Текст книги "Мир в моих руках (СИ)"

Автор книги: Елена Свительская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 26 страниц)

Села рядом, окликнула его. Парень смолчал. Хотя, какой уж парень. Парень он внешне. А у него дома давным-давно никого из близких не осталось… Потомки живших когда-то гордятся наличием в роду хранителя, но… но волнуй их по-настоящему его состояние, он бы не был так одинок! А с другими дружить Благ не умеет. И единственного друга тоже потерял. И хотя он Старейшина белых хранителей, хотя у него есть могущество и сила влиять на мир и людей, целому миру в общем-то наплевать на него… Все эти люди, которым он когда-то помог, скорей всего, даже не заметили его помощи. Просто им вдруг стало как-то легче. Но они не заметили его. Он устал… сильно устал. Так устал, что его душа уже не поёт…

История 15

Я осторожно коснулась его плеча. Вздрогнув, хранитель обернулся. Наши взгляды встретились. И я провалилась… в его боль…

Жара была страшная. Юноша морщился, сидя в карете, тоскливо обмахивался веером. Да периодически выглядывал в окно, ругался и орал на старого кучера, чтоб тот поторопился. Эх, забрать бы лошадь да махнуть бы до дома верхом, поскорее… и пусть мерзкий кучер как хочет, так и добирается до поместья… Да костюм промок от пота, провонял несмотря на яркие духи, за которые он, между прочим, солидную порцию золотых отдал: и теперь стыдно и на люди выйти, в промокшей от пота, провонявшей одежде. Да пряди золотистых волос от пота слиплись и, прощай модная причёска. Если длинные пряди ещё и спутаются…

– Да едь ты поскорее, скотина! – проорал парень, выглядывая из окна.

Но лошади, измученные долгой дорогой от столицы, почти не реагировали на понукания кучера и удары хлыста. А может, добрый старик бил их недостаточно хорошо, пожалев молодого красавца коня или старую кобылу с которой они лишь небо знает сколько лет обитали в старом особняке…

Лошади плелись медленно, редкие деревья у дороги, которые не создавали защиты ни от снега, ни от жары, проплывали мимо очень медленно…

Вдруг что-то вздрогнуло у молодого аристократа в душе, и, судорожно сжав обитое бархатом сиденье, он подался к окну, выглянул.

Медленно проплывали мимо молодые деревья вперемешку со старыми. Медленно проплывало лицо худого просто одетого паренька, кутающегося в старый плащ с меховой полосой в форме… змеи?.. Клык на шнурке свисал поверх плаща… Впрочем, юношу зацепило не это, а пристальный взгляд наглого нищеброда, смотревшего прямо ему в глаза долгим испытующим взором…

Даже когда карета проехала мимо него – и наглеца стало уже не видно – в душе у аристократа осталось неприятно ощущение этого свербящего испытующего и строгого взгляда, смотрящего прямо на него. На миг стало дурно, словно юноша стоял на краю обрыва и смотрел вниз… А в лицо ему ветер бросал ледяные водяные брызги, рвал одежду, трепал плащ и, казалось, норовил столкнуть его вниз… Поморщившись, юноша вновь высунулся в окно, наорал на кучера, взмокшего от пота, ещё резче и грубее. Лошади вывезли роскошно разукрашенную карету к реке, кучер направил их к мосту…

Вздохнув, аристократ устало выглянул в окно и застыл.

На дороге недалеко от моста стоял тот же самый нищеброд с мехом на плаще… Он пристально смотрел… прямо в глаза владельцу кареты… парень хмурился и, казалось, был крайне недоволен. Аристократ пожалел, что он сейчас не верхом, а то бы вытянул хлыстом по этой дерзкой физиономии. В этот миг простолюдин вдруг гордо вскинул голову и улыбнулся… победной улыбкой…

Аристократ снова высунулся в окно, обернулся. Отъезжающий нищий продолжал неотрывно и строго смотреть на него… как он взялся тут? Он бы не успел добежать отсюда и до реки! Но два похожих нищеброда с одинаковым взглядом в разных частях дороги… от жары, что ли бредит?

И юноша наорал на кучера в очередной раз. Пообещал, что если лошади не ускорятся, он его до смерти запорет.

– Лошади устали, мой господин, – грустно отозвался кучер, – Хлестай их или не хлестай, они всё равно не пойдут быстрей.

