Текст книги "Мир в моих руках (СИ)"
Автор книги: Елена Свительская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 26 страниц)
– А ты умеешь рисовать портреты?
– Умею, не умею… какая разница? Даже умел бы – и не стал.
– Ты… почему ты ненавидишь меня? – инквизитор нахмурился.
Менестрель вздохнул и вдруг признался:
– Нет, я не ненавижу тебя. Но почему-то видеть твою физиономию не могу. Словно ты мне когда-то из окна на голову ведро помоев шваркнул. Вот помню, что не было такого ничего… но всё же… всё же не хочу разговаривать с тобой…
– Ну, бывает, – только и мог сказать инквизитор.
«В общем-то, после всего того, что я сделал этому миру, меня не то что сам его Бог, но и последний из его бродяг ненавидеть должен»
Камилл, почему-то вдруг склонив голову, внимательно смотрел на него.
«Хотя все остальные принимают меня за своего. Один лишь он относится ко мне как к кому-то враждебному. Странный менестрель»
Камилл вдруг подобрал свой инструмент – тот самый, с трещиной, и флейту, которую то ли купил, то ли получил от кого-то взамен разбитого струнного друга – и собрался было вновь уйти, как его окликнули.
– О, кого я вижу! Сам Камилл! Давно тебя и твоих усов в нашей столице не видали! Почитай, уже года два прошло! – приветствовал его высокий толстяк одетый как обычный горожанин.
Рядом с ним робко переминался с ноги на ногу щуплый низкий парень в роскошных одеждах.
– Что, тот самый? – тихо спросил юнец.
– Он самый! Надо хватать птичку, пока не улетела! – зашептал толстяк, нагнувшись к его уху, – Ваше сиятельство, подарите серебряк, хоть в жалованье, хоть в долг!
– Да бери, бери! Только пусть споёт.
– Тогда и вина налей, – громко сказал Камилл, усмехнувшись, – Чтоб не зазря мне юнцов обирать. Небось, с него родители потом спросят, куда девал, что купил.
– А… ты… вы откуда знаете?! – вытаращился парень.
– Да что-то… робкий ты какой-то, – Камилл чуть склонил голову, изучая его лицо, – Уж извини, но вид у тебя какой-то затюканный. А одёжа знатная, стало быть, не от нищеты ты такой дёрганный. Стало быть, из-за долгов или из-за родителей. Вот, я просто так вторую мысль сказал.
– Всё-то ты знаешь, Камилл! – радостно сказал толстяк и сильно хлопнул его по плечу.
Менестрель пошатнулся от удара, но устоял.
– По такому поводу надобно и выпить. Ну, как тебе эта мысль? Да закажем не простого чего-нибудь, а? Как ни как, я такую знатную особу в первый раз угощаю, – мужчина склонился к робко замершему парню, – Уж извини, ваше сиятельство, а, кажется, я искусство больше денег почитаю.
– Да ничего, – тот смущённо улыбнулся, – У всех свои вкусы.
– Ласточка ты моя! – умилился толстяк, – Вот за это-то я тебя и люблю! Папаня-то твой зверь каких поискать, а ты – настоящее чудо. И как только такой у таких-то уродился? Ну, пойдём! – он покосился на замершего в стороне Кайера, – И ты, парень, пойдём с нами! Чай, вместе знатное вино хлебать веселее, чем одному! Уж на что я люблю знатное вино, но в одиночестве его хлебать скучно!
Камилл мрачно покосился на невольно заулыбавшегося Кайера – впервые за несколько тысячелетий кто-то проявил к нему неподдельный интерес и даже решил угостить – но смолчал.
Так что пили они вчетвером – знатному отпрыску тоже налили, на дне бокала – и болтали о всякой всячине. А потом Камилл долго пел. В трактир набилось столько народу, что яблоку было негде упасть. И в двери, в окна тоже лезли чьи-то многочисленные головы. В итоге, уже под вечер, крыша вдруг проломилась неподалёку от увлёкшегося певца – и на чьи-то невинные головы полетели щепки и какой-то грузный мужчина, от одежды которого нестерпимо несло свежей и тухлой рыбой. Люди зашикали, заругались. Богатый отпрыск поморщился от неожиданно повеявшего на него рыбного запашка.
