Текст книги "Возвращение - смерть"

Автор книги: Елена Юрская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 21 страниц)

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

Ничего нового. Я, как обычно, хуже всех. Хорошо, хоть бомба была настоящая. Кто-то удосужился помочь мне не прослыть маниакальной идиоткой. Но Тошкин – зверь. Закрыть дома такую чудесницу, когда она уже почти что достигла понимания происходящего.

О, если бы он сразу сообщил о том, что я свободна. О если бы я рискнула дернуть из окна. На глазах у предусмотрительных родителей, которые так в меня не верят, что установили и подъезда дежурство. О, если была лавочке сидел папа, какую бы история я спела бы ему, какую бы географию выдала. Он ведь с детства привык вдумчиво отвечать на все мои вопросы. Его можно отвлечь – или политикой, или футболом, или страшной историей о собственном моральном падении. Да, я даже бы пожертвовала репутацией. Что такого? А папа бы схватился за голову, потом за ремень и ринулся бы в подъезд... Но на лавочке дежурила мама, которая только и знала, что передавала мне оладушки, котлетки и борщик. Группа поддержки из соседей, младшего медицинского состава и просто проезжающих зевак соорудила веревочную лестницу и активно выполняла мамины команды: "Не пролейте, не уроните, не остудите девочка не любит холодное.

При таком скоплении народа я не рисковала подойти к окну, чтобы не разочаровать публику. Представляю, как повеселился бы местный мидл – класс, обнаружив, что голодная и запертая девочка уже имеет несколько седых волос, склонность к полноте и богатый послужной список ухажеров, ни один из которых, вот подлецы, даже не удосужился подъехать и узнать, все ли со мной в порядке.

Меня – то мамочка спасла. А Танечку – нет. Всего полдня. Те полдня, когда она вышла наконец на работу в надежде все мне рассказать. И кто-то так сильно покусился на её жизнь и простенькие навязанные другой женщине знания, что решил не терять времени даром. Похоже, что этот "кто-то" знал о том, что я заперта очень надежно. Тошкин, Тошкин.

А может быть она сама? И Анна – сама? И бомжиха – сама? Хорошие у нас в стране женщины. Они так готовы пройти на помощь мужчинам и во всем облегчить им существование, что даже из жизни уходят по первому призыву, в индивидуальном порядке и без посторонней помощи. Неужели в городе объявлено тайное соревнование: кто быстрее и красивее оставит этот мир? Представить себе Танечку, сигающую головой с моста было трудно. Потому что утонуть в нашей реке можно только захлебнувшись мазутом, фекалиями и прочими экологическими трудностями. Кроме того, всякая падаль лежит на дне так плотно, что каждый следующий желающий – уже лишний. Она обязательно должна выжить. Декомпрессионный перелом шейных позвонков – это пустяк, ушиб мозга – вот что хуже. Мы проходили это по медицине. Я даже могла бы оказать ей первую помощь – положить голову на валик или валик на голову? и – не трогать до приезда врачей. Папа сказал: "Организм молодой, здоровый, может быть рассосется". Да, травма головы – не беременность, никаких неожиданных появлений на свет за собой не влечет. Но Танечка должна выжить.

Иначе как я буду объяснять всем желающим, что шла выбрасывать шприц и флакон, что не специально надевала на себя дурацкий наряд и что не делала, не делала Анне Семеновне эту дурацкую смертельную инъекцию. Тем более врач сказал, что я – не виновата. Не виновата.

Только отчего Таня пряталась? И почему пришла? Наступило запоздалое раскаяние или , наоборот, прозрение? Для женщины её лет, что-то очень быстро. Мы склонны открывать глаза на мир, когда гормоны устают настраивать организм на поглощение самцов. Постель и интеллект – это вещи несовместимые. По себе знаю. А был ли у Танечки молодой человек? Ведь должен. У нас хорошая демографическая ситуация. На каждую особь женского пола приходится полторы – мужского. И ничего, что кроме половых признаков эти полтора землекопа не имеют больше никаких притягательных черт. Статистика – вещь серьезная. И пусть даже я оттянула на себя несколько лишних мужчин, не положенных мне по закону, но ведь есть в конце концов и естественная убыль претенденток – некоторые замужем, некоторые – любят и ждут. Так что у Танечки обязательно должен был быть жених! Парень, мальчик. То есть – некто.

