Текст книги "Повседневная жизнь дворянства пушкинской поры. Этикет"
Автор книги: Елена Лаврентьева
Жанры:
История
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 25 (всего у книги 42 страниц)
8. Везде являйся, но на минуту. Во все собрания вози с собою разсеяние, скуку; в театре зевай, не слушай ничего; на балах потягивайся, растянись на диване, давай чувствовать, что тебе не было времени отдохнуть.
9. В беседах давай сильно чувствовать, что ты разсеян и занят мыслями вышняго понятия, а между тем можешь думать о мыльных пузырьках.
10. Ежели кто изъявит свое мнение, отнюдь не соглашайся: согласие с мнением другаго прилично посредственным умам. Объяви то громогласно и на отрез. Ежели тебе сделают возражение и у тебя нет в запасе готовых мыслей – пожми плечами – изкоса посмотри – противник твой невежа.
11. Суди обо всем: о военных, о статских, даже о государственных делах; но берегись, не хвали ничего; осуждай все и давай чаще чувствовать, что все лучшее идет в других государствах. Сим докажешь большие свои виды и глубокомыслие.
12. Ежели где заговорят про твое отечество и нечаянно станут описывать промышленность, произрастения или местоположение какой-либо губернии – молчи как щука – лучше врать про чужия земли и знать, что делается за тридевять земель, нежели ведать твердо, что у нас есть дома хорошаго.
13. Ежели хочешь что приобресть, ищи всеми силами. Между тем скрывай свои желания и показывай совершенное равнодушие; употребляй все способы, чтоб желаемое достать – получив, оказывай тотчас презрение. Чины, ленты, почести, все скрывай осторожно, но так, чтоб всяк их мог приметить. Это знак скромности, и сильное над знатоками делает впечатление.
14. При входе в дом не кланяйся, кивни головой хозяйке, изредка можно даже хозяину – с прочими тут встретившимися родней или коротко знакомыми поступай, как бы их вовсе не знал. Сие весьма нужно наблюдать, ибо означает вежливость и добродушие. Ежели с кем начнешь речь, никогда не кончи. На вопросы не отвечай или дай полответа, смотря по обстоятельствам. Это означает большое глубокомыслие.
15. Ежели позовут тебя на бал, приезжай как можно позже, войди громче; со всею скромностию умей так делать, чтоб все твой вход заметили. Дай как можно сильнее почувствовать, что веселость и прыгание надоели. Ежели хозяйка по усильным просьбам и решит тебя войти в танцы, то протанцуй один раз как сонной и против воли – но ежели ты так счастлив, что имеешь право носить шпоры, старайся всеми мерами зацепить и вырвать клок из платья. О, ты будешь интересен!
16. С порядочными женщинами отнюдь не вступай в разговоры – что с ними связываться? Вообще дай разуметь, что женщин не любишь, презираешь, молодых девушек толкай – скажи хотя одной хорошенькую грубость – то будешь прелестен.
17. Ежели изволишь развеселиться и захочешь быть отменно любезен, заговори про свои занятия; разскажи, где обедал, у Жискара, Эме и проч., где что скушал, выпил, сколько заплатил и кушал в долг, скажи цену в двое. Это очень интересно.
18. Долгов своих отнюдь не плати, ежедневно приобретай новые. Долги красят молодость. В карты играй, но будь исправен: карты суть священный долг – прочие твои кредиторы много тебе обязаны, что тебя одолжали; они для того и созданы, чтоб служить своею промышленностию тебе.
19. Притворяйся, что не знаешь родства. Ежели паче чаяния и останется еще слабость в твоем сердце, то всеми мерами старайся ее скрыть пред товарищами своими.
20. Одевайся опрятно, собирай для своей одежды что есть лучшаго в лавках, то есть когда кажешься в люди; дома же будь неопрятен, неумыт. Все мебели, за дорогую цену в долг взятыя, должны быть замараны; все в доме разбросано, покрыто для сбережения густою пылью. Это покажет твое безкорыстие и непривязанность к мирским суетам.
