Текст книги "Повседневная жизнь дворянства пушкинской поры. Этикет"
Автор книги: Елена Лаврентьева
Жанры:
История
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 36 (всего у книги 42 страниц)
Примечательно письмо П. А. Вяземского А. И. Тургеневу: «Разве я тебе не сказывал, разве ты не знал от Карамзиных, что поеду в Москву за женою, покупаюсь в ухах, покатаюсь в колебяках, а там приеду с женою к вам на месяц, а там – в Варшаву…»{7}
Московские кулебяки не могли оставить равнодушным и А. И. Тургенева. «Тургенев со страхом Божиим и верою приступает к отъезду в Петербург, – сообщает Вяземскому А. Я. Булгаков. – Он без памяти от Москвы, от здешних кулебяк и от Марьи Алексеевны Толстой…»{8}
Калачи также входили в число «знаменитых специально московских снедей». Московские калачи воспевали поэты:
В Москве же русские прямые,
Все хлебосолы записные!
Какие же там калачи!
Уж немцам так не испечи! —
читаем в послании А. Е. Измайлова «На отъезд приятеля в Москву»{9}.
Князь Д. Е. Цицианов рассказывал о том, как Потемкин отправил его из Москвы в Петергоф доставить Екатерине II к завтраку столь любимые ею московские горячие калачи: «…он ехал так скоро, что шпага его беспрестанно стукала о верстовые столбы, и в Петергофе к завтраку Ее Величества подали калачи. В знак благодарности она дала Потемкину соболью шубу»{10}.
«Теперь роскошничают московскими калачами: калачня на Тверской снабжает калачами прихотников всей России»{11}.
«На этих вывесках небольших, квадратных, находящихся под окнами калашни, обыкновенно изображаются два калача, висящие на воздухе, а между ими какая-нибудь булка, также плавающая в воздухе. Но большая часть калачников не имеют вывесок, а вместо того выставляют за окно на деревянной доске два или три натуральные калача, связанные веревкою и прикрепленные к этой доске. Предосторожность необходимая, чтоб избавиться от дерзких нахалов и лакомых… нет не скажу; грех по одному или по некоторым судить обо всех»{12}.
Снискали себе славу и московские пряники, которые упоминаются в романе А. С. Пушкина «Евгений Онегин». «Ах, милый друг, зачем ты не с нами! – пишет из Москвы А. Я. Булгаков А. И. Тургеневу – Какие обеды, какие стерляди, спаржа, яблоки, пряники, балы, красавицы, спектакли!»{13}
«Сарептский магазин был где-то далеко, за Покровкой и за Богоявлением: вот на первой неделе, бывало, туда все и потянутся покупать медовые коврижки и пряники, каких теперь не делают. Целая нить карет едет по Покровке за пряниками», – рассказывает Е. П. Янькова{14}.
Какие еще блюда можно назвать «специфически московскими»?
В дневниковых записях Ю. Н. Бартенева за 1837 год упоминается «московское блюдо карасей в сметане»{15}. Караси, жаренные вместе с чешуей в сметане с луком, – известное с IX века классическое русское национальное рыбное блюдо.
Из мясных блюд отменным вкусом славились телячьи котлеты [152], о которых с удовольствием в Петербурге вспоминал И. А. Крылов. «Телячьи отбивные котлеты были громадных размеров, – еле на тарелке умещались, и половины не осилишь. Крылов взял одну, затем другую, приостановился и, окинув взором обедающих, быстро произвел математический подсчет и решительно потянулся за третьей. „Ишь, белоснежные какие! Точно в Белокаменной…“»{16}
Телячьи котлеты упоминает и баронесса Е. Менгден, рассказывая об обедах в московском доме своей бабушки, Е. А. Бибиковой: «Несмотря на свою большую семью, бабушка жила совершенно одна в собственном большом доме на Пречистенке… Но все-таки родственников было так много, что по большим праздникам садилось за стол у бабушки человек двадцать и более. Кушанья подавались на тяжелых серебряных блюдах, и первое блюдо непременно телячьи рубленые котлеты с ломтиком лимона на каждой котлете»{17}.