– Перечишь мне, гадёныш?! Да я с тебя кожу велю содрать! Чтоб тебя запороли до кровавой одежды поверх твоего поганого высохшего тела! И с лошадей велю кожу содрать!

– О, Небеса, когда уже заберёте меня от них? – отчаянно прошептал кучер.

Увы, обладавший музыкальным слухом хозяин его расслышал. И разразился новым потоком брани, угроз и проклятий…

Казалось, кусок обрыва соскользнул и осыпался. И нога, только что стоявшая на нём, попала вниз… в бушующую бездну…

Карета подъезжала к мосту. Почему-то аристократ вновь посмотрел в окно.

У моста стоял… тот же самый парень… он судорожно сжимал клык на шнурке… А тёмные глаза его полыхали от гнева…

«Да как он смеет так смотреть на меня, этот проклятый нищий?! Раскроить бы его мечом – от плеча и до пояса, а стражникам сказать, что оборонялся от напавшего на меня с ножом воришки… а нож его… скажу, что успел вырвать и выкинуть в реку… Не дело позволять оборванцам хамить людям благородным!»

На миг ему примерещилось, что дерзкий нищий стоит прямо в карете, неподвижно, и смотрит на него сверху вниз. И на губах его появилась паскудная улыбка…

А потом виденье пропало. Возмущённый и потрясённый дерзостью нищего аристократ взялся было за ручку двери, собираясь скомандовать кучеру, чтоб тот остановил карету – надо было избить этого хама, до полусмерти, чтоб неповадно было так смотреть… вдруг доски нового места затрещали… нервно заржали лошади… испуганно вскрикнул старый кучер среди нарастающего треска…

И вдруг настил провалился под каретой… вода хлынула в окна, залепив глаза, открытый рот…

Юноша плохо соображал… отчаянно рванул щеколду на дверце… не поддалась… отчаянно рванулся и… сумел выломать дверцу… задыхаясь от воды в горле, в глазах, из последних сил рванулся… вдаль, вверх… от отчаянно барахтающихся лошадей, накрепко запряжённых в карету… мимо кучера с открытыми от ужаса глазами… он схватился за горло, а изо рта его выплывали большие пузыри… вверх… вверх… к воздуху… к небу…

Голубое светлое небо язвительно смотрело на него, солнце опалило глаза… Задыхаясь, барахтаясь, уходя под воду и снова выныривая, он откашливался… Вода проходила по горлу и ноздрям словно кипяток, раздирая плоть… Запоздалое осознание, что если будет так резко дёргать руками и ногами, то умрёт… Вода, обдирающая всё внутри… И где-то на грани создания отчаянные почти не осознаваемые гребки…

Он вылез из воды, прошёл чуть и упал на колени, смяв камзол и рубашку на груди, отчаянно кашляя… дыхание выровнялось не сразу… мерзкое ощущение режущей воды пропало не сразу… Он обернулся… В воде на глубине темнело что-то большое и тёмное… мелькнули последние пузырьки, всплывшие на поверхность из глубины…

Рука по привычке потянулась к рукояти меча, но ни оружия, ни его ножен не было. Точно, он же оставил их на сиденье напротив, устав от ощущения обжигающего металла сквозь промокшие от пота липкие штаны…

– Меч жалко, – вздохнул аристократ и смачно плюнул, – Небеса, где ваши глаза? Не могли оценить настоящий старинный меч?! Теперь, по вашей воле, он заржавеет на дне! Вы несправедливы! Это был подарок от моих предков, прославившихся при битве…

Чья-то тень легла на песок перед ним. Юноша резко обернулся.

Тот зловещий нищеброд стоял у кромки воды. На его ладони лежали три искры… две бордовые и тёмные погасли одновременно… погасли и исчезли, словно растворились в воздухе… последняя, алая искра, отчаянно блеснув, потускнела и стала едва различимой…

– Иди! – грустно сказал худой парень, вздохнул устало, – Теперь ты свободен, – и осторожно подкинул искру.

Та блеснула едва приметно, словно на прощание, и медленно поднялась с его руки… вверх… в небо…

И что-то было в эти мгновения в лице или глазах простолюдина… такое… необъяснимое… что завораживало и пугало… Аристократу вдруг показалось, что птицы у редкой рощицы близ узкого берега поют в такт дыханию незнакомца… и вода журчит в такт ему…

«Тьфу, я рехнусь из-за этого оборванца! – отчаянно подумал гордый аристократ, – Или я уже рехнулся из-за жары – вот он и мерещится мне?»