– Ещё несколько людей на крыше – и меня завалит здесь вместе с моими драгоценными слушателями, – усмехнулся менестрель, – Давайте выйдем на улицу – я спою ещё пяток-другой песен, для всех – и пойду. До чего люблю петь, но, чую, скоро уж охрипну.
– Нет, ты что! – возмутился привёдший его толстяк, – Нельзя тебе хрипнуть! Как же ж люди останутся без твоего голоса?
– Ну, хоть две песни! – взмолился отпрыск из знатной семьи.
– Хоть две! – взвыло с крыши несколько десятков голосов.
Камилл рассмеялся:
– Тогда, люди добрые, пожалуйте на улицу. Я уже за сохранность крыши и ваших голов боюсь.
И люди послушно стали вылезать сквозь двери и окна.
Впрочем, народу на улице собралось ещё больше. С крыши, казалось, слез целый полк. Ночь была звёздная, чистая, свежая… Так что он ещё пел час или два, пока не стал уж хрипеть понемногу. И тогда влюблённые в его талант слушатели сами его вытолкали, впрочем, бережно, чтобы горло пощадил.
В ту ночь Кайер слонялся по городу, дышал свежим весенним ветром, лёгким ароматом роз из чьего-то сада, любовался звёздами и улыбался, улыбался… В его долгой жизни давно не было таких ночей… таких красивых ночей и мирных…
Но, кажется, это тоже было его наказанием: он терял всё, что обретал с таким трудом. Он терял всё, что было ему важно.
У Камилла вдруг проснулся дар хранителя Равновесия. И, что самое ужасное, дар управляющего Тьмой! Его забрали чернокрылые. А до того пытались побить люди, прежде восторгавшиеся его талантом, за то лишь, что у него появились чёрные крылья. Кайер видел своими глазами, как его избивали, как сломали любимый струнный инструмент менестреля и кем-то подаренную ему флейту. Когда били этого менестреля, инквизитору казалось, что больно ему самому, ведь он был причастен к этой травле чернокрылых. И по его вине избивали невиновного. Он… он снова причинил кому-то вред… проклятый инквизитор!
Он хотел уже вмешаться, но не успел: вдруг озверелую толпу разметали обжигающие чёрные струи и жгуты – и пятеро чернокрылых спустились с неба, посеяв панику. Они забрали Камилла с собой.
Слава его померкла, имя покрылось чёрными пятнами. В глазах тех, кто поверил, что теперь он «из прислужников Тьмы». А ведь были и те, кто так и не поверил в это! Но песни менестреля стали теперь в мире редко звучать. Да и сам тот как ни любил петь и сказывать истории, однако ж окрылённый мыслью, что может спасать и поддерживать родной мир и людей – людей, бросивших его, отказавшихся от него и его дивного таланта, пытавшихся даже его убить – почти всего себя посвятил делу хранителя. Учился использовать дар, выучился, усердно трудился. Так Кайер потерял ещё одного важного ему человека. У него снова не осталось никого…
Спустя некоторое время Камилл ополчился против «Серых карателей Тьмы». Он воевал с ними в открытую. Свои, чернокрылые, пытались его предостеречь, но напрасно. А однажды Камилл не вытерпел зверств местных инквизиторов…
Он налетел днём на небольшой город, где между бело-коричневых стен деловито сновали люди в грязно-серой одежде, с одинаковыми золотыми медальонами, усыпанными драгоценными камнями, а так же уныло слонялись подчинённые им люди, выполнявшие за них всю работу, как рабы. В тот час, когда девушку из прислуживающих наказывали прилюдно за какую-то провинность. В руках Камилла полыхало огненное копьё. От одного взгляда его глаз, излучавших холод, пропитанных, прожжённых душевной болью и Тьмой, и палачи в сером, и уныло наблюдавшие за ними безвольные слуги испуганно попятились…
По улицам были рассыпаны серо-красные пятна, расползлись кровавые лужи. Дома кое-где осыпались, кое-где будто бы были срезаны огромным лезвием. По полю разбегались обезумевшие от страха люди в дрянной коричневой одежде, освобождённые от власти и давления людей в сером.
Камилл схватил за волосы молодого парня в серой одежде. Встряхнул того. Раненный не пришёл в себя. Тогда чёрный хранитель сильно сжал его рассечённое плечо. Парень очнулся от боли, вскрикнул, потом увидел державшего его, замолк.
