – согласился шеф. – Не по нашему ведомству. А этих проверь. Мало ли.

– Слушаюсь, – звонко отрапортовал Тошкин и уныло посмотрел на телефонную трубку.

Ты ничего и никогда не делал в жизни сам – вот и вся философия. Текучка – одно слово. Текучка. А для звездности нужна праздность. Кстати, тюрьма – очень хорошее место для прочищения мозгов. Может, следует кого-то туда отправить?