Текст книги "Возвращение - смерть"

Автор книги: Елена Юрская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 21 страниц)

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ.

В нос ударил неприятный запах туалета. Оказывается, я была пьяненькой покорной сомнамбулой и потащилась за шефом в его кабинет. Не ожидала от себя такой покорности.

– Проходите, – недовольно буркнул Мишин, пропуская меня вперед, чтобы отрезать пути к отступлению и позорному бегству. – Садитесь, сразу садитесь. Спокойно, без шума, – предупредил он трагическим голосом. Предстоящий разговор, видимо, был не по нраву нам обоим. Меня он лишил возможности проверить версию, а его..?

Я села и осмотрелась. Ничего хорошего – в лучших общежитских традициях. На окне сероватые кружевные занавески, цветочный горшок с завявшим фантиком от конфеты, на стене – Майкл Джексон, вырезанный мишинскими предшественниками из иллюстрированного журнала, и товарищ Ленин в скромной деревянной рамке. Слава Богу, национализмом в этом кабинете не пахло.

– Будем разговаривать под протокол? – спросил Владимир Сергеевич, доставая чистый пугающий лист финской бумаги, которую в этом учебном заведении брали в качестве благодарности за троечку на экзамене.

– А что, Танечке уже полегче, – встрепенулась я, надеясь увидеть важного свидетеля.

– Нет, она дома. Не сбивайте меня с толку, – вдруг взвизгнул предынфарктный заведующий, и его белесые глаза налились кровью.

Пришлось послушно взмахнуть руками и пролепетать неуместные извинения. Время, траченное даром, продолжало свой бесполезный бег. Оставалось только залихватски спросить: "Ну?" Но я удержалась, вдруг подумав о том, что мощнейший словарный запас изрядно подпорчен тюремной, блатной и прочей дворовой лексикой. Иногда мне просто не хватает умных слов, чтобы точно описать свое состояние. Например, понты. Коротко и ясно. Вот они самые меня и охватили. Или пришли? Или наступили? Что-то очень много вещей последнее время я стала делать непрофессионально.

– С вашим приходом на кафедру, – начал Мишин, и я сочла возможным его перебить, помочу что вдруг почувствовала острую необходимость в союзнике. Как ни странно, но Мишину я почему-то доверяла.

– Да, я знаю. На кафедре начались неприятности. Взрывы, смерти, срывы концертной программы и глубокие запойные обмороки сотрудников, – Владимир Ильич Ленин смотрел на меня хитро и укоризненно. Как на меньшевика Мартова, который был слишком демократом, чтобы точно знать, чего хотеть. – Но я тут не причем! Подумайте сами – какой смысл? Только прийти и все испортить? Прослыть на весь город сумасшедшей маньячкой и остаться без куска хлеба? Где логика?

– Да, – согласился Мишин . – Но... кафедра СГД...

Я впала в состояние транса. Изредка мои мозговые оболочки принимали сигналы типа "диверсия" ,"оплата", "профессиональная деструкция", "кто-то должен это делать". Мишин бредил, я абстрагировалась. У каждого свой конек, кто-то покоряет горные вершины, кто-то собирает шариковые ручки. Мишин воюет с кафедрой СГД. В сущности, он счастливый человек – образ врага прорисован до мельчайших деталей. Это очень важно – точно знать, кто виноват и что делать. Ленин снова посмотрел на меня укоризненно. Я подмигнула портрету, давая понять, что не собираюсь претендовать на его место в истории. А Мишин удивленно замолчал.

– Прослушивающее устройство? – безнадежно спросил он.

– Нет, что вы. Вспоминаю работу "Партийное образование и партийная литература". Знаете, мне всегда казалось, что она – основа моего филологического образования.

– Да, "колесиком и винтиком", "колесиком и винтиком", – Владимир Сергеевич закатил глаза и в экстатическом порыве причмокнул губами. Переговоры по открытию второго фронта можно было считать начатыми.

– Ну, а как вы можете это объяснить? В целом и коротко? – взгляд начальника потеплел и покрылся значительными маслянистыми вкраплениями. Вот этого нам как раз не надо!

