Текст книги "Возвращение - смерть"

Автор книги: Елена Юрская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 21 страниц)

Тошкин смотрел на неё участливо и удивленно. Такого жениха для Ирочки Инна Константиновна хотела всегда.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

– Прошу прощения, пресса, – сказал Максим, презрительно улыбаясь.

– Я Приглашал тебя в номер? – Чаплинский легко подтянул ноги к груди и обнял руками колени. Он бы сел на корточки – здесь можно, но в мягкой, усердно устланной японской материей кровати это было крайне неудобно. – Я звал тебя, Максим? Нет или я стал таким старым и доступным, что меня не ждут даже в квартале красных фонарей? – Наум Леонидович не любил просыпаться вдруг, а уж тем более не любил, когда лозунгом нового дня становились средства массовой информации.

– Мне выйти? – Максим попытался изобразить струнку, но она вяло вытекла из позвоночника, оставляя место только для шарниров. – Извините. Мальчик ударился об молчание и аккуратно подсунул газеты под ноги не выспавшемуся диссиденту.

– Всего лишь, – ухмыльнулся Чаплинский и потянулся за очками. – Всего лишь. Я – то уж подумал – обложили.

Максим задержался в дверях, как бы ожидая дальнейших указаний. А в сущности ему просто было любопытно. Утрется еврейская диаспора провинциальными страстями или все-таки отмоется. И как непрост было был этот Чаплинский, а кое-какие соображения по этому поводу Максим уже наработал и изложил в докладной, кто-то здесь оказался гораздо хитрее него. Чувство большого местного патриотизма охватило его до такой степени, что задумка нового полотна "сеятель раздора "обрела реальные черты выставочной композиции.

– Иди, – выдохнул Чаплинский с удивлением уставившись на заголовок. Иди , я пока почитаю.

– Есть, – Максим щелкнул кроссовками осторожно прикрыл за собой дверь номера. Но на всякий случай присел тут же, рядом на дежурный кожаный стульчик.

На первой полосе газеты, которая явно гордилась призывно красным названием "Рекламный экспресс" и не обращала внимания на недостатки полиграфического исполнения было скромно помещен заголовок "Месть – это блюдо, которое подают холодным. Господин Ч. предпочитает бомбы. Читайте информацию нашего автора на седьмой странице". Наум хмыкнул и на всякий случай налил себе водки – помирать, так с музыкой. Или как говорили раньше его друзья по расшатыванию системы – с утра не выпил – день пропал. На седьмой странице между яростным призывом покупать унитазы у фирм "Мастер Вася" и тут же худеть от лекарственного чая "доктор Саша" Чаплинский обнаружил маленькую заметку, которая сообщала, что в городе находится опасный маниакально настроенный приезжий, который сводит с народом старые счеты с помощью бейсбольной биты и хитроумных лекарственных средств типа бальзама Битнера, а в случае отказа пострадавших принимать его правила игры подкладывает оным бомбу под саму дверь их жилища. Автор предлагал "сдвинуть наши ряды и не употреблять ничего ни внутрь ни снаружи, не посоветовавшись со службой информации МВД области". Наум Чаплинский перечитал заметку ещё раз , пытаясь увидеть в ней глубокий скрытый смысл так неудачно вынесенный на первую полосу. Странное дело – но никакого подвоха, кроме обычных выбрыков общества потребителей он почему – то здесь не нашел...

Но может быть он просто слишком долго не был в этой стране.

– Максим! – зычно крикнул Наум, напоминая себе свою славную худую и крикливую жену Галит. – Максим! – с кем поведешься от того и наберешься, страсть по шумному образу жизни снова давала о себе знать.

– Это что? – спросил Наум, когда Максим аккуратно подпер своим телом дверной косяк . – Это та пресса, которой ты морочил мне голову все утро? Так чтоб ты знал я не пью бальзам Битнера и не играю в бейсбол!

– Это предупреждение , – вяло отозвался продвинутый в вопросах интриг телохранитель. – Дальше последуют условия...

