Текст книги "Повседневная жизнь дворянства пушкинской поры. Этикет"
Автор книги: Елена Лаврентьева
Жанры:
История
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 42 страниц)
Не менее распространенным был заимствованный из Франции обычай принимать посетителей в спальне. «Возвратившись в Москву в первые годы текущего века, Дивовы продолжали держаться парижских модных привычек и, между прочим, принимали утренних посетителей, лежа на двуспальной кровати, и муж, и жена в высоких ночных чепцах с розовыми лентами и с блондами»{40}.
«С некоторого времени молодая дама хорошего тонапринимает не только приятелей (то есть коротко знакомых людей), но даже целое собрание мужчин, лежа на постели, как будто она еще не вставала. Три или четыре прекрасные девушки служат ей в присутствии Адонисов. Как скоро Богиня сделает движение, чтобы переворотиться, тонкая ткань, обтягиваясь около тела, рисует все его выпуклости, показывает явственно все его формы. Сверх того, костюм требует, чтобы груди были совершенно наруже и чтобы руки, голые до самых плеч, никогда не прятались. Словом сказать, видишь настоящую Венеру, окруженную Купидонами и Грациями. Что может быть прелестнее такой картины?»{41}.
В. А. Соллогуб приводит следующий анекдот о хозяйке знаменитого салона в Петербурге Е. М. Хитрово: «Елисавета Михайловна поздно просыпалась, долго лежала в кровати и принимала избранных посетителей у себя в спальне; когда гость допускался к ней, то, поздоровавшись с хозяйкой, он, разумеется, намеревался сесть; госпожа Хитрова останавливала его. «Нет, не садитесь на то кресло, это Пушкина, – говорила она, – нет, не на диван – это место Жуковского, нет, не на этот стул – это стул Гоголя, – садитесь ко мне на кровать: это место для всех!..»{42}.
Русские вельможи принимали гостей, подражая французской знати.
В «Памятных записках» М. М. Евреинов рассказывает о своем визите к князю А. Б. Куракину: «Он тогда помещался в Морской улице, в доме Александра Львовича Нарышкина… Подъезжая к его дому, вижу, что много уже собралось гостей. При входе в официантскую комнату один из официантов приближается ко мне и просит меня сказать ему, кто я, потом просит меня следовать за ним и возглашает мое имя, отчество и фамилию во услышание всем гостям, чтобы все могли узнать, как это водится в Париже. Продолжая передо мною идти, он приводил меня перед самого князя, все повторяя мое имя. Князь в это время играл, не помню с кем, в карты. Увидев меня, он поднимается с своих кресел, благодарит меня за честь, которую я ему доставил своим посещением и что ему весьма приятно меня у себя видеть»{43}.
«..Лакей, отворивший мне дверь в залу, громко произнес: "Г. Арнольд". Обоюдные представления производились только в интимном кругу или в экстренных случаях, если высшее по званию лице либо само пожелает, либо милостиво разрешает»{44}.
На раутах царских или придворных особ, помимо фамилии, обязательно «провозглашался» чин прибывшего гостя. А. И. Георгиевский, редактор «Русского инвалида», рассказывая о рауте канцлера А. М. Горчакова «для всего дипломатического корпуса и высшего официального мира в Петербурге», отмечает: «Мы сговорились с Тютчевым ехать на этот раут вместе… При входе нашем в зал произошло некоторое замешательство: стоявшему здесь раззолоченному глашатаю хорошо был известен Феодор Иванович, и он громко провозгласил на весь зал: "Камергер Тютчев", – но меня, в моем черном фраке, он принялся расспрашивать, как меня назвать, и я, не будучи предупрежден заранее обо всей этой церемонии, назвал себя просто по фамилии; но ему нужно было и мое звание, и тут я поставлен был в некоторое затруднение, назвать ли себя редактором, или же моим маленьким чином коллежского секретаря. Тютчев положил конец этому замешательству, назвав меня не без некоторого раздражения профессором, как это, между прочим, водится в Германии относительно бывших профессоров и даже бывших приват-доцентов. В конце зала, как водится, стоял сам хозяин раута и благосклонно принимал приветствия своих гостей»{45}.