– Да никак. А с Анной Семеновной – не все так ясно, как хотелось бы. Вы знаете, что Виталий Николаевич делает маникюр? – зловещим шепотом спросила я.

– Что? – Мишин снова побагровел и привстал со своего скрипящего стула. – Что?

– И муж Анны Семеновны тоже!

По поводу Коли Гребенщикова, Димы Тошкина, Наума Чаплинского я пока промолчала. У меня не было веских доказательств их связи с инфицированными и стерильными парикмахерскими щипчиками.

– Позор! – еле выдохнул Мишин и, отчаянно плюясь ядом, прокричал. – Им не место среди людей!!! необходимо принимать срочные меры.

Как я люблю, когда меня понимают с полуслова! Как это здорово, что в мишинском сознании всякие косметические излишества плотно завязаны на гомосексуальные наклонности. Впрочем, глядя на него не скажешь, что страсть к щегольству отсутствует в его характере напрочь. Пестрый сине-желтоватый галстук времен московского международного фестиваля молодежи и студентов выдавал в Мишине тщательно замаскированного пижона.

– Вы думаете, между ними есть связь? – проникновенно глядя в глаза шефу спросила я.

– А как же! Конечно. Это же отщепенцы! Выродки. Только так и не иначе. Нужно немедленно их арестовывать и пытать самым серьезным образом. Я звоню!

А у Тошкина, между прочим, от икоты долго болит желудок. И хоть за последнее время он не сделал мне ничего хорошего, но за прошлые заслуги... Я представила, как этот нахальный городской законник будет смеяться над пожилым ветераном и приложила палец к губам.

– Тихо! Пока надо присмотреться. Может быть – там банда?

– Докладывайте по порядку! – Мишин приосанился и сделался молодым и серьезным.

– Мною обнаружено место обитания противника. Из оперативных данных, полученных от студентов, таковым является гей-клуб "Василиса Прекрасная". Разрешите начать операцию по внедрению?

Мишин посмотрел на меня скептически. Согласна, на голубого я походила мало. Но если приложить усилия... А третий размер груди можно дорастить до пивного животика – получится очень органично. Я даже готова приклеить усики.

– Будем действовать в команде! – подытожил шеф, нервно потирая покрытую пушком лысину.

– А если я ошибаюсь? – мне просто необходимо было подстраховаться, потому что я – гражданка продвинутая и ничего, кроме уважения к чужим личным проблемам по-настоящему не испытываю. Каждый устраивается в меру своих желаний и возможностей. Правда, у нас как всегда – провинциальные перегибы.

– Оргвыводы сделаем после операции. Я ещё понимаю – после драки махнуть кулаком, но перед..? Надежда Викторовна, несолидно.. – Мишин покачал головой и хитро сощурился. – Давайте на всякий случай сегодня уже не расставаться.

Если бы он жестом фокусника достал из-под стола наручники, я удивилась бы меньше, потому что шеф сказал:

– Милости прошу к нашему шалашу. В гости ко мне поедем. А оттуда, подкрепившись...

Дело оставалось за малым – получить пригласительный билет в закрытый клуб. Все-таки мой государственный шеф жил ещё старыми понятиями – он, видимо, полагал, что его воинского звания с лихвой хватит, чтобы открыть любую дверь ногой или выстрелом в дежурного швейцара. Да, диверсия вырисовывалась хиленькая – муж Анны, чтобы скрыть (!) свою дружбу с Виталиком (или все-таки с Колей) убивает жену, которая по идее и так должна была все это знать и терпеть...

– Ну что же вы, – бравый солдат Владимир Сергеевич уже дернул меня за локоток, весьма деликатно, по – джентельменски. – Пойдемте. Не задерживайте процесс.

– А может вам стоит немного позаигрывать с Виталием Николаевичем? тихо спросила я.

– То есть как это? – Мишин отпрянул от меня к белозубому Майклу Джексону.

– Ну погладить его, скажем, ниже спины, в щечку поцеловать. Проявить внимание, иначе же мы туда не...