– Я оставляю тебя в живых, чтобы ты предупредил этот народ: если вы опять вздумаете собирать Серых карателей Тьмы, и мучить всех, на кого донесли, кто вам лично хотя бы косым взглядом не угодил, тогда я сравняю всю эту страну с землёй! Ты понял? – и мужчина сжал раненное плечо ещё больше.
– Белые хранители спасут мой народ от извергов Тьмы! – запальчиво вскрикнул парень.
Камилл швырнул его об мостовую. Раненный ударился о камни головой и опять потерял сознание. Хранитель развернулся на шорох: по улице с трудом передвигалась девушка с изрезанной ступнёй. Старая коричневая одежда рабыни потемнела от её и чужой крови. Она использовала вместо палки какой-то жезл, обломанный снизу.
– Значит, ты им расскажешь, – мрачно произнёс мужчина, – Ты объяснишь им, какими жестокими могут быть чёрнокрылые хранители!
Девушка шарахнулась, споткнулась о чьё-то тело в серой одежде, упала. Камилл подхватил её и взлетел. Она извивалась, вырывалась. И не держи он её так крепко, разбилась бы задолго до деревни, в которую чернокрылый её отнёс в ночной тишине…
Связанный Камилл спокойно стоял на опушке Чёрной земли. Другие чернокрылые больно задевали его копьями из сгущённой Тьмы, но мужчина смотрел куда-то мимо них странным отсутствующим взглядом: на губах его окаменела безумная улыбка.
– Из-за тебя мы уже никогда не сможем поправить нашу репутацию! – орал Старейшина, брызжа слюной от ярости, – Если раньше белые змеи умудрялись нас в чём-то обвинить, подстроить «нападение чёрных хранителей», подсунуть несколько «жертв», это можно было списать на разгул разбойников или тайные интриги властьимущих, а теперь так много доказательств, что их уже не уничтожить!
Он швырнул толстое копьё из окаменевшей разрушающей силы, пробив плечо связанного. Тот даже не шелохнулся. Остриё, затем древко преобразовались в огонь, прожгли его рану, облизнули тело. Пространство вокруг связанного всколыхнулось от его боли, но на лице у него по-прежнему царило спокойствие, граничащее с безразличием.
– Пока мы были заняты битвой с белыми змеями, ты… ты… – облако из тёмных хлопьев превратилось в тонкие лезвия, те прочертили много кровавых линий на теле Камилла.
– Вот именно: пока вы дрались с белыми змеями, люди обнаружили трупы Серых карателей Тьмы, – ответил мужчина, ухмыльнувшись.
И запел. Громко, звонко, радостно:
Рассвет. Целует солнце мои руки…
Прощаясь с темнотой, звенит ручей…
И в песнь моей души его вплетались звуки…
А так же птичий хор ликующих речей…
Он глубоко вздохнул, ненадолго замолчав. Потрясённо застывшие хранители встрепенулись, растерянно переглянулись. Рыжеволосый чернокрылый с молодым лицом запустил в связанного кинжалом: оружие при прикосновении с телом мужчины обратилось в жгучую струю. Однако Камилл пропел как ни в чём ни бывало:
Мне золото небес милей земного злата!
Холст луговой, чьи краски с ароматом,
Которыми земля моя всегда богата
Приятней королевской статуи с бантом!
Старейшина сшиб его с ног мощным ударом. Менестрель упал на спину, улыбнулся, увидев пронзительно голубое небо и продолжил уже лёжа:
Знакомые, смеясь, прозвали чудаком!
По мне: так все они – совсем чудные.
Любителя всех благ земли зову я дураком!
И мир, и страны все: края мои родные…
На него обрушилось много яростных ударов, от которых его отшвырнуло вперёд, впечатало в молодую берёзу. Та сломалась. Упавший возле неё Камилл надолго замолчал.
– Кажется, мы его убили, – грустно произнёс седовласый полный хранитель.