В этот миг, словно прочтя его мысли, парнишка посмотрел на него. И хотя был он худ и одет скверно, хотя ростом был пониже, но налетевший вдруг порыв ветра очертил под одеждой силуэт натренированный и гибкий. Взгляд был у парня как у короля. Смотря снизу вверх на промокшего, кашляющего, но богато одетого известного столичного модника и поэта, потомка известной древней семьи, он… этот нищеброд всё равно умудрялся смотреть на него свысока!

– Ты!.. – аристократ гневно указал на него рукой.

– Когда ты наконец уймёшься, Благ? – устало спросил таинственный парень.

Так, словно знал его давным-давно и всё равно без всякого уважения!

– Смеешь мне «тыкать»? – озверел юноша.

Он подумал, что будь у него меч – на куски бы изрубил это гордое и мерзкое лицо. А потом сказал бы стражникам, что этот нищий его пытался обокрасть или оскорбил славное имя его предков.

– Имена твоих смелых предков уже скоро забудутся, Благ, – серьёзно и тихо сказал странный незнакомец, – А имена твоих нынешних родственников уже давно произносят с ужасом.

– Ты!.. – Благ закипал от ярости.

– Я думал, ты хотя бы на миг пожалеешь старика, – парень нахмурился, – Хотел бы я, чтоб ты попытался его спасти, но, увы…

Повернулся и медленно пошёл прочь.

Аристократу захотелось поймать его за плащ, рвануть к себе, сдавить ворот рубашки странного кроя. Внезапный порыв ведра взметнул старый-старый плащ… Незнакомец обернулся, взглянул сурово и горько и… растворился в воздухе…

Сил не хватало даже на то, чтоб закричать… в опалённом болью сознании мелькнула запоздалая мысль, что это и не нужно… опасно… лучше затихнуть и притвориться мёртвым… так его, возможно, оставят в покое…

Закашлявшись, он согнулся от боли. Выпавшая из рукава золотая запонка с изумрудом скользнула по грязным камням, звонко скрипнула, ободрала нежную кожу на щеке, вбилась в грязь в щели между камней мостовой. Он выплюнул кровь из разбитой губы, опять отчаянно закашлялся… Кровь утекала из распоротой ноги… Силы утекали из души… Нет, нельзя так оставлять это: мерзавцы должны быть наказаны… страшно наказаны… Он пойдёт к королю…

Закусив губу – кровь потекла сильнее, брови невольно сдвинулись от очередной порции боли – он медленно поднялся, попытался сделать шаг и упал, разбив лицо о мостовую: нападавшие не только избивали его и портили его прекрасное лицо, не только содрали все драгоценности и забрали всё золото, но они ещё и подрезали мышцу или сухожилие на ноге, чтобы он не мог двигаться, чтобы подыхал в грязи на дороге старой узкой улицы как бездомная собака. Глупая смерть! Особенно, для потомка доблестной семьи, чьи великие предки…

Тень легла на камни возле него… тень… В этот жуткий день ослепительно светило солнце, и люди шумели и радовались жизни и долгожданному отдыху на главных площадях столицы, а он, забытый всеми, лежал тут… Тень легла возле него… Человеческая тень… тень?..

Кашляя, харкая кровью, Благ приподнялся на локте.

Он стоял рядом, задумчиво играя клыком на шнурке. Тот самый парень, то ли бывший на самом деле, то ли примерещившийся ему в день, когда новый мост провалился под каретой…

– Больно? – спокойно спросил незнакомец, склонив голову набок.

Да на нём живого места не оставили! Били ногами, руками, камнями, металлическими каблуками… Да как он смеет?..

Парень присел на корточки, чтобы быть ближе к лицу истерзанного, помятого и грязного молодого аристократа.

– Больно, да? – спросил он спокойно, – Им всем тоже было больно…

– Им?.. – он опять закашлялся, поливая грязные камни мостовой алой горячей чистой кровью.