Минует столетие, и в начале нынешнего века бытописатель Москвы с горечью отметит: «Особенности Москвы в настоящее время сгладились, почти исчезли; уже нет особого московского мировоззрения, специальной московской литературы, а тем более науки; даже калачи и сайки и прочие, некогда знаменитые, специально московские снеди выродились; нет, наконец, старого говора и настоящего "москвича"»{18}.
«А, право, жаль, что в Москве пряничные мастера пишут теперь на своих вывесках вместо: "Пряничный курень", как бывало прежде, новое название: "Пряничная пекарня". Зачем это ненужное отречение от выразительного и коренного русского слова?»{19}
Глава XXXVI.
«Без прозвищ все как-то выходило пресно»{1}
Речь в этой главе пойдет о гастрономических прозвищах. Известно, что представители дворянского общества начала XIX века щедро награждали друг друга прозвищами и кличками.
По словам П. А. Вяземского, «Москва всегда славилась прозвищами и кличками своими. Впрочем, кажется, этот обычай встречался и в древней Руси. В новейшее время он обыкновенно выражается насмешкою, что также совершенно в русском духе.
Помню в Москве одного Раевского, лет уже довольно пожилых, которого не звали иначе как ЗефирРаевский, потому что он вечно порхал из дома в дом. Порхал он и в разговоре своем, ни на чем серьезно не останавливаясь. Одного Василия Петровича звали Василисой Петровной. Был король Неапольский, генерал Бороздин, который ходил с войском в Неаполь и имел там много успехов по женской части. Он был очень строен и красив. Одного из временщиков царствования императрицы, Ивана Николаевича Корсакова, прозвали Польским королем, потому что он всегда, по жилету, носил ленту Белого Орла…
Была красавица, княгиня Масальская (дом на Мясницкой), la belle sauvage– прекрасная дикарка, – потому что она никуда не показывалась. Муж ее, князь мощи, потому что он был очень худощав. Всех кличек и прилагательных не припомнишь»{2}.
Обычай давать прозвища был распространен не только в Москве, но и в Петербурге.
«То же в старое время была в Петербурге графиня Головкина. Ее прозвали мигушей, потому что она беспрестанно мигала и моргала глазами. Другого имени в обществе ей не было»{3}.
Разнообразны были прозвища однофамильцев.
«Так как князей Голицыных в России очень много, то они различаются по прозвищам, данным им в обществе, – читаем в записках Ипполита Оже. – Я знал княгиню Голицыну, которую звали princesse Moustache [153], потому что у ней верхняя губа была покрыта легким пушком; другая была известна под именем princesse Nocturne [154], потому что она всегда засыпала только на рассвете. Мой же новый знакомый прозывался le prince cheval [155], потому что у него было очень длинное лицо»{4}.
«Да Голицыных… столько на свете, что можно ими вымостить Невский проспект», – писал брату А. Я. Булгаков.
Известен был Голицын, прозванный Рябчиком, был Голицын-кулик, Голицын-ложка, Голицын-иезуит, «Фирс», «Юрка», был Голицын по прозвищу Рыжий.
Не забыли и князей Трубецких. В Москве «на Покровке дом князя Трубецкого, по странной архитектуре своей слыл дом-комод. А по дому и семейство князя называли: Трубецкие-комод. А другой князь Трубецкой известен был в обществе и по полицейским спискам под именем князь-тарара, потому что это была любимая и обыкновенная прибаутка его»{5}. Князь Н. И. Трубецкой за свой малый рост был прозван «желтым карликом».
Прозвища, указывающие на какой-нибудь физический недостаток, были далеко не безобидны. В этом отношении не повезло князьям Долгоруким. Одного прозвали кривоногим, другого глухим. И. М. Долгорукого за его большую нижнюю губу называли «балконом».
