Текст книги "Возвращение - смерть"

Автор книги: Елена Юрская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 21 страниц)

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

– А самое интересное, – устало заметил Тошкин, поглядывая на 3аболотную, пристроившуюся у холодной батареи. – Самое интересное, что и Погорелову она не убивала.

– А кто это? – встрепенулся Мишин. – В нашем штатном расписании я такой не помню. И на СГД такой нет... Выражайтесь яснее!

– Да куда уж яснее. Бомжиха – Раиса Погорелова. Ее не отравили, её напоили денатуратом, сбросили с лестницы и отключили от системы жизнеобеспечения в реанимации. По второму и третьему эпизоду у нас есть косвенные доказательства. Свидетели, которые могут кое-что подтвердить. Из подъезда, где она стала летать, быстро выбежал мужчина. Я, лично, грешил на Чаплинского

– Я бы тоже подозревал бывшего зэка. Они там пока насидятся – такого наслушаются, что нормально жить уже не могут, – серьезно сказал Владимир Сергеевич. – Не могла наша Татьяна на такую подлость пойти. Я ж с ней в институте повышения квалификации сто лет проработал, знаю её как облупленную.

– Вот видите, – вздохнул Тошкин, не зная, куда ему деть эту декабристку на время поездки в больницу. Заболотная, казалось, решила навеки поселиться на затоптанном полу прокурорского кабинета. С другой стороны – лежа и молча она не мешала думать и вырабатывать новый стратегический план. – Дмитрий Савельевич, – Мишин деликатно кашлянул в кулачок. – Вы идите, оставьте мне наручники и полномочия, а я за ней присмотрю. Здесь. Только жене позвоню, она у меня там протокол пишет. Брови Тошкина удивленно поползли вверх. Город, наверное, полностью перешел на осадное положение, если даже в семьях лучшим способом общения признаны официальные бумаги.

– Вы не поняли, – Мишин нетерпеливо притопнул ногой. – Протокол своих показаний, что пятого числа я разговаривал с Татьяной Ивановной по телефону. По нынешним обстоятельствам – он не понадобится. Позвоню – дам отбой. До сессии ещё далеко – нечего бумагу переводить.

– Логично, – Тошкин улыбнулся и повернул аппарат к Мишину. Где Надя? Где Надя? Где? Много лет подряд она уже не ночует у родителей, потому что любит свободу и независимость собственного унитаза. Самолет в Израиль вылетел рано утром, поездом – туда, к счастью не попасть. В редакции? Сегодня не рыбный день – газета выходит по средам, материалы она приносит в понедельник, а лишними посещениями себя не утруждает. Незачем. Так где она? За этим сумасшедшим расследованием Тошкин вполне мог пропустить её новый проклюнувшийся из ничего роман. В Надиных способностях разжечь из искры пламя, чтобы потом вызвать кого-нибудь из министерства по чрезвычайным ситуациям его тушить, Дмитрий Савельевич не сомневался не минуты. Так где же она? Где.

– Нема, – забормотала приходящая в сознание Татьяна Ивановна. Немочка. Прости Нема. Я могу с тобой поговорить.

Тошкин посмотрел на подследственную с равной долей презрения и уважения. Сил на вторую серию мелодрамы: "Возвращение будулуя" просто не было. Заболотная широко открыла глаза и тихо попросила пить.

– Пить, стонала она, – пить, пить.

– Ты смотри, – взорвался вдруг Мишин, – что удумала. Она тут застенки гестаповские изображает. Насмотрелась муры киношной. Идите, Тошкин – строго сказал Владимир Сергеевич. Идите, я с ней по-свойски разберусь. Для начала ремня всыплю, – он совершенно недвусмысленно начала расстегивать свой чудный кожаный совсем нетурецкий поясок.

– Только не в кабинете. для экзекуций у нас есть чудная беседка, улыбнулся Тошкин и на всякий случай прихватив диктофон, вышел прочь.