Певец шевельнулся, с трудом сел. Дрожащей рукой дотянулся до обломанного ствола, нахмурился, погладил сломанное растение. И продолжил песню, грустно поглаживая остаток от дерева:
Рассвет… Иного богатства мне не надо…
А впрочем, легкомыслен я и потому
Мне иногда и звёздный свет – отрада…
И вдруг обнял обломок берёзы, зарыдал. Чёрные хранители смутились, разошлись. Рыжеволосый, Старейшина и ещё шестеро мрачно сплюнули на землю, перед тем, как уйти. Быстро стемнело. Ночью Камилл просидел около дерева, почти не шевелясь: лунный свет очерчивал его сгорбленную спину и поникшие плечи. Когда небо начало светлеть, шевельнулся, поднял голову, залюбовался рассветом. Вдруг тяжело вздохнул и добавил:
Но грустно любоваться драгоценным одному!
Камилл вдоволь досадил и белокрылым – своим усердием по спасению мира, схватками с ними и нападениями на Серых карателей Тьмы – и чёрнокрылым – своей жестокой расправой над орденом инквизиторов, которая не могла остаться незамеченной и подпортила репутацию управляющих Тьмой, и без того страшную. И потому он не мог умереть своей смертью. А, впрочем, как и большинство хранителей Равновесия.
В день его смерти Кайер не сдержался и разрыдался, прячась в какой-то глуши, в чаще леса. Люди уходили из его жизни один за другим… люди, как-то отмеченные его сердцем… он потерял всех… всех…
Вдруг он ощутил, как в море за соседней страной всколыхнулось пространство… то как будто накалилось, съёжилось от боли… Он сел ровно, прикрыл глаза…
На вершине морской скалы, почти у самого края, стоял Киа. Ветер развевал его старый потрёпанный плащ с меховой полосой по форме похожей на змею, рвал шнурок с клыком хищного зверя. Киа смотрел куда-то перед собой. На его щеках в солнечных лучах поблёскивали две полоски слёз… Страж Небес тяжело вздыхал. Дрожащая рука его судорожно сжимала ворот, словно его только что душили…
«Камилл так же судорожно сжимал ворот, когда его полоснули по горлу» – невольно отметил Кайер.
Впрочем, иноземец сразу же улыбнулся. Киа вернулся! Вернулся! Теперь можно будет поговорить с ним!
Кайер поднялся. Сделал шаг вперёд – и уже стоял на скале, наклонившейся над морской бездной, за Стражем Небес. Тот вдруг, почуяв, обернулся. Яростно сверкнули его тёмные глаза.
– У меня сейчас нет желания спорить или драться, – мрачно сказал Творец чужого мира, – Если ты пришёл за этим, я помогу тебе улететь куда-нибудь в жаркие пески или затхлое ущелье – и застрять там надолго.
– А сможешь? – ухмыльнулся пришелец из другого мира.
– Ради тебя и ради сегодня – смогу, – проворчал Киа, – Какого ветра ты припёрся ко мне именно сегодня? Я хочу побыть один. В месте, где меня не найдут.
И он совершенно спокойно отвернулся от своего противника, уселся почти у самого обрыва – край его плаща даже свесился вниз – и стал смотреть на море. Спиной к медленно разгорающемуся закату. То ли не верил, что Кайер сможет убить его, то ли… сегодня ему было всё равно?.. Но может ли человек, ставший богом, мечтать о смерти?.. Вот так спокойно согласиться подставить спиной под удар, всё, что имел, потерять?..
– Я просто… – мужчина смутился и не сразу смог продолжить свою мысль, – Рад, что ты вернулся.
– Гадить миру в одиночку скучно? Непременно нужно посмотреть на моё страдающее лицо? – проворчал парень, который один лишь знал, сколько за его молодым лицом скрывается тысячелетий – если даже он ещё не забыл.
– Просто… – начал было Кайер и задумчиво потёр усы – память о прошлой роли и недавней местной моде.
«А вообще… какого чёрта я к нему припёрся? – мрачно подумал он, обозлившись на самого себя за этот непонятный порыв. – После всего, что я натворил в его мире, глупо надеяться, что он захочет снизойти до разговора со мной»
Киа молчал, даже не смотря на него.
«А значит, я снова остался один, – подумал Кайер и вздохнул, – А, впрочем, я и так всё время был здесь один»
Какое-то непонятное неприятное чувство болезненно сдавило ему душу.
«Я всегда буду здесь один. Я остаюсь для этого мира чужаком. Я заперт в этом проклятом месте. И, если мне не повезёт, заперт насовсем. Чёртово бессмертие!»