Договорить мне не пришлось. Владимир Сергеевич громко стукнул по столу, быстро и четко определил границы своего неуважения ко мне, к Виталию, к гей – клубу, и всей этой жизни. Уже из коридора донеслись его более цензурные вопли: "Меня сейчас вырвет, стошнит. Ой, ой, прямо сейчас!!!" Думаю, что для любимого преподавателя студентки потеснятся в местах не столь отдаленных от его кабинета. А мне, как всегда, ничего не оставалось, как продолжать совершать житейские усилия в гордом одиночестве. Я вернулась на кафедру, поцеловала замок и решила сосредоточиться где-нибудь в тихом месте – скажем, в прокуратуре.

Тошкин был не в духе. Во всяком случае посетитель, пулей вылетевший из его кабинета, был похож на изрядно потрепанную промокашку. Я осторожно заглянула внутрь.

– Можно?

– Заходите! – отличный повод для обратного перехода на "вы". Когда моя вторая свекровь сектантка – двоеперстка Полина Игнатьевна достала меня окончательно и бесповоротно, я потребовала от неё соблюдения формальной любезности, считая этот факт справедливым. "Будьте любезны, – отчеканила я. – Обращайтесь ко мне по имени-отчеству. Теперь – мы чужие люди, так что..." Полина Игнатьевна мелко перекрестилась и троекратно плюнула мне под ноги:" Не дождешься, – заявила она. – Я с Богом на "ты", а выше его нет никого!" "А вровень?" – ласково спросила я, и к счастью успела увернуться от удара тяжелой авоськой, наполненной ворованным с полей картофелем.

В свободное от проповедей время Полина Игнатьевна промышляла на бывших колхозных полях, чтобы донести до посетителей рынка новый смысл Ветхого завета. Каждый проданный ею корнеплод был завернут в листочек скурпулезно переписанными цитатами из Библии и её собственными комментариями. Для пущей убедительности она предлагала своим покупателям проверить наличие гиенны огненной приложением к телу раскаленного утюга. Учитывая сводки криминальных новостей, у милой старушки в свое время нашлась целая куча добровольных последователей. А на "вы" она со мной так и не перешла.

– Господин Тошкин, – уныло сказала я, – у вас ус отклеился. Дмитрий Савельевич нервно провел пальцем над губой. Усов у него никогда не было и в помине И чего тогда так волноваться? Стала бы нормальная женщина искать стрелку на колготках, если бы точно знала, что вышла из дому с голыми ногами? Хорошо, что у нас есть хотя бы женская логика, потому что у мужчин, похоже, нет никакой!

– Все развлекаетесь! – подытожил свое поражение Тошкин. – Надежда Викторовна, постарайтесь впредь бороться со свое скукой какими-нибудь более законными и грамотными методами. И не беспокойте наших сотрудников при исполнении служебных обязанностей.

– Коля стукнул? – сыпанулся из меня вышеозначенный жаргон.

– Почему стукнул? Заявление написал. Жалобу. Все как положено. Так что впереди у вас одни сплошные неприятности. Предупреждаю официально.

– Но Анну Семеновну убили, – обиженно прошептала я.

– Дошло, наконец, а в больнице погибла её соседка-алкоголичка! Странное совпадение, правда?

– А в 1963 году убили Кеннеди, вы не находите, что это тоже подозрительно. А как погибла?

– Не ваще дело, Надежда Викторовна, – огрызнулся Тошкин и потянулся к сигарете, чтобы показать мне, как я его, бедного, довела. Ничего страшного, чтобы по-настоящему отравиться никотином, некоторым особям необходимо лет восемьдесят. Так что – на здоровье. – И хватит! – сказал он, глубоко затянувшись. – Хватит развлекаться за счет

чужих смертей. Нечего совать нос в... Стыдно же, Надя, – он смотрел на меня грустно и укоризненно. И, кажется, правда считал, что я греюсь возле кремационых печей.

Обидно. Впрочем, не всем так везет, как Тошкину – быть человеком одной идеи, знать, что она никогда не воплотится в жизнь, но все равно пробираться к цели... Я пробовала, мечта у меня точно поскромнее – никакой официальной справедливости и законности – я просто хотела прославить наш город и лично себя брачными рекордами

для книги Гиннеса. Как говорят в американских фильмах, а другого, по-настоящему ценного желания для себя я как-то не запасла.