Ну вот и все – осталось выслушать Ильину и признать, что с правоохранительными органами сращивается не только мафия, но и армия "металл и уголь, мука и сало, союз такой несокрушим" Надя, скорее всего, у Чаплинского – вытирает пот на его наглой больной морде. Сидел бы лучше дома! Плохие в Израиле жены – точно, плохие. Мама Тошкина никогда бы не отпустила папу одного в такой трудный путь за грехом своей молодости. А Надя – что же, птица международного полета, не индейка какая-нибудь. Заодно и Аньку проведает, Тошкин угрюмо дернул носом. Темный переулок у прокуратуры был больше похож на полигон для испытаний воровских навыков, но тем не менее, считался одним из самых безопасных мест в городе. Если в каждом квартале поставить по одной прокуратуре, то можно значительно сэкономить на электричестве, – подумал Тошкин и споткнулся. На левую ногу. К радости, примета такая.

Было прохладно и безлюдно. Хорошая осень проходила мимо горожан уставших и напуганных собственной жизнью. А завтра тоже будет дождь Тошкин глянул на небо: ни звезды, ни проблеска. Жуть. Трамвай подошел через пять минут, Тошкин вскочил на подножку и полез в карман за удостоверением на бесплатный проезд.

– Гражданин прокурор, – с остановки метнулась тень, по мере приближения к трамваю обретающая черты вора-предателя Виталия Николаевича. Тошкин поморщился в ожидании новой головной боли. – А я вас жду. Мне надо вам сказать. Я видел отзвук смерти. Он был далеким, но пропитанный энергией умирания. Быстрым, но не бесплотным. Я видел отсвет абрис его поля. Неограниченного пространством доброты. Это был мост, не готический, не индустриальный, хотя механические позвякивание сопровождало эту сюрреалистическую картину... И руки смерти, взмахнувшие актом отчаянного ожидания, сомкнулись на шее, чтобы снова закрыть мир

– Короче, – попросил Тошкин, заметив как напугано, смотрит на них кондукторша.

– Если можно то же самое, но короче.

– Ладно, – согласился Виталий Николаевич. – Я был на месте этой женщины. На месте где ломают над головой шпаги – врагу не пожелаешь этой голгофы, этой гильотины, этого товарищеского суда.

– Через остановку я в выхожу – предупредил Дмитрий Савельевич, решая, что будет воспринимать Виталия как забытое радио.

– Я уложусь, – обрадовал Виталий Николаевич. – Я не могу молчать! Не могу оставаться равнодушным, когда там, – он протянул указующий перст в сторону мелькнувшего за окном казино "Третий Рим" – Совершается несправедливость.

Дмитрий Савельевич собрался вздремнуть – хотя бы пару минут, но Виталий Николаевич вдруг резко закончил.

– Это был мужчина. Это мужчина столкнул Танечку с моста.

– Почему? – живо поинтересовался Тошкин. – Потому что вам шеф приказал спасать Заболотную?

– Сердцу не прикажешь, – вздохнул Виталий Николаевич. – Вот я, например, Танечку люблю. А она меня нет... Он был... В брюках!

– Ну, ясно. В брюках, так в брюках, Мне тут выходить.

– И мне тоже. Вот совпадение, – обрадовался Виталий Николаевич, пытаясь прихватить Тошкина под локоток.

Хорошо, что у Димы не было с собой ни оружия, ничего похожего на скорострельный предмет. Бедный был бы сейчас Виталий, получивший пулю в язык от сотрудника городской прокуратуры.

Во дворе больницы тоже было темно. И тоже – безопасно, сюда свозили результаты и никому не хотелось добавлять себе неприятностей. Воры и грабители соблюдали кое-какие понятия из кодекса чести – например, они не нападали дважды и не тянули кошельки у пострадавших в автомобильных катастрофах. Этим занимались совсем другие люди. Чужая территория – чужая епархия.

– В какой палате лежит Ильина, строго спросил Тошкин у спящей дежурной.

– А кто? Что? А? – легко проснулась она. – А ты кто такой. Есть указания – без указания к ней никого не допускать, – Тошкин протянул в окошку удостоверение.