– Тем, кого избивали по твоему приказу. Тем, кого бил ты сам, ногами или словами…

– Ты…

– Двести семьдесят три… я считал… – незнакомец нахмурился, – Это те, кто пострадал по твоему приказу. Четыреста семьдесят девять: это те, кому бы ты мог помочь, но не стал… Ты даже не заметил большинство из них… Сорок девять человек – те, кого твои резкие слова пробрали до глубины души… Та молодая служанка, за которую ты не заступился в детстве, пыталась повеситься. К счастью, её снял с дерева влюблённый в неё конюх… И, между прочим, это ещё не всё!

«Он… что он говорит? Бредит? Я уже брежу?.. Это предсмертные виденья? Неужели, уже конец?..»

– Я думаю, что это действительно конец, – грустно ответил парнишка, выпрямляясь.

– Это… ты… их… прислал?! – Благ снова закашлялся кровью…

– Зачем мне заниматься такой ерундой? – незнакомец пожал плечами, – Это твой сто пятый враг их нанял. Дождался момента… Три года ждал, упрямец. Семь месяцев назад твои слуги тебя спасли от его наёмников. Ты не заметил… Ты ничего не замечаешь, важного, увы…

Откуда-то взялся сильный порыв ветра, взметнул его старый-старый плащ, обсыпал окровавленные светлые волосы сухими листьями… Осень… грязная мостовая… холодные камни, не раз обхарканные горожанами… горсть высохших листьев, которые не заменят ни подушку, ни одеяло… и шум праздника вдалеке… Неужели, он так и сдохнет?.. Во время чьего-то праздника он валяется тут, скорчившись от боли, харкая кровью, а люди смеются там… веселятся… за что?..

Он с трудом смог сесть, протянул руку вслед быстро уходящему незнакомцу.

– Постой!

Тот обернулся, грустно обернулся

– Мне деньги не нужны. У меня и так всего полно.

Слова о сделке застыли в горле аристократа, так и не будучи произнесёнными. Но этот мерзкий нищий как будто услышал его мысли!

– Я слышу всё, – тот устало улыбнулся, – И все крики и молитвы людей, обиженных тобой, я тоже слышал. Не проси о сделке. У меня нет желания тебя защищать. И мне не нужны ни деньги, ни драгоценности. Мне не нужны ни твоё имение, ни твоя дружба. Мне ничего не нужно.

«Совсем? А такое возможно?»

– Я всё уже потерял, когда шёл, – парнишка раскинул руки в стороны и засмеялся.

Смех его звучал как-то надрывно и резко. Внезапно он замер, прикусил губу, нахмурился.

– У меня есть всё. Все богатства этого мира, – сказал непонятный парень с горькой усмешкой, – Но у меня нет ничего. Ничего ценного. Я уже всё потерял. Я потерял человека, которому мог бы подарить всё ценное, что у меня есть, – он зябко поёжился, закутался в плащ, – А впрочем, не слушай… всё это бред! И твой, и мой. Тебе нет дела ни до кого кроме тебя. Ты никого не жалел. Глупо рассказывать тебе обо мне… Время уходит… – он судорожно сжал край плаща… – Время быстро уходит… Знаешь, думай о чём хочешь! Это мой последний дар для тебя. Хотя, если честно, я никогда особо и не хотел тебе ничего дарить, – он развернулся и пошёл.

Сделал несколько шагов – и растворился в воздухе. Благ устало растянулся на мостовой, спиной на грязных холодных камнях… кровь утекала из ран, страшно болели ушибы и разбитые кости… Ему никогда не думалось, что в одном теле может вместиться столько боли! Он никогда не думал, что эту кошмарную боль можно даже какое-то время выносить, не рехнувшись от мук или отчаяния… Жизнь утекала… Утекала из ран кровь… и ведь как порезали, скоты! Нет, чтоб воткнуть нож в шею – тогда бы эта горячая жидкость быстро вытекла прочь – и его дыхание бы оборвалось… нет, они умело искромсали его… кровь вытекала медленно… раны не успеют затянуться… Тот странный парень сказал, что наёмников подослал его сто пятый враг… сто пятый?.. Это даже смешно: он что, всех его врагов считал? Ходил за ним невидимой тенью, отмечая всех обиженных и обездоленных, всех избитых и оскорблённых, всех запуганных? Впрочем, это неважно… Он сказал, что время утекает… кажется, времени осталось мало… значит, эта невыносимая боль скоро исчезнет…

Благ устало прикрыл глаза.