И если меня не убьет мой редактор, то я могу считать себя полностью оправданной, главное, спасенной. Если не убьет.

Ну кто знал, что я так боюсь замкнутого пространства, что сразу начинают мстить. Теперь вот уверена – Гитлера годами держали в чулане, а для профилактики – потом – он сам себя там держал. Стены оказывается так сильно давят на мозги, что кроме глупостей они уже ничего не могут выродить. У меня клаустрофобия собственной квартиры. Потому что в других я могу сидеть часами и ничего. Но ведь в других не надо убирать, стирать, готовить и выносить мусор, а также складывать разбросанную одежду и хотя бы раз в неделю очищать пепельницы. В чужих квартирах можно весело гадить, а это значит, что времени на дурацкие планы просто не остается. Покажется ли такое объяснение убедительным моему Владимиру Игнатьевичу, потому, что статейка о злонамеренном маньяке получилась какая-то из-за кустовая, нелепая и напоминающая тонкий голос Моськи, впервые увидевшей слона. Надо было или бить наотмашь, или не писать совсем. И причем здесь бальзам Битнера, кроме того, что его тоже для поддержания боевого духа передала мне мамочка, дежурившая на лавочке. Получилось, что маньяк – не заклеймен, но предупрежден, а читатели, так просто сбиты с толку. Единственная радость, что мой уважаемый шеф купил себе "форда" (с ударением на последнем слоге у нас так модно, потому что – пренебрежительно и антикапиталистически) и теоретически его можно подмазать машинным маслом, которое так часто рекламируют по телевидению, что некоторые домохозяйки жарят на нем бифштексы для своих мужей – автомобилисто – гаражефанатов. Я бы, конечно, запаслась билетами в цирк, но Игорь Кио уже уехал, а кошечек наш главный на дух не переносит. Когда-то его жена принесла в дом перса, который справлял свои естественные надобности исключительно в гранки или оригинал макет любимой газеты. Ну, думаю все – таки маслом отделаюсь.

– Здравствуйте, Владимир Иванович, – пролепетала я, аккуратненько заглядывая в его кабинет, который учитывая "форда" мог уж выглядеть и посолиднее. – Что у меня там с работой? Какие-нибудь заказы поступали?

Не подставляться же мне сразу с извинениями. Может он вообще не читал моего опуса. А заказы – святое. Появилось великое множество идиотов, которые хотят получить свой гороскоп из моих честных рук. Когда я была богатой, то брезговала этим гнусным враньем на личном уровне. Но голод – не тетка, ничем не накормит, а если кто сам обманываться рад – то пожалуйста.

– Надя, а что это? – спросил он так нежно и ласково, что спина мигом напряглась и решила сымитировать нечто среднее между радикулитом и коленоприклоненным прошением пощады. Что это, Надя?

– Реклама мыльных пузырей: трое за одно. Шампунь. А что – я плохо придумала? Не только чистит и укладывает волосы, но и позволяет детям хорошенько развлечься в отсутствие родителей. Я пробовала – пузырь получается размером с телевизор, – да, мое невинное мигание глазом, здесь пока что не проходит.

– Мне звонил Сливятин, – угрожающе заметил шеф.

– Мне тоже, – призналась я. Газетчики вообще, люди подневольные. Хочешь жить – пой на власть. А не лай. Чем дальше от центра вселенной, тем эфемернее становится понятие "свобода слова". Закон джунглей, где каждая лиана в родстве с гиббоном.