– Только не говори, что ты пришёл извиниться. Я не поверю, – припечатал Страж Небес.
«А вообще, он придурок. Сотворил мир, где он является богом – и прячется ото всех, как какой-то прислужник Небес. Что толку было сотворять мир, где его никто не признает за Бога?»
– Делать мне, что ли, больше нечего, как извиняться? – проворчал Кайер, – Я тебе твоё доброе дело никогда не прощу! Я тебя не просил вырывать мою душу из моего родного мира и затаскивать сюда!
– Свали по-хорошему, а? – голос Киа стал злее, а над морем начали сгущаться грозовые тучи.
«Но если я продолжу ругаться с ним, то мне опять будет не с кем говорить… хотя стал бы он вообще со мною разговаривать?..»
– Я хочу только петь и смотреть на море, – сказал Страж Небес уже тише – и небо вдруг прояснилось.
Он вздохнул и вдруг… запел. Совершенно игнорируя своего врага, стоящего у него за спиной:
Где-то поёт соловей…
Путник в дороге домой…
Сердце в дороге домой…
Между колючих ветвей…
Пел он пронзительно – от его голоса и незатейливых слов душу услышавшего их защемило тоской. Тоской по той дороге, где он шёл с Анжелой… с его женщиной… им тогда казалось, что они идут домой… что где-то там, далеко-далеко, в чужой ещё северной стране они обретут наконец-то свой собственный дом… А ещё Киа пел заразно. Не удержавшись, Кайер вклинился в образовавшуюся паузу:
Где-то рассветы встают…
Путник идёт и идёт…
То он молчит, то поёт…
Цветы у дороги растут…
Где же, где же мой дом?
Я потерял путь домой…
Голос любимый родной…
Голос тоски словно гром…
Он замолчал, растерянный. Странно, у него тоже получилось сложить что-то самому! Киа грустно продолжил, отчего-то вступив то ли в эту словесную игру, то ли в новое противостояние, то ли в этот унылый разговор двух одиноких сердец:
Где-то поёт соловей…
Путник в дороге домой…
Сердце в дороге домой…
Между колючих ветвей…
Что же явь, а что сон?
Где обман, а где свет?
Мой позабытый ответ…
И мой отчаянья стон…
Кайер продолжил, чуть подумав – Киа молчал, как будто выжидая его ответа или давая ему сделать свой ход, или, может, обдумывал продолжение – и эти новые слова шли у него из сердца:
Если тоска, я иду не туда?
Или так долго в пути
Что ноги устали идти?
Песни поёт лебеда…
Не удержавшись, повторил и слова Киа, которые тоже были созвучны ему:
Где-то поёт соловей…
Путник в дороге домой…
Сердце в дороге домой…
Между колючих ветвей…
Как мне хотелось домой!
Как было трудно идти!
Свою дорогу найти,
Дом, где голос родной…
И грустно усмехнулся. Дом… у него никогда не было дома. Просто, так сложилось… Просто… Киа вздохнул, но завершил почему-то с ноткой надежды:
Но и сомненья – то путь…
Но и усталость, и боль…
В жизни бывает и соль…
Но дома смогу отдохнуть…
И от этой вспыхнувшей надежды в сердце что-то едва слышно и сладко-сладко затрепетало… дом… новая встреча с любимой… Но разве это возможно? В этом мире прошло уже несколько тысячелетий – и в том, родном, наверное, и упоминания о родной женщине не осталось…
– Я не хотел тебя мучить, – вдруг тихо сказал Киа, – Просто… я хотел подарить тебе что-то. Это больно, стоять рядом, не имея возможности даже прикоснуться. Просто потому, что ты умер. Просто потому, что в родном мире тебе уже больше нету места. Хотя я тоже хотел вернуться туда и подарить ей этот мир. Мир, о котором она мечтала…
История 21 – Инквизитор двух миров
– Так… – Кайер вздрогнул и пристально вгляделся в него и его поникшие плечи, – Этот мир и тебе не родной?