– Какие условия? А если я не соглашусь? то что? Что? – Науму было даже смешно. Нелепая пачкающая руки газетенка претендовала на лавры Нью-Йорк таймс.

– Да вы не волнуйтесь. Сейчас позвонят и все скажут. А бомба это здорово. По – народнически, – одобрил позицию шефа он.

– Бред, – констатировал Чаплинский и тяжело покидая належанную постель направился в ванную.

– А может это любовь? – спросил ему прямо в спину Максим, предпочитая из деликатности сохранять пионерское расстояние.

– В смысле..., – начал было Чаплинский не оборачиваясь.

– В смысле ваша Крылова. А что, есть другая? Ну вы даете...

– Вон отсюда, щенок, – взвизгнул Чаплинский и завертелся на месте, как ужаленный сразу в несколько уязвимых мест. Он терпеть не мог всякого хамства и панибратства. Он и так слишком со многим смирился в этой затюканной родине. Он и так очень страдает без протертых супчиков, которые ему там в сущности там, в Израиле, надоели до черта. Но лезть в душу! Вон! Я сказал , чтобы духу твоего...

В незапертую дверь номера негромко постучали и длинный жесткий нос портье пересек границы частного владения: "Наум Леонидович! К вам посетители. Из мэрии. Будите принимать? Или что им сказать? Или пусть подождут?"

Чаплинский с ненавистью посмотрел на Максима и тот, понимая немой вопрос, утвердительно кивнул." Значит уже условия, интересно. – пробормотал Чаплинский и милостиво разрешил посетителям ждать 30 минут". Наум теперь уже вежливо попросил Максима выйти. Ему нужно было подумать. Потому что где-то он все-таки проволокся, если это, конечно, банальный шантаж. Хотя кто шляпу украл, тот и тетку пришил. Если бы это дразнилась Крылова, она звонила бы первая, а так – великосветски приехали. И из самой мерии, которая, видимо, газетенку эту и субсидировала. Что же – в Израиле тоже были такие издания – для пятерых читателей, включая редакцию, шантажиста и жертву.

Жизнь хороша. Только больно. И коротко. По утрам особенно плохо. Но теперь Наум уже не боялся стать наркоманом. Такие мучения не могут вызывать ни зависимости ни привыкания. По большому счету – просто не успеют. Он сделал себе инъекцию и подумал о шприце. Выбросить? Спрятать в чемодане ? Или тут все уже давно и хорошо посмотрели любимые сердцу соглядатаи?

А впрочем, ничего страшного – все мы живем на свободе до тех пор, пока есть дело, которое надо закончить. Наум вздохнул и потер ладонями виски. Еще пять минут, и он будет как новенький.

В холле гостиницы дружно нудились большие люди, старые знакомые, просто молодцы. Сливятин и Федоров старались не смотреть друг на друга. Они нервно ждали пожевывая "орбит", без которого в приличное иностранное общество идти было стыдно. Почему-то запах перегара за границей считался несолидным. А насколько Нема уже стал иностранцем никто из них не знал.

Вопреки собственному предубеждению против родной техники Наум спустился в лифте. Ему просто неохота было передвигать ногами и рассчитывать в случае чего на этого слишком проницательного Максима.

– Привет, – сказал Чаплинский сидящим и предоставил свою пухлую руку для неопределенных братских пожатий.

– Есть дело, – с места в карьер начал Сливятин. – Надо поговорить.

– Слушаю, – Наум сделал большие умные глаза, и дурносмех Федоров хмыкнул. Он всегда был таким – покажи пальчик или юбку и он забудет, как его зовут. Но только двоечник может точно знать, как сделать другого отличником. С этим правилом Нема был согласен. Почему бы и нет. Руководителю важно быть академиком, а умником – совсем не обязательно. Сливятин не принял игривого тона и жестко добавил: "Нема, мы все свои люди. И мы знаем, зачем ты приехал "Чаплинский не смог приостановить неожиданный полет собственных бровей и обескураженно покачал головой." Видимо времена полицейского режима для этой страны не минуют никогда."