Особого внимания заслуживают прозвища, которые условно можно назвать гастрономическими.
«В Кавалергардском полку, – вспоминает П. А. Вяземский, – …одного офицера прозвали Суп. Он был большой хлебосол и встречного и поперечного приглашал de venir manger la soupe chez lui, то есть по-русски щей похлебать. Между тем он был очень щекотлив, взыскателен, раздражителен. Бедовый он человек, с приглашениями своими, говаривал Денис Давыдов; так и слышишь в приглашении его: покорнейше прошу вас пожаловать ко мне отобедать, а не то извольте драться со мною на шести шагах расстояния. Этот оригинал и пригласитель с пистолетом, приставленным к горлу, был, впрочем, образованный человек и пользовавшийся уважением [156]»{6}.
«Дядюшкой Лимбургским Сыром» величал С. А. Соболевский М. М. Солнцева, мужа родной тетки А. С. Пушкина.
«Ваш яблочный пирог» – так А. С. Пушкин подписывал свои письма к П. А. Осиповой-Вульф.
«Московским калачом» называл сына-наследника император Николай I{7}.
Домашние прозвища Михаила Виельгорского – Roastbeef, Борщ{8}.
Забавное гастрономическое прозвище находим в дневнике А. А. Олениной: «Вчера же получила я пакет от Алексея Петровича Чечурина. В нем был один браслет, другого он не успел кончить. Письмецо было в сих словах: "Я дожидал проволоки до 4-х часов. Видно, мне должно кончить браслеты после войны. Слуга Ваш 'Груши моченые'. 22 сентября". ("Груши моченые" – это имя, которое Елена Ефимовна Василевская дала Львову и справедливо)»{9}.
Распространенным было прозвище «сахар медович». «Отец их (Муравьевых. – Е.Л.), прозванный нами сахар-медович, в самом деле сладко стлал в речах своих и постоянно рассказывал об осаде Очакова, в которой он участвовал, причем без милосердия лгал; впрочем, он был человек добрый»{10}. «Ферзь тоже разочарована насчет своего сахара медовича. Что же может быть полнее этого?»{11}
Прозвище-антоним к «сахару медовичу» – «соленый огурец»: «В твоем последнем письме было что-то о Котлубитском! – пишет А. Муравьев брату – Ну зачем ты написал, что он соленый огурец; ты не знаешь, как тетя была расстроена этим целый день и совершенно справедливо сказала: какую боль причинило бы это нашей дорогой матери, если бы она была жива»{12}.
Нередко название того или иного блюда употреблялось в качестве сравнения. «Рад ты или не рад, а меня берет искушенье послать к тебе кусочек нашего разговора, хоть я очень знаю, что разговор, как вафли, хорош только прямо с огня и в летучей пене шампанского»{13}.
Ф. Булгарин в одном из кулинарных очерков отмечает: «Общество было самое приятное и самое разнообразное, нечто вроде хорошего винегрета. Тут были и сановники, и чиновники, и ученые, и литераторы, и негоциянцы, и французы»{14}.
Примечательно, что уже в начале XIX века слово «винегрет» употреблялось в переносном значении. А. А. Бестужев, сообщив в письме к Я. Н. Толстому подробности литературной и театральной жизни Петербурга, политические новости, заканчивает свое послание следующими словами: «За мой винегрет прошу заплатить в свой черед политикой и словесностью. Эти два пункта меня очень занимают»{15}.
В это же время вошло в обиход выражение «сливки общества». «Название "Сливки" само по себе довольно выразительно и не требует никаких объяснений. Оно означает, или должно означать, сливки, цвет благородного происхождения, ума, вкуса и любезности»{16}.