21. Ежели ты был в сражении, тверди о том безпрестанно. На твоем фланге только дело и делалось – прочие все ничто. Реши, бей, атакуй, бери в полон. Командиры твои были олухи; ежели б ты командовал годом ранее, то тогда же бы мир заключили; естьли ты получил рану, не худо казаться тебе совершенно израненным; ведь не больно две, три раны после сражения прибавить.
22. Ежели заговорят о книге, которой ты не читал или про которую не слыхал, что все равно, то улыбнись, скажи, что ты ее знаешь и тотчас перемени разговор.
23. Вообще, любезный сын, удаляйся от сообщества молодых людей, отдаленных от сих правил: они нехотя заставят тебя покраснеть, а краснеть ныне великим умам не прилично.
24. Вообще страшись привязанности: она может тебя завлечь, соединить судьбу твою с творением, с которым все делить должно будет: и радости и горе. Это вовлечет в обязанности, в должности, в хлопоты, а ты рожден для наслаждения и должен быть волен как воздух. Обязанности суть удел простых умов; ты стремись к высшим подвигам.
Вот, любезный сын, несколько общих правил, которыя старайся вперить в своей памяти. Не могу тебе дать оных на все случаи, в жизни встретиться могущие; но надеюсь, что последуя им во всей точности, ты столько укрепишь свой разсудок, что без правил найдешься и будешь в молодости всеми любим, в зрелых летах почтен и способен на всякую службу отечеству, и наконец приготовишь себе почтенную и достойную старость в собственное свое утешение и успокоение всех от тебя зависящих.
N. N.».
Часть вторая.
Культура застолья пушкинской поры
Глава I.
«Каждый, говорили, должен знать час, в который хозяева обедают, опаздывать неприлично и невежливо»{1}
Петровские преобразования привели к коренной смене кулинарных традиций и обычаев страны. По словам современника, «во всех землях, куда проникает европейское просвещение, первым делом его бывают танцы, наряды и гастрономия». Изменился не только набор блюд, но и порядок еды. В начале XIX века многие дворяне еще помнили время, когда обед начинался в полдень.
Император Павел I пытался приучить своих подданных обедать в час.
Интересен рассказ графини Головиной:
«Однажды весною (это случилось перед отъездом на дачу), после обеда, бывшего обыкновенно в час, он (Павел I. – Е.Л.) гулял по Эрмитажу и остановился на одном из балконов, выходивших на набережную. Он услыхал звон колокола, во всяком случае не церковного, и, справившись, узнал, что это был колокол баронессы Строгановой, созывавший к обеду.
Император разгневался, что баронесса обедает так поздно, в три часа, и сейчас же послал к ней полицейского офицера с приказом впредь обедать в час. У нее были гости, когда ей доложили о приходе полицейского.
Все были крайне изумлены этим посещением, но когда полицейский исполнил возложенное на него поручение с большим смущением и усилием, чтобы не рассмеяться, то только общее изумление и страх, испытываемый хозяйкой дома, помешали присутствовавшему обществу отдаться взрыву веселости, вызванному этим приказом совершенно нового рода»{2}.
Во времена царствования Александра I время обеда постоянно сдвигалось, а к концу первой трети XIX века русский порядок еды окончательно вытеснился европейским. Император Павел I почти всегда обедал в одно и то же время («в час пополудни»), чего нельзя сказать об Александре I. Красноречиво свидетельствуют об этом записи в «Камер-фурьерском церемониальном журнале»:
«В половине 3-го часа Их Императорския Величества изволили иметь обеденный стол в Зеркальной зале в 23-х кувертах» (запись от 28 июля 1801 года).
«В начале 4-го часа соизволили Их Величества выход иметь в Зеркальный зал за обеденный стол» (запись от 24 августа 1802 года).
«В начале 5-го часа Их Величества за обеденным столом изволили кушать в столовой…» (запись от 22 мая 1810 года).
В годы, непосредственно предшествовавшие войне с Наполеоном, вспоминает Д. Н. Бегичев, «обедывали большею частью в час, кто поважнее в два, и одни только модники и модницы несколько позднее, но не далее как в 3 часа. На балы собирались часов в восемь или девять, и даже самые отличные франты приезжали из французского спектакля не позднее десяти часов»{3}.