– Инна, – зычно крикнула дежурная, – Инна, он пришел. Давай сюда скорее. Инна.

Хорошо, что имя это стало довольно редким, иначе всем бедным Иннам пришлось бы построиться у ног старшего следователя прокуратуры.

– Подождите секундочку. Вам тут рядышком – в третью палату реанимация у нас на первом этаже. Туточки, за углом. Сейчас – сейчас, забеспокоилась тетка. – Инна, ну ты идешь или я товарища пропускаю.

Дмитрий Савельевич покорно опустился на дряхлую, когда-то кожаную банкетку и прикрыл глаза.

– Вы? – раздалось у него над ухом пение смешанного дуэта. Он поднял глаза – Виталий Николаевич и Инна Константиновна поливали друг друга холодным презрением. Дмитрий Савельевич вяло усмехнулся: "В качестве наблюдателя от кафедры к Ильиной была приставлена Инна.

– И вы здесь? – прошептал Виталий Николаевич обиженно. Мы же договаривались, что мы – не рабы. А рабы – не мы. Так как же так?

– Уйди, Виталик, уйди, прощу по-хорошему. Не до тебя, правда. Дмитрий Савельевич, нам надо поговорить, – она умоляюще взглянула на Тошкина и сжала руки в убедительные кулачки. – Пожалуйста, без свидетелей.

– Только быстро, – обречено согласился Тошкин. – Мне нужно взять показания у Ильиной, пока она в сознании.

– Идемте, – Инна Константиновна взяла Тошкина под руку и потащила по коридору. – Теть Мань, Мы пока в ординаторской. – Она по-хозяйски подтолкнула Тошкина в небольшую комнату, украшенную шестью столами и кушеткой и шкафчиком, из-за которого почему-то, раздавались тонкие повизгивания.

– Мы кому-то помешали? – вежливо спросил Дмитрий Савельевич.

– Да что вы, – удрученно махнула рукой Инна. – Это – Ирочка плачет. Прошу любить и жаловать – моя племянница. Горе мое луковое. Не губите, вдруг запричитала она, демонстрируя неразрывную связь народа и интеллигенции, которая из него вышла. – Не губите, дуру такую, ой, не губите, – увидев, что приступ кликушества действует на Тошкина как на слона удавка, Инна Константиновна быстро сменила пластинку и деловым тоном объявила. – Она сама все расскажет. Давай.

Ирочка для порядка ещё пару раз хлюпнула носом и тихо вымолвила

– Он за презервативом ходил. Не хотел, чтобы я забеременела, а как с Танькой, то без. А теперь она в положении – ей до аборта волноваться нельзя. А мне, значит, можно было. – Ирочка вопросительно взглянула на Инну Константиновну, та осуждающе покачала головой, но не произнесла ни слова. Мне продолжать?

– Пожалуйста, – Тошкин уже ничему не радовался и не удивлялся. Общественность не дремала. Каждый уважающий себя член кафедры счел своим долгом произвести собственные изыскания. И ничего, что они касались личной жизни семьи. Ничего, прокуратура как прачечная – есть бельишко, надо застирать. Причем тут старые калоши, говорила в таких случаях Тошкинская мама. – Если можно – покороче.

– Так я же самую суть, – обиделась Ирочка. – Пока он ходил за презервативом, я перекурила, а когда он ушел – бомжиха и померла. И мне никакой радости и ей. И с Танечкой, значит, он мог. Подлец такой. Я же замуж за него собиралась. Прямо по – честному, через загс. Он так и сказал: "Увезу тебя я в Хайфу, увезу тебя в тайгу". Разве там есть тайга?

– Тайга в Сибири. Туда ты и пойдешь, если сейчас все не расскажешь, процедила Инна Константиновна.

– И про наркотики? – невинно хлопнула глазами Ирочка. – И про аборт?

– Нет, – хором вскричали Тошкин и Инна. – Об этом не надо.