– Он в недоумении. Некоторые товарищи считают, что статья сделана по его заказу, – Владимир Игнатьевич поднял на меня свои светлые глаза и перестал мигать, предоставляя мне одной справляться с этим нелегким занятием.

– Так и есть, – смело сказала я. – Он попросил сделать цикл. – и пусть кто-нибудь докажет, что это не так. Со Сливятиным у меня свои счеты. Ему придется подтвердить.

Владимир Игнатьевич вздохнул облегченно и снова нахмурился: "А меня в известность?"

– Так вас же не было! А по телефону я не могла, – пришлось скромно потупить очи и дать ему возможность подумать именно то, о чем он подумал. Зато я вам масличка принесла.

Последний раз я говорила таким тоном где-то на пороге ясельного нешкольного возраста, когда злонамеренно выливала "полезную" манную кашу в унитаз. А потому сейчас, без практики, звучала довольно нелепо. Но шеф расплылся в улыбке. А правильно замечено: кто не любит мою машину, не любит меня.

– Да у меня есть, – зарделся он, прикидывая сколько лет он будет экономно расходовать мою канистру, разбавляя её подсолнечным аналогом, украденным у жены.

– Больше не меньше, – довольно философски заметила я. – Так заказы были?

– От Чаплинского. Надя, я не знаю что там у вас произошло, но он ищет к тебе подход. Это ясно. Если хочешь – плюнь. Он уже не звезда. И, по большому счету, никому не интересен. То ли дело Кукес, – шеф аппетитно закатил глаза и я поняла, что для полного примирения мне надо притащить этого Кукеса прямо в кабинет. Если бы я знала, кто это...

– А что он заказал?

– Гороскоп. И согласился на рассказ о своей жизни. Полный. Заявил, что многим будет интересно. Но, Надя, что интересно? Можно подумать, мы сами не знаем кто были наши власть предержащие до вселенского потопа. Кому нужны эти правдивые новости. Только неприятности себе на голову.

То ли дело Кукис, – поспешила согласиться я, а шеф учуяв несуществующую издевку решил быстро поставить начальственную точку: "Делай, как знаешь, но меня в известность – в обязательном порядке!"

На его красивом черном столе ласково тренькнула трубка. Я тихонько тронула ручку двери.

– Подожди, это тебя. Из академии. Там у них какое-то преступления века почти раскрыто . Или сделано? Не понял я. И знаешь, что странно, преступление века там, а ты почему то здесь. Или ты по дороге уже успела заскочить? – спросил он демонстрируя извращенное чувство юмора и раскатисто засмеялся. В следующий раз вместо масла я подарю ему яд кураре. И он, хозяйственный, не выкинет эту гадость никогда в жизни. А потом, когда я снова попаду в историю, то у меня уже будет один подозреваемый с прямыми доказательствами. Ноги неожиданно стали ватными. Если Танечка не выкарабкалась... – Если не выкарабкалась, то мое плавание по морю отбросов продлиться ещё неизвестно сколько.

– Надя, как хорошо, что вы ещё не ушли, – ко мне подошел раздосадованный моим наличием Рубин и торжественно объявил. – Владимир Игнатьевич велел выделить вам машину. Неизвестно, правда, за что. Прошу...

Ругаться с Рубиным, даже по привычке не было сил. Мне нужно себя беречь. И себя и нервы, и слова, которые могут ещё очень понадобиться. И что в конечном итоге Рубин – комар с увеличенным хоботком, а потому вместе со своими сектантами исповедует принцип "сам не гам и другому не дам". Бедный. Проедусь – ка я лучше на "форде" (с ударением на последнем слоге) , вскормленном моим собственным маслом.

– Нет, – широко улыбнулся Рубин. – Вам сюда, – он издевательски распахнул дверцу "запорожца", думая что это может меня испугать. Бедный, сказано же. – Свою машину шеф не доверяет даже собственной жене. Вас куда? В милицию сразу? Или заедем по дороге отметим ваш новый подвиг?