Еще в 90-е годы XVIII века доктора «единогласно проповедовали, что и 3 часа за полдень в регулярной жизни для обеда несколько поздно, а четырех часов в отношении к здоровью они почти ужасались!»{4} Однако, несмотря на предостережения докторов, после войны обед «почти везде начался в 3 часа, а кое-где и в три часа с половиною».
Щеголи приезжали на балы за полночь. Ужин после бала проходил в 2 – 3 часа ночи.
Г. Т. Северцев отмечает: «В высшем обществе день начинался довольно рано; в 10 часов вставали, обед происходил обыкновенно в 4 – 5 часов… Жизнь среднего круга значительно разнилась от высшего. Здесь обедали в 3 – 4 часа…»{5}.
Таким образом, как в первое десятилетие XIX века, так и в 20 – 30-е годы, знать обедала на час, а то и на два часа позже среднего дворянства. Время обеда в провинции не совпадало с «обеденным часом» жителей столиц: «…это провинциальное среднее дворянство, которое, строго соблюдая обычаи предков, кушает не по-питерски и не по-московски, а просто в 12 часов и отдыхает после хлеба-соли»{6}.
Действительно, распорядок дня петербургской знати отличался от распорядка дня москвичей.
Москвичка Варвара Петровна Шереметева, приехавшая в Петербург в 1825 году, записывает в дневнике: «Вот Федя с нами обедал в 2 часа, это в Петербурге необыкновенно рано и нигде не обедают»{7}.
«В Петербурге утро не такое, как в Москве: выезжают в 4 часа к обеду…» – сообщает в 1813 году княжна В. И. Туркестанова Фердинанду Кристину{8}.
В отличие от Москвы Петербург был городом деловых людей. По словам А. Я. Булгакова, «здесь все с утра до ночи работают, пишут, не с кем побалагурить».
«В Петербурге, – вспоминает В. И. Сафонович, – назначение дня для приемов считалось необходимостью, что представлялось удобным для того, чтоб желающие видеться не ездили даром к друг другу, а были уже уверены, что застанут дома; да и хозяевам лучше посвятить для приемов один день в неделю, нежели принимать каждый день и не быть никогда покойным»{9}.
В Петербурге было не принято являться к обеду задолго до назначенного часа. Этот обычай москвичам казался предосудительным, о чем читаем в «Записках» Д. Н. Свербеева:
«В досужее от празднеств время собирались иногда ко мне прежние мои московские приятели и товарищи по университету вечером на чашку чая, а иногда и пообедать, и не без насмешек замечали некие мои нововведения в тогдашнем домашнем быту по подражанию иноземным обычаям…
На предлагаемый им скромный обед попреков они, впрочем, не делали, сердились же только за назначение для обеда позднего часа и оскорблялись, если кто-нибудь из них заберется ко мне за час до обеда и не застанет меня дома»{10}.
Поскольку время обеда сместилось к 5 – 6 часам, отпала необходимость в обильном ужине. Журнал «Московский курьер» за 1805 год в рубрике «Парижские известия» сообщает: «Обедают здесь в пять часов пополудни и совсем не ужинают: ужин, говорят, расстраивает желудок и – карман, я думаю, не худо прибавить»{11}.
О своем распорядке дня во время пребывания в Париже в 1815 году рассказывает в письме к матери Н. Муравьев: «Здесь завтракаю я в 11 часов утра, обедаю в 6 и по здешнему обычаю не ужинаю»{12}.
В периодическом издании «Дух журналов» за 1815 год опубликованы «Письма из чужих земель одного русского путешественника». В одном из них, с пометкой «Лондон, 13 сентября 1814 год», автор пишет: «Еще надобно вам сказать, что здесь только один раз кушают, а никогда не ужинают, разве слегка чего-нибудь перекусят. Но, как здесь завтракают дважды (в первый раз как встанут, чай с тостами; а во второй раз часу в первом посытнее; обедают же поздно часов в шесть, а в 10 часов ввечеру опять чай пьют с тостами), то ужин и не нужен: я так к этому привык, что, думаю, ничего не может быть натуральнее»{13}.