Неужели Тошкин не знает, что к середине четвертого десятилетия эмоции изнашиваются, как детские сандалии, что все люди превращаются в типажи под девизом "я вас уже где-то видел", а все светлые чувства – это только не всегда удачное повторение пройденного. И может быть, он прав – так жить нельзя? Безнравственно, грубо... Но Анна Семеновна почему-то выбрала мои колени, и теперь я у неё в долгу.

– Тошкин, вам пора найти женщину и начать морочить ей мозги. Вы пропадаете зазря.

– Моя мама тоже так считает, – нахально улыбаясь, ответил он.

Все правильно: забирай свои игрушки и не писай в мой горшок. Я, кажется, первая начала это мерзкое противостояние, но из джентльменских побуждений мог бы и простить мне маленькую женскую слабость. Я подняла руку и сложила ладонь в кулак.

– Но пасаран, – вырвалось у меня на прощанье.

– Это точно, – согласился Дмитрий Савельевич.

Дурацкий город – парик купить можно, а бороду – только по спецзаказам и в театральном магазине. Пришлось обойтись серым фломастером, которым и были нанесены мелкие точки на подбородке. Зеркало свидетельствовало, что мною был создан не приличный монстр Франкенштейн, а какой-то недооперированный транссексуал. Что же – чем хуже, тем лучше. Это главный принцип нашей жизни и действует он куда эффективнее валериановых капель. Грудь я запеленала папиным шарфом, которым раньше лечилась от ангины, а диванную подушку засунула под свитер. Причины не доведенной до конца операции стали ясны – мой транссексуал оказался немного беременным...

Клуб "Василиса Прекрасная" таксистам был известен – секрет Полишинеля, тайна, известная всем. Вот это – по нашему. По-бразильски. Трехэтажный особняк был обнесен высоким узорчатым забором, в саду виднелись бывшие обкомовские елочки и ностальгические березки. Дом напоминал партийную дачу чиновника городского масштаба. Я отпустила машину и остановилась у ворот в раздумье. Мне нравились низкие желтые парковые фонари и скромный дизайн бегущей строки над дверью здания. Просто, изысканно, со вкусом. Вдруг где-то за спиной раздалось подозрительное шипение. Я не знаю, нужно ли бояться змей, если на земле живут такие люди, но стало как-то не по себе. Шипение повторилось и усилилось шепотом: "Надежда Викторовна, Надежда Викторовна!" Я медленно оглянулась. Кусты напротив забора подозрительно зашевелились, из них проглядывал металлический каркас автомобиля "Запорожец" и лысая голова Мишина.

– Как вы меня узнали? – обиженно прошептала я.

– По запаху. Идите сюда, обсудим план дальнейших действий, – Мишин вынырнул из убежища и начальственно дернул меня за руку. Когда дверь "запорожца" захлопнулась, я поняла, что худшее уже случилось. Я стала йогом и вряд ли теперь найдется человек, способный разогнуть меня обратно.

– У входа в заведение мне придется вас обнять, – прошептал Мишин. – Мы сделаем вид, что приехали из области по обмену опытом. Пойдет? Диктофон с собой? Очень хорошо, – констатировал он, когда я сделала вид, что кивнула. Мы, индийцы запорожского происхождения, вообще предпочитаем ограниченные жесты. – А я взял фотоаппарат. Ну,

ни пуха, ни пера...

Я с глубокой благодарностью за предоставленную возможность послала своего шефа к черту!

Узорчатые двери загородного клуба были снабжены фотоэлементами: они, как в приличной сказке, самостоятельно отворились без всякого щучьего веления. Мишин настороженно засопел, но фотографировать это чудо враждебной техники решительно

отказался. Мы прошли по мощенной плитками дорожке и оказались внутри здания. В маленьком темном коридоре сидел печальный уставший сержант, снабженный дубинкой, пистолетом и огнетушителем. Нехотя оторвавшись от супернорвежского кроссворда, он поднял мутные глаза и спросил:

– Вы к кому?