– Моё тело умерло в родном мире, а здесь душа оделась в новое тело как в новые одежды. Я сотворил этот мир, – Киа обвёл рукой бескрайнее море, где только вода была вокруг, но где-то вдалеке она сливалась с небом, – Но я не смог сотворить для себя возможность вернуться. А когда я смог создать мост между мирами, было уже поздно. Уже другие люди жили на той земле. Уже другое время было. Я нарочно сделал так, чтобы в этом мире время шло намного быстрее, чтобы я успел приготовить всё для неё, но я увлёкся, а там, в оставленном мною мире, время всё-таки шло вперёд.
– А… – пришелец напрягся.
– Твоё первое тело быстро умерло. Твоё новое – принадлежит этому миру. Даже я не умею сходить с моста на землю того мира. Да и… уже много времени прошло.
– Значит… – мужчина судорожно сжал кулаки.
– Ты бы в любом случае не сумел вернуться. Что бы ты сделал там, без тела? Да и, не знаю… Твоя душа столько пробыла здесь. Может, прежний мир уже сочтёт её чужеродной – и исторгнет.
Они молчали долго. Закат был кроваво-алый и багряный, как засыхающая кровь. Плечи Творца всё ещё были поникшими. Значит, он не со зла притащил Франциска сюда. И не играл с ним. Просто… так получилось, что ничего хорошего из этой затеи не вышло.
Киа вдруг грустно повторил:
Где-то поёт соловей…
Путник в дороге домой…
Сердце в дороге домой…
Между колючих ветвей…
Где-то рассветы встают…
Путник идёт и идёт…
То он молчит, то поёт…
Цветы у дороги растут…
Где же, где же мой дом?
Я потерял путь домой…
Голос любимый родной…
Голос тоски словно гром…
И потерянно замолчал. Кайер вдруг опустился рядом и напел уже сам:
Где-то поёт соловей…
Путник в дороге домой…
Сердце в дороге домой…
Между колючих ветвей…
Что же явь, а что сон?
Где обман, а где свет?
Мой позабытый ответ…
И мой отчаянья стон…
Если тоска, я иду не туда?
Или так долго в пути
Что ноги устали идти?
Песни поёт лебеда…
Закат угасал. Ненависть тоже как-то поблекла, ушла. То ли на время – в этих странных щемящих мгновениях, когда два старых противника сидели рядом и грустили – то ли насовсем.
Где-то поёт соловей…
Путник в дороге домой…
Сердце в дороге домой…
Между колючих ветвей…
Как мне хотелось домой!
Как было трудно идти!
Свою дорогу найти,
Дом, где голос родной…
Но и сомненья – то путь…
Но и усталость, и боль…
В жизни бывает и соль…
Но дома смогу отдохнуть…
– Ты в это веришь? – вдруг хрипло спросил Кайер, – Веришь, что однажды мы сможем вернуться?
– Не знаю, – уныло отозвался Киа, – Если вдруг случится чудо – и она вернётся – тогда… Может быть, тогда…
– А чудо случится?
– Не знаю, – повторил Киа.
Море медленно закрывали сумерки. Силуэты двух противников потемнели, расплывались в подступавшей темноте. Где-то наверху, в бездонном небесном море, тёмном-тёмном, зажигались первые редкие звёзды.
– А как ты умер… там?
– Как и ты: я защищал её, ту, которую любил, обессилел… И больше не смог проснуться. Стоял и смотрел на неё. Но мне вдруг захотелось исполнить её мечту. Её странную мечту о каком-то чужом мире, где люди живут спокойно и радостно. Мире, где люди смогут летать словно птицы. И вдруг я почувствовал какую-то новую, какую-то странную силу где-то внутри меня. Какую-то яркую искру внутри меня. Я подставил руки – и свет этой искры брызнул в мои ладони, и свет далёких звёзд брызнул в мои ладони… – Киа вдруг обернулся и улыбнулся, смотря в глаза Кайеру, – Какой-то маленький комок вдруг появился в моих ладонях. Маленький… мерцающий, словно звезда… Звезда родилась в моих руках! Звезда лежала в моих руках… Сколько прошло мгновений не знаю: тогда я не замечал времени. Тогда время почти не считали. Звезда в моих руках вдруг засияла ярче, словно маленькая луна загадочно светила в моих руках. Вдруг свет её стал ярче, словно она превратилась в солнце. Я стоял и смотрел на мои руки, а в них лежало солнце… маленькое солнце, новое солнце… Оно вдруг заволоклось дымкой, стало крупнее… – глаза его засияли восторженно, словно он снова оказался там, в том дне, разглядывая чудо, растущее в его руках, – И вдруг во всё увеличивающемся комке, уже каком-то ином, разноцветном, я увидел воду и землю: там, в этом маленьком сгустке, появился новый мир! Мир лежал в моих руках! – он как-то тепло и светло улыбнулся, – Мир в моих руках… мой мир… для неё… Я же хотел сотворить новый мир для неё! И тот мир рос. Там выросли первые горы и первые деревья, первые реки потекли между горных склонов и в долинах. Там первые звери проползли. Взлетели первые птицы. Я вдруг провалился туда… Я ушёл туда целиком, чтобы творить…
Глаза его вдруг померкли, погас свет внутри них – и Киа вновь растворился в сгустившейся темноте.