Этот европейский обычай находит своих сторонников и в России. Архитектор В. А. Бакарев, работавший в усадьбе князя Куракина в 1820 – 1828 годах, вспоминает: «В отношении хлебосольства оно было в полной мере русское. Ежедневный обед – ужина никогда не бывало – начинался во всякое время года в три часа…»{14}.
Академик живописи Ф. Г. Солнцев в своих воспоминаниях «Моя жизнь и художественно-археологические труды» рассказывает о том, какой распорядок дня господствовал в Приютине, имении президента Академии художеств А. Н. Оленина:
«Гостить у Олениных, особенно на даче, было очень привольно: для каждого отводилась особая комната, давалось все необходимое и затем объявляли: в 9 часов утра пьют чай, в 12 – завтрак, в 4 часа – обед, в 6 часов полудничают, в 9 – вечерний чай; для этого все гости сзывались ударом в колокол; в остальное время дня и ночи каждый мог заниматься чем угодно…»{15}.
Примечателен рассказ Н. Дуровой из ее воспоминаний «Год жизни в Петербурге»:
«Александр Сергеевич (Пушкин. – Е.Л.) приехал звать меня обедать к себе.
– Из уважения к вашим провинциальным обычаям, – сказал он, усмехаясь, – мы будем обедать в пять часов.
– В пять часов?.. В котором же часу обедаете вы, когда нет надобности уважать провинциальных привычек?
– В седьмом, осьмом, иногда и девятом.
– Ужасное искажение времени! Никогда б я не мог примениться к нему.
– Так кажется; постепенно можно привыкнуть ко всему.
Пушкин уехал, сказав, что приедет за мною в три часа с половиною»{16}.
Обедом также называли прием пищи в ночные часы. «Обедали мы ровно в полночь, а беседа и разговоры наши продолжались почти до утра», – читаем в «Воспоминаниях» А. М. Фадеева{17}.
«Во всех приличных собраниях к столу садятся после полуночи…»{18}.
И все-таки в Москве европейские обычаи не прижились так, как в Петербурге. Иностранные путешественники сходились в едином мнении: в Москве резче выражен национальный характер, а в Петербурге жители менее держатся своеобразия в образе жизни.
Глава II.
«У нас на Руси отпустить гостя без обеда почиталось тогда неучтивостью и прегрешением»{1}
Все иностранные путешественники отмечают необычайное гостеприимство русских дворян. «Нет никого гостеприимнее русского дворянина»{2}.
«В то время гостеприимство было отличительной чертой русских нравов, – читаем в "Записках" француза Ипполита Оже. – Можно было приехать в дом к обеду и сесть за него без приглашения. Хозяева предоставляли полную свободу гостям и в свою очередь тоже не стеснялись, распоряжаясь временем и не обращая внимания на посетителей: одно неизбежно вытекало из другого. Рассказывали, что в некоторых домах, между прочим, у графа Строганова, являться в гостиную не было обязательно. Какой-то человек, которого никто не знал ни по имени, ни какой он был нации, тридцать лет сряду аккуратно являлся всякий день к обеду. Неизбежный гость приходил всегда в том же самом чисто вычищенном фраке, садился на то же самое место и, наконец, сделался как будто домашнею вещью. Один раз место его оказалось не занято, и тогда лишь граф заметил, что прежде тут кто-то сидел. "О! – сказал граф. – Должно быть, бедняга помер".
Действительно, он умер дорогой, идя по обыкновению обедать к графу»{3}.
Персонаж другого анекдота, рассказанного великой княжной Ольгой Николаевной, умер не перед обедом, а «после своего последнего появления на обеде»: «При воспоминаниях о Москве я не могу забыть князя Сергея Михайловича Голицына… Его стол был всегда накрыт на 50 персон. Об этом существовал анекдот: тридцать лет подряд появлялся в обеденный час у него человек, исчезавший сейчас же после десерта. В один прекрасный день его место осталось незанятым. Куда он девался? Никто не мог ответить на это. Кто такой он был? И этого никто не мог сказать. Тогда стали узнавать, куда он делся, и выяснилось, что он умер ночью после своего последнего появления на обеде. Тогда только узнали его имя. Это очень показательно для беспечной патриархальной жизни прежней России»{4}.