Закрыть бы его в этом "запорожце" навсегда. Да, боюсь, двоеперстцы обидятся. Ведь это он, умник, втравил меня в Чаплинского. Как будто знал все заранее. Жаль, что в этой истории он годиться лишь для роли козла извозчика. До академии мы доехали молча и я, проклиная себя за то, что для начала не воспользовалась телефоном, на негнущихся ногах добралась до кафедры. Я открыла дверь, у которой почему-то никто не дежурил и хрипло спросила:" Таня?..."

– Эх, Надежда Викторовна, не Таня. Но все гораздо, гораздо хуже. В тысячу миллионов раз, – сказал Мишин и печально почесал за своим великолепным оттопыренным ухом. – Хорошо, что вы пришли. Теперь нас трое...

Я быстро прикинула возможную естественную убыль кафедры и замерла на пороге с открытым ртом. Если с Танечкой все в порядке, а нас только трое, то...

Неужели Тошкин был прав? И короткие руки Чаплинского все-таки добрались до тщедушной шейки Татьяны Ивановны?

Хорошо, что я не размышляла вслух, иначе бы мой шеф сразу догадался, что с математикой в школе у меня были большие проблемы (из этого грустного факта, в сущности, и росли ноги моего филологического образования). Трое, он сказал трое, а по моему недальновидному разумению, даже при отбытии Заболотной в мир иной нас должно было остаться по меньшей мере четверо, даже с половиной учитывая полуживое состояние Танечки, которое Мишин только что подтвердил.

Да – в тысячу миллионов раз. Все было хуже в тысячу миллионов раз.

– Что? – прошептала я помертвевшими непослушными губами.

– Виталий Николаевич, – скорбно ответил шеф, приобнимая меня за талию по случаю нашей общей невосполнимой утраты. – Он...

– Так и не поставил свою пьесу , – покорно всхлипнула я, со стыдом припоминая, как вылавливала скромного гения в клубе мужчин нетрадиционной ориентации. – Когда? – тихо спросила я, решая быть мужественной и стойкой. Мне предстояло ещё по меньшей мере два раза увидеть притягательную надпись: "Сливятин, я тебя жду", и я готова была это выдержать.

– Да практически только что, – тяжело выдавил из себя шеф, продолжая придерживать свои руки на моем теле, покрытого выходными джинсами от тоже покойного Версаче. – Он здесь, заходите быстрее.

Я невольно отшатнулась. Мишин, видимо считал, что рассматривание трупов в стенах кафедры является моим вторым хобби. На его месте, я не разыскивала бы нервную женщину только для того, чтобы вместе полюбоваться убиенным сотрудником. Странно, по всему виду Мишина – смерть Татьяны Ивановны выглядела вообще как нечто само собой разумеющееся. Может быть, они лежат там вместе, как Ромео и Джульетта. Меня слегка затошнило. В основном ,от итогов чужой любви. Но чем же мешала Чаплинскому безобидный режиссер Виталий Николаевич. Безобидный, и увы, теперь уж навсегда, безызвестный.

– Да, заходите же , – Мишин буквально втолкнул меня в кабинет и резко закрыл за собой дверь. – Вот он – наслаждайтесь.

Для невинно убиенного Виталий Николаевич был слишком сильно смущен и напуган. Но в целом – был очень похож на себя живого. Из отсутствия Татьяны Ивановны я сделала совершенно потрясающий вывод о том, что Виталик и есть тот искомый преступник. Это меняло дело, главное мое отношение к Науму, но однажды чуть не вступив в лужу под названием оговор, я решила мудро промолчать, а потому спросила.

– Что все это значит? Что опять за секреты, перед которыми самочувствие Танечки выглядит так блекло?

К счастью, я уже понимала, почему нас трое, в уголочке у окошка отмалчивалась бледная и напряженная Инна Константиновна. Исходя из мишинского понимания проблемы, она была на нашей стороне.