«Я люблю употребления, сравнения и привык почти всегда говорить примерами… По долгом наблюдении, например, решился я женщин уподобить артишокам: кто их знает, тот наслаждается и находит в них вкус – даже восхищается ими; а кто их не понимает, из того они представляют такого ж проказника и чудака – как из Микеши в комедии "Лебедянская ярмонка" артишоки. Далее – артишоки ведь без соусу никуда, в самом деле, не годятся, и в состав сего соуса входит многое: точно, и для женщин всегда нужно прибавление, например, души, деньги, вещи, знатное родство, ловкость и таланты светские; с таким скусом артишок есть райская птица!»{17}.
Пожалуй, не каждая барышня обрадовалась бы сравнению ее с пирогом: «Нет, эта барышня-то бонтонная, полированная, шляпки из губернского носит, платья от мадамов выписывает; пышная-то какая, – ну, что твой пирог с малиной!»{18}.
Чаще всего названия блюд и продуктов употреблялись для выражения негативной оценки.
«Император Николай I любил фронт. После смотра он выражал каким-либо острым словечком свое удовольствие или неудовольствие. Так, после неудачного смотра сводного батальона военно-учебных заведений он назвал батальон – блан манже» [157]{19}.
В словаре В. С. Елистратова «Язык старой Москвы» некоторые названия блюд и продуктов сопровождаются пометой «бранное». Например, «сиг копченый», «яичница из костей с творогом», «куриный потрох», «курятина»{20}.
Глава XXXVII.
«Я распространяюсь насчет этих подробностей потому, что они характеризуют ту эпоху»{1}
«Обнакавенно на придворных театрах вместо лафита актеры пьют подслащенную и малиновым вареньем окрашенную воду, а вместо шампанского вина лимонад.
Касательно же кушаньев, никогда не бывает никаких натуральных, а все лишь картонные, из папье маше, или восковыя с нарочитою приличною раскраскою под натуральность. Сей обман зрения неприятен для актеров, каковые хотели бы выпить на сцене настоящаго вина и покушать настоящих кушаньев.
По сему совет мой следующий для придворных театров, чтоб удовольствовать господ актеров: давать не картонныя кушанья, а заправския. Может сумление быть на счет того, что на сцене во время представления труд неудобный с жарким гуся, тетерева, телятины, даже рябчиков и цыплят, потому что резать не ловко, да крылышки, ножки, хлупики обгладывать.
Раков же, конечно, совсем на сцену пущать не следует, хотя в одной драмме Августа Федоровича Коцебу, волею автора, целое блюдо с варенными, красными раками на позорище выносится. Ну, таковой казус требует уже раков искусственных; но во всех случайностях, когда кушанья от произволения режиссера, как в сей драмме изображено, зависят, то надобно пренепременно учинить тот порядок, чтобы подаваемы были блюда такия, какия тотчас можно есть, и для сего самого я полезным нахожу указать здесь списочек таких кушаньев, какия на домашнем театре моем в собственном доме, где мой сад, подаваемы были, при игрании моими приятелями и милыми дамами сей драммы: "Слабомыслов". Итак, вот списочек тех удобных блюд, каковыми в сей пиесе (действие IV явление I) уставляли стол и какия лакейство усердно разносило по гостям:
a)"Бульон в фарфоровых раззолоченных и живописных чашках. Какия чашки налиты на половину были, чтоб не разлиться".
b)"Язык ломтиками на зеленом горошке".
c)"Плав, облитый дичинным соусом, с печенкою".
d)"Рыбный майонез с желеем".
e)"Фарш, очень вкусный, в форме каплуна".
f)"Желе весьма крепкое и светящееся".
g)"Миндальный пирог самаго красиваго вида с битыми сливками".
Все сие было мягко и удобно для яствия на сцене. А потому вместо ненатуральных и не съедобных картонных и других блюд, по моему мнению, можно бы держатся сего указателя» [158]{2}.
Эти замечания принадлежат перу известного оригинала прошлого столетия Егора Федоровича Ганина, которые он собирался представить дирекции придворного Его Величества театра.
«Однако ж, – читаем в книге "Наши чудодеи", – такое благонамеренное старание Ганина на пользу актерских желудков и вкусов не имело гласности благодаря замечаниям цензора, надворного советника Соца, написавшего на рукописи красными чернилами, какими весь меню был похерен: "Неприличное указание дирекции придворного Его Величества театра"»{3}.