Интересно, отец убийц найдёт? Отец обязательно будет их искать, непременно обратится за помощью к королю. Вздёрнут их или нет? Будут пытать? Жаль, он сам этого уже не увидит… Сто пятый враг! Тот непонятный парень сказал, что их подослал его сто пятый враг… но почему? За что тот так его ненавидит, что бросил во время одного из главных праздников подыхать? Какая издёвка! Хорошая идея, чтобы кого-нибудь замучить… во время чужого праздника… когда чьи-то весёлые голоса доносятся издалека… но почему именно его?! Почему его?! Он не единственный в этой стране, кто думал только о себе! Да и в мире… таких ещё много найдётся… почему именно он подыхает на грязной мостовой во время праздника? Почему?..

Что-то горячее упало ему на лицо. Аристократ устало открыл глаза.

Девочка, худенькая, бледная, в одежде, казалось, сшитой из лоскутов, склонилась над ним.

– Бедный, – сказала она, всхлипывая, – Как же сильно они тебя избили!

– Ты…

Благ хотел было оттолкнуть её, но у него не было сил. Девочка же придвинулась к нему, стала осторожно и ласково гладить по его щеке, аккуратно по уцелевшему месту – не избитому, не изрезанному.

– Это больно, я понимаю, – голос нищенки дрожал, – Но ты потерпи, потерпи немного, пожалуйста. Боль пройдёт. Не сразу, но пройдёт. Ты однажды перестанешь чувствовать её. И раны затянутся… хотя от некоторых могут остаться шрамы… но главное, жить, верно? Ты молодой… такой молодой… у тебя больше сил, чтобы справиться… ты выживешь, не волнуйся! Однажды и ты будешь танцевать на празднике! Возможно, и не вспомнишь про этот страшный день!

Она почему-то говорила и говорила, успокаивая его, нежно гладила по неповреждённому месту… руки девочки были тёплые… и, хотя, возможно, и грязны, как и её одежда и лицо, но почему-то не хотелось отталкивать их… столько тепла никогда не было даже в ласках его матери… даже гладя его в детстве перед сном, она обычно мысленно витала далеко, в каких-то хлопотах или мыслях о новом модном наряде, о новых украшениях, увидев которые лучшие модницы столицы ахнут от зависти…

Девочка гладила его… боль не утихла, но… но он почему-то застыл в её мягких руках…

– Я бы положила твою голову мне на колени – тебе так будет легче дышать, – прошептала она, заботливо отодвигая с его лба слипшуюся прядь, – Но я боюсь, что тебе от этого будет слишком больно. Ты потерпишь или… не надо?

– Зачем ты тут? – спросил аристократ хрипло, – Я тебе никто.

– Ну, почему? – её голос был очень растерянным, – Ты тоже человек. И тебе больно. Разве человек может спокойно пройти мимо страдающего человека?

«Может! Я же проходил…» – едва не вырвалось у него, но почему-то Благ промолчал.

Время утекало… тот странный парень сказал, что времени осталось немного… сказал, что его сто пятый враг… откуда он узнал, что сто пятый?.. Кто тот парень? Он… не человек?.. Может, он из этих… хранителей Равновесия? О них много говорят… у них есть силы творить необычные вещи… но о них почти никто ничего не знает… их редко можно встретить… Сто пятый враг… отец отомстит за него… отец…

Благ судорожно сжал худенькую руку. Девочка поморщилась, но смолчала.

– Позови моего отца… он живёт в поместье за столицей… если ты позовёшь его…

Слёзы потекли из её глаз.

– Тогда отец убьёт меня! Он не велел мне выходить из города! Велел просить милостыню… если я сегодня не принесу хотя бы пяти медяков, он снова меня побьёт…

– Он… часто тебя бьёт?

– Почти каждый день, – она нахмурила тонкие светлые брови, – Даже когда я деньги приношу… даже когда он трезвый, он меня бьёт…

– Жестокий… – выдохнул парень и закашлялся кровью.

Девочка осторожно повернула его, чтобы было удобно откашляться, осторожно погладила по спине. Благ застонал.

– Ох, прости! – на глазах её опять выступили слёзы, – Я не хотела причинять тебе боль! Ты и так слишком пострадал! Прости!