Ну, не я ли говорила, что наши гей – клубы – самые гей – клубы в мире?! Здесь тоже нужно записываться на прием! Чувствовалась во всем этом рука мастера, нечто фундаментальное, государственное – на века. Я вопросительно посмотрела на Мишина в надежде, что по крайней мере сейчас он не станет вытаскивать из-за пазухи свое народное оружие системы наган.

– Мы – по обмену опытом! – важно ответил Владимир Сергеевич и предъявил бумажку, на которой четырнадцатым шрифтом было выведено "Все вокруг стало голубым и зеленым", а подателям сего необходимо получить дополнительную информацию о способах сексуального воздействия на душу ближнего своего.

– Это как же? – искренне удивился окончательно проснувшийся сержант. Как?

– Да через жопу же, – прошептал Мишин, одновременно устыдившийся моих ушей и разгорячившись от присутствия настоящего.., ну – сами понимаете. Там нам направо или налево?

– Все дороги ведут в зал, – почему-то успокоившись заявил охранник. Черт вас разберет. Оставляйте оружие и отправляйтесь, если так надо.

– Но.., – попытался возразить Владимир Сергеевич.

– Как хотите, – сержант пожал плечами. – Оно, то есть ваш спутник, может идти прямо, а вы – думайте.

Мишин нехотя выложил игрушку и поддерживая меня за локоток, прошептал: "Заранее извиняюсь за ненормативную лексику, хотя в других её не терплю, и никому сего безобразия не прощаю".

Зал был оформлен, как ночной клуб средней руки. В центре помещалась площадка для танцев, стриптиза и митингов, рядом с ценной музыкальной аппаратурой размещалась массивная трибуна, сделанная из красного дерева. Столики были отделены друг от друга формальными и очень искусственными зарослями арабских цветов, тихо работал кондиционер, магнитофон, холодильник, установленный прямо на выходе в кухню, в обыденные звуки врывался первый фортепианный концерт Чайковского, исполняемый на разбитом белом рояле. Посетителей было много – практически за всеми столиками сидели парочки странного вида, которые изредка переговаривались с соседями по залу, используя мобильную и цифровую связь. Для того, чтобы отдохнуть в такой обстановке, нужно было запастись звуконепроницаемым шлемом. Но, к счастью, мы пришли сюда работать.

– Только платить за все это буду я, ладно, милый, – пользуясь случаем, я погладила начинающего гомосексуалиста Мишина по гладко выбритому подбородку. Он даже слишком охотно поддержал игру и, мило скалясь, ущипнул меня за щечку. В зале воцарилась подозрительная тишина. Что-то явно мы делали не так. Мишин, кажется, тоже это понял и нахмурился:

– Ладно, давайте займемся делом! Есть тут кто-то из наших знакомых? Проверить лично! Считайте это своим первым кафедральным поручением.

Я хотела было возмутиться и напомнить шефу собственное скандальное появление в костюме вакхической славянской Венеры и позор, связанный с ним, как вдруг натолкнулась на тяжелый жесткий взгляд, который буравил меня по линии нос-живот.

– Есть, – вскрикнула-шепнула я. – Есть! Попали. Вон там, быстро, не поворачивайтесь, сидит Андрей – муж Анны Семеновны...

– Что будете заказывать? – раздался откуда-то сверху подозрительный веселый голос официанта. – Для дамы можно мартини, шоколад, тортики, есть икорочка, водка.

Так как?

– А кто здесь дама? – возмутился Мишин.

– Ну, это вам уж, как говорится, виднее! – разулыбался официант, следующий моде носить золотые вставные зубы, именуемые фиксами. – А письмо счастья уже входит в счет. Вот, – он положил на столик небольшую бумажку с уже известным мне содержанием. – Если хотите, можем сразу же отксерить сто вариантов. Если нет – переписывайте на здоровье.