– Поехали, ребятки, поехали. Посидим, покушаем, обмозгуем, как нам теперь быть дальше. Чего тут стоять. Пол проломим, – Федоров приобнял Сливятина и попробовал прикоснуться к Науму, который резко отстранился и предпочел, практически инстинктивно, остаться со странным Максимом, по нелепому совпадению также представлявшем полицейское государство. Наум зажмурился и вспомнил карцер, который когда-то так славно обжил, что расставаться с ним было просто не в мочь. Силы небесные, что-то есть в этом привыкании к собственной плетке. Что-то есть .

– Поехали. Согласен. За два часа надо уложиться. Кроме вас, у меня здесь ещё дела.

Сливятин стал белым, как подготовительная стадия его предвыборной программы в отсутствии главного консультанта. Стал белым и судорожно сглотнул слюну.

– Ну, у тебя Нема, и размах. Не ожидал.

– Да я сам от себя не ожидал, – улыбнулся Наум на правах хозяина распахивая перед "ребятами" двери гостиницы.

Когда "жигули" , плавно заурчав, покинули почти английский дворик, взволнованный портье Коля Гребенщиков медленно снял телефонную трубку, немного подумал, набрал номер и с отчаянием ныряльщика произнес:

– Тошкин, началось. То, о чем мы с тобой говорили началось. Клиент вместе с большими людьми проследовал в сторону ресторана "Ледяной дом"

– Откуда ты знаешь, что "Ледяной дом"? Что именно там? – деловито осведомился Тошкин.

– Сын хозяина учится в академии у Федорова. На третьем курсе. Вот уже два с половиной года он сам, его семья, их гости, и даже собаки питаются исключительно у бедного папашки.

– Не бедного, это у него ещё в перспективе, когда сынок в аспирантуру пойдет, ну ладно, что еще?

– Ничего, просто возможны теракты. Но это уже наша задача. Помните, возьмем его в оборот, ты останешься не приделах. Так что – считай тайну тебе государственную продал. Давай быстрее пошевелись.

Коля Гребенщиков положил трубку на рычаг и ощутил очередной приступ раздвоения личности. С одной стороны, он понимал , что поступил мудро; пока он согласует по инстанциям все свои безосновательные предположения , тактично переходящие в обвинения отцов города, безумный честь и хвала ему за это, Тошкин уже сумеет прищучить эту рыбу – фиш. С другой же – нехорошо. И чужими руками жар загребать особенно нехорошо, когда свои собственные так и чешутся поучаствовать.

В "Ледяном доме", как и было сказано, Федорова ждал отдельный столик. Если бы хозяин заведения несколько лет назад знал , каким завидным аппетитом отличаются вузовские работники, он предпочел бы, чтобы его чадо навсегда осталось неграмотным. Теперь – потерянно было уже гораздо больше, тем более, что мальчик научился внятно произносить мудрые слова "консалтиноговая стоимость" и "мультимедийный компьютер". По всему выходило, что дармовая еда того стоила. Правда, недавно сын сказал, что его программа – максимум – стать президентом. Лучше в штатах. Вах, такие дела. Только на приличную машину накопил ребенку – теперь вот на кресло надо откладывать. Ну да ладно – лишь бы семью не опозорил, а там глядишь – наш человек на американских долларах. Хорошо! Хорошо! Только если б Федоров ещё меньше народу к нему таскал было бы совсем хорошо.

Наум сел за столик и, стараясь унять нервную дрожь, оценил достойный дизайн заведения, где все было просто, удобно и добротно. Так выглядели шашлычные в хороших грузинских домах Тель-Авива.

Федоров торжественно кивнул и на столе появились закуски, которые и лучшие годы нормальному желудку нельзя. Перец висел над блюдами как смог над Лондоном. Наум бурно расчихался и позволил себе налить рюмку водки, понимая что мечтал о ней уже несколько минут.

– Ну что же, – снова Начал Сливятин. – Мы все поняли, Нема. Скажи, что мы можем для тебя сделать и давай расстанемся по-хорошему.

Чаплинский выпил по-европейски самостоятельно и с удивлением обнаружил, что старые друзья, несмотря на какую-то информацию о нем, его же и боялись. Это вселяло надежду.