– Ничего… – почему-то сказал он, – Болью больше, болью меньше… какая разница?

– Да, какая разница! – она грустно улыбнулась, – Беднякам к боли не привыкать! Но она проходит, ты же помнишь?

Он не ответил… даже не заметил, что его, оборванного, растерзанного, грязного, полураздетого и обокраденного, сочли за бедняка… он никогда не испытывал такой боли… как будто вся боль его жизни скопилась, минуя его, и вылилась на него в один день… но время скоро закончится… скоро эта мука, эти пытки закончатся… скоро… почему он всё ещё жив? Почему люди так живучи, даже на пороге смерти?

До них доносились шум и песни празднующих горожан…

– Ты, наверное, расстроен, что не дошёл до праздника и не сможешь спеть? Хочешь, спою тебе?

Он промолчал, усталость накатывалась на него.

– Я спою тебе мою любимую песню! Её Камилл придумал… Камилл Облезлые усы! Ты наверняка слышал о нём! Говорят, он ещё был хранителем Равновесия! И, кажется, кто-то говорил, что он был главным среди чёрнокрылых, пока его не убили! А ещё, говорят, он был влюблён в Эррию! Ты слышал о ней? Это Посланница Небес! Он о ней много песен написал, когда она вернулась в свой мир! Интересно, в других мирах люди также бедны и богаты как в нашем? Или где-то есть мир, где у всех всегда есть хлеб и вода, чтоб поесть? Где они могут даже поесть орехи?

– Мне всё равно… – тихо произнёс аристократ

– Ты когда-нибудь ел орехи? Я – нет… но я хотела их попробовать! Мама жила в деревне в детстве… она говорила, что много орехов росло в лесу близ их деревни… – нищенка громко шмыгнула носом, – Ты не думай, что мой отец злой! Просто после маминой смерти он очень страдает! На самом деле он не хочет меня бить!

«Наивная!»

Ласковая рука вдруг вздрогнула.

– Ой, я же обещала тебе спеть! Сейчас спою… только песня грустная, ничего? Но она красивая, я её очень люблю!

– Ничего, – Благ устало улыбнулся.

– Правда? Тогда я спою тебе мою любимую песню!

Её рука, гладившая его по щеке, вдруг застыла. И вдруг полился её голос… чистый, звонкий, пробирающий до глубины души… Благ вздрогнул и растерянно посмотрел на неё: он не ожидал, что у этой грязной нищенки может быть такой голос! И что будучи избитым до полусмерти, лёжа на грязной холодной мостовой, он сможет наслаждаться чьей-то песнью…

Замерзай, малютка,

Тёплое сердце людям не нужно.

Не мечтай, крошка,

Без мечтаний живут люди дружно.

Не жди малютка,

Твои ожиданья цены не имеют.

И не гори больше, дитя,

Твои старанья сердца не согреют.

Засыпай, девочка,

Зима рассыпает тебе одеяло.

Смотри, малышка,

Узоры красивы, их для тебя небо заткало.

Тонкая рука вновь нежно прошлась по его щеке:

– Это вьюга поёт девочке, замерзающей в снегу. Но ты не волнуйся, однажды девочку спасут из плена! У неё было слишком горячее сердце, чтобы замёрзнуть насмерть – и она просто стала духом зимнего ветра…Но однажды другой человек с очень горячим сердцем её спасёт!

– Понятно…

Она ещё пару раз погладила его и продолжила:

Согрейся, крошка,

Снежной постелью, ледяным покрывалом.

И не надейся, дитя,

Ты не раз замерзала, бывало.

Приляг, малышка,

Так невесомы перины снежные.

Не летай, крошка,

Мечты о небе были слишком уж нежные.

Не приглашай, крошка,

Подняться в небо, в просторы бескрайние.

Пойми, девочка,

Люди встречные не такие отчаянные.

Выкини крылья, малютка,

Они слишком сломаны, слишком уж красные.

И не пытайся поправиться, крошка,

Сердца горячие для города слишком опасные.

Засыпай, девочка,

Зима рассыпает тебе одеяло.

Смотри, малышка,

Узоры красивы, их для тебя небо заткало.

Не дрожи, крошка,

Снег обнимает нежно и бережно.

Смотри, малышка,

Сколько снежных звёзд тебе зимой отмеряно.