– Что случилось, спрашиваете вы? – Мишин подкатил глаза и призывая в свидетели потолок, произнес сокраментальную фразу. – Вы все, все хотите меня загнать в гроб, в СГД, к Мараке. Вы все хотите меня скомпрометировать. Но это...

Он был похож на короля Лира из провинциального театра. Немного переигрывал, но тонко чувствовал роль. Обвиняемый (или подозреваемый?) Виталий Николаевич весь подался вперед и, казалось, с наслаждением, внимал грудному, поставленному на плацах и утренних поверках голосу Владимира Сергеевича. Тем более, что горе его выглядело совершенно неподдельным. Я с напряжением ждала развития сюжета, лихорадочно припоминая, когда в последний раз видела Заболотную, и каким боком её могут пришить ко мне, когда Виталий Николаевич предоставит убедительное алиби. Думать о хорошем я почему-то не могла.

– Этот двурушник, отщепенец, оппортунист, соглашатель, сектант, соглядатай, шпион, диверсант, предатель. Троцкий. Горбачев. Иуда, – что же – логический ряд Мишину удался. Его стоило взять на заметку.

– Что случилось, – я позволила себе вмешаться, потому что больше не могла оставаться в неведении.

– У меня просто не поворачивается язык! – заявил шеф.

Боже, неужели Виталий Николаевич показывал свои половые органы в детском саду за деньги? При нынешней жизни, это была пожалуй единственная информация которую я бы не смогла изложить внятно!..

– Он шпионил в пользу кафедры социально – гуманитарных дисциплин, устало сообщила Инна Константиновна и посмотрела на "преступника" с большим пониманием. Ей, видимо, тоже предложили, а она сдуру отказалась. Наверное, шпионила на кого-то другого, а многостаночницей ещё себя не ощущала. С каждой минутой, проведенной в этом коллективе я все больше и больше теряла веру в людей как особей разумных и порядочных.

– И вы считаете, что это повод забыть о том, что у нас в действительности произошло? – спросила я, пристально глядя на Инну Константиновну и надеясь на её способность мыслить если не здраво, то милосердно. Она ответила мне залпом ненависти и испуганно вжала голову в плечи. Так.. Или мы все тут стали скалолазами, или это просто омерта. Что тоже хорошо. Одна чего-то боится, упрямо и безрезультатно, другой возомнил себя центром вселенной, где уже обосновалась я, третий просто тихонько сидит. Что же это?

– Я лучше поеду в больницу к Танечке, мне все это не интересно.

– Нет, вы послушайте! Вы поймите. Нам не нужны равнодушные, – Мишин выглядел так жалко, что я решила подставить свои уши для исповеди несостоявшегося мистера Питкина и его изобличителей. – Он отдавал туда наши протоколы! В том числе и секретные! Я завел там своего человека и вот...

Бред, но Инна Константиновна жестко кивнула, как будто была свидетелем всех этих безумных краж: "Информация просачивалась", – тихо и злобно сказала она.

– Не просачивалась. Лилась потоками. Уходила, как в черную дыру, вы понимаете, – горестно вскрикнул Владимир Сергеевич.

– А если ваш человек двойной агент? А если это "деза"? заинтересовавшись реалиями современной системы слежки в высших учебных заведениях, спросила я. Виталий Николаевич заметно повеселел и даже улыбнулся мне благодарно.

– Надежда Викторовна, молоко на губах не обсохло, выросли ума не выросли, уже за девочками бегаете... Тьфу ты, с ума с вами сойдешь, нахмурился шеф и не дал мне возможности узнать, чего же я не доделала в своем прискорбно среднем возрасте. – Да разве ж я б допустил здесь тридцать седьмой год? Вот так – безосновательно? Я всех вас проверил. Каждому дал бумажку. Кроме вас, совместный поход в разведку показывает способности человека лучше всего. Я всем дал бумажку, и только текст Виталия Николаевича попал на эту кафедру. Понимаете?