«…К сожалению, высший свет во всем пытается подражать французам. И хотя французские манеры сами по себе неплохи, все же это похоже на обезьянничанье», – сообщает в письме К Вильмот. Далее она рассказывает о том, как приветствуют друг друга дамы: «Вместо бывшего ранее в употреблении приветствия – величавого взаимного поклона – вас с восторженным видом целуют в обе щеки, механически бормочут, как рады с вами познакомиться, etc.»{46} .
Дамские поцелуи в обе щеки – мода, пришедшая в первые годы XIX века из Франции.
Однако неверно думать, что только французские манеры господствовали в дворянском обществе. Дамы, например, приветствовали мужчин по старинной русской традиции целованием в лоб или в щеку. «Приехавший мужчина после поклона хозяину отправлялся к его супруге и здесь, в гостиной, должен был подходить к ручке ко всем дамам, начиная с хозяйки. Мужчина, целуя ручку, получал поцелуй в голову или щеку; и так продолжалось со всяким вновь приходящим. Сколько тут нужно было терпения с обеих сторон, но никто не решался нарушить этого гостиного правила»{47}.
Этот обычай описан не только мемуаристами. В повести Н. А. Бестужева «Русский в Париже 1814 года» бойкая француженка интересуется у Глинского: «Каким образом вы, русские, здороваетесь со знакомыми вам дамами?
– Если вы непременно хотите это узнать, виконтесса, то позвольте мне с вами поздороваться по-русски? – Де Фонсек остановила на Глинском свои большие глаза с недоумением.
– Согласитесь, mademoiselle!Доставьте всем это удовольствие, – кричали со всех сторон мужчины и женщины. Она, затуманившись, опустила глаза.
– Я не знаю, как отвечают русские дамы…
– Я скажу вам, но с условием, чтобы вы так отвечали? Малютка не знала, что говорить. Глинский сжалился и рассказал, каким образом мужчина, подходя к женщине, целует руку, и что она отвечает поцелуем в щеку»{48}.
В малороссийской провинции мужчины в знак приветствия целовались друг с другом. «У самых дверей встретил нас хозяин, высокий, благообразный старик, лет семидесяти, еще крепкий и бодрый. После обыкновенных приветствий и пожеланий мы приступили, по обычаю, существовавшему в то время в Малороссии, к целованию ручек у знакомых и незнакомых дам, у всех подряд без изъятия. Я шел за отцом, – вспоминает A. П. Стороженко визит к помещику Ивану Федоровичу Г-у – и, не разгибаясь, не смотря в лицо, шаркая, целовал всякие руки и ручки, мясистые, худые, пухленькие с розовыми пальчиками, которые при моем прикосновении дрожали, судорожно отдергиваясь, и это продолжалось до тех пор, пока я не ударился бедром об стол и головою об печь. После дам принялись целоваться с мужчинами, от беспрестанного мотания головой и поклонов я до такой степени одурел, что, отцеловавшись, с минуту еще бессознательно шаркал ногою и, в знак уважения, прижимал картуз к груди»{49}.
В «целовальном обряде» принимали участие и барышни: «мужчины подходят к ручке хозяек и знакомых барынь и барышень – и уносят сотни поцелуев на обеих щеках»{50}. Разумеется, на больших балах «всецелования» не было. «Скользя, будто воздушные явления, по зеркальному паркету, вслед за разряженными своими матушками, как мило отвечали девицы легким склонением головы на вежливые поклоны знакомых кавалеров и улыбкою – на значительные взоры своих приятельниц…»{51}.
Молодой человек в повести А. Я. Панаевой «Степная барышня», от имени которого ведется повествование, знакомясь с простодушным семейством Зябликовых, сначала поцеловал руку матери понравившейся ему девушки Феклуши, «чтоб иметь право поцеловать также ручку у дочери. Феклуша без застенчивости подала мне свою руку, мягкую и гладкую, как атлас, слегка коснулась своими губами до моего лба и что-то шепнула мне»{52}.