– Мартини, водку и шоколадку, – быстро согласилась я, вчитываясь в обещание непременного улучшения моей жизни, если я не поступлю, как глупый Конан Дойль, не придавший значения писульке и лишившийся из-за этого обеих рук. Правда потом, когда он одумался, говорилось в письме... Я не успела дочитать, отрасли ли у Конан Дойля руки, потому что Мишин больно пнул меня ногой. Из его уст вылетело

нечто вроде команды "ложись". Я на всякий случай пригнулась и с готовностью скомкала бумажку с тем, чтобы в случае пожара отправить её в желудок. Все же лучше не рисковать.

– По тылу, – шепнул насмерть перепуганный Мишин, увидевший, судя по реакции, что-то вроде фантома Жукова в столь неприличном месте. – По тылу.

Я осторожненько так повернула голову и обрадовалась. Все наши были тут – группу вновь прибывших возглавлял очень большой человек – депутат Сливятин. Среди сопровождавших его лиц я узнала нескольких коллег своего последнего, самого неудачного мужа. Все присутствующие в зале кивками, вставаниями и улыбками выражали свое бурное восхищение власти. В дальнем углу ринга я увидела, а, скорее, почувствовала ещё одно родное лицо Виталий Николаевич пытался слиться с бордовыми стенами, чтобы не быть узнанным шефом. Виталий Николаевич, видимо, не верил в переподготовку старых гетеросексуальных кадров.

– Ну что, ребятки, – прогрохотал прямо над ухом Сливятин, – в зале, судя по всему, бабец. Надеюсь, что он хотя бы не лесбиянка. А?

Из кухни вылетел взъерошенный и неприятно удивленный старичок, исполнявший в этом заведении роль метрдотеля. Он едва дотягивал до плеча Сливятина, а поэтому, дважды подпрыгнув,

что-то быстро шепнул дорогому гостю в ухо.

– Ой, да ладно, – вновь загремел Сливятин, опробовавший повадки генерала Лебедя. И то правильно – когда из государственного деятеля на получается Столыпин, лучше сразу начать карьеру Иосифа Виссарионовича. Наш Сливятин всегда на шаг впереди всех. – Не надо. Не стоит. Баба есть, – он все больше форсировал басовые ноты, раннее считавшиеся признаком мужественности. – Духи слышу. У моей – такие

же. Бабец точно есть.

Остается только вспомнить свою стычку со Сливятинской супругой, которая считалась грозой и молнией всех модных частных магазинов. Особенно сильно от набегов царственной особы старшего бальзаковского возраста страдали магазин "Тарас", названный так в честь знаменитого поэта, бутик "Ришелье", проименованный по велению французов – партнеров, которые ещё кое-что помнили из собственной истории, и парфюмерная лавка "Лунный ветер", своим названием намекающая, что сегодня как бы есть, а завтра уже может и не быть. Ясное дело, низший государственный служащий Сливятин был немного учредителем этой психической атаки на женское население города, а потому его мадам Галина Августовна открывала дорогие двери преимущественно изящным жестом крупной, похожей на ножку белого рассыпавшегося рояля, нижней конечностью. Ее любимым занятием была покупка вещей в кредит: "Мой с вами расплатится" или вызов очередной подчиненной жертвы с деньгами для дорогой душечки. По подсчетам обиженных продавщиц "Тараса" наша "девочка" отоваривалась на тридцать тысяч долларов ежемесячно. И надо же было однажды нам так яростно сцепиться из-за захудалого французского парфюма, которого в "Лунном ветре" оказалась только одна скляночка. Вот что значит провинция! Я присматривала его в течение двух месяцев. И не потому что была стеснена материально, просто мне казалось, что запах несколько старушечий и к нему необходимо было поменять гардероб. Исходя из желания жить, как все люди, я сначала принялась за покупку достойных для парфюма вещей. Когда эта нелегкая, поверьте, задача, была решена, я, наконец, выхватила у продавщицы последнюю банку, быстро расставшись с деньгами и надеждами как-то улучшить свой вкус. Но тут в магазин ворвалась Галина Августовна, чуть повела напудренным аккуратно подшитым носиком т громогласно заявила: "Хочу!". Все – стекла, прилавки, баночки и продавщицы – дрогнули. И только я, маленькая героиня большого города, продолжала упаковывать свою новую сумку своими же новыми духами.