Театральные нравы с тех пор коренным образом изменились, и современные актеры наслаждаются на сцене не картонными блюдами, а самыми что ни на есть настоящими, возбуждая аппетит сидящих в зале. Однако из театра благодарные зрители выходят с мыслью о том, что «интересы изящного должны преобладать над интересами желудка».
Научить актеров, играющих классику, правильно пользоваться ножом и вилкой на сцене – это еще не значит создать атмосферу светского застолья. И драматурги, и режиссеры дореволюционного и советского театра придавали большое значение «застольным мизансценам». Так, Т. Л. Щепкина-Куперник, рассказывая о постановке своей пьесы «Счастливая женщина» в театре Корша, отмечает: «С постановкой этой пьесы не обошлось без курьезов. Я приехала только к генеральной репетиции. В то время у Корша был очень бесцветный и малокультурный режиссер, я даже забыла его фамилию. И вот, не имея ни малейшего понятия об образе жизни, привычках и манерах петербургского "большого света" (среда "Анны Карениной"), он ставил пьесу в тонах привычных ему пьес: так, например, пятичасовой чай – "файв'о-клок" – в светском салоне он поставил так, что в гостиной были расставлены маленькие столики и на них были графинчики с рябиновой и закуска, как в московских трактирах, что ему, вероятно, казалось верхом роскоши… Мне пришлось быстро переделывать мизансцены, но, к счастью, режиссер был человек кроткий и не противодействовал мне. Обошлось все хорошо»{4}.
О том, как тщательно продумывались «застольные мизансцены» в «Анне Карениной» на сцене МХАТа, пишет режиссер В. Г. Сахновский: «Казалось бы, такие незначительные вопросы, как: снимать или не снимать длинные перчатки? Может быть, отвернуть их соответственным образом для того, чтобы пить чай, "бесшумно" разносимый лакеями, сидеть или стоять перед тем, как направиться после приглашения Бетси и Тушкевича к ужину? Как держать чашечки? Пить ли с ложки? Как чистить фрукты? Наконец, как проходить дамам и мужчинам, не задевая друг друга, то пододвигая стулья дамам, то указывая лакеям, чтобы они подвинули стулья или взяли чашки и унесли их на подносе? Как сидеть дамам и как стоять или сидеть в тех или иных случаях военным и штатским? – как-то сами могли бы разрешиться по ходу репетиций; однако на практике оказалось, что их не только нужно было разрешить, но разрешив, нужно было привыкнуть соответственно держаться»{5}.
Остается пожелать, чтобы современные режиссеры и исполнители были столь же щепетильны, воспроизводя на сцене «светские обычаи», а зрители и читатели внимательны по отношению к «деталям и мелочам» давно ушедшего быта.
Приложение
Гастрономические знания необходимы для всех людей{1}.
Теория об обедах в гостях?{2}.
Не ошибитесь и не подумайте, чтоб намерение наше было открыть здесь правила искусства объедалы. Ремесло ищущих чужих обедов так бесславно в наше время, что все наставления наши были бы бесполезны; мы не займемся также и механизмом стола, и взаимными обязанностями гостей и хозяина. В предшествующем издании нашем правил для объедал говорили мы о важном предмете сем и открыли все, заслуживающее внимание: цель наша указать только множество мелочных тех важностей, требующихся пустяков, которые необходимо знать прежде отправления вашего на званый обед.
Обязанности вежливости, которым должен следовать гость, многочисленны, и потому для объяснения оных вынуждены и мы следовать за ними, от самой той минуты, когда получится пригласительный билет, и до того времени, пока званый гость не простится с хозяином или не уйдет incognito.
Вежливость требует, чтоб на приглашение к обеду отвечать приличным образом; приняв оное, начинаются и обязанности ваши.