Сохранилась стенографическая запись репетиции третьего акта «Горя от ума» на сцене Художественного театра (5 сентября 1938 г.). Интересны комментарии
B. И. Немировича-Данченко, обращенные к исполнительнице роли Натальи Дмитриевны Горичевой, молоденькой дамы, подруги Софьи: «Когда он (Чацкий. – Е.Л.) пожимает вашу руку, у вас должна быть такая мысль: почему он ее не целует? Ах да, он не знает, что я замужем». М. Прудкину исполнителю роли Чацкого, режиссер объясняет: «Ведь Наталья Дмитриевна близкая подруга Софьи, значит, она Чацкого хорошо знает. Нежно держит ее руку. А когда она говорит „я замужем“, он целует руку»{53}. Аргумент режиссера, на наш взгляд, не обоснован. А. С. Грибоедов не стремился к точному обозначению времени действия – он пытался воссоздать дух «преддекабристской» эпохи. «Хороший тон» не запрещал в начале 1820-х годов молодому человеку поцеловать на балу барышне руку, тем более «хорошо знакомой». В это же время входит в моду «английское рукопожатие». Однако модный обычай не скоро «перекочует» из гостиных Петербурга в Москву.
Подавая руку для поцелуя, дамы и барышни непременно должны были снимать перчатку. В повести О. И. Сенковского (Барона Брамбеуса) «Вся женская жизнь в нескольких часах», впервые опубликованной в «Библиотеке для чтения» за 1834 год, героиня испытывает «тошноту отвращения» от прикосновения к ее руке «противного ей мужчины»: «Будучи принуждена снять для него перчатку, она тащила ее с гневом, тряслась, как лист осины; охотно бы даже согласилась, чтоб рука ее отпала вместе с перчаткою»{54}.
Подать для поцелуя руку в перчатке – верх неприличия, о чем свидетельствует рассказ А. А. Фета: «За несколько лет до моего рождения [30]дядя Петр Неофитович сделал формальное предложение старшей Тулениновой, Марье Гавриловне, которая дала свое согласие…
Что между ними произошло, наверное утверждать не стану; но говорили, будто бы дядя представлял своего двоюродного брата Кривцова своей невесте, а та не успела снять перчатку и дала в ней поцеловать руку. Зная дядю, я никогда не доверял такому объяснению события по соображениям из лакейской. Последовала размолвка, и дядя будто бы взял свое слово назад»{55}.
Как отмечалось выше, с середины 20-х годов входит в моду «рукопожатие на английский манер». «Здороваясь, кавалер обязательно снимает перчатку с правой руки; только дама не снимает перчатки, подавая руку»{56}.
Николенька Иртеньев так описывает встречу в Москве с семнадцатилетней Сонечкой Валахиной: «Она подала мне руку по английскому обычаю, который был тогда такая же редкость, как и колокольчик, пожала откровенно мою руку и усадила подле себя на диване»{57}. Можно предположить, что описываемая встреча состоялась в середине 40-х годов. Независимый характер Сонечки проявляется не только в ее откровенном рукопожатии. В многочисленных руководствах по этикету начала XIX века указывалось: «Никакой образованный человек не сядет на диване перед дамой или, если она сидит на нем, подле нее: это невежливо». Усадив молодого человека «подле себя на диване», Сонечка Валахина пренебрегала «светскими условностями и предрассудками».
В книге «Вступление молодой девицы в свет», изданной в 1853 году есть правило, согласно которому барышня могла «радушно» подать руку «пожилому кавалеру». Подать руку «молодому кавалеру» – большая неосторожность. Многие родители были недовольны, когда их дочери, вместо реверанса или поклона, стали подавать «молодым кавалерам» руку. Об этом читаем в воспоминаниях Т. А. Кузминской:
«Хорошего тут мало, – сказала мать. – Родители всегда лучше детей знают, что им лучше. По улицам молодые девушки одни ходят, – продолжала мать, – жмут им руки мужчины, так что пальцам больно.
– Видите, мама, а вы нам запрещаете руку мужчинам подавать, а велите реверанс делать. А намедни Лиза и Соня Головину на прощание руку подали, – говорила я.