– Вы что, не слышали, – протянула Галина Августовна, по-детски капризная. Когда-то, лет сорок назад, мужики, наверное, млели от такой манер разговора. Так что на сегодняшний день я даже где-то начинала понимать изменившуюся ориентацию Сливятина.

– Я повторяю. Мне – такие же, как этой, – Галина вытянула собранный из американских пластмасс ноготок и ткнула им в воздух, направляя оный в мою сторону. – Сейчас же.

– Кончилась, – уныло сообщила продавщица, в уме подыскивая новые варианты трудоустройства.

– Да? – Сливятина подняла густо намазанную бровку и улыбнулась. – Так пусть она отдаст.

Интересно, была ли она когда – нибудь умной? И если да, то сколько длилось такое счастье? Деньги, конечно, развращают – читали, знаем. Но вот, чтобы от них ещё и глупели? Наверное, я просто никогда не была до такой степени богатой. И теперь уже не хочу.

– Ну, я же жду. И такое ожидание меня компроментирует.

– Без "н", – сообщила я.

– Мне все равно, как они называются. А вам, милочка, закажут точно такой же и привезут. Когда тут бывает поступление? Доставайте же. Не будем же мы драться из – за такого пустяка.

Наверное, не будем. Потому что последний раз меня побила моя

одноклассница из-за того, что я не хотела совершить письменный отказ от нашего с ней общего ухажера Филиппа Соколовского, который теперь, наконец, решил жениться, чтобы все-таки разрешить наш с ней давний спор. Жениться – не на мне, а уж тем более – не на ней. А чтобы не быть битой, я целый год прозанималась в секции при Дворце пионеров. Я и тогда, и теперь знала: бить физиономию – занятия не коммунистическое, но христианского смирения для подставления собственного личика под удар я не набралась и по сей день. Помимо своей воли, прямо у прилавка в "Лунном ветре" я заняла боевую стойку. Галина Августовна отшатнулась и покрутила пальцем у виска. Очень обидный жест заставил меня забыть все выученный позиции и по-простому вцепиться в волосы, которые оказались ультра модным тогда париком. Разнимать нас пришел сливятинский водитель. Я пострадала меньше, а потому от щедрости душевной плеснула немного духов в лицо зарвавшейся государственной жены. И мне за это ничего не было! Может и правда, хватит бояться?..

– Так пусть бабец покажется нам. Или начнем щупать, – развеселился Сливятин. Меня лично честь облапанных геев трогала мало. Но Владимира Сергеевича стало жалко. Он может не вынести такого позора. Я нервно заерзала на стуле.

– Ну что, мальчики, пообнимаемся, – сверкая глазами, предложил Сливятин.

Посетители смущенно опустили глаза. Я где-то читала, что геи – люди исключительно деликатные и всякие быдловские замашки просто не выносят. Все же, всякое правило имеет исключения... И я люблю, когда по моему поводу страдает конкретный избранный мужчина, а не весь вынужденно здоровый коллектив.

– Привет Галине Августовне, – сказала я, поднимаясь со стула. – На пенсии вам можно будет подрабатывать кинологом. Будете обучать собак правильно дышать.

– Ну, чего ты разошлась, – Мишин укоризненно дернул меня за штанину.

А что такое? Да после этого клуба наш избранник должен вообще быстро и с позором искать себе другую профессию. А я ему уже и предложила...

– Боже, мужики, кого я вижу? – мой оппонент-депутат сделал паузу, за которой скрывалось явное неузнавание. Боюсь, что и мне когда – нибудь придется работать гримером.

– Господин Сливятин, но кто бы мог подумать? Вы – гомик. А я по-прежнему Надя. И этот человек шантажировал меня выселением!!!

– Ну ты даешь, – восхищенно присвистнул Сливятин и, вежливо спросив разрешения, присел за наш столик. Мишин пытался неуклюже извиниться за меня и мои вольности. Но это, опять же, смотря с чем сравнивать. Первая часть моей спины продолжала гореть под взглядом Андрея, а душа пылала от праведного гнева. Штирлиц как-то говорил, что разведчику выпадает только один шанс. Нашей бригаде он пока не выпадал. Поэтому, карты на стол, господа.