– Это был хороший мир, – сказал Бог чужого мира из темноты, – И первые люди в нём были хорошие. Я подарил им крылья – и вместе с ними возможность летать. Но я не понял, почему однажды один из них сломал крылья другому. Так они начали драться и калечить друг друга. Калеча друг друга, они становились всё злее и злее. Мир отозвался на хаос в их душах и всплески Тьмы холодом. Был страшный холод, вода падала с небес снегом, замёрзли реки и озёра, быстро замёрзли плодовые деревья и травы – и вскоре их плоды стали несъедобными. Тогда, озверевшие от голода и измученные, они начали убивать зверей и птиц, сдирать с них шкуры и есть их плоть. Тогда поблекли их крылья. Но зато мои дети выжили. Я старался вернуть в мир гармонию – и вскоре стало теплее, сошли снег и лёд. Часть растений погибли, часть выжили – и через какое-то время начали плодоносить. Часть зверей погибли, часть выжили. Да, я старался вернуть мир в равновесие. Но мир от этой встряски сильно пострадал, и я сумел восстановить его не сразу. А потом крылья у многих стали пропадать. – голос его стал глухим от боли, – Потом кого-то одного, какую-то девочку, забили камнями за то, что у неё ещё остались крылья, а у тех, злых, их уже не было. Она могла летать, а они – нет. Они помнили, как им нравилось подниматься в небо. Я рванулся к ней… я закрыл её собой… Я не раз говорил им, что они должны быть добрее, но они не слушали меня. Я до сих пор помню боль от камней, которые впились в меня, когда я заслонил её собою… треск моих костей… горячую кровь, стекающую по лицу и губам… Я, казалось, уже забыл вкус собственной крови, но вот, снова…
– А она? – вдруг глухо спросил Кайер.
Ему казалось, что он видит всё, о чём говорил Творец этого мира – ряд каких-то картин, то тусклых, то ярких проплывал мимо него.
– Я закричал ей: «Беги!» – и она поднялась в небо… она взлетела… Её силы кончались… Ей надо было только добраться до другого места, подальше. Я закричал ей: «Отдохни на земле!». Но она поднималась всё выше и выше… Я слышал её мысли: она думала, что крылья её так изранили, что, может, она больше уже не сможет подняться в небо, а ей так хотелось летать! Как и моей женщине из племени Острозубого зайца…
– И?.. – спросил Кайер чуть погодя, устав от звенящей пустоты.
– Эта девочка поднималась всё выше и выше… Она умерла в небе… Она так любила летать… Я успел создать молнию, чтобы сжечь её в небе. В небе, которое она так любила. Чтобы её тело не смялось в кровавое месиво от столкновения с землёй. До того дня я ещё держался, а потом… потом уже не смог… Хаос поглотил меня… И мой мир, отзываясь на мою боль, отступил в хаос… Горы извергали огонь… Реки выходили из берегов… Люди умирали от ужаса… или от неведомой и непонятой ими внутренней боли… Потом я опомнился. Я заставил себя успокоиться и вернуть реки и кровь земли на свои места. Кто-то из людей уцелел. И среди них было несколько крылатых – тех, чьи сердца были добрей, чем у других. Я собрал всех краснокрылых: Тогда крылья у всех из них были красные, цвета крови, цвета жизни. Я рассказал им историю появления мира и попросил помочь мне. Я научил их управлять силами в себе и силами, пронизывающими мир, души людей и зверей. И они стали помогать мне. Поселились отдельно и стали помогать мне.