– Да, я знаю, – сказала со вздохом мать, – теперь, к сожалению, эти интимности уже приняты и в нашем обществе»{58}.
К началу XX века «кодекс светских приличий и требований» заметно изменился. Появилась даже формулировка, примиряющая «старый» этикет с «новым»: «это было не совсем строго корректно, но все же было можно». Однако, в отличие от «онегинской поры», было не принято целовать девушке руку. Примечателен рассказ В. Шверубовича о пребывании МХТ в начале 20-х годов в Вене: «президент управления государственными театрами, тайный советник доктор Феттер пригласил всю труппу на большой прием, "на чашку чая"… Я благодаря знанию немецкого языка был допущен, но на другой день получил уничижительный разнос за то, что поцеловал руку барышне – восемнадцатилетней дочери Феттера: "Где вы воспитывались, чему вас учили, если вы не знаете, что девушкам рук не целуют"»{59}.
«В России есть прелестный обычай. Я посвящаю в него не всех, а лишь достойных. Когда русской даме целуют руку, она тотчас возвращает вам поцелуй в щеку, в глаза или куда придется, словно опасаясь, как бы с ней не случилось чего дурного, если она его сохранит»{60}. «Вошла мадам Панаева, я поцеловал ей руку, а она, по трогательному обычаю русских, поцеловала меня в лоб», – рассказывает А. Дюма о визите на дачу к Панаевым в 1858 году{61}.
Этот «трогательный обычай» сохранился и в начале XX века. Личный секретарь Л. Н. Толстого В. Ф. Булгаков, вспоминая последнюю встречу с С. А. Толстой в 1919 году отмечает: «Она быстро, мелкими крестами, перекрестила меня три раза и поцеловала, не по-светски – в лоб, а по-матерински в губы»{62}.
Некоторые аристократы могли позволить себе «крепко по-русски» пожать даме руку «В большом свете в Париже хозяйка, желающая вас принять самым приветливым образом, протягивает к вам руку и называет вас по чину или по званию: "Bon jour, General(здравствуйте, генерал!) Bon jour, Mr. le Comte(здравствуйте, граф!)". После того вы дружески пожимаете руку дамы по-английски, и наконец вежливо целуете оную, следуя французскому обыкновению»{63}. «Итак, прощайте. Я у Ваших ног и трясу Вам руку на английский манер, так как Вы ни за что не желаете, чтобы я Вам ее целовал», – писал 3 ноября 1826 года А. С. Пушкин В. Ф. Вяземской{64}.
Дамы также в знак приветствия протягивали друг другу руки, избегая «восторженных поцелуев в обе щеки». «Однажды в доме общей знакомой баронесса Дауерталь встретилась с княжной Мими. Они, разумеется, очень обрадовались, дружески пожали друг другу руки…»{65}.
В одних домах было принято «представлять гостей друг другу», в других – «раз введенный сюда считался как бы знакомым со всеми и так и держал себя. Это весьма удобно. Уходят, не прощаясь, и входят с легким поклоном, как будто виделись 10 минут тому назад»{66}.
Молодой человек, который в знак приветствия первым протягивал руку почтенной особе, демонстрировал «незнание хорошего тона». В. И. Танеев в своих воспоминаниях рассказывает, как в детстве вместе с отцом явился в гости к владимирскому вице-губернатору П. М. Муравьеву: «Я раскланялся перед ним и протянул ему руку. Он взял меня за руку но злобно сказал:
– Ты еще очень мал, чтобы протягивать старшим руку. Ты жди, когда тебе протянут»{67}.
Прославленный актер Александрийского театра Ю. Юрьев вспоминает, как в молодости оказался в подобной неловкой ситуации: «Помню, я был приглашен на большой обед к Урусовым. Было много гостей, и среди них, за столом, на почетном месте рядом с хозяйкой дома, – старик Васильев. Случилось так, что до обеда меня не успели познакомить с ним. И вот, когда уже все заняли свои места за столом, хозяин дома счел нужным представить меня старому графу. Не будучи в то время во всеоружии всех тонкостей великосветского этикета, я по наивности предполагал, что мне надлежит подойти к графу и поздороваться. Я так и сделал. Но каково же было мое удивление и смущение, когда по растерянному лицу старого графа я увидел, что он неимоверно шокирован и положительно не знает, как в данном случае ему поступить!..