– Ничего мне от вас не надо, – тихо сказал он.

– Но нам надо, – выкрикнул Стасик.

– Помолчи, дружок, Сливятин небрежно подвинул локоть Федорову, чем и прекратил фонтан красноречия.

– Наум, нам как нормальным людям не нужна правда, – тихо сказал Сливятин.

– Федоров, покосившись на официанта налил себе полный стакан водки и неторопливо, со знанием дела отправил в рот.

"Три глотка", сосчитал Чаплинский, начиная тяготиться обществом старых друзей, которых он и раньше не подозревал в больших аналитических способностях, а уж теперь – после дурацкого нестрашного, небрежно выполненного намека в газетенке не боялся совершенно.

– Я подумаю, – вежливо сказал он, глядя на сухую, но крепкую руку Сливятина.

Острое чувство зависти по поводу чужого здоровья вдруг накатило и выплеснулось наружу.

– А знаете, ребята, гулять так гулять. Что Федоров, страшно признаться, как ты на меня в КГБ стучал? А тебе Сливятин не стыдно было девку ко мне в койку подкладывать?

– И легла? – с любопытством осведомился начальник всей приватизации, истинный лесоруб – в лесу о бабах, с бабами о лесе.

– Не твое дело, но шмон я вам обещаю. Вместо кредитов и всего прочего – большой хозяйский шмон. Тебе, дураку, мало было, что я тебя с днем рождения поздравлял? И что забыл сказать, какой ты второгодник – заочник, светило экономической мысли. Да плевать я на вас хотел, если вы и знаете что-то . Плевать !

Ушки Сливятина мигом оказались на макушке , он быстренько определил себя в дурни и решил немедленно подстирнуть грязненькое бельишко Наума. Тем более, что человек сам признался, вот тогда и разговор будет другой – баш на баш. А не так, как сегодня: "Не говори миленький, как мы булочки с привоза воровали.

– Ну добренько. Вот и устрой. До выборов ещё далеко, расстроится. Так что ты говоришь тебя тут держит? – Сливятин с наслаждением посмотрел , как лицо Наума стало сначала розовым. а потом пунцовым. – Какая краля зацепила? Да накрепко так. Слушай, не от встречи ли с тобой наша Анька руки на себя наложила? Стасик, не спи. Тут у нас такой сюжетик нарисовывается.

Стасик Федоров опрокинул в себя ещё один стаканчик водки и продемонстрировал все симптомы русской болезни, которая в медицинских кругах называется алкоголизмом. Глаза его налились кровью , а незанятые руки сложились в приличных размеров кулаки.

– Ах ты выродок, рожа твоя жидовская, да мы за Аньку, – он лихо схватил Наума за лысину, пытаясь приблизить его лоб для поцелуя. – Ах вы иноверцы, инородцы, Россию продали. Ах вы черномазые, ах вы черножопые, причитал Федоров, понимая, что рука почему-то соскальзывает с того места, где у Наума должны были быть волосы.

Общественно – ресторанное оцепенение длилось всего несколько секунд, за которые Стасик успел ещё выпить, Нема приготовился к следующей атаке, хозяин подскочить к столику, а Максим просто снять пистолет с предохранителя.

Следующие три фразы прозвучали одновременно. Не надо так, дарагой", недобро сверкнув глазами, попросил хозяин заведения." Руки за голову!" фальцетом выкрикнул Максим. "Вечно ты все испортишь, Федоров", – сквозь зубы процедил Сливятин.

Но... Или мы не герои? И море нем не по колено? И кто здесь, в конце концов начальник, кормилец и отец родной? Федоров согласился, что руки Наума должны лежать за головой, стремительно вскочил со стула, навернув Максима бутылкой по голове и отмахиваясь от выстрела, как от надоевшей мухи, схватил Чаплинского за горло. Исполняя все эти движения в стремительном танце проснувшегося медведя он не переставал повторять:" Рожи ваши черножопые, хари ваши черномазые, идите вы к своему жидовскому аллаху...