– А теперь там пытают вашего "человечка". Придется совершить обмен военнопленными, – вздохнула я и ощутила брезгливость по поводу детских выходок этого, наверное, талантливого ябеды. – Ну что же, будим судить двурушника революционным трибуналом. Тройкой. Или ждем Татьяну Васильевну?

– У неё пары, – почти не раскрывая рта пробормотала Инна Константиновна, которая сегодня была подозрительно тихая и уступчивая.

– Может быть пригласить кого-нибудь из руководства? – задумался Мишин. – А то как всплывет наша самостоятельность. Этот ведь небось жаловаться побежит, – Владимир Сергеевич презрительно хмыкнул.

– Нет, я очень, очень раскаиваюсь, – пискнул Виталий Николаевич со своего лобного места, как раз у сейфа где хранились наши секретные протоколы.

Да, перевелись мужики на земле русской. В прочем, судя по сериалам, они перевелись на всем межпланетарном пространстве. Не могут толком организовать ни убийство президента, ни звездные войны, не мелкую кражу в пользу кафедры СГД. И главное, чуть что – искреннее раскаяние: "Дорогая, я люблю только тебя, а потому должен признаться, что четырнадцатого, двадцать второго и тридцатого изменял тебе с твоей лучшей подругой. Не суди меня строго". И где главное правило механики межличностных отношений "не пойман – не вор", а пойман – поди докажи, а я ничего не знаю ". На месте Виталия Николаевича я бы долго и упорно делала бы круглые глаза и трагически шептала: "Навет, оговор, подставка. В общем, не виноватая я ..." . Кстати, и жаловаться бы побежала всенепременно, и ещё неизвестно, что перевесило бы – мое невинное воровство, которое можно подать в качестве борьбы за открытое информационное пространство или злостная слежка с нарушением всех прав человека, до которой опустился наш уважаемый Владимир Сергеевич?

– Я раскаиваюсь, я больше не буду, меня вынудили, – все ещё бормотал Виталий Николаевич, все ниже опуская планку морального поведения.

– Быстро же вы сдаетесь, – констатировала Инна Константиновна, как бы подслушав мои крамольные феминистские мысли.

Глаза Виталия Николаевича, до того жалкие и несчастные, вдруг брызнули искрами ненависти, и как мне показалось, страха. Неужели за этими кражами стояло что-то еще? Ничего, по сравнению с которым потеря уважения в коллективе, а может быть, и самого коллектива была не более чем укус нетренированной комнатной мухи? А ведь коготок увяз, всей птичке пропасть... Украденное в детстве яблоко может привести к многомиллионному укрывательству от налогов. Человек только сначала не хочет прослыть вором, потом, во вдруг изменившихся обстоятельствах, он готов даже гордиться этим... Неужели?

– Давно? – хрипло спросила я. – Давно стали пропадать протоколы. И кто занимался отделом внутрикафедральной безопасности? – я была уверенна, что при таком высоком уровне ведения войны, на который претендовал Мишин, собственный отдел СМЕРШа должен быть организован в первую очередь.

По тому, как побледнели перпендикулярные уши моего шефа, я поняла, что попала в самую точку. Когда мы с ним начинаем думать вместе, то становимся непобедимыми. Пожалуй, я предложу ему сотрудничество в моем частном сыскном агентстве. Такие помощники на дороге не валяются.

– Давно. Анна Семеновна, – еле выдохнул Мишин и схватился за сердце.

– Подождите, – запричитал Виталий Николаевич, наверное ощущая, как горит на нем шапка. – Подождите, – взмолился он.

– Бездоказательно, – отрезала Инна Константиновна.