За столом наступила мертвая пауза. Все ждали, как разрешится такая неприятная неловкость. Тут я понял, что совершил невероятный, с их точки зрения, "шокинг". В конце концов старый граф нашел в себе достаточно такта и, хотя не очень любезно, а как-то боком, не глядя на меня, но все же сунул свою руку в мою»{68}.
Теперь поговорим о том, как приветствовали старых родственников. И. А. Раевский, вспоминая свои детские годы, писал: «В Москве, где мы останавливались проездом, нас немного утешал большой двор нашего дома на Воздвиженке и горячие калачи, которые мы очень любили. Но что составляло истинное мучение, это визиты к старым родственникам, к которым нас водили на показ ради каких-то неизвестных замыслов. У этих дорогих родственников всегда были грязные руки и из носу тек табак. Матушка считала своим долгом нас, детей, им представлять. Тут мы должны были целовать неопрятные руки, покрытые дорогими перстнями, или щеку, пропитанную запахом нюхательного табака»{69}.
Молодые люди, вышедшие из детского возраста, чаще всего целовали старых родственников в плечо или руку. Примечательна история, рассказанная дочерью знаменитого Ю. Голицына, Е. Хвощинской: «Живши в Харькове, отец мой часто повесничал и прибавлял себе недоброжелателей даже между родственниками своей невесты, которым иногда позволял себе грубить, в виде шутки для себя и серьезной обиды для стариков. Дядя матери, генерал граф Сиверс не любил, чтобы его целовали в лицо, а "допускал молодежь к плечу и руке". Отец же усердно чмокал его в обе щеки»{70}.
Немногим женщинам в то время казался неприличным обычай «подходить к руке» какой-нибудь знатной дамы. Об этом читаем в записках Ф. Ф. Вигеля: «Всего памятнее мне одна вельможная дама, которая почти каждый год посещала Киев и коей приезд приводил в движение, можно сказать, в волнение, весь дом наш. Это была графиня Браницкая, любимая племянница князя Потемкина и жена польского коронного гетмана…
По всем сим причинам знаки уважения, ей оказываемые, были преувеличены, и чтобы посудить об обычаях тогдашнего времени, чему ныне с трудом поверят, все почетнейшие дамы и даже генеральши подходили к ней к руке, а она умная, добрая и совсем не гордая женщина, без всякого затруднения и преспокойно ее подавала им. Мать моя смотрела на то без удивления, нимало не осуждала сего, но, вероятно, чувствуя все неприличие такого раболепства, сама от него воздерживалась»{71}.
Примечательно свидетельство Е. Н, Водовозовой, рассказывающей в своих воспоминаниях о нравах Смольного института: «Поцеловать классной; даме руку или плечо не только дозволялось, но считалось похвальною почтительностью…»{72}.
Существовали и «индивидуальные» формы приветствий. Рассказывая о посещении дома своей двоюродной бабки Т. Б. Потемкиной, Е. Ю. Хвощинская отмечает: «Бабушка с той же ласковой улыбкой встретила нас и подвела к своему мужу, Александру Михайловичу, который также приветливо улыбнулся, что-то тихо сказал – я в смущении не расслышала – и подал мне руку. Впоследствии я узнала, что это знак особенного расположения, так как когда он бывал недоволен или равнодушен, то подавал два пальца, а когда совсем недоволен, то и один»{73}.
«Любопытное лицо был Сергей Васильевич Салтыков, живший в собственном доме на Малой Морской и не пускавший к себе никаких жильцов. Всю зиму напролет у него собиралось по вторникам высшее общество на танцевальные вечера, причем имелся маленький бальный оркестр… Немногие приходили без приглашения, боясь злого хозяйского языка и его исторических откровений, а приглашать Салтыков не имел обыкновения». Приветствуя «собравшийся кружок, подавал гостю палец, знатным гостям отвешивал сухой поклон и говорил: "Пойдемте к столу"»{74}.