– Держись, брат, – выкрикнул хозяин ресторана, чье почтение перед источником знания лопнуло под наплывом оскорбленной н национальной гордости. – Держись. брат, – с этими словами худенький мусульманин шмыгнул в кухню за ножом для разделки мяса.

Когда он вернулся, Федоров и Чаплинский неистово катались по полу, безжалостно мутузя друг друга. Сливятин пристально наблюдал за Максимом, который, обретя уверенность и пистолет никак не мог правильно прицелиться. Хозяин ресторана бесстрашно бросился в гущу событий и быстро оказался сидящим на Федорове и прижимающим к его шее окровавленный бараниной нож.

– Сдавайся, гад, – проскрежетал он. – Сдавайся, зарежу! Слышишь – не щучу, а?!

Федоров на удивление покорно оставил Наума и тихо сел за столик, махнув на Максима рукой: "Спрячь ты эту штуку, видишь – нервничаю. Все. Накатило и отпустило . Все, сказал же" – он виновато зыркнул на Сливятина, сделавшего каменное лицо "я тебя не знаю и знать не желаю".

– Эй, брат, ты как? – заботливо спросил хозяин, укладываясь н на пол рядом с Наумом.

– Отлично! Порядок. Честно. Я давно так не отдыхал, – Чаплинский тихо засмеялся.

– Правильно смеешься, – согласился хозяин и вскочил на ноги. – Я Джагоев, Анвар, а вообще – Митя.

– Я – Чаплинский , Наум. Нема, – бывший диссидент тоже поднялся с пола и пожал крепкую руку хорошего "черномазого повара". Для полноты картины здесь не хватало Билла Клинтона с фотоаппаратом. Сливятин с недоверием посмотрел на эти иудейско – мусульманские объятия и наконец понял , зачем русских пускают в Израиль. Только они, великие и пьяные могут навеки и кровью скрепить арабо – еврейскую дружбу.

– Все сказали, ребята? – ласково спросил Наум, приготавливая очередную приятную неожиданность в виде ноты в МИД. – Максим – плохой охранник, но хороший свидетель. А в качестве доказательства я приложу газетную статью. Шантаж, дебош и оскорбление при исполнении. Полный набор. И что теперь стоят ваши знания?

– Ничего, извините господа, – подавившись этим словом к столику подошел старший следователь городской прокуратуры Тошкин. – Их знания не стоят ничего Но нам с вами надо поговорить. Если хотите, поедем на вашей машине, – Дмитрий Савельевич невольно улыбнулся, представляя как будет запихивать большого гостя в переполненный трамвай. О головомойке которую устроит ему шеф за самодеятельность в присутствии городских властей, он решил подумать завтра.

– Максим, это арест? – осторожно спросил помятый Чаплинский. Охранник виновато и неуверенно кивнул.

– А сюда, пожалуйста, наряд милиции. Распустились совсем, – нагло заявил Сливятин указывая тонким синим пальцем на лицо кавказской национальности, которое только что чуть не сделало шашлык из Стасика Федорова.

Не советую, – отчеканил Тошкин. – Не советую, – ещё раз сказал он, пристально глядя в пьяные глаза пострадавшего скандалиста.

– Разберемся, свободны, – с достоинством ответил Сливятин, понимая, что шанс получить еврейские деньги на некоторое время становится приоритетом силовых структур.

– Давайте сразу сядем сзади, – предложил Тошкин с ужасом ожидая требования предъявить ордер или разрешение на прикосновение к неприкасаемой личности. Но переполненный впечатлениями Наум был относительно спокоен. Он хитро прищурил глаза и спросил : "Побег исключен?" Тошкин слабо кивнул и дал команду трогаться... Максим исполнительно выжал газ, опозорившись в ресторане, он все же помнил, что играть надо в государственной команде.