– Ладно, – легко согласилась она. – А как Танька с моста шваркнулась, он сразу забеспокоился. Такой папаша стал – просто ужас: "Пусть полежит, пусть отдохнет, ты, Ирочка, за ней присмотри, чтобы её никто не волновал понапрасну. Ты снотворным её побалуй, если надо – я заплачу". Представляете? Мне цветочка никогда не купил, а ей... А я – что? Ее и так баловали всяким – разным, только вот сегодня, когда в сознание пришла, я решила её уколоть – пусть поспит. А тут как раз теть Инна

– Понятно, – сказал Тошкин. Еще плохо представляя, как болезненный Наум Леонидович успел совратить столь невероятное количество женщин за столь короткий срок. Бедная Надя – она просто жертва дьявольского обаяния. Одна из многих! Попалась в ловушку. – Он должен прийти сюда?

– Уже нет, я ему позвонила, сказала, что пока нет возможности ей поспать. А ещё я лечащему врачу сказала, что Танька беременная, так она анализы сделала – а там нет ничего. Представляете урод? Выходит, он её любит, а меня просто использует. ? – Да-да, что-то в этом духе и выходит, согласился Тошкин, глядя на Инну похожую на памятник курице-несушке.

– Что же вы сидите? – спросила она. – По-моему его надо арестовать, пока ничего не случилось.

– Ну, она и не могла быть беременная. 3а неделю – Ирочка, вы же медицинский работник, такие вещи знать должны!

– Почему за неделю? – обиделась она. – Он давно с ней крутит. То с ней, то со мной. Сам не знает, чего хочет!

– Он – убийца, – тихо сказала Инна Константиновна. – Он, а не его мама. Вот так!

Холодный пот выступил у Тошкина на лбу – какой же он идиот! Какой дурак! Зацепился за Чаплинского как вошь за кожух, от ревности, от глупости, от впитанной с молоком матери подозрительности к этим всем инородцам. Ах ты, ох ты. Спасибо общественности – наставили на путь истинный – подмогнули. Он вихрем вырвался из ординаторской и примчался в третью палату.

– Ильина? – на всякий случай спросил Тошкин у бледной, хорошенькой девушки. Она тихо прикрыла веки. – Отвечайте только "да" или "нет". Можете глазами. Вас столкнули с моста? – она снова прикрыла глаза. – Это был Игорь Заболотный?

Взор Ильиной чуть замутился, на ресницах повисли крупные слезы, причем на правой капля была гораздо массивнее, чем на левой. – Это Игорь Заболотный?

– Да, – прошептала она. – Его поменяли... Его точно на кого-то поменяли. Я догадалась. Василиса прекрасная. Должок, – Татьяна Ильина закрыла глаза и ещё долго повторяла странные сигналы из детской сказки.

Тошкин снова разбудил тетю Маню и попросил её выйти подышать свежим воздухом. Она, вяло сопротивляясь, покинула боевое дежурство, и милостиво разрешила воспользоваться больничным телефоном. В квартире Заболотных телефон не отвечал, в прокуратуре дежурил Мишин, сообщивший, что Татьяна Ивановна раскаялась, больше возводить напраслину на себя не станет, но на своих показаниях настаивает. По логике вещей Игорек должен был либо сидеть дома тихо как мышка, либо падать в объятия папаши, ведь мама не случайно зажгла ему зеленый свет.

– Максим, – Тошкин наконец дозвонился в гостиницу. – Как там наш друг? Гостей не ждет?

– Да не волнуйся ты, Дима, в порядке он. И Игорек в порядке собирается нас навестить, живой и здоровый, напрасно твоя Надя нервничала... Слушай, а может это моя марганцовка помогла. Она у меня импортная от Баера , – радостно засмеялся охранник.

– Надя, – у Тошкина онемело небо. – Причем тут Надя? Какая марганцовка

– Она ж спасать его поехала. Я разве не сказал? Слушай, приезжай – тут воссоединение семьи намечается. Мы, как не последние люди, можем даже на банкет по этому случаю попасть. Приедешь?