Не бойся, девочка,

Снег и зима вовсе не страшные.

Ты уже знаешь, малютка,

Что боль в сердце и люди ещё больше опасные.

«И это правда, – грустно подумал Благ, – Снег и зима, действительно, не самое страшное из того, что есть в этой жизни»

Он устало прикрыл глаза. Девочка осторожно погладила его лицо и запела:

Слушай, малышка,

Я расскажу тебе, что будет дальше.

Ты расстроена, крошка,

Но песня зимы спасает от фальши.

Зажмурься, малышка,

Может, кто выскочит, увидев бездвижность твою.

Прими, крошка,

Может навечно останешься петь песню мою.

Познакомимся, девочка,

Я дух зимы, свободных ветров и снежных птиц.

Память не напрягай, милая.

Слышала, верно, о нас вздор да много смешных небылиц.

Разреши, крошка,

Морозными пальцами обнять твою душу.

Не трясись красавица,

Я красоту лица и волос твоих никак не нарушу.

Расслабься, малышка,

Я спою тебе колыбельную нежную, добрую, светлую.

Не жди никого, детка,

Сердце твоё так красиво! Вмещало полёт, мечту заветную…

Здравствуй, сестра,

Как красивы глаза твои льдистые, яркие!

Смейся, подруга,

Теперь расцелуем мы сердца холодные, жаркие…

Танцуй, сестра,

Вдвоём веселей рассыпать в танце снежные шали.

Знакомься, родная,

Вот духи зимы и ветров: они тебя встречать прилетали.

Кружись, девушка,

По стёклам домов раскидаем гребни и локоны.

Смотри, мастерица,

Дети любуются, как на окнах тобою и мной узоры сотканы.

«Как изумительно красиво она поёт! – подумал Благ, – Жаль, её, скорее всего, никогда даже не пустят на порог столичного театра… Нищих не пускают туда… нищих не просят спеть… нищие уходят, а с ними уходят их голоса… уходит дивная красота, которая могла бы отвлечь кого-то из объятий боли… красота уходят незамеченной… много красоты…»

Она пела дальше, о том, как блуждали духи зимы – и среди них девочка, тоже ставшая духом зимнего ветра… как она выросла, какой красавицей стала… многие были очарованы её голосом и красотой, но видели её только мельком зимой – она была духом зимы и приходила с началом зимы и с концом её уходила… Благ и слушал, и не слышал её местами… он думал… он мучительно думал…

Впервые за двадцать три года своей жизни он думал, сколько же их… детей, которых бьют родители – по пьяни или вымещая свою злость хоть на ком-то, кто слабее?.. И, возможно, эти жестокие родители замучены жизнью и другими людьми ещё больше, чем их дети… Так замучены, что хотят хоть на ком-нибудь сорвать, кто слабей, уже не понимая, что избивают самых близких и самых слабых… Он думал, сколько же их, людей, сдохнувших в грязи от побоев, голода или зимнего холода?.. Он впервые думал о тех, кто страдал и мучился… впервые думал, что ему повезло прожить такую сытую и спокойную жизнь… А теперь он подыхает на грязной мостовой… и нищая грязная девочка, просящая милостыню, сегодня оказала милостыню ему… Тем, что она осталась рядом… тем, что она, в отличии от него, не умеет проходить мимо, когда кому-то больно… она даже не знает, каково это – пройти мимо кого-то страдающего! И верит, что люди причиняют другим боль только потому, что им самим очень больно… Где-то ещё есть такие наивные дураки, которые в это верят… которые не проходят мимо… те, кому жизнь подарила в дар такой красивый чарующий голос… которого, вероятно, никто больше и не услышит… не оценит… сколько у неё ещё будет сил, чтобы петь? Она замолчит, когда её сердце ожесточится от боли? Или она замёрзнет зимой на снегу? Или от голода? Или от побоев? И никто не поймёт, что с нею умрёт этот красивый голос… Жизнь несправедлива… такие люди, которые проходят мимо, живут и радуются… а те, кто не проходит, подыхают от голода и холода…

Он открыл глаза, посмотрел на неё… он уже не слышал её слов… а только видел лицо… и, даже под грязью, скрывавшей его, можно понять, что она красива… она может вырасти красивой… очень красивой… но эта красота…

Почему-то юноша посмотрел куда-то вбок… как будто что-то притянуло его взгляд там…