Первая состоит в том, чтоб прибыть в назначенный час на билете: явиться рано или опоздать равномерно чрезвычайно опасно. Хозяин дома еще не возвратился, хозяйка занята необходимыми распоряжениями к столу или одевается; люди все заняты работой; гостиная еще не освещена; столовая не убрана; не знают, где принять торопившегося гостя; ежели кто-нибудь из семейства и выйдет занять его, то разговор бывает томителен, двадцать раз прерывают оный, приходя за приказанием. Опаздывающие гости еще могут быть несносней, все собравшиеся проголодались. Наконец, когда тщетно ожидая их, хозяин решится приказать подавать кушать, сославшись на пословицу «семеро одного не ждут», какое беспокойство причинит приезд их? Все уселись уже по местам, горячее роздано, надобно некоторых потревожить, на пустые извинения отвечать холодными учтивостями. Чтоб не быть причиною неприятностям сим, равномерно досадным, одно только средство. Заметя, что вы прибыли рано, следует под предлогом, что вам нужно сделать посещение по соседству, прогуляться где-нибудь на ближайшем бульваре или заняться с час чтением журналов и выпить рюмку полынного вина.
Опоздавшим не очень долго думать. Самое приличное – поспешно отретироваться и утешить себя лучше в какой-нибудь хорошей ресторации, нежели принять участие в обеде, причиня всем беспокойство.
Когда собравшихся гостей в гостиной хозяин дома познакомит между собой, и доложено ему будет, что кушанья на столе, то встает он и, приглася посетивших в столовую, провожая их, идя сам впереди.
Прежде хозяина не подымается никто со своих мест, по приглашении же кавалеры предлагают руку дамам и провожают их к приборам, на которых написаны имя каждой особо; когда сядут все по местам, то хозяин разливает суп в тарелки, поставленные у него кучею с левой руки. Сидящим по правую его сторону подает он сам прежде, потом тем, которые с левой; тарелки передаются таким образом от одних к другим до последнего. Люди переменят потом пустые тарелки, на которые каждый кладет свою ложку.
Благопристойность требует, чтоб кавалер услуживал сидящей возле него даме, наблюдая за ее тарелкой и стаканом.
Хозяйское место за столом посередине; он занимается гостьми, разрезывает также сам приготовленное на важнейших блюдах или поручает кому-нибудь из друзей, отличающихся мастерством сим, потом угощает каждого из своих рук, от чего отказаться никто не может, все церемонии причтутся к грубой неловкости.
Хозяева дома, пристрастные иногда ко всему им принадлежащему, расхваливают все, что ни подается на стол, потчуют живностию с напряжением голоса, откупоривают каждую бутылку, распространяя похвалы о доброте вина. Ничто так не противно вежливости; одним гостям предоставляются похвалы такого рода. Другие, впадая в противную крайность, запутываются извинениями, что вы дурно угощены, что вы будете голодны, и по ложной скромности насильно выпрашивают у вас похвалы. Те, кажется мне, сноснее, которые молчат, предоставя заботу расхваливать обед какому-нибудь услужливому другу доброхотному весельчаку, охотнику к лакомым блюдам.
При первом блюде пьет каждый по желанию, при втором же, когда разносятся вина высшего сорта, и хозяин отнесется прямо к вам с просьбою налить рюмку, неучтиво отказать: другую не всегда обязаны вы взять.
При появлении десерта права хозяина и обязанности к нему теряют свою силу: ему остается только старание, чтоб завести разговор, занимательный для каждого.
Он подает также сигнал вставать из-за стола. Все гости тогда встают и переходят из столовой в гостиную, где ожидает их кофе: хозяин идет в случае сем позади всех.
Во время, в которое подают кофе, в гостиной приятный беспорядок. Частные разговоры начались; на всех лицах написано удовольствие, все в хорошем расположении духа; каждый, вооруженный чашкою, прикушивает горячий мокский кофе; кружок скоро составляется; разговор делается общим, ломберные столы поставлены: вежливость требует пробыть по крайней мере час после сытного обеда. Когда вы можете располагать вечером, то приличнее всего посвятить его угостившему вас хозяину.