– А как же! – отрапортовал Тошкин. – Обязательно! Только ты держи Игорька от своего тела подальше. Мальчик балуется спичками, ядами и полетами с лестницы. А также кирпичами, бомбами и анонимными письмами

– А заказными убийствами? – в трубке раздался короткий смешок и связь оборвалась.

Честь, прочно обосновавшаяся в душе Тошкина вступила в неравную схватку с любовью. Теперь, когда он практически точно знал, где Надя и где преступник, особенно сложно было выбрать мишень для главного удара. Мишень для последнего выстрела. Повесть о мертвой царевне всегда казалась Дмитрию Савельевичу большой натяжкой. А если женщина не хотела, чтобы её целовал первый встречный? Если она ждала совсем другого? Это уже статья, очень модная в Штатах статья о сексуальных домогательствах.

Надя должна быть жива, потому что хоронить её на городском кладбище Тошкин не сможет. Не выдержит просто. И видеть мертвой жертвой маньяка Заболотного тоже не желает. Имеет право.

Владимир Сергеевич Тошкин плотно прижал трубку к уху, желая срастись с ней перепонками. – Прошу вас, берите Татьяну Ивановну и поезжайте к ней домой. Там – Крылова. Возможен летальный исход, – Тошкин прикусил язык, постучал по деревянному стулу и сплюнул через плечо. Трижды.

– Понял. Есть. Так что – газы? Засада? Оружием воспользоваться можно?

– Только в пределах необходимой самообороны. Но боюсь – она уже не сможет оказать сопротивления, – попытался пошутить Дмитрий Савельевич и трусливо вызвал себе такси к гостинице "Дружба".

– Ты с нами, – заявила Инна Константиновна, впихивая на заднее сидение вяло сопротивляющегося Виталия Николаевича. Уймите свою трусость, наконец, – презрительно прошипела она. И Тошкин уныло покачал головой. Игорька он не боялся. Только очень хотелось, чтобы Надя было жива.

– Вас – ждать? – спросил водитель, не желающий ехать обратно пустым через весь город. – Так я могу, только скажите.

– Ждать придется долго, – назидательно сообщила Инна, вытаскивая обмякшего Виталика.

– Простои наши – деньги ваши. А тут и кореш мой парится, – водитель весело посигналил притаившейся в кустах белой "Волге" – Тоже клиента ждешь, Вася? Вася весело посигналил в ответ и крикнул: "Да только подъехали. Не знаю, будут ещё заказы"

Тошкин тигром выскочил из машины и побежал во гравиевой дорожке, на которой вырисовывалась длинная удаляющаяся тень.

– Заболотный? – крикнул Дмитрий Савельевич что есть мочи. Тень остановилась и шарахнулась в сторону. – На месте, оставайся на месте, кому сказал. Ты задержан. – а-а-а-а, – утробно закричал Игорек. – Успели?! Обложили? – он бросился к машине, пытаясь оттолкнуть ошалевшего Тошкина с дороги. Неудачно разминавший затекшую спину Виталии Николаевич вдруг как отчаянный сноп повалился к ногам преступника. Матерно кроющий Голливуд и прилегающие к нему окрестности Игорь упал и был тут же оседлан Инной Константиновной, которая сразу же вцепилась ему в волосы. Гигантский, душераздирающий крик – это было последнее. на что оказался способным Игорь Заболотный – сирота байстрюк и потенциальный эмигрант. Защелкнувший наручники Коля Гребенщиков сказал, что группу захвата надо представить к правительственной награде.

"Я проснулся не рассвете, чтобы с тобой вместе встретить день рождения зари. Как прекрасен этот мир, посмотри-и-и, как прекрасен этот мир"

Забойная речевка для всех следующих по маршруту земля – небеса. Неужели рекламная служба докатилась и сюда. "Как прекрасен этот мир", надрывались прямо над ухом так призывно, что я открыла глаза.