«Первое впечатление, произведенное на меня хозяйкою, было самое приятное впечатление, а хозяином – напротив. На это, быть может, указательный палец левой руки, так благосклонно протянутый моему приятелю, был причиною такого неприятного впечатления», – пишет Т. Г. Шевченко в повести «Княгиня»{75}.
М. С. Бибикова, дочь Сергея Николаевича Толстого, брата Льва Николаевича, вспоминает: «Когда отцу кто-нибудь не нравился, он молчал и со страдальческим выражением лица отворачивался от него. Здоровался отец тоже особенным способом: подавая руку совершенно прямо, как дощечку, и никогда не сжимал никому руку, даже и тем, кого любил. Тому, кто ему не нравился, он подавал только два пальца»{76}.
Однако не каждый гость был удостоен чести пожать руку хозяину или хозяйке. Некий капитан Мерлини, рассказывает Н. С. Маевский, с раннего утра до позднего вечера разъезжал с визитами по всему Петербургу «Откуда он происходил, где служил, был ли действительно капитаном и точно ли назывался Мерлини, об этом никто никогда не знал, да никто никогда и не заботился; все прошлое его так и осталось покрыто непроницаемой тайной… Апломб капитана Мерлини был изумительный: в продолжение целых десятков лет, являясь к деду преаккуратно два раза в неделю, он всякий раз протягивал руку, хотя дед мой с такою же аккуратностью и в течение того же времени всякий раз засовывал свои руки в карманы»{77}.
Вспоминая свой первый визит к В. Ф. Одоевскому в 1840 году, Ю. Арнольд отмечает: «Само собою разумеется, что я прежде всего подошел к хозяйке дома, засвидетельствовать должное "высокопочитание ее слуги" в виде самого этикетного реверанса. Ее сиятельство удостоили меня милостивым легоньким наклонением головы, но ручки своей протянуть не изволили…»{78}.
Большое значение придавалось визитному костюму. «Я помню, например, – пишет Д. Г. Колокольцев, – было принято в обществе утром, до обеда, делать визиты в сюртуках и эполетах (тогда постоянно носились эполеты); а к обеду и вечер – всегда и не иначе как в мундире. То же самое соблюдали и статские, обед и вечер во фраке»{79}.
Это правило подтверждает и диалог из романа Н. Макарова «Зловещая комета», события которого происходят в 30-е годы XIX века.
«На другой день в час пополудни Летнев оделся во фрак и готовился идти к Лидии Александровне. В эту самую минуту к нему входит земляк, доктор.
– Здравствуйте, Летнев! – сказал он, протягивая ему руку. – Ба! Да вы во всей парадной форме! Куда это собрались вы так рано?
– С визитом к одной даме.
– Зачем же так парадно, во фраке?
– Да как же иначе: с визитом и к даме.
– В Париже простые утренние визиты делают в сюртуках; фрак же надевают, отправляясь на обед или на вечер»{80}.
В журнале «Московский телеграф» регулярно сообщалось о новых визитных костюмах для мужчин и женщин. Неизменным же оставалось одно требование: костюм для визитов не должен быть излишне парадным для мужчин и чересчур нарядным для женщин.
«Благочестивая и добрая была женщина Елизавета Николаевна, но не имевшая ни малейшего понятия о столичных обычаях, а спросить-то, верно, не хотела, что ли, или не умела, но только все как-то делала по-своему, а не по-нашему, как было вообще принято. Так, например, приедет осенью в Москву, разрядит свою дочь в бальное платье, очень дорогое, хорошее и богатое, и в бриллиантах, в жемчугах возит девочку с собою и делает визиты поутру. Очень бывало мне жаль бедняжки, что мать по простоте своей и по незнанию, что принято, так ее конфузит…»{81}.
«Делая визит девушке, собирающейся выйти замуж, нужно быть в белом. В день именин кого-нибудь из членов семьи визитеры являются в цветном платье; посещая лицо, которое носит траур по родственнику, следует являться в черном»{82}.