Обедающие по чужим домам разделяются на несколько родов; самый многочисленнейший – холостые. Должно бы удивиться, с каким старанием преимущественно приглашаются те неважные ( sans consequence) гости, потому что право холостого освобождает их от всех взаимных угощений, они обязаны одною только благодарностию. Но когда рассудит, что почтенное сословие холостых составлено по большей части из артистов, ученых, докторов, вообще людей благовоспитанных и благоразумных, то согласится, что приглашающая вежливость вознаграждается хорошим вкусом принявшего оную; потому что любезные гости прибавляют ту степень достоинства к столу, которую и все поварское искусство придать не может.
С окончанием обеда не оканчиваются все обязанности гостя. Он обязан еще угощавшему его хозяину последним знаком признательности, визитом, который называют несколько неблагопристойно Visite de digestion. Визит сей имеет две цели: изъявление признательности за сделанную вам честь приглашением вас к обеду и повод тому, кого вы благодарите, возобновить оное. Мы не можем ничем приличнее заключить теорию нашу обедать в гостях, как советом читателям нашим не пропускать никогда визита de digestion.
О благопристойности за столом в большом собрании{3}.
Дух почтительный есть, так сказать, душа обществ: человек, имеющий сию добродетель, каждому воздает должное и так соразмеряет свои все действия, что никто оскорбляться на оные не может.
Правила же учтивости по многоразличию особ, к коим оную соблюдать должно, весьма многообразны. Пол, возраст, звание, умоначертании, время и место различные возлагают на нас обязательства. Все сии различии знать во всей точности и исполнять их самым делом есть непременный долг обращающегося в свете. Быть за столом с почтенными особами для молодого человека есть дело, достойное его примечания. Для сего особенные надобно знать правила, и так, что если от них отступишь, то признан будешь за грубого и не знающего обхождения с благовоспитанными людьми человека.
За столом сидеть должно скромно и благопристойно, не смотреть жадными глазами на кушаньи, брать оные по порядку, не выбирая лучших, и не протягивать рук к отстоящим далеко от тебя блюдам, а особливо, когда сидят возле тебя отличные достоинствами своими люди. Если случится сидеть подле женщин, надобно тебе или самому их потчевать, или просить о том своих соседей: но как хозяину предоставляется наблюдать распоряжение в угощении, то не прежде должно начинать тем и другим просить гостей, как будет сие от него позволено; все ж то должно делать с великою осторожностию и наблюдением порядка.
Правда, с тех времен, как начали у нас нравы образоваться просвещением, менее видно людей, с излишеством употребляющих напитки; однако мимоходом я скажу здесь, что сия невоздержность есть пренесносный и непростительный порок в благородном обществе: ибо человек, приведший рассудок свой в замешательство напитками, забывает все благочиние, говорит нелепости, делает наглости, беспокоен, гнусен и похож более на сумасшедшего… Коль постыдное дело человечества! Известно из истории, что лакедемоняне при воспитании старалися всегда внушать своим питомцам отвращение к пьянству; они приводили пред глаза их невольников, упоенных винами: на самом опыте показывали им те гнусности и бесчинства, которым людей подвергает сия невоздержность, и большею частию хороший в том имели успех. Так равно и мы должны надеяться, что распространяющееся ныне повсюду благовоспитание наконец вовсе искоренит болезнь сию в счастливой Европе. Но обратимся паки к правилам, кои учтивость за столом наблюдать заставляет.
Чрезвычайно хвалить поставленные на столе кушаньи, говорить много о приправах, искусстве повара и чистоте приборов есть погрешность, означающая худое воспитание. Тот же, кто дает стол, вовсе ничего не должен упоминать о хорошем своем угощении. Иначе он окажет в себе неблагопристойное тщеславие: впрочем, находится и другая крайность, коей мы также за чужим столом избегать должны: то есть не должно ничего охуждать в оном и тщеславиться тем, что для них там-то и там великолепное было приуготовлено кушанье и отличные поданы напитки. Сие будет значить явное за угощение презрение хозяину.