Киа вздохнул.
– Я тогда был не один, как будто у меня появилась семья. Мы все жили довольно-таки дружно. Да, мир пострадал от того всплеска моей ярости и моего отчаяния, Равновесие изначальных сил стало менее устойчивым. Но мы жили дружно… Золотое время, когда у меня как будто появилась своя семья… моё собственное племя… Я опекал их как мог. Я научил их всему, чему мог научить. Я любил их… как моих детей. Как будто у меня вдруг появились дети. А что до людей… я оставил в мире зиму, сделал так, чтоб холод регулярно приходил в некоторые части мира, а в других чтоб царила страшная жара. Чтобы люди помнили, что в сложное время проще выжить, объединившись друг с другом, дружно. Мне было жаль их, жаль зверей, которых они ели в суровых условиях, но я оставил им зиму и жару в напоминанье. Да и… в те года, когда они меньше вредили друг другу и миру, зимы были теплее, а жара – спадала. Чем больше в их душах было тепла и гармонии, тем здоровее и уютнее становился их мир. Правда, люди той связи между их состоянием и состоянием мира не замечали. Но я всё-таки верил, что когда-нибудь они заметят и поймут. А потом… как-то раз двое из моих помощников-хранителей поссорились. Один ударил другого. Равновесие в их душах пошатнулась. Они уже не смогли управлять всеми силами, как и раньше. А потом и другие стали ссориться. Эти ссоры, как какая-то зараза расползлись между них. А потом… – голос Творца задрожал, – Один из них убил другого. И в сердце убившего воцарилась Тьма. С тех пор он мог использовать только её. И другие, те, кто спорили больше других, смогли использовать только её. Те, кто не ссорились и не вступали в драки, остались краснокрылыми, сильными, как и раньше. Те, кто всё-таки вмешались, но не очень много, смогли управлять Светом. И только им…
В темноте Киа устало потёр лицо.
– Но страшнее другое: я так увлёкся попытками помирить тех, первых из дерущихся, что забыл о времени… Когда я вспомнил и нашёл способ заглянуть в мой первый мир, там уже жили другие люди… другое племя… О той девочке из племени Острозубого зайца уже никто не слышал и не знал. И я понял, что насовсем потерял её. Ту, для которой я сотворил этот мир. Мир был в моих руках. Новый мир в моих руках… и что с того? Всё потеряло смысл, когда в моей жизни не стало её. Всё… всё, чего я достиг и всё, к чему я стремился, потеряло смысл…
– Прости, я тоже причинил тебе боль, – серьёзно сказал Кайера.
– Ничего, – Творец чужого мира устало улыбнулся, – Тебе самому было очень больно. И я действительно не подумал о тебе, что ты можешь быть против новой жизни вдалеке от мира своего. Я ошибся. И я заплатил за свою ошибку. Жаль, но я не смогу вернуть тебя назад. В твоём мире живут уже другие люди… там другое время. Да и, может, ты умрёшь, едва ступив на землю того мира, пройдя по Мосту между мирами. Или же тот, прежний твой мир, исторгнет нового тебя. И что станет потом с тобой, и где ты окажешься потом или ты вообще потеряешься между мирами – мне неведомо. Я сам никогда не ходил по этому пути.
Казалось, что на небе зажглись новые звёзды. Ещё немного звёзд, но они были… какие-то звёзды светили Кайеру из холода и пустоты…
– Пусти меня пройти по Мосту между мирами! – попросил пришелец хрипло.
– Возможно, это принесёт тебе смерть.
– Но, возможно, что я смогу вернуться в свой родной мир! А если и нет… то ничего, – Кайер широко улыбнулся и, хотя в темноте его было не видно, у него было ощущение, что Киа знал, что он улыбается.
Киа долго молчал, потом вдруг произнёс:
– Хорошо. Я открою для тебя Мост между мирами. Только…
– Только? – взволнованно спросил мужчина, боясь, что тот вдруг передумает или, хуже, вдруг припомнит весь вред, причинённый чужаком его миру – и из мести не пропустит пройти по тому неведомому мосту.
А кроме этой надежды у Кайера не было ничего. Совсем ничего не было.
– Только… – глухо начал было Творец чужого мира, но почти сразу же примолк.