– Но отчего же, – сказала я, чтобы прекратить этот спор и перенести его в более приличествующее случаю место. Кроме того, я ужасно не хотела участвовать в самосуде. Ведь бедненький Виталик даже не был негром... Отчего же. Он мог попасть под подозрение. Анна Семеновна, видимо, намекнула ему об этом. Дальше все просто. Он знал о её болезни. Он украл шприц, чтобы отвести от себя подозрения и направил письмо в прокуратуру. Он убил её, товарищи, – горько заключила я, поражаясь собственной безжалостностью, базирующейся только на дедуктивном методе.

– Нет, воскликнул Виталий Николаевич. – Нет!!!

– Да, – жестко сказала я. – Но... Владимир Сергеевич, есть только один момент, который может свидетельствовать в пользу подозреваемого. Последний протокол, тот, который забирала домой Танечка, он тоже поступил на кафедру социально – гуманитарных дисциплин? Подумайте хорошенько. Ведь наша Таня не роняла в речку мячики, а потому у неё не было повода, причины... Ведь вы согласны, что все эти происшествия – звенья одной цепи?

Бомба и кирпич, правда, пока не вписывались. Не мог же Виталий Николаевич знать заранее, что в моем лице он столкнется с гигантской машиной по расследованию преступлений? Но эти мелочи могли быть и проделками моих родственников – сектантов. Им не привыкать.

– Этот протокол тоже есть на СГД, – медленно произнес патрон и уши его приобрели угрожающий зеленый оттенок. – Поступил прошлым утром.

– Ну вот и все, – я спокойно хлопнула в ладоши, не дожидаясь, пока эта аудитория осознает смысл проделанной мной работы . – Ну вот и все, Виталий Николаевич. Вам придется найти хорошего адвоката. Хотя я бы лично, не стала...

– Это все выдумки. Это неправда. Я любил её, – сказал Виталий Николаевич и чуть не подавился слезами бессилия. – Это не правда. Неправда. Неправда. – все твердил он, раскачиваясь на стуле.

– Ножка подломится, – ядовито заметил Мишин. – Упадете.

– Я любил ее! Разве не понятно. Я не мог!!!

Меня тоже много кто убил. И других. У попа, например , даже была собака. и что с ней было знает каждый школьник. Анна Семеновна украла у Виталия не кусок мяса, хотя и его тоже, а репутацию, которую тогда ему было жаль. Я посмотрела на доморощенного монстра сердито и осуждающе. В конце концов, можно набраться смелости мужества и спокойно пережить грядущую расстрельную статью.

– Она обязательно все подтвердит, обязательно. И мы поженимся.

– В следующей жизни, – заметил материалист Мишин.

– Прекратите издеваться над человеком, – еле слышно произнесла Инна Константиновна. – Вы не вправе. И никто не вправе. Бегите, Виталий Николаевич. Я их задержу. Бегите же, ну!

Виталий смешно подпрыгнул на стуле и был таков, кивнув нам на прощание пятками. Мы с Мишиным только успели переглянуться, как хрупкая Инна Константиновна стала у двери и грубо приказала:

– Всем сидеть! На месте! Вы ничего не знаете. Так что – не сметь.

Мишин от огорчения смущенно засопел. А мне вдруг стало стыдно – я могла задержать преступника. И вот... Впрочем, могла задержать и невинного человека. Мания величия у одиноких женщин принимает довольно причудливые и непредсказуемые формы.

– Ничего, детка, ничего, – Мишин нежно погладил меня по коленке, мне показалось что совсем не так, как товарища, с которым уже сходили в разведку. – Ничего. Последний протокол точно поступил. Точно. А вы, Инна Константиновна... А. да черт с вами. Сердобольная вы наша. А как лекарствами просроченными торговать. Народ апельсиновым чаем травить, а?

– Ну вы тут разбирайтесь, а я , пожалуй, пойду. Мне в прокуратуру, – а что ещё оставалось делать в такой деликатной ситуации.

– Туда вам и дорога, – процедила Инна Константиновна, наконец принявшая свой обычный вид и готовая сражаться до победного конца . Кстати не забудьте изложить там и степень своего участия в наших делах, она нехорошо посмотрела на меня и широко распахнула дверь.