– И давно это с вами? – спросила я участливо.

– Да года два. Только теперь опять придется менять место дислокации, улыбаясь сообщил он.

– Да я – могила. Точно.

– Женщина всегда является братской могилой. Всего, – тут, конечно, ему виднее, но я бы на месте Галины Августовны обиделась бы, если бы меня сравнивали с кладбищем.

– Всего, всего. В том числе и информации. Так что не принимайте на свой счет, дорогая Надежда Викторовна. Будем снова переезжать.

– А ваш предудыщий клуб случайно не назывался "Должок"? – вдруг осенило меня блестящей связующей все идеей.

– Нет, ну что вы, – Сливятин охладил мой пыл и сразу забил в мой интеллект ржавый от правды гвоздь. – Видите ли, это вообще не то, о чем вы подумали. Мы собираемся здесь без женщин. Без всяких. И решаем деловые вопросы. Вот так. Считайте, боимся феминизма и его последствий. Но в принципе – кому охота приключений на голову? Вы, кстати, заметили, что у нас отстреливают только мужчин. Женщин и детей никто не трогает. Киднепинга – нет. Так что добились кое-каких договоренностей. А теперь вот вы...

– А кто был в прошлый раз, – все-таки мысль о приключениях любопытного Буратино в лице Анны Семеновны не покидала меня. Кроме того, не хотелось повторить её скорбный путь.

– В прошлый раз забрались староверы, – устало выдохнул он.

– И что, никто ни-ни? – изумленно спросила я.

– У нас нет. Никаких гомосексуальных контактов. Сколько можно?

Да, картинка прорисовывалась – хуже некуда. Если даже гомосексуалисты стали импотентами, то кто спасет нацию от неминуемой демографической катастрофы? Хорошая страна, в которой много денег и нет людей. Какая-то разновидность нейтронной бомбы все-таки стукнула нас по носу... Кто-то тронул меня за плечо потной рукой, такой потной, что свитер на мне замокрел.

– Владимир Сергеевич, вы не подумайте плохого, я тут первый раз. Я за деньгами на искусство. За спонсором. Я ещё не...

Сливятин заразительно засмеялся и хлопнул подкравшегося Виталия Николаевича ниже спины.

– Нет, он просто замахал меня своими трубадурами в постели с собаками. Да дам я тебе денег. Не ходи ты сюда. И ко мне не ходи.

И стоило человеку тратить столько денег на маникюр, чтобы показаться в клубе ,где никого своих-то и не было. На лице Виталия Николаевича проглядывало острое разочарование. На моем – тоже. Наша с Мишиным миссия позорно провалилась. И мысль о том, что отрицательный результат – это тоже результат не успокаивала меня абсолютно.

– Нам пора, – сказал Мишин, гневно сверкая на меня глазами. Я молча кивнула Сливятину и Виталию Николаевичу и уныло поплелась за шефом.

– Подождите, – окликнули нас уже в коридоре. – Подождите. – муж Анны Семеновны сердито сопел и немного задыхался.

– Я тут тоже по делу.

– Нам это не интересно, – отчеканил Мишин.

– А интересно, что в коробке для инсулина не было ни одного флакона? Ни единого? Вообще! А интересно, что Аня всегда сообщала об этом заранее? Она очень педантичная женщина. Но – не было ни одного. И этот факт занесли в протокол.

– Значит, осталась только тот, который я держала в руках?

– Ну почему? А может быть и те, которые вы украли из моего дома?

– Андрей, но я ...

– Здесь очень душно, – вмешался Мишин. – Давайте выйдем на воздух.

В саду мерцали желтые фонари. Я считала убийцей Андрея. Он меня. У нас состоялось тяжелое человеческое противостояние, при котором слова были не нужны.

– Я сейчас же сделаю заявление и потребую вашего задержания, угрожающе прошипел носитель счастья Андрей и схватил меня за руку.

– Да сейчас же, – заявил Мишин и отправил свой военный кулак в ухо вдовцу.