По словам французской актрисы Фюзиль, жившей в России с 1806 по 1812 год, «в русских домах существует обычай, что раз вы приняты, то бываете без приглашений, и вами были бы недовольны, если бы вы делали это недостаточно часто: это один из старинных обычаев гостеприимства»{5}.
«Известно, что в старые годы, в конце прошлого столетия, гостеприимство наших бар доходило до баснословных пределов, – пишет П. А. Вяземский. – Ежедневный открытый стол на 30, на 50 человек было дело обыкновенное. Садились за этот стол, кто хотел: не только родные и близкие знакомые, но и малознакомые, а иногда и вовсе незнакомые хозяину»{6}.
У Всеволода Андреевича Всеволожского «даже в обыкновенные дни за стол садилось 100 человек».
«Едем с женою к гр. Вязмитиновой; звала обедать, да нельзя: отозваны мы к Хрущовым богачам, на Пречистенку [88], – пишет А. Я. Булгаков брату – вообрази, что у них готовят обед на 260 человек»{7}.
Знаменитый балетмейстер И. И. Вальберх сообщает из Москвы жене в 1808 году: «Я всякий почти день бываю у Нарышкина, он очень ласков со мной; но это может быть для того, чтоб я его ничего не просил, да, правду сказать, и нет время: у него всякий день человек по пятидесяти…»{8}.
По словам Э. И. Стогова, в доме сенатора Бакунина «всякий день накрывалось 30 приборов. Приходил обедать, кто хотел, только дворецкий наблюдал, чтобы каждый был прилично одет, да еще новый гость не имел права начинать говорить с хозяевами, а только отвечать. Мне помнится, что лица большею частью были новые… После обеда и кофе незнакомые кланялись и уходили»{9}.
На 30 человек в будние дни был обед и у графа А И. Остермана-Толстого. «С ударом трех часов подъезд запирался, – вспоминает Д. И. Завалишин, – и уже не принимали никого, кто бы ни приехал. В воскресенье стол был на 60 человек, с музыкой и певчими, которые были свои; обедали не только в полной форме, но и шляпы должны были держать на коленях»{10}.
К числу причуд хозяина «относилось еще и то, что у него в обеденной зале находились живые орлы и выдрессированные медведи, стоявшие во время стола с алебардами. Рассердившись однажды на чиновничество и дворянство одной губернии, он одел медведей в мундиры той губернии»{11}.
Не столь многолюдны были «родственные» и «дружеские» обеды. «К обеду ежедневно приезжали друзья и приятели отца, – рассказывает сын сенатора А. А. Арсеньева, – из которых каждый имел свой jour fixe [89]. Меньше 15 – 16 человек, насколько я помню, у нас никогда не садилось за стол, и обед продолжался до 6-ти часов»{12}.
Суеверные хозяева строго следили, чтобы за столом не оказалось 13 человек Вера в приметы и суеверия была распространена в среде как помещичьего, так и столичного дворянства.
«Батюшка мой, – пишет в "Воспоминаниях о былом" Е. А. Сабанеева, – был очень брезглив, имел много причуд и предрассудков… тринадцати человек у нас за столом никогда не садилось»{13}.
В эту примету верил и близкий друг А. С. Пушкина барон А. А. Дельвиг. По словам его двоюродного брата, «Дельвиг был постоянно суеверен. Не говоря о 13-ти персонах за столом, о подаче соли, о встрече с священником на улице и тому подобных общеизвестных суевериях»{14}.
Не менее дурным предзнаменованием считалось не праздновать своих именин или дня рождения.
Приятель Пушкина по «Арзамасу», знаток театра, автор популярных «Записок современника» С. П. Жихарев писал: «Заходил к Гкедичу пригласить его завтра на скромную трапезу: угощу чем Бог послал… Отпраздную тезоименитство свое по преданию семейному: иначе было бы дурное предзнаменование для меня на целый год»{15}.