Ничего. Мне было с чем явиться пред светлые очи Тошкина, который так подло выбросил меня из игры на целые сутки. Только вот – из игры ли? И не должна ли я поблагодарить Димочку за то, что меня в конце концов ещё не взорвали, не убили не посадили в тюрьму. Когда я вышла на крыльцо академии, самым естественным образом начался дождь. Без зонтика и машины, а также денег на такси, мне придется войти в кабинет бывшего жениха со словами: "Мокрую курицу заказывали?" Но это и к лучшему: хватит подстраиваться под мужчин, а то и до греха недалеко. Жених – прокурор провоцирует вокруг меня всяческие преступления, муж – сектант чуть не угробил меня извращенными дозами вегетарианства, если мой следующий окажется президентом, то бедная будет та страна в которой я стану первой леди. С мыслью не растворяться больше в мужчинах, я чуть не ногой отворила врата защиты закона от органов беспорядка.

– Я нашла убийцу. Это Виталий Николаевич, с нашей кафедры. Он торговал нашими протоколами, попался Анне Семеновне и Танечке, за что их и убил. Почти все сходится , – Тошкин на меня не реагировал, он смотрел в окно и любовался каплей которая рисовала безумно грязный узор на стекле. – Дима! Это Виталий Николаевич с нашей кафедры, – я попыталась медленно и толково объяснить следователю свою версию. – Она поймала его на горячем...

– Я понял, – Дмитрий Савельевич соизволили на меня поглядеть и немного хмыкнули. Еще бы. мои волосики, не без участия дождя были достойны только принца Унылио, а в самом крайнем случае могли украсить только то, что осталось от бедного Йорика. – Я понял. Но, согласись, играть в вузовскую рулетку и убивать людей – это немного разные вещи. Бомбу он тоже подложил? И блокнот украл? И оставшийся инсулин из коробки? Кстати, ты его не брала? Нет, я ничего не имею в виду. На экспертизу, там, не брала? Верни может?

Тошкин заболел. Простудился и утратил нюх. Теперь вот активно бредит.

– Дима, ты температуру не мерил? Какой инсулин?

– Вот именно: он не брал. Он мог подменить ампулу прямо на работе В сумку подложить! Может, правда, так и было. Но зачем из дому тащить? Заметать следы? Глупо! И никаким аффектом не объяснишь! Если бы не пропал инсулин, то можно было бы считать самоубийством, понимаешь? Да что вообще за разговоры, Надя! А кирпич.

– Это женихи, – скромно потупившись, попыталась похвастаться я. Страдают.

– Ты впала в детство. Какие женихи, – он махнул на меня рукой, чем невероятно обидел.

– Знаешь Тошкин... Я просто хотела тебе помочь, – покорно сказала я, зная, что такое поведение вызывает у моего прокурора реакцию по типу "солдат ребенка не ударит". – А теперь я помогу твоему начальству, – я скромненько повернулась, поправила мокрую облепившую меня юбку и направилась на выход.

– Надя, – застонал Дмитрий Савельевич, наверное сильно соскучившийся по моим женским прелестям. – Не надо, прошу тебя... Ты можешь снова наделать большие глупости. И очень – очень опасные. Давай я тебя лучше арестую, а?

Если бы он сказал "поцелую", я могла бы даже согласиться. Но теперь меня уже ничто не остановит. Я обвела прокурорскую шкуру долгим презрительным взглядом и решила больше никогда не встречать его на своем пути. Я отчаянно бросилась в распахнутую дверь и натолкнулась на что-то мягкое и круглое, ушиблась лбом, плечом и коленкой и услышала:

– Дмитрий Савельевич, давайте разговаривать. Считайте, что я пришел с повинной. Мне нужно будет ваше содействие.

Оставалось только не верить своим глазам. На стул громоздился Наум Чаплинский, от которого лично я такой подлости не ожидала.