Небесная канцелярия выглядела очень похожей на номер Наума Чаплинского, в котором я имела честь побывать. Я лежала на мягкой арабской кровати, по уши укрытая клетчатым шотландским пледом. Памятуя недавние события, я нервно оглянулась по сторонам. Если этот семейный подряд все ещё продолжается, то мне надо убираться отсюда немедленно.

– Не вертись, – теряешь свет, – гневно сказали из дальнего угла комнаты. – Ты очень-очень ничего, особенно когда спишь, правда, – Максим улыбнулся и подошел к кровати. – Привет, я тебя рисую. Маслом. Все оттенки зеленого – тебя устроит?

– Вполне, – кивнула я. – Взяли?

– Покойника твоего? А как же – всем миром. Дмитрий Савельевич только глазом успел моргнуть, как твоя кафедра – мастер начальной военной подготовки и призер олимпийских игр по ГО его и повязала.

– Почему – не чемпион? – обиделась я.

– Но согласись, дорогуша, существуют ведь специальные учебные заведения – по профилю, так сказать. Институт милиции, служба безопасности. Вы – люди цивильные. Не вертись, кому говорю. Цвет не держишь, зелень спадает, а мне твои розовые щечки – мурке – сапог. Так хорошо.

– А Таня отпустили? Заболотную?

– А как же, сразу же. Еще вчера, – улыбнулся Максим, прищурившись на собственный мольберт.

– Слушай, а я что здесь делаю? Не того, а? Или что? Сама что ль пришла? Пьяная?

В последний раз подобный позор случился со мной в перерыве между третьим и четвертым замужеством. Напившись с горя какой-то мутной жидкости под названием ча-ча, я долго бродила по крыше, фонила и мешала людям смотреть телевизор. Мой сосед не поленился и выловил меня на подступах к его антенне. А в наказание – запер в ванной. Вот когда я проснулась, то мысли о бренности жизни показались мне пустышкой в сравнении с клаустрофобией, сыростью и запахами неделю назад замоченного белья. Моего, между прочим. Тогда я была очень плохой хозяйкой. – Вас, мадам, в качестве вещественного доказательства невиновности Заболотной принес сюда Мишин, Владимир Сергеевич, очень занятная личность. Руку он держал на вашем пульсе и вовсю шептал, что вы ещё дышите. Похоже, что это его крайне расстраивало. – Очень глупо – снова обиделась я, понимая, что теперь буду пожизненно обязана нести разумное, доброе, вечное, чтобы плотненько засеять им головы студентов академии.

– Правда, принес и оставил. Чаплинский спал в моем номере. Только вздыхал украдкой. Но он тут такого наворотил, что извини, подруга – не до тебя ему было.

– А сами они где? Посыпают голову пеплом, посещают синагогу или жертвуют деньги на воспитательный дом для братишек Аслана-Бека?

– Повез Татьяну Ивановну в клинику – серьезно ответил Максим, вытирая кисть о рукав своего свитера.

– В дурдом? – ужаснулась я. – Боже, какая любовь. Надо же. Но последний раз я читала о том, что кто-то сошел ума из-за любви в каком-то таблоиде, но там чувства были посвящены деньгам, причем в угрожающе крупных размерах.

– Мы будем сегодня уезжать, – тихо сказал Максим и облегченно вздохнул. – Думал, уже не сохраню порученное мне тельце в целости и сохранности. Еще одно такое задание, и я точно стану Рихардом Зорге. Здравствуйте, Наум Леонидович, – сказал он в открытую дверь. – Мне выйти? До свидания, Наум Леонидович. если что – я в номере.

Максим заложил кисть за ухо и удалился, оставив Чаплинскому мой незаконченный портрет на мольберте.

– Между прочим, он рисовал царевну – лягушку, – усмехнулся Нам и нежно посмотрел на свою постель. Ему, наверное, хотелось спать.