«Итак, мне 38 лет, – сообщает в июле 1830 года своей жене П. А. Вяземский. – … Я никому не сказывал, что я родился. А хорошо бы с кем-нибудь омыться крещением шампанского, право, не из пьянства, а из суеверия, сей набожности неверующих: так! Но все-таки она есть и надобно ее уважить»{16}.
Побывавший в конце XVIII века в России француз Сегюр не без удивления отмечает: «Было введено обычаем праздновать дни рождения и именин всякого знакомого лица, и не явиться с поздравлением в такой день было бы невежливо. В эти дни никого не приглашали, но принимали всех, и все знакомые съезжались. Можно себе представить, чего стоило русским барам соблюдение этого обычая; им беспрестанно приходилось устраивать пиры»{17}.
Отец легендарных почт-директоров Я. И. Булгаков жалуется в письме к сыну: «Вот уже целая неделя, что я не обедаю дома, ужинаю в гостях, присутствую на балах, ибо не могу <отказать>, и возвращаюсь домой после полуночи… Причиною сему Катерины: их столько много, что нет фамилии без Катерины»{18}.
Чиновный люд «под страхом административных взысканий» спешил в день именин поздравить начальство. В записках А. К. Кузьмина содержится любопытный рассказ о том, как отмечал свои именины в 30-е годы прошлого столетия губернатор Красноярска: «К почетному имениннику должно было являться три раза в день. В первый раз – в 9 часов утра с поздравлением, и тут хозяин приглашает вас обедать или на пирог: пирог – тот же обед, только без горячего, с правом садиться или не садиться за стол. В два часа пополудни вы приезжаете на пирог или к обеду и, поевши, отправляетесь домой спать, а в 8 часов вечера гости собираются в третий раз: играть в карты и танцевать до бела света. Дамы приезжают только на бал, а к обедам не приглашаются»{19}.
Подобный обычай описан и в воспоминаниях А. Коцебу отправленного по повелению Павла I в 1800 году в ссылку в Сибирь: «Заседатель, Иуда Никитич, праздновал день своего ангела, который в России, как известно, считается гораздо важнее дня рождения. Однажды утром он пришел ко мне и пригласил к себе к двенадцати часам. Я пришел и застал там всех именитых жителей Кургана. При моем входе меня приветствовали радостным криком пять человек, называемых здесь певчими; они, стоя спиною к гостям и прикладывая правую руку к губам, чтобы усилить звук, орали во все горло в одном из углов комнаты. Так встречали каждого входящего. На громадном столе стояло блюд двадцать, но не было ни приборов, ни стульев вокруг. Это имело вид завтрака или закуски… Хозяин с большою бутылкою водки в руках ходил по комнате и торопился угощать своих гостей, которые постоянно пили за его здоровье, но, к величайшему моему изумлению, не обнаруживали ни малейших признаков опьянения…
Я ждал каждую минуту, что отворят дверь в другую комнату и попросят садиться за стол; но нет: гости понемногу, друг за другом разошлись; надо было и мне последовать их примеру.
– Что же, это конец? – спросил я Грави, шедшего со мною.
– О нет, – отвечал он, – каждый уходит домой спать, а в пять часов снова соберутся.
К назначенному часу я опять явился…
Теперь появилась хозяйка дома, молодая и привлекательная особа, и вместе с нею вошли жены и дочери гостей… Поставили карточные столы и составили бостон, тянувшийся до тех пор, пока спиртные напитки позволяли игрокам отличать карты. После ужина все наконец разошлись»{20}.
«Мне уже сведомы были тогда заграничные обычаи, – пишет Д. Н. Свербеев, – являться к званому да и ко всякому обеду не ранее, как за четверть часа до назначенного хозяином времени и никак не позже, чем за 10 минут»{21}.
«Если бы я захотел отказаться от двух-трех приглашений, на меня стали бы смотреть, как на монаха-трапписта, и вскоре просто забыли бы о моем существовании, так что я никого не видел бы и ничего не знал», – признается Ж. де Местр{22}.