Дмитрий Савельевич устало вздохнул и в который раз за этот день назло, но грубо выругался в адрес Нади. Ее способности создать криминальную ситуацию мог бы позавидовать даже Аль Капоне. По большому счету на её совесть можно было бы смело повесить несколько трупов. И что обидно, не поморщившись, прекрасно внесла бы этот груз. Хорошо, что у неё иногда включаются мозги. Напуганная бомбой, она созналась, что в разговоре с Чаплинским упомянула о тайном знании, которое есть у неё самой и у Танечки – лаборантки. Случайно ли девушка именно в этот же день занялась прыжками в воду ? И в чем бы ни каялась Инна Константиновна – рука Массада чувствовалась и в её путанном рассказе и в этих, теперь уже ясно не случайных совпадениях.

На месте надиного редактора , Тошкин давно бы избавился от этой мины незамедлительного действия. Пять минут ума и сутки похмелья. Ей явно тяжело даются практические занятия по жизни в интеллектуальных рамках. Что это за дикий лепет о бомбисте Ч., что за месть кота Леопольда и его товарищей? Что ещё там она нарыла, когда пообещала равнодушному городу продолжения? Надя так активно ищет бандитской пули, что похоже, окончательно впала в депрессию. Ей надо забрать Аньку и срочно родить Саньку. И никаких проблем на целых два года... Ну почти на два года.

Хорошо, что теперь, когда Чаплинский находится во власти прокуратуры это исчадие общественной энергии находится в относительной безопасности. Хотя на свободе ещё много других объектов Чаплинского. И если сращение преступного иностранного синдиката с отцами города все-таки состоялось, Надя снова может попасть в список нежелательных свидетелей.

– По лестнице на второй этаж и направо, – хмуро сказал Тошкин, стыдясь обветшалого здания, с лопнувшей штукатуркой снаружи и вздувшимся линолеумом внутри. – Сюда, пожалуйста, – он открыл дверь своего кабинета и жестом пригласил Чаплинского садиться.

– Я буду присутствовать, – заявил несколько обескураженный давнишним поведением Максим.

– Пожалуйста, – равнодушно ответил Дмитрий Савельевич, понимая, что все одно – двум смертям не бывать. а одной как ни не миновать. – Пожалуйста .

Чаплинский спокойно оглядел кабинет, мысленно поздравляя себя с возвращением к пройденному и спокойно развалившись на скрипнувшем стуле, заложил ногу за ногу. Поза вызывающей невиновности удалась ему на славу. Тошкин предусмотрительно втянул голову в плечи, но уже состоявшийся прыжок с парашюта прервать было физически невозможно.

– Ну что же, слушаю вас внимательно. Кстати, спасибо, вы погасили в зародыше возможность моего некорректного поведения, – Наум Леонидович чуть церемонно блеснул лысиной и внимательно посмотрел на Тошкина. – Слушаю вас.

Дима не знал, что сказать. Понимая, что перед ним сидит преступник, а может просто – классический маньяк, он продолжал видеть кругленького человечка с мелкими темными глазами, в которых скопилась, а теперь блистала вся боль еврейского народа. Сам Тошкин выглядел как мужчина, зазывавший женщину на кофе, и предлагающий ей именно кофе, и ничего больше.

– Ну? – Чаплинский нетерпеливо дернул носком туфли, не представляя, как раздражало Дмитрия Савельевича это панибратское хамское нуканье.

– Вы зачем сюда приехали? – жестко спроси л он, не поднимая глаз

– Этот вопрос вы задаете всем пассажирам поезда номер 10? – Наум сощурил глаза и приготовился к сицилианской защите.

– Нет, но ответ на этот вопрос мог бы многое прояснить. И тогда не пришлось задавать другие. Но раз вы настаиваете, то пожалуйста. В день вашего приезда в тяжелом состоянии в больницу была доставлена Раиса Погорелова, алкоголичка, уборщица и безвредная, в сущности женщина, которая в реанимации скончалась. Вы виделись с ней? Что вы делали у дома Анны Смирнягиной, которая назначала вам встречу? Знаете ли вы, что Раиса Погорелова проживала в том же доме? Нам стало известно, что вы до отъезда в столицу поддерживали дружеские отношения с погибшей Смирнягиной, а также с Татьяной Ивановной Заболотной, свидетелем встречи с которой был и ваш покорный слуга. И, наконец, почти последнее – почему, узнав о каких-то женских тайнах, носителем которых была Ильина, вы попытались тут же избавиться от девушки, причем весьма примитивным, но на дилетантский взгляд естественным методом? – Дима боялся остановиться, не желая, чтобы его прерывали и монотонно перечислял свои предположения, на подтверждение которых они с Колей Гребенщиковым потратили практически всю ночь. Особенно хороши были их визиты в архив, в адресный стол, а также к декану математического факультета, на котором имел честь учиться Чаплинский.