Этим правилам следовали неукоснительно, о чем свидетельствует запись из дневника В. П. Шереметевой: «После обеда я нарядилась и поехала делать визиты. Приезжаю к Новосильцовой, множество народу, мы были на половине лестницы; к счастью, Сергей спрашивает, нет ли праздника. Человек говорит: "День рождения г-жи Новосильцовой, у нас был большой обед", – принуждена была вернуться, потому что на мне было черное платье»{83}.
«Визит вообще требует тщательного туалета», – читаем в «руководстве к познанию правил общежития»{84}.
О посещениях{85}
«Цель посещений – сблизить людей и установить между ними дружественнейшие сношения, нежели те, которые родятся от временных взаимных выгод или дел.
Посещения бывают двадцати родов: церемонные, тягостные и от нечего делать; каждое имеет особенный свой порядок.
Визит платится всегда с точностью.
Отправляясь для делания визитов, припомните себе о домашних занятиях того, кого намереваетесь посетить. Для церемонного приезжайте в такое время, когда дела требуют беспрестанного его занятия; для дружеского же, напротив: избирайте время, когда он свободен, и вам будут рады.
Войти без докладу невежливо. Когда не найдете слуги в передней, то постучите тихонько в дверь и потерпите несколько минут отпирать, пока не услышите из комнаты приглашения: средством сим избегают иногда затруднительного положения.
Когда посетивший вас говорит о погоде или спрашивает, что нового в ведомостях, то вынимайте часы ваши как можно чаще с беспокойством. Ничего нет драгоценнее времени, написано в Латынском алфавите; а посетитель такой похищает оное.
Тон и разговоры должны согласоваться с обстоятельствами, для которых учинено посещение. Есть люди, которые, посетив для утешения в несчастии, рассказывают о созвездии Медведицы, о Турецком паше; негодуют о убийствах, случающихся на улице Saint-Denis; в посещениях же по делам рассказывают о положении родильницы, предсказывают падение министра и тому самому должностному, у которого ищут покровительства.
Поздравительные визиты чем короче, тем лучше.
Предложить руку посетившей вас даме – вежливость весьма приятная: проводите ее до кареты.
Сделавшего вам визит проводите до дверей передней, не запирая и держа оную в руке, следуйте за гостем вашим глазами до тех пор, пока, оборотясь, не простится он с вами. Вежливость сия несколько беспокойна особенно зимою; но должно ей следовать.
Несколько затруднительно, когда из многих посещений, сделанных в одно время, кто-нибудь из посетителей отъезжает: в случае сем следует тотчас сделать умственное сравнение между отношением, которое имеют к вам остающиеся в гостиной и отъезжающий, и по заключению сему провожать или остаться.
Визиты после бала, обеда или концерта платятся через неделю; отсрочка оных соображается с мерою удовольствия, которым наслаждались у Амфитриона.
Возвратившемуся с дороги другу делают первый визит.
О поздравительных визитах на Новый год не знаем мы никаких правил; вообще побуждаются они большею или меньшею пользою.
Изъявление желаний на Новом годе следует согласовать с сердечными чувствами и с состоянием кошелька…»
О приветствиях{86}
«Приветствие обнаруживает познание светского обращения.
Есть множество разного рода приветствий, они должны сообразовываться с лицем, к которому относитесь; почтительное приветствие, дружеское, учтивое, благосклонное или коротко знакомое.
Мода, занятая от соседей наших, живущих за морем, начинает вводиться у нас в Париже; мы объясним ее как единственную утонченную вежливость, которой они следуют ( il est dandy). Разгильдяевато, встретясь с женщиной в другом каком месте, кроме гостиной, не поклониться ей, ожидая, пока не подаст какого-нибудь знака, что заметила вас.
На поклон отвечается всегда тем же; явное требование, которое выполнить должно.
После поклона, когда вступите в разговор с старшим или с благородною женщиною, следует стоять с обнаженной головой до тех пор, пока, по крайней мере, пригласят один раз накрыться.