Когда сидим за столом, то сколь можно, беречься должно от таких разговоров, которые могут в других произвести отвращение от пищи. Весьма много погрешит против благопристойности тот, кто в продолжение оного будет рассуждать о крови, болезнях, лекарствах, трупах, сечении оных и протч.: все таковые предметы нечувствительно рождают понятии, производящие в душе некоторое беспокойствие и отвращение от пищи. Не должно также упоминать за столом о гнусных насекомых и зверях, как то: мышах, лягушках, пауках и пр., ибо многие нежные люди их виду не терпят и боятся.
Нет никакого законного обязательства делать у себя пиршества и столы. Если кто оные дает, то дает по своей доброй воле. Итак, берегись, чтобы во время угощения не показать неудовольствия и печали, что ты понес чрез сие великий убыток. С огорчением выходят гости из того дому, где с угощением была скупость. Бережливость, употребленная не ко времени, делает бесчестие хозяину и стесняет веселие гостей. Надежнейшее средство соделать себе их благодарными есть дать им всю свободу, какая между друзьями и благовоспитанными людьми быть позволена.
Обед{4}
Куда как чудно создан свет!
Пофилософствуй – ум вскружится;
То бережешься, то обед:
Ешь три часа, а в три дня не сварится!
Грибоедов. Горе от ума
[159]
Философ вы или просто умный человек, действительный ли вы важный человек или только титулярный, бедный или богатый, разумный или чужеумный – все равно, вы должны непременно есть, но обедают только избранные.
Все другое вы можете заставить людей делать за себя, и за чужой труд и ум получать всевозможные выгоды, но есть вы должны непременно сами за себя и поплачиваться своею особою за последствия вашей еды.
Следовательно, это дело самое важное в жизни, то же самое, что заведение пружин в часах. Мне кажется, что человека ни с чем нельзя так удачно сравнить, как с часами.
Часы идут, и люди идут;
часы бьют, и люди бьют;
часы разбивают, и людей разбивают;
часы портятся, и люди портятся;
часы врут, и люди врут;
часы заводят, и людей приводят и заводят;
часы указывают течение планет и решают важнейшую математическую задачу, не имея ни мыслей, ни идей, и большая часть людей исполняют весьма важные дела точно таким же образом.
Не заводите часов – часы остановятся; не кормите человека – человек остановится.
От неуменья заводить часы механизм часов расстроится, а от неуменья есть расстроится здоровье человека, т. е. весь его механизм, и тогда человек гораздо бесполезнее часов.
Мы имеем на земном шаре множество ученых людей, великих писателей, философов и поэтов, имеем великих художников и умных администраторов, но людей, умеющих обедать, имеем весьма мало. Их надобно искать с фонарем, среди бела дня, как Диоген искал честного мудреца.
Искусство обедать есть наука, которая потому только не преподается, что для нее нет профессора; но эта наука гораздо важнее медицины, потому что предшествует ей и есть, так сказать, ее мать. Нет сомнения, что суп варили прежде микстуры, и прежде объедались, а потом уже начали лечиться. Во всяком случае, медицина занимает место после обеда, и от обеда вполне зависит подчиниться медицине, между тем как медицина всегда зависит от обеда.
Важнейшим доказательством, что медицина гораздо ниже обеда, служит то, что искусных докторов гораздо более, нежели людей, умеющих обедать, а если б, напротив, людей, умеющих обедать, было более, нежели искусных докторов, то самые искусные доктора принуждены были бы оставаться без обеда!
Мне скажут: что за важность хорошо пообедать! Был бы аппетит да деньги, так и все тут!
Извините! Этого недостаточно. Тут надобны великие познания и глубокие соображения, без которых аппетит и деньги погубят вас скорее, чем голод и бедность.