– Не перебивайте. Это ещё не все, – Дмитрий Савельевич сделал предостерегающий жест курортника, пытающегося разгладить солнечные пятна. Это ещё не все. Сегодняшняя встреча со Сливятиным, поиски контактов с прессой, наконец Аслан Нодарбеков. Что это, господин Чаплинский? Вы приехали сюда сводить счеты? С кем? С женщинами, которые вас не любили? Или все гораздо сложнее? А теперь по порядку. Давайте займемся вашим алиби на первые два дня визита и на вчерашний вечер. Так будет проще.

Максим заерзал на стуле и отметил, что лоб Чаплинского покрыла крупная испарина. Из ярко бордового поросенка он превратился в приведение без моторчика и каких-либо признаков жизни. Он, казалось, вовсе не дышал.

– Наум Леонидович, – нервно вскрикнул Максим. – Вам плохо? – он сделал рывок в сторону дважды пострадавшего от властей Чаплинского, но был остановлен жестким взглядом маленьких темных глаз.

– Кто такая Ильина? – хрипло пробормотал Чаплинский.

– Значит, по всем другим эпизодам незнакомых имен названо не было? обрадовался Тишкин и прислушался к мягкому журчанию диктофона, изъятого у Нади для её же собственной безопасности. – Вы могли и не знать её фамилии. Не тот размах Танечка...

– Танечка?... – Наум натужно удивился, достал чистый клетчатый платок и легонько промокнул белое холодное лицо.

– Танечка. Вам о ней поведала Крылова, – последние два слова Тошкин сказал так ядовито, что Максим с интересом посмотрел на молодого прокурора, который, оказывается тоже влип по самые уши. – Видите ли, вы сделаете все, что хотели, а потом просто уедете, и глухари на токовищах будут долго биться грудью до крови. Очень может быть, что я ничего не докажу, не успею вас задержать официальным образом, но предотвратить новую жертву – мой долг. Это я сно, – Тошкин вдруг смутился, поймав себя на телесериальном мышлении. Но другого уже долгие годы никому не выдавали. – Давайте, Наум Леонидович, давайте по алиби. Итак, в вечер приезда...

– Я поехал в гостиницу. Максим? – Чаплинский обернулся и в призывно приказном порядке посмотрел на охранника. Тот неуверенно кивнул, и эта растерянность не ускользнула от проницательного Тошкина.

– Предположим, так и было, – согласился он. – Дальше. На следующий день. Вы получили записку и совершили вояж по городу.

– С заездом на кладбище, – грустно заметил Чаплинский

– Да, и в дом, где проживали Погорелова и Смирнягина. Что вы там делали? Что?

– Я не был у Анны. Я не был у нее, – спокойно и жестко ответил Наум Леонидович, пытаясь унять боль в желудке. Принимать лекарство здесь – это было выше норм, выработанных союзом заключенных в далекие, не известные этому мальчику семидесятые. Я не был. Максим? Ну?

Охранник упорно молчал, рассматривая замысловатые разводы, оставленные на полу уборщицей. У него сегодня был плохой день, в котором вся ситуация и способность быстро принимать решения, постоянно выходили из под контроля разума.

– Ну что же вы, Максим Игоревич? Вас ждут – Тошкин ласково, даже елейно растягивал слова, получая удовольствие от того, что есть ещё люди для которых дружба дружбой, а служба службой. – Вы же были на работе в конце концов. Или вам назвать адрес? Красноармейская, 24, четырехэтажное строение, окруженное девятиэтажками. Ну?

– Мы были там, – опустив голову пробормотал Максим. Тошкин облегченно вздохнул, надеясь, что какая-то часть головы теперь удержится на месте. Вот он – свидетель обвинения.