Дамы приветствуют знакомых склонением головы, друзей же движением руки, счастлив тот, которого вместо всех церемонных обрядов встречают приятным взглядом.
Приветствия должностным людям должны различаться по уважениям к ним, независимо от правил вежливости, и по мере гибкости шеи того, кто вам кланяется.
Есть, однако же, правило без исключения: просителю множество поклонов то же, что отказ; почтенные предки наши называли то придворными пустыми обещаниями.
Люди, вышедшие из низкого состояния, невежи, дворянчики, занимающие места, кланяются только высокомерно; человек, умеющий себя ценить, отвечает на первый поклон тою же вежливостью, повторяемого же не замечает».
Глава VI.
«Визит учтивее карточки»{1}
Широкое распространение визитные карточки получили в Европе в конце 80-х годов XVIII века. Вскоре они вошли в моду и в России. Отпала необходимость объезжать с визитами всех родственников и знакомых, достаточно было вручить швейцару карточку, или визитный билет, как тогда говорили.
«…В Лондоне, как и во всех больших городах, рассылают чрез слуг визитные билеты, но бывают нередко случаи, когда господа лично должны отвозить их, а потому каждый привратник ( portier) держит два ящика, из коих на одном написано присланные, а на другом привезенные; в сии ящики распределяет он билеты, смотря по тому, кто их доставил, слуга ли или сам господин»{2}.
«В Новый год и на Святой, – пишет современник, – самый большой расход визитным карточкам. Лакеи на извозчиках, верхом и пешком рыскают по всему городу. Москва так велика, что эта развозка билетов бывает иногда весьма затруднительна и тягостна… Впрочем, разносчики билетов находят средство облегчать свои труды: у них есть сборные места, главные из них в Охотном ряду; там они сличают свои списки и меняются визитными карточками. Разумеется, это не всегда бывает без ошибок. Иногда вам отдадут карточку какого-нибудь барина, с которым вы вовсе не знакомы или заставят вас поздравить с праздником человека, с которым вы не хотели бы и встретиться»{3}.
О моде развозить визитные карточки ходило в ту пору немало анекдотов. Вот один из них: «Одна московская барыня делала все свои визиты обыкновенно раз в год. Перед этими визитами ей случилось выписать себе из деревни нового лакея, взрослого, видного мужчину. «Мы поедем, – сказала она ему, – завтра с визитами, возьми карточки и оставляй их там, где не будем заставать хозяев дома». Поехали назавтра. Ездят день, другой, на третий, в одном из последних домов, барыня приказывает лакею оставить три карточки. "Да у меня осталась всего-навсего одна, – отвечает лакей. – Вот она – винновый туз"»{4}.
Этикет не допускал «делать вторично визит особе, которую не застали».
«Если не принимают, то должно оставить карточку, загнуть у ней угол, это значит, что она привезена лично, а у начальников расписываются, если они не принимают, на особом, для этого приготовленном, листе»{5}.
В каждом доме была визитерная книга, куда швейцар записывал имена посетителей на тот случай, если визитер не оставлял карточку. И здесь не обходилось без курьезов.
«Надобно хотя немного познакомить читателя с Бенкендорфом, о котором ходило много рассказов по поводу его забывчивости. Граф Бенкендорф жил в Большой Морской, в той же улице остановился французский посланник дома через четыре. Граф пошел пешком отдать визит посланнику, но его не было дома, – читаем в "Записках" Э. И. Стогова. – Граф хотел отдать визитную карточку, но не нашел ее в кармане. Тогда граф говорит швейцару: "Запиши меня, ты меня знаешь?" Швейцар был новый, отвечал: "Не могу знать, как прикажете записать?" Граф вспоминал, вспоминал и никак не мог вспомнить своей фамилии. Досадуя на себя, пошел домой, обещая прислать карточку. По дороге встретил его граф Орлов и, сидя на дрожках, закричал: "Граф Бенкендорф!" Последний обрадовался, будто что-то нашел, махнул рукой Орлову и, повторяя про себя "граф Бенкендорф", вернулся к посланнику и записался. Этот анекдот повторял весь Питер, и знал о нем государь»{6}.