Тот странный парень стоял невдалеке, задумчиво склонив голову и, смотрел на него, с некоторым недоумением и интересом… в руках сжимал тот же самый кулон из клыка какого-то хищника, с которым почему-то не расставался… а, впрочем, какая разница? Слышать бы этот голос… этот красивый голос… подольше бы его слышать…

Веки измученного человека устало сомкнулись… он почувствовал, как вздрогнула мягкая рука на его щеке, слышал, как оборвалась её песня на полуслове… песня оборвалась, а жаль… ей бы петь… её песни радуют людей… а он никого не радовал… никогда…

Казалось, дорога уплывает куда-то… или он плывёт… по воде… как когда-то в детстве, пока не запретили родители… он научился плавать у детей слуг… но больше всего любил повернуться на спину… и лежать на воде… молча… неподвижно… любуясь небом…

Посреди мрака отчаянно и из последних сил мерцала тусклая алая искра… впрочем, незадолго до того, из тусклой-тусклой она вдруг стала яркой и прекрасной… её свет немного затопил темноту…

«Я хотел бы… радовать людей… хоть одного… человека… жаль, не успею…»

Засыпай, девочка,

Зима рассыпает тебе одеяло.

Смотри, малышка,

Узоры красивы, их для тебя небо заткало…

История 16

– Ты снова грустишь?

Она оторвалась от окна, торопливо развернулась к вошедшему мужчине. Простое лицо, но его так преображал тёплый и лучистый свет её ясных глаз! Он замер, любуясь.

– Почему они всё время воюют? – спросила девушка грустно, – Разве должны они воевать?

– Так получилось, – вздохнув, мужчина подошёл к ней, осторожно положил ладони ей на плечи, – Мне и самому жаль, Элла…

– Но почему? Почему вы все всё время ссоритесь, Камилл? Разве вы получили свои дары не для того, чтобы спасать мир? Так зачем же использовать свои силы для того, чтобы вредить друг другу?

– Я не знаю, зачем, Эррия… то есть, Элла… – лицо его исказилось от горечи, – Эта вражда началось задолго до меня и, боюсь, она продолжится и после того, как угаснет моя искра… Я не представляю, кем надо быть, что нужно сделать, чтобы закончилась эта вражда! Это безумие! Ты права, это безумие – получить дар, чтобы поддерживать жизнь мира, а использовать, чтобы уничтожать других, подобных себе! Вообще безумие – уничтожать друг друга! В жизни так много красоты, зачем обрывать чью-то жизнь? – он осторожно поднял прядку волос, выбившуюся из её правой косы, – Почему вместо того, чтобы любоваться красотой и ценить мгновения, которых так мало, люди ссорятся и сражаются? Почему хранители позаимствовали эту глупую привычку у простых людей?!

– Кстати, о красоте, – её лицо вдруг украсила нежная улыбка, и, подхватив любимого за руку, она осторожно развернула его к окну, – Ты посмотри, какая красота, Камилл!

Они стояли рядом и смотрели на небо, причудливо закрашенное закатом…

– Действительно, красиво! – восхищённо выдохнул мужчина и украдкой поцеловал её прядь.

Он смотрел не на небо, хотя сегодня оно было восхитительно прекрасно, как будто в дар для них двоих, а на неё одну. В её простой и незатейливой красоте, в тепле её души он нашёл самое ценное сокровище мира…. Мира не его… чужого мира…

– Уже двадцать седьмой день, как я тут, – тихо сказала Эррия, – Я боюсь, Камилл! Я не знаю, сколько их ещё осталось! И я не хочу никуда от тебя уходить! – её мягкие ладони осторожно и ласково обняли его лицо, – Скажи, а я смогу вернуться? Хоть когда-нибудь?

Мужчина смотрел в её глаза и молчал, напрягая силы, чтобы не опустить взгляд.

К ним порою приходили люди из других миров, но они уходили и больше не возвращались… никто не возвращался… и она…

Где-то в лесу, на пригорке, сидевший на большом и полуплоском камне парнишка вздрогнул. Клык большого дикого кота, просверленный и надетый на шнурок, очередной шнурок – они были не так живучи, как кость давно умёршего зверя – выпал из разжавшихся пальцев. Что-то случилось в мире… что-то случилось вдруг внутри него…