– Оба? – осторожно уточнил прокурор. – В квартиру тоже оба заходили?

– Нет. Я остался в машине. Он был один. О квартире ничего не знаю. Но полтора часа я ждал, уже начал волноваться, выскочил из машины, он был в подъезде. Один.

– Наум Леонидович? – Тишкин внимательно посмотрел на подозреваемого и теперь уже достаточно четко представил себе как эти короткие руки тряслись и покрывались липким потом, как они подкладывали бедной женщине то, что стало для неё ядом.

– Я не был там! Разговор в таком тоне уже не имеет для меня смысла, Чаплинский собрал волю в кулак и решительно шел в отказ. Не привыкать стать.

– Там были ещё свидетели, – работая по системе "сгорел сарай, гори и хата" выкрикнул вдруг Максим. – сначала баба, то есть тетка, то есть женщина. Потом парень. Они могли его видеть. И опознать. Я её на похоронах видел. Бабу ту.

– В гробу? – спросил Наум Леонидович, не желая больше ни с кем церемониться.

– В живую. Вы на неё смотрели. Вот, – Максим опустил голову, и обиженно засопел. Еще вчера он казался себе сильным, умным и добрым... А выяснилось...

И все же – зачем? Тошкин уже чувствовал себя комиссаром Мэгрэ, чутким проницательным героем французской и международной преступности. – Ведь можно все доказать. Давайте попробуем честно, а?

– Мусор ты мусор, – жалостно выдохнул Чаплинский. – Нет у тебя на меня ничего. Нет. Найдешь – другой разговор, а без санкции прокурора, извините, дорогой. Не получится. Может сам забреду на огонек, а так – не взыщи. Эй, чудо – юдо, вставай, убивать – грабить пойдем. В долю тебя возьму, Чаплинский погладил Максима по голове и пребольно толкнул в бок. Счастливо оставаться, Тошкин.

– Подождите. А кирпич, а взрыв в академии. Подождите! – взвился Тошкин и тоскливо посмотрел на Надин диктофон.

Чаплинский невозмутимо взял Максима за ухо и в таком состоянии вывел из кабинета. И даже не хлопнул дверью. Максим не сопротивлялся и только когда пожилая гардеробщица жалобно ойкнула :" Да отпусти ты сыночка, что уж теперь. Раньше надо было воспитывать", Наум разжал пальцы и перевел дыхание. Боль не отпускала, но стала такой всеобъемлющей, что воспринималась как обычная часть существования. Наум молча сел в машину, и на виноватый вопрос Максима: "Куда едем?", жестко ответил: "Танечку добивать!"

Он сухо назвал адрес и жестко скомандовал: "Стоять и из машины не выходить".

Он смертельно болел и смертельно устал, нельзя же вести себя как мальчишке на первом свидании. Дело должно быть сделано, иначе зачем весь этот сопливый визит, который, наверное и не мог не стать коварным. Бедный Федоров, Чаплинский усмехнулся, вспоминая его разбитую физиономию и резко нажал кнопку звонка.

– Что ? – раздался тревожный голос из-за двери. Хорошо, что перед глазами все ещё стоял Федоров, Наум оказывается слишком нервничал, и очень боялся.

– Таня, это я, – в горле пересохло, а голова стала такой же тяжелой, как желудок. Уже никому и ничего он не сделает больше... Или.

Дверь приоткрылась и больные испуганные глаза Тани ярко осветили ту прошлую, уже не всамделишную жизнь.

– Нам надо поговорить, – Наум опустил руку в карман и оперся плечом на косяк.

– Уже поздно, – одними губами прошептала Таня. – Уже поздно, прости, она попыталась захлопнуть дверь.

– Нет. Нет, – процедил Наум и повертел перед её носом сложенной вчетверо бумажкой. На лестничной площадке повисло тяжелое молчание и воздух наполнился чем-то таким, что Тане стало трудно дышать. Очень трудно дышать...

– Уже очень поздно, – прошептала она, что в этот раз, наверное, она умирает по-настоящему.