«Тех из гостей, кои приглашены были вами к обеду, должно принимать с радостию, поспешно: с гостями же, кои приходят сами по себе, наблюдать не столько церемонии.
Вообще надлежит быть учтивым, но говорить мало, дабы чрез то не показать, кто из гостей нам не нравится. После такого приема люди, нам неприятные, уже конечно не придут вторично. Во всем должно наблюдать вес и меру.
Оказывайте искреннее удовольствие при посещении ваших родственников, приятелей супруга или вообще семейства.
Во время пиршеств сторонние посетители не должны быть непосредственно впускаемы в залу, но наперед должен извещать об них слуга по очереди; приглашенных же гостей надлежит встречать предупредительно»{23}.
Званые обеды отличались от ежедневных не только количеством гостей, но и «множеством церемоний». Попытаемся поэтапно воспроизвести весь ход званого обеда.
Глава III.
«Славное было время! Были явные поцелуи, были и тайные»{1}
Сохранились многочисленные свидетельства о том, как приветствовали друг друга хозяева и гости, приглашенные на обед, ужин, вечер или бал.
«Теперь я хочу рассказать, каким образом приветствуют друг друга мужчина и женщина, – пишет М. Вильмот. – Дама подает вошедшему джентльмену руку, которую тот, наклонясь, целует, в то же самое время дама запечатлевает поцелуй на его лбу, и не имеет значения, знаком ли ей мужчина или нет. Таков тут обычай здороваться, вместо наших поклонов и реверансов»{2}.
«Всякая приезжающая дама должна была проходить сквозь строй, подавая руку направо и налево стоящим мужчинам и целуя их в щеку, всякий мужчина обязан был сперва войти в гостиную и обойти всех сидящих дам, подходя к ручке каждой из них»{3}.
Еще подробнее об этом церемониале говорится в воспоминаниях Н. В. Сушкова: «Съезжаются гости… каждый гость и каждая гостья кланяются или приседают при входе в приемную, на восток и запад, на полдень и полночь; потом мужчины подходят к ручке хозяек и всех знакомых барынь и барышень – и уносят сотни поцелуев на обеих щеках; барыни и барышни, расцеловавшись с хозяйками и удостоив хозяина ручки, в свой черед лобызаются между собою. После таких трудов хозяин приглашает гостей для подкрепления сил по-фриштикать [90]или, как чаще говорилось тогда, перекусить до обеда и глотнуть для возбуждения аппетита»{4}.
Обеду предшествовал закусочный (холодный) стол, накрываемый не в обеденной зале (столовой), а в гостиной. Иностранцам русский обычай сервировать закусочный стол в гостиной казался довольно странным. Описание закусочного стола нередко встречается в записках иностранных путешественников.
Побывавшая на обеде у генерала Кнорринга мисс Вильмот сообщает в письме: «Когда мы приехали, то нас ввели в переднюю, где 30 или 40 слуг в богатых ливреях кинулись снимать с нас шубы, теплые сапоги и проч. Затем мы увидели в конце блестящего ряда изукрашенных и ярко освещенных комнат самого генерала, со старомодною почтительностью ползущего к нам навстречу… Когда он поцеловал наши руки, а мы его в лоб, то провел нас через разные великолепные покои (но, странно сказать, без ковров), покуда мы дошли до закуски, т. е. стола, уставленного водками, икрою, хреном, сыром и маринованными сельдями…»{5}.
Подробное описание закусочного стола находим и в записках Астольфа де Кюстина о поездке по России в 1839 году:
«На Севере принято перед основною трапезой подавать какое-нибудь легкое кушанье – прямо в гостиной, за четверть часа до того как садиться за стол; это предварительное угощение – своего рода завтрак, переходящий в обед, – служит для возбуждения аппетита и называется по-русски, если только я не ослышался, "закуска". Слуги подают на подносах тарелочки со свежею икрой, какую едят только в этой стране, с копченою рыбой, сыром, соленым мясом, сухариками и различным печением, сладким и несладким; подают также горькие настойки, вермут, французскую водку, лондонский портер, венгерское вино и данцигский бальзам; все это едят и пьют стоя, прохаживаясь по комнате. Иностранец, не знающий местных обычаев и обладающий не слишком сильным аппетитом, вполне может всем этим насытиться, после чего будет сидеть простым зрителем весь обед, который окажется для него совершенно излишним»{6}.