– Царевна лягушка – это Василиса Премудрая. Как говорят в телевизоре, совсем другая история, – заявила я и отвернулась к стене. Не люблю я быть доказательством, аргументом. Не привыкла, наверное. И надоело все. И вообще, у меня сегодня пары – студент Дажгоев, юные любовницы, прокуренный обезвоженный туалет – простая жизнь с простыми человеческими радостями. Теперь мне .видимо, отдадут нагрузку Смирнягиной и Заболотной, а методики за мэра города, нашего доцента-невидимку пусть пишет кто-нибудь другой.

– Але, – сказала Наум Леонидович, похоже, навсегда утративший интерес к моей персоне. – Дмитрий Савельевич, Чаплинский на проводе. Она пришла в себя. Шутит все в порядке. Можете забирать..., – он с минуту помолчал, выслушивая ценные указания центра. – И вот ещё что – не могли бы вы сделать Игорю экспресс анализ ДНК? Сегодня? Очень жаль, тогда посодействуйте хотя бы в том, чтобы все нужное для этого анализа у него взяли и уложили в контейнере длительного хранения. Есть вариант, что – таки мой сын. Спасибо.

Чаплинский положил трубку и присел на краешек постели. Я не сочла это поводом для того, чтобы вступить с ним в беседу. Мне было его жаль. Хороший еврейский папа, которому немного не повезло в жизни. А тут ещё я...

– Любым детям надо помогать, – тихо сказал он, пытаясь погладить меня по закутанной спине.

– Своим, – недовольно буркнула я.

– Да – своим, чужим пусть помогают их родители. Разве это несправедливо?

Не знаю, я давно не разбираюсь в справедливости. Я конечно, не разделяю патриотическую позицию Тараса Бульбы, но острое чувство брезгливости к убийцам собственных матерей все – же испытываю. Неужели, кто-то из нас двоих моральный урод?

– Я один раз был с Раей, – густо покраснев, сообщил Наум Леонидович. Так что.

– Поздравляю, – я повернулась и посмотрела на старого больного человека, который тоже не мог дать себе ладу. Странное дело – целой стране мог, целому русскому еврейскому народу – мог, а себе – никак. Как там звучал этот около кадетский лозунг: "светя другим, сгораю сам"? – я бы предложила тебе меня удочерить, но...понимаешь...Мама и папа могут обидеться.

– Во дура, – совсем по-нашему оскорбился Чаплинский. – Мне только такой головной боли не хватало. Он шустро залез под пледик и выискал там мою к счастью, не так давно проманикюренную руку и приложился к ней теплыми губами.

– Только раз бывают в жизни встречи, только раз с судьбой рвется нить. Запел он шустрым масляным баритоном солиста агитбригады. – Только раз в холодный зимний вечер, мне так хочется любить.

– Потому что два, три и четыре в условиях нашей экологии, а тем более зимой, когда организм спит, уже может не каждый, – приободрила его я. Нет повода расстраиваться – тибетские монахи – те вообще ни разу в жизни. И ничего – медитируют, вступают в контакт с космосом.

– Надя ,ты всегда такая язва? – он шутил, а глаза оставались стылыми, блеклыми, сильно разбавленными надвигающейся пустотой.

– Только для своих. Для чужих я вирус Эмбола. Совершенно неизлечимый продукт. Поездом едете, Наум Леонидович? Приду провожать.

– А хочешь, пойдем плюнем Стасику в морду? – хитро прищурившись, спросил Чаплинский, вытесняя, выталкивая из башки все плохое, что с ним уже случилось.

– 3ачем? Пусть себе живет. С ним весело.

Наш разговор все время натыкался на паузу. На не состыковку. Между нами пролегли его ночи и мои дни. Я миновала, давно уже миновала возраст ухода за бездомными котятами, птенцами, выпавшими из гнезда и потерявшимися мужчинами. Хотя всех их мне по-прежнему жаль. Я тихо попрощалась и пошла домой. Коля Гребенщиков выделил мне служебную машину и признался, что подозревал меня в связях с Моссадом, Мишин разрешил мне сегодня на работу не ходить с тем, чтобы завтра с новыми силами взять на себя и так далее и тому подобное. И только Владимир Игнатьевич требовал от меня крови непонятно только для переливания или для жертвенного алтаря.