Во Франции было принято сервировать закуски не в отдельной комнате (гостиной), а на подносах, которые подавались гостям прямо за столом. Этот французский обычай прижился и в некоторых русских домах.
Приведем свидетельство английского доктора-туриста, побывавшего в начале 40-х годов в имении А. В. Браницкой – Белой Церкви: «Чрезвычайно изумленный уже этой обстановкой, я был удивлен еще больше, когда подан был обед. Он начался с холодной ветчины, нарезанной ломтиками, которую обносили вокруг стола на большом блюде. За ветчиной последовал pâté froid [91], потом салат, потом кусок пармезанского сыра. Очень любя холодные обеды, я рад был поесть по своему вкусу и делал честь подаваемым вещам. Я ел бы всего больше, если б слушался только своего аппетита; но я заметил, что соседи мои по столу едва дотрагивались до подаваемых блюд, и я не хотел отставать от них, как вдруг, к неописанному моему удивлению, лакей принес на стол вазу с супом. В ту же минуту вошла графиня и села на свое место.
Какой же я был неуч и как я ошибся! Ветчина, пирог, салат и сыр, не говоря о шампанском и донском вине, не составляли обеда, а только как бы прелюдию к нему, предисловие и прибавление к работе более серьезной. Я был немного сконфужен своей ошибкой, тем более, что удовлетворил свой аппетит на мелочах, которые должны были только его пробудить»{7}.
Как пишет автор изданной в 1842 году «Энциклопедии русской опытной и сельской хозяйки…», завтраки (слово «завтрак» часто употреблялось в значении слова «закуска») «не имеют целию утоление голода, но более возбуждение аппетита, и потому они должны состоять из вещей соленых и холодных жарких: из горячих кушаньев допускаются только бифстекс, котлеты и яйца всмятку»{8}.
Интересно, что русский обычай сервировать закусочный стол в гостиной вошел в моду во Франции в 1860-е годы{9}.
Глава IV.
«К столу, когда обед предложен, мужчина должен даму весть»{1}
Особого внимания заслуживает форма приглашения к обеденному столу – реплика столового дворецкого.
«День рождения моего отца, 7-го числа февраля, как раз совпадал с временем самого разгара зимнего сезона, – вспоминает Ю. Арнольд. – Он праздновался преимущественно торжественным обедом… Закуска сервировалась в большом зале… Ровно в 5 часов… отец и матушка приглашали гостей к закуске, а через полчаса голос Никодимыча провозглашал громко: "кушанье подано"»{2}.
Как считает В. В. Похлебкин, формула «кушанье подано!» вошла в русскую драматургию благодаря В. Г. Белинскому, который предложил ее в пьесе «Пятидесятилетний дядюшка, или Странная болезнь». Это не означает, что он сам придумал данную реплику: из существовавших форм приглашения к столу Белинский выбрал самую простую и лаконичную. Не будем спорить с крупным знатоком истории русского застолья и не станем умалять заслуг В. Г. Белинского, хотя вряд ли существовали в быту столь уж «разнообразные» формы приглашения к столу.
В письме к другу неизвестный автор пишет: «…дворецкий с салфеткою под мышкой тотчас доложил, что обед подан»{3}.
Белоснежная салфетка – неизменная деталь костюма столового дворецкого. «Ежедневно Никита Савич, обернув руку салфеткой, входил в гостиную в ту минуту, когда часы били два, и докладывал, что кушанье подано»{4}.
«Именно в то самое время, как хрипят часы в официантской, чтоб бить два, с салфеткой на руке, с достойным и несколько строгим лицом, тихими шагами входит Фока. "Кушанье готово!" – провозглашает он громким протяжным голосом…»{5}.