В редакции было тихо. Рубин сидел на своем месте и строчил очередную докладную анонимку.

– Если ты будешь манкировать своими обязанностями, мы возьмем другу девочку на гороскопы, это обойдется нам дешевле и в финансовом и в нравственном смысле.

– Казалось бы, – я просто пожала плечами, даже не обрадовавшись "девочке", в которые меня зачислили по привычке. – Шеф на месте?

– Поехал в цирк! – отрезал Рубин. – укиса смотреть. А статья о его гастролях должна лежать на моем столе не позднее семи вечера вопросы?

– Почему ты такая сволочь, а Рубин? – я хлопнула дверью, потому что на фоне Чаплинских бед, все мои неприятности казались сущей ерундой.

Поезд уходил в семнадцать пятьдесят пять. Состав формировался здесь, потому все челноки, чиновники, туристы-одиночки занимали места заблаговременно. Вагон Чаплинского я увидела сразу. Нет, на нем было никаких лозунгов типа "бей, жидов, спасай Россию" или желтых звездочек, рассыпанных по зеленому полю. Просто рядом с ним стояла вся наша поредевшая в боях кафедра и хитрый следователь городской прокуратуры Тошкин. Чаплинский переминался с ноги на ногу и искал глазами свою сердечную усладу – меня.

– Привет, – я ограничилась общи м жестом и стала рядом с Влаимиром Сергеевичем – Как вы себя чувствуете, – спросил он обеспокоившись ,наверное, моей доселе невиданной скромностью

– Немного шумит в ушах, но в целом – сносно, – улыбнулась я, собираясь выдурить у шефа ещё пару дней отгула.

– Не страшно. Сольетесь с шумом в аудитории и не будете обращать внимания.

Очень новый и перспективный способ лечения. Его просто надо запатентовать. Например, если рябит в глаза, то нужно устроить землетрясение, тогда рябь на фоне обще суеты будет не так заметна. Инна Константиновна и Виталий Николаевич со мной не поздоровались. Конечно, кто теперь я и кто они? Хорошо, хоть стоять рядом с ними разрешили. Тошкин тоже сделал вид, что со мной не знаком: ещё бы – когда-то любимая женщина пала настолько, что провела ночь у незнакомого мужчины, накачавшись таблетками до бессознательного состояния. Расцвел только Чаплинский, расцвел и намагнитился. Прижимая к сердцу драгоценный сосуд с Игоречкиными ДНК, он подбежал ко мне на коротких ногах и крепко прижал к своему округлому пузу... И замер. Может даже, закрыл глаза. Мне было крайне неудобно: перед товарищами и в луже, куда по ошибке попали мои ноги. Зато сразу стало очень тепло.

– Может останешься? – тихо спросила я не решаясь продолжить мысль о том, что умирать лучше там, где родился. Сподручнее.

– Нет, не могу. Там тоже свои долги, – прошептал он.

– Тогда – прощай, – я в первый раз в жизни воспользовалась этим словом, потому что сейчас глупо было бояться его законченности и определенности.

Мишин деликатно кашлянул: "Прошу прощения, но объявили пятиминутную готовность".

– Наум Леонидович, нам пора. Пока, Тошкин. Счастливо оставаться, выкрикнул счастливый избавлением Максим.

Чаплинский, наконец, разорвал наши тела и вошел в вагон. Порыв холодного ветра распахнул на мне плащ. Глаза Инны Константиновны налились лютой злобой. Костюмчик из старых запасов все ещё хорошо сидел на мне. Поезд тронулся. Я виновато посмотрела на Тошкина. которому очень шел зонт.

– По несчастью или к счастью истина проста: никогда не возвращайся в прежние места, – с любовью к ближнему прочитала я. – Правда, Дима?

– Нет, – он резко развернулся на каблуках и зашагал прочь

– Дима. – обиженно крикнула я. – Дима... Димочка, – и так уж и быть побежала